Деятели Тверского земства, внесшие вклад в развитие народного просвещения. 4 страница
Как член управы, он заведовал отделами страховым и народного образования, ссудно-сберегательными товариществами и артелями, уделял внимание земской медицине, призрению душевнобольных и множеству более мелких вопросов. В 1875 году он представил на рассмотрение губернского собрания обширный доклад о положении страхового дела в губернии и необходимости его реформировать. Признанием заслуг Корсакова в этой области стало посвящение ему после смерти того тома "Материалов…", где излагался очерк страхового дела[402]. Он же являлся редактором и главным составителем первой части этих "Материалов…"[403], шестой том которых также посвящен его памяти (там помещена его биография в качестве вступительной статьи ко всему тому и портрет)[404]. Во многом благодаря ему Тверское губернское земство приступило к созданию "Сборника материалов" первым среди губернских земств. Особенно интенсивно работало при нем статистическое бюро (учреждено при губернской управе в 1871 году). Также Корсаков принимал живое участие в работе образованной в 1880 году губернским земством комиссии по переустройству местного управления, занимался вопросами поземельного устройства крестьян (выдачи ссуд на покупку земли) и полного крестьянского самоуправления. (В 1896 году его избирали одним из представителей губернского земства в открывшееся в Твери отделение Крестьянского банка).
|
|
|
"В управе он был настоящей творческой силой, обладал духом инициативы и широким пониманием земских задач", – вспоминал И.И. Петрункевич, называя Корсакова "естественным и единственно возможным преемником" председателя Н.П. Оленина[405].
Через всю его разнообразную деятельность в тверском земстве "красной нитью проходит <…> забота о народном образовании", вклад в развитие которого Корсакова отмечен в словаре Брокгауза и Ефрона[406]. Павел Ассигритович придавал образовательной сфере "особое, исключительное значение" и как бы ни был занят другими делами, всегда находил для этого время[407]. Объясняет такое отношение его "Записка <...> о положении народного образования в уезде"[408], внесенная им, как земским гласным и членом Училищного Совета Весьегонского уезда, в 1875 году в Весьегонское уездное собрание. В "Записке…" поднимались наиважнейшие вопросы земской деятельности – необходимость сознательного участия в ней широких масс населения, приобщения их к общей культуре, что "возможно только через правильно организованную школу"[409], где они запаслись бы некоторой долей знаний и общего развития. Тут явно слышны отголоски просветительской философии – стремление постепенно изменить жизнь народа путем, прежде всего, его элементарного образования – и будущая теория "малых дел". Ведь, наряду с критикой существующего положения, Корсаков предлагал ряд конкретных мер для правильной постановки школьного дела: "увеличение числа школ, улучшение существующих школьных зданий; поднятие общеобразовательного уровня учительского персонала"[410] (образовать из "книг и журналов педагогического и общеобразовательного характера" особую библиотеку для учителей уезда[411]); организация библиотеки для учащихся и упорядочение снабжения школ элементарными учебными и письменными пособиями. То есть, как писал в 1909 году А.Н. Полтеев, он наметил "к осуществлению те вехи, по которым шло и развивалось дело народного образования до наших дней"[412]. Также в "Записке…" дана подробная характеристика преподавания в начальной школе на основе собранного на местах, при посещении школ, материала. И в дальнейшем, "охватывая всегда все дело народного образования, как одно целое", Корсаков уделял внимание каждой школе в отдельности: экзаменовал выпускающихся учеников, осматривал помещения, выяснял положение учащих и так далее[413]. Хотя П.А. Дементьев, опять в же в отличие от А.Н. Полтеева, указывал, что Корсаков, выбранный сразу же после вхождения в уездный училищный совет членом губернской управы, жил в губернском городе (зашифрованном в "Воспоминаниях…", как "З."), "за 300 с лишним верст, приезжал в имение только летом, и потому <…> не мог принимать какого–либо активного участия в деле"[414]. По всей видимости, Дементьев здесь все–таки отрицал конкретную работу Корсакова в то время в уезде. При отмеченном нами различии взглядов на его деятельность Дементьева и Полтеева (при естественной доли субъективности первого и столь же естественной определенной идеологической заданности второго), можно предположить, что и опирались они в своих характеристиках на наиболее подтверждавший их правоту материал (Дементьев на конкретную работу в уезде, Полтеев на дела общегубернские), оставляя не укладывавшиеся в рисуемый каждым из них портрет детали по большей части "за скобками".
|
|
|
|
|
|
Однако, возвращаясь к работе Корсакова в должности члена губернской управы, надо упомянуть составленные им ежегодные доклады губернской управы по народному образованию, отличавшиеся, по характеристике Полтеева, большой обстоятельностью, всегда полные интереса и становившиеся самым живым предметом заседаний губернских собраний, не раз выражавшим за них благодарность управе и ему лично[415]. Глубоко интересуясь вопросами педагогики, он всесторонне изучал "жизнь деревни вообще и народной школы в частности"[416], старался везде, где возможно, "содействовать увеличению числа школ, поднятию уровня преподавания в них, расширению курса"[417], способствовал проведению обследования школ в уездах и организации губернского книжного склада.
|
|
|
Но главные усилия Корсакова в губернском земстве в области народного образования сосредоточились на подготовке учительского персонала. В первую очередь это постоянная помощь школе Максимовича, особенно важная в трудный период ее борьбы с министерством народного просвещения. "Вследствие Ваших забот, как влиятельного человека в земстве, – говорилось в адресе школы по случаю ухода Корсакова из тверского земства, – школа получила прочное материальное положение; Вы немало потрудились для ее внутреннего благоустройства; Вы также пытались оказать ей нравственную поддержку"[418]. И.И. Петрункевич даже назвал его руководителем школы (предшественником Ф.Ф. Ольденбурга, при начальнице Дьяконовой), что было неверно с формальной точки зрения, но отражало значение деятельности Корсакова для школы по существу.
Выборы нового председателя губернской управы (на трех-летие – 1886-1888 годы) привели к выходу Корсакова из управы, деликатно обойденному его биографом Полтеевым, лишь намекнувшим на неоднозначность ситуации[419]. Дело в том, что Корсаков и второй член управы А.Б. Врасский, также претендовавший на этот пост, не придя к соглашению между собой, отказались баллотироваться. (Каждый согласился при условии добровольного отказа другого, при том, что отказавшийся остается членом управы. Это оказалось неприемлемым для обоих, и оба в результате вышли из членов управы). По мнению Петрункевича, именно отказ Корсакова поставил собрание 1885 года "в довольно затруднительное положение, так как не хватало лица, на котором оно могло соединить большинство голосов"[420].
Покинув губернскую управу, Корсаков не прервал тесной связи со школой Максимовича. Он помогал в поиске руководителей, а с 1904 года являлся бессменным членом Попечительского совета школы, участвовал во всех делах, аккуратно приезжая на заседания совета из Петербурга в Тверь. За несколько дней до смерти он обсуждал строительство нового здания школы. (В 1909 году Тверское губернское земство, в увековечение памяти Корсакова, постановило учредить в школе стипендию его имени и повесить его портрет[421].) Внимательно следя за работой учительского персонала в начальной школе на местах, Корсаков занимался организацией их внешкольного образования. Благодаря его настояниям, как отмечено во вступительной статье о нем к шестому тому "Материалов…"[422], Весьегонское земство стало первым не только в Тверской губернии, но и в России по устройству съездов учащих. Он и далее способствовал продолжению их созывов в Весьегонском уезде. Также он выступал в беседах и прениях на первом съезде учительниц-семинарок школы Максимовича и, наряду с другими его организаторами и руководителями, получил благодарность от его участниц[423].
Уехав в 1884 году из Тверской губернии, Корсаков сложил с себя звание члена учительского совета, но продолжал уделять внимание просветительской сфере, о чем может свидетельствовать письмо к нему с рекомендацией преподавателя для тверской школы[424]. Регулярно приезжая на земские собрания, в качестве гласного тверского губернского и весьегонского уездных земств, он работал в различных комиссиях, в том числе по вопросам народного образования, с чем связано его нашумевшее выступление в губернском дворянском собрании 1897 года, вызванное неутверждением губернатором Ахлестышевым попечителей народных школ (в том числе Корсакова с супругой, "всегда относившихся к школам с величайшей заботою и бывших попечителями устроенных ими школ несколько лет"[425].) Обратив внимание собрания на произвол администрации, Павел Ассигкритович возмущался: "Какой-то господин Ахлестышев, которого я не знаю и знать не хочу, осмеливается выгнать меня из школы, которую я много лет поддерживаю в моей собственной усадьбе"[426]. Не утвержденный вместе с ним Петрункевич, представлявший, исходя из своих взглядов, все в более радикальном свете, считал, что "его голос звучал не в защиту дворянских привилегий, а в интересах каждого гражданина"[427]. В то же время, как нам представляется, в этом эмоциональном возгласе слышна именно обида дворянина – помещика на нарушение правительственным чиновником его, условно говоря, "иммунитета". Недаром дворянское собрание ответило ему громом аплодисментов, так что один из присутствующих там петербуржцев, граф С.Д. Шереметьев, друг и покровитель Ахлестышева, вообразив, что начинается революция, помчался с докладом царю[428]. Хотя "выступление не привело к утверждению нас попечителями школ", – писал Петрункевич, – "но подорвало положение глупого и бестактного губернатора в правительстве"[429]. Этот эпизод даже успел попасть на страницы оппозиционной эмигрантской прессы. Так, в последнем третьем номере журнала "Современник", издававшегося бывшем тверским земцем П.А. Дементьевым, отклонение под явно формальным предлогом жалобы тверского дворянства на губернатора, имевшей "самые неоспоримые основания и самую строгую легальную подкладку", приводилось как ярчайший образец произвола и беззакония[430].
Основное внимание среди тверских земских дел Корсаков сосредоточил на своем родном Весьегонском уезде, "всегда неизменно ратуя за увеличение числа школ <…> и за более целесообразную их обстановку"[431]. В последние годы жизни он поддерживал женскую гимназию в Весьегонске, благодаря ему получившую необходимые средства[432].
С 1885 года он служил в Петербурге, в Министерстве финансов и занимал пост управляющего Санкт–Петербургской казенной палатой. Во время голода 1891 года он стал инициатором денежных пожертвований тверского земства населению пострадавших губерний и центром петербургского общественного кружка, собравшего значительные средства для тех же целей. В 1894 году ему пришлось подать в отставку в связи с недовольством Николая 11 приветственным адресом тверского земства по случаю коронации (в числе других его подписал и Корсаков, к этому времени активно участвовавший в земском либеральном движении). Оставшись не у дел, он собирался заняться публицистикой, использовав свой земский опыт, и написал две статьи о постановке земской медицины. Но уже через несколько месяцев он был избран членом правления крупнейшего в России Русского торгово-промышленного банка, а вскоре возглавил его. Он поставил банку задачи широкой поддержки вновь возникавших и уже существовавших торгово-промышленных предприятий, прежде всего в провинции, где кредит, как он знал по земской работе, добывался с большим трудом и обычно на тяжелых условиях.
Входя в состав различных научных, просветительских и благотворительных обществ, наиболее активное участие Корсаков принимал в деятельности Общества для доставления средств высшим женским курсам, где он состоял с 1889 по 1896 годы членом комитета, а с 1896 по день смерти – товарищем председателя. При его непосредственном содействии на средства общества был возведен ряд зданий для нужд курсов. В одном из заседаний 1908 года он поставил в комитете вопрос об увеличении оплаты труда педагогов и служащих курсов. Причем, к этой своей работе Павел Ассигкритович относился особенно внимательно, не как к части модного тогда "женского вопроса", а как к самостоятельному, важному, необходимому делу, "прямому продолжению того дела, которому он в молодые годы служил в Тверской губернии созданием и упрочением школы Максимовича"[433]. (После его смерти банк выделил 10.000 рублей на образование с процентов с этого капитала стипендии имени Корсакова на курсах). Не переставал он интересоваться не только вопросами образования, но и всем, что связано с земством.
Особенно оживилась его общественная деятельность после Манифеста 17 октября 1905 года, воспринятого им "как исполнение своей заветной мечты"[434]. Во время выборов в первую Государственную Думу его избрали выборщиком от родного Весьегонского уезда, но в саму думу он не баллотировался, оставшись вне политических партий. Возможно, здесь сыграла роль давняя "земская" привычка основное внимание обращать на конкретные хозяйственные дела, хотя он внимательно следил за работой первой и второй государственных дум, глубоко переживая их роспуск. Во время выборов в третью Думу он вновь стал выборщиком от Весьегонского уезда и имел реальные шансы пройти, будучи компромиссной кандидатурой для разных фракций, но отказался от депутатского звания, "требовавшего напряженной и трудной работы, из–за расстроенного здоровья и пошатнувшихся сил"[435]. Все это усиливало его постоянное стремление вернуться в земство, и в 1907 году он согласился идти в кандидаты на должность Весьегонского уездного предводителя дворянства, чтобы перейти потом на земскую службу, но 8 мая 1908 года неожиданно умер на 62 году жизни.
В ноябре 1908 года Весьегонское земство, всегда высоко ценившее его работу в области народного просвещения, постановило: "а).в память Корсакова открыть пять стипендий в Весьегонской женской гимназии для взноса платы за обучение бедных детей земских плательщиков уезда;
б).училище в его усадьбе Парфеньево назвать "училищем П.А.Корсакова";
в).построить еще одно училище в уезде имени Корсакова"[436].
Таким образом, символично, что мероприятия, связанные с увековечиванием памяти Корсакова, относились именно к образовательной сфере, что свидетельствовало об особом значении этой стороны его деятельности.
S 6. П.А. Корсаков и теоретически, и практически готовил новое поколение земских работников, ибо он стал одним из видных руководителей "земского" кружка, образовавшегося в середине 1880-х годов среди петербургских студентов, стремившихся после окончания университета и других учебных заведений отправиться в деревню на работу в земство. Одного из таких студентов, князя Д.И. Шаховского, он и бывший тогда весьегонским предводителем дворянства и председателем училищного совета известный земский деятель Ф.И. Родичев пригласили на земскую службу в Весьегонск. Шаховской, в свою очередь, порекомендовал тверскому губернскому земству пригласить на службу своего ближайшего друга и единомышленника Ф.Ф. Ольденбурга. Они оба занимались в тверском земстве только вопросами народного образования, представляя наглядные примеры того, о чем вспоминал А.А. Кизеветтер: "Нас манила к себе легальная общественная деятельность; но на этой легальной почве мы все же готовили себя к борьбе за свои идеи, были терпеливы, настойчивы и неуклонны"[437]. Судьбы Шаховского и Ольденбурга постоянно переплетались, но особенно тесно связаны они были в начале своего пути, когда происходило формирование тех взглядов, которые они, хотя и по- разному, в силу своих личных особенностей, затем проводили в жизнь.
Их учеба в петербургском университете пришлась на начало 1880-х годов, когда "скорее всего благодаря реформе высшей школы", как отмечал в исследовании, посвященном жизни и творчеству их ближайшего товарища по студенческим обществам и кружкам В.И. Вернадского Аксенов, "там собирается целая плеяда талантов и умов, образуется "критическая масса ума и таланта""[438]. "Университет имел для нас всех огромное значение. Он впервые дал свободный выход той огромной внутренней жизни, какая кипела среди нас и не могла проявляться в затхлых рамках гимназии. Выход в университет был для нас действительным духовным освобождением"[439], – говорил Вернадский, ставший, как и они, ярчайшим представителем складывавшегося в эти годы типа "людей, который всюду в мире стал определяться русским понятием "интеллигенция""[440].
Федор Федорович Ольденбург (1862-1914): Потомок одного из древнейших рыцарских родов Западной Европы (его предок перешел на русскую службу при Петре 1, а герцогство Ольденбургское играло известную роль в истории России Х1Х века), сын генерала, получив прекрасную домашнюю подготовку и блестяще окончив курс классической гимназии в Варшаве, Ольденбург, будучи математиком по способностям и наклонностям, в 1881 году поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В. Водовозов объяснял этот странный на первый взгляд выбор стремлением молодого человека вести борьбу с созданной графом Толстым классической системой образования "на ее собственном поле, во всеоружии знаний, даваемых ею"[441], в чем уже тогда проявлялась "щепетильная добросовестность" Ольденбурга[442]. В университете Ольденбург не только получил солидное филологическое образование (специализировался по древним языкам и философии), но нашел самое "насущное" и "плодотворное" для России 80-х годов "общественное дело"[443], которому затем "посвятит всю свою жизнь, все свои силы"[444].
То же самое можно сказать и о перешедшем туда в 1881 году со второго курса Московского университета другом варшавском гимназисте Дмитрии Ивановиче Шаховском (1861-1939): Краткие биографические справки о нем гласят: "один из основателей и сотрудников журнала "Освобождение", член Совета "Союза освобождения", участник земских съездов (1904-1905 годов), член партии кадетов (с 1905 года) и ее ЦК (1905-1918 годы), министр государственного призрения во Временном правительстве (май-июль 1917 года), служил в кооперации с начала 1910-х годов до 1919 года, затем в Госплане, арестован в 1938 году, расстрелян в Москве в 1939 году"[445]. К тому же он был земским деятелем Ярославской губернии[446], помощником предводителя дворянства по заведованию начальным образованием в Весьегонском уезде Тверской губернии[447] и заведующим начальным образованием в Весьегонском уезде[448]. Итак, два года из своей бурной событиями жизни – с 1886 по 1888 – князь, представитель древнейшего рода потомков Рюриковичей, в будущем один из лидеров земского либерального движения, Шаховской отслужил в Весьегонской уездной земской управе заведующим хозяйственной частью училищ и Весьегонской земской публичной библиотекой, а также являлся помощником председателя училищного совета по надзору за училищами, то есть занимался самыми что ни на есть "малыми", конкретными хозяйственными делами, переросшими затем в дела общественно-политические. Не случайно в предисловии к его "Автобиографии", вышедшей в 1917 году отдельным изданием, А.А. Кизеветтер, доказывая на примере Шаховского прочную связь идеологии партии народной свободы "с основами подлинного демократизма лучшей части русской интеллигенции", назвал его "собратом" не только "второго", но и "третьего элемента" земства, русского народного учительства, всю жизнь боровшимся в их рядах, тесно связанным с ними "всеми подлинными стремлениями своей прекрасной души"[449]. Считая Шаховского одним "из типичнейших представителей поколения передовых земских деятелей, которые вступили на арену в начале 1890-х годов", он писал в "Воспоминаниях" об этом поколении, выделившем "из себя достаточное количество людей, которые действительно энергично впряглись в общественную работу и сыграли немалую роль в составлении центрального ядра русской прогрессивной общественности в 90-х и 900-х годах <…> Через мглу унылого "затишья" 80-х годов эти люди пронесли в целости закал общественного идеализма"[450]. Данные слова в полной мере относятся не только к Шаховскому, но и к проработавшему всю жизнь педагогом–руководителем школы Максимовича Ольденбургу.
На их выбор повлияли процессы, происходившие в русском обществе после 1881 года, "в ту беспросветную эпоху", когда все его "живые силы <…> попрятались в норы"[451], когда народническое движение шло на спад, частично перерастая в либеральное народничество и сливаясь с теорией "малых дел". Оба они в это время были студентами, и вот как уже в эмиграции их современник Кизеветтер охарактеризовал "типичного студента-восьмидесятника": Он "вовсе не был индифферентен к общественным вопросам и вовсе не был чужд сознанию гражданского долга. Но для него было характерно отсутствие революционного пыла и веры в целесообразность и спасительную силу революционных методов политической борьбы"[452]. Слова Шаховского, сказанные им вскоре по окончании университета, в 1886 году, весьма созвучны данной характеристике: "Я думаю, что революционное движение в России, как общее дело лучшей части молодежи кончилось, и молодежь чувствует, что <…> так – убивая и стремясь убийством уничтожить теперешнюю жизнь, стремясь в сущности лишь к водворению или уничтожению некоторых временных форм – жить нельзя"[453].
Альтернативой постоянно возникавшим среди студентов радикальным кружкам в начале 1880-х годов стал так называемый "Ольденбурговский кружок", образовавшийся как малое землячество "варшавян" (его ядро – Федор и Сергей Ольденбурги, Дмитрий Шаховской), преследовавшее, по словам Шаховского, "не материальные, а исключительно духовные цели" и ставшее местом их "тесного сплочения и в университете, и во всей последующей жизни"[454]. Затем к ним примкнули студенты – "естественники" Вернадский и Краснов, по мере разрастания кружка сформировался его нравственный и организационный центр, так называемый "Шахвербург": Шаховской, Вернадский, Федор Ольденбург, где "Шаховской олицетворяет высокие замыслы и идеалы, Вернадский – ум, здравый смысл и научность, Ольденбург – душевную теплоту и человечность"[455]. Причем, Шаховской единственный из всех являлся к этому времени вполне сформировавшейся личностью.[456] Кружок, естественно, оказался между радикалами и университетским начальством. Один из его членов, будущий историк А.А. Корнилов, вспоминал о том, что они находились в центре небольшой группы студентов и либеральных профессоров, сознававших невыгодность для академических свобод затеянных радикалами осенью 1882 года студенческих волнений, шедших "на руку реакции", и всячески старавшихся "удержать студенчество от участия в них"[457]. Университетское начальство, – писал Корнилов, – "не сочувствовало нашей деятельности. С его точки зрения, образцовыми студентами были те, которые сторонились от всякого участия в университетском движении <…> Мы не уклонялись от участия в сходках и пытались бороться с тактикой радикалов"[458]. Пример такой борьбы против общеуниверситетской сходки 10 ноября 1882 года, вызванной возмущением студентов благодарственным адресом губернатора и попечителя учебного округа правительству по поводу постройки нового общежития, привел в своих воспоминаниях сблизившийся с ними позже будущий историк И.М. Гревс, принадлежавший в начале к радикалам: "Кружок в университете (с утра в день сходки) вел открытую борьбу против нее, доказывая ее бесцельность и вред, всею энергией ополчаясь против излишеств. Группа студентов-прогрессистов восстала против беспорядков, утверждая, что политика неблаговременна в университете, что дело студентов – готовиться к будущей жизни путем углубления в научную работу и сплочения друг с другом во имя серьезного просвещения"[459]. Кружок, основным девизом которого являлась добросовестная подготовка "себя и друг друга к будущей деятельности в русском обществе путем серьезной работы над наукой и внимательного изучения жизни" стал, по замечанию Гревса, проявлением "целой полосы в жизни интеллигенции"[460]. Его участники стремились к основанию "в рядах студенчества такой силы, над созданием которой в области широкой жизни и большой политики стали впоследствии трудиться учредители "Союза освобождения". Они хотели, чтобы в студенческой России вырос надпартийный, просвещенный <…> демократический либерализм. Они ставили ему задачу стремиться к добыванию свободы для всех <…> Они горячо любили народ, но высоко ставили миссию интеллигенции, не противопоставляя второй первому, но и не принижая ее перед ним <…> Братья Ольденбурги символизировали целое направление, которое вносило в русское общество свободу и культуру – два великих блага, скудостью которых страдала и страдает Россия, а теперь погибает без них", – утверждал Гревс[461]. В этих воспоминаниях, написанных в 1918 году, возможно, присутствует определенное преувеличение, идеализация "культурников" (как называли потом Ольденбурговский кружок) на фоне современных историку крайностей. Но, может быть, аналогия с "Союзом Освобождения", содержащаяся в мемуарах, и не такое уж сильное преувеличение, если учесть, что он политически оформил земское либеральное движение, активными деятелями которого оказались затем практически все члены кружка. (В совещании, состоявшемся летом 1903 года в Швейцарии, на котором был создан "Союз Освобождения", от кружка приняли участие Д.И. Шаховской, В.И. Вернадский, И.М. Гревс.)[462]. Кружок, как считает Б.С. Каганович, "стал одним из центров формирования идейных основ русского левого либерализма" и "стоял у истоков кадетской партии"[463]. В лице его участников на общественную арену впервые (в начале в студенческой жизни, а затем в социальной, политической, культурной) оформилась "третья сила", ставшая между радикалами – нигилистами 60-70-х годов (противопоставление им явно звучит в словах Гревса) и правительством. И "сила" эта появилась отнюдь не только благодаря кризису революционного народничества, выдвигавшемуся на первый план Кизеветтером, говорившим о возобладавшей в поколении 80-х годов мысли о том, что "путь к большим результатам лежит через упорную работу в области малых дел – капля долбит камень"[464]. Возможность такой "творческой работы, созидающего прогресса" предоставляло существовавшее уже пятнадцать лет земство, стремившееся к постепенному изменению жизни народа через официально разрешенную деятельность в культурно-хозяйственной сфере. Но для этого были необходимы знания, подготовка и участники кружка поставили "задачу серьезного прохождения через науку"[465].
Неудивительно, что они составили ядро "Студенческого научно–литературного общества" (Н.Л.О.) – единственного официально разрешенного студенческого объединения, дававшего "выход стремлению студенчества к организации и некоторой общественной деятельности хотя бы на академической почве"[466] и соответствовавшего основному тогда их желанию "уйти в науку, в ней искать противоядие "политике""[467]. Здесь можно проследить некоторую аналогию с земством и по внешней форме – и там, и там, легальный выход общественной активности, стремление уйти от политических крайностей в конкретную работу. Да и сама "обстановка "затишья", – писал Кизеветтер, – оставляла немало свободного времени, которое можно было заполнять удовлетворением духовных интересов, лежавших вне сферы чисто политической"[468].
В обществе, – вспоминал В.И. Вернадский, – "объединились на почве научных, философских и литературных интересов все живые силы студенчества того времени <…> Едва ли когда-либо так захватывался в единое целое весь цвет студенческих поколений"[469]. Туда входили все представленные в университете специальности, что придавало его участникам широту кругозора, ставило "различные научные сферы в соприкосновение"[470]. С лета 1883 года члены общества по специально подготовленным программам собирали материал о разных сторонах жизни тех мест, где они оказывались. На его основе при обществе организовался областной отдел для "изучения "земской жизни" России в рамках ее местных особенностей и явлений"[471].
Под тем же лозунгом "отечествоведения" в обществе в 1884 году возник кружок по народной литературе, преследовавший цель – "изучить, какие книги нужны народу, как вообще поставлено книжное дело в городах и весях и способствовать его развитию"[472]. (Шаховской, братья Ольденбурги, Вернадский, Краснов). В основе деятельности кружка лежало широко распространенное среди интеллигенции видение долга "в сообщении народу знаний, полученных ею на народные деньги в университете"[473], движение "к идеалу учащегося народа", охватившее тогда "широкие слои студенчества"[474]. "Необходимость народной литературы, – утверждал Вернадский – чувствуется всеми нами"[475]. Шаховской настаивал на превалировании изучения существовавшей литературы и потребностей народа в чтении. Соглашаясь с ним в общих чертах, Вернадский сформулировал ту программу, которая выполнялась членами кружка в течение всей жизни (а Шаховским и Ольденбургом очень скоро в Тверской губернии – символично, что первой их практической работой еще в студенческие годы стало именно "изучение народной литературы и содействие распространению хорошей книги"[476], а уже в 1885 году Шаховской составил первую "программу для собирания сведений о том, что читает русский народ", опубликованную в "Русском Начальном Учителе"[477]): "1.Ознакомиться и следить в общих чертах за тем, что сделано и делается для народного образования у нас на Руси. 2.Ознакомиться с народной литературой. 3.Ознакомиться с главными чертами народного образования в Западной Европе <…> 4.Быть в курсе правительственных мероприятий о школе. 5.Ознакомиться с тем, что больше всего нравится народу, с организацией продажи и народными библиотеками"[478]. Собранные кружком в середине 1880-х годов сведения по народным университетам на Западе (воскресным, вечерним, разъездным, женским) многим позднее помогли на практике, а в то время они завязали связи с Санкт–Петербургским комитетом грамотности при Вольном Экономическом Обществе, мечтая в духе философии Просвещения, "что при осторожном воздействии на официальные сферы можно будет смягчить их мертвенность, использовать их средства и бороться против монополизации ими дела народного просвещения"[479]. Благодаря им комитет начал "опираться на земства как "главную и единственную организацию интеллигентных элементов русского общества""[480]. Они влились в существовавшее до них просветительское движение, представленное "людьми старшего поколения, помнившими конец 60-х годов"[481]. (А.М. Калмыкова, организовавшая воскресную школу в Петербурге; Е.П. Свешникова, в будущем коллега Ф.Ф. Ольденбурга по работе в школе П.П. Максимовича, "ценнейший член для кружка из старшего поколения", как считал Гревс[482]; Б.Э. Кетриц, служивший ранее некоторое время в Тверской губернии и занимавшийся там распространением "хороших книжек" среди населения, устройством деревенских библиотек[483]. Узнав о кружке от тверских земцев, Кетриц планировал объединение его работы в Петербурге с уже служившем тогда в Весьегонске Д.И. Шаховским, через которого члены кружка сблизились с тверскими либеральными земцами Ф.И. Родичевым, И.И. Петрункевичем, П.А. Бакуниным[484]. Сам Кетриц "сохранил живую связь <…> с Тверской губернией, переписывался и с земцами, и с крестьянами", приводил в кружок "тогда знаменитого весьегонца Журавлева, горячего поклонника грамотности и литературы, своеобразного крестьянина – любителя просвещения"[485].) Кружок принимал "деятельное участие во всем том оживленном интересе к народному образованию, который характеризует первую половину 80-х годов"[486], предлагая переводы и адаптации книг для издательства Сытина, комплектуя библиотеки и составляя указатели литературы для народа, печатая дешевые книги для только что возникшей издательской фирмы "Посредник", где участники кружка познакомились с последователями и сотрудниками Льва Толстого В.Г. Чертковым и П.И. Блудовым. "Большими авторитетами для кружка были также А.И. Герцен и И.С. Тургенев. Очень рано завязались контакты с талантливым молодым московским историком П.Н. Милюковым"[487].
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 20; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!