Деятели Тверского земства, внесшие вклад в развитие народного просвещения. 3 страница
В таких делах, как "затеянное" им устройство земских специальных школ и еще более в устройстве артелей, Линду много помогал секретарь управы А.П. Апостолов: "будучи сам небогатым землевладельцем Осташковского уезда", он "был практически знаком с условиями и потребностями Тверской губернии". Они "не раз совершали с ним вместе поездки по деревням и беседовали с крестьянами и рабочими"[335]. В первое время пребывания Линда в губернской управе произошла его встреча, хотя недолгая, с тогдашним министром народного просвещения графом Д.А. Толстым. "До этой встречи, – писал Линд о Толстом, – я представлял его себе хотя вредным, но все же серьезным общественным деятелем; после же того, как я видел и слышал его, на вопрос Алексея Александровича (Бакунина), как мне показался министр, я принужден был ответить: "да это сущий Хлестаков". Единственной темой беседы было – ввод в учебных заведениях шпионства, о котором Д.А. Толстой выражался совершенно бесцеремонно. Князь Мещерский отделывался любезными шутками, а мы с Максимовичем только переглядывались"[336].
Вместе с А.А. Бакуниным Линд помогал земскому служащему А.Н. Толстому в составлении "арифметики для сельских школ, которая была вся построена на примерах, взятых из крестьянского быта"[337].
По инициативе Линда в губернской управе был возбужден вопрос о роли губернского земства в деле народного образования[338]. При непосредственном участии Линда создавались Новоторжская учительская и Ржевская техническая школы: "Резче всего нападал не столько на сами проекты (школ при обсуждении в собрании), сколько на меня лично, калязинский гласный и дворянский предводитель П.В. Неронов – типичный дворянский ретроград. Я же старался в разговорах с ним держаться в пределах объяснения проектов, не касаясь личностей, так что после заседания комиссии А.Н. Толстой выразил удивление моему хладнокровию", – вспоминал Линд[339]. Как член губернской управы он принимал живое участие в школе Максимовича в самое первое время ее существования, помогал желающим поступить в нее[340].
|
|
|
По сведениям департамента полиции, будучи председателем Новоторжской земской управы, от которого "в полной мере зависело назначение учителей"[341], Линд поддерживал всех политических ссыльных, способствовал в устройстве учителями народников: "Линд оказывал особое содействие лицам сомнительной политической благонадежности в назначении их на разные места по земству, в особенности на должности учителей и учительниц, и проводил в гласные лиц оппозиционного направления"[342]. Так, начальник Тверского губернского жандармского управления полковник Яхонтов утверждал, что группа учителей Новоторжского уезда, арестованная и обысканная в январе 1870 года в связи с причастностью к делу С.Г. Нечаева, была принята на работу В.Н. Линдом. Учителя обвинялись в попытках ведения пропаганды среди крестьян и распространении брошюр политического содержания. Примечательно, что среди них был и учитель школы в селе Бакуниных Прямухино[343]. В письме к С.Д. Квашнину-Самарину, говоря о выдвижении кандидатуры В.И. Покровского на место учителя словесности в будущей Ржевской технической школе, он выражал опасения по поводу отношения к кандидатуре Покровского со стороны министерства народного просвещения: "Что касается до состояния его под полицейским надзором, то для меня это разумеется все равно <…> Конечно, сделаю все возможное, чтобы предложение это приняли"[344]. Занимался Линд и устройством учителей, переходивших или вынужденных перейти из Новоторжского уезда в другую губернию[345]. Также он выступил с предложением о расширении сферы деятельности учителей. В речи, произнесенной в первом публичном общем собрании членов Тверского Общества любителей истории, археологии и естествознания 31 марта 1898 года, он говорил о все большей демократизации науки в связи с ее постепенным развитием и изменением ее задач ("вместо отдельных крупных фактов она изучает по преимуществу совокупность массы ежедневных мелких фактов, составляющих жизнь общества") "не только в смысле большего распространения знаний, но и в том, что для самой науки требуется больше сотрудников <…> Без особого труда могут оказывать действительную пользу науке все неученые, несколько образованные люди, по образу жизни и занятиям стоящие близко к природе или народу – священники и вообще сельское духовенство, помещики, земские врачи и фельдшера, в особенности же сельские учителя. Им по их указаниям может помогать все население. Учителям могут помогать их ученики", что кроме прямой цели, имеет "педагогическое значение"[346]. С такого рода исследованиями надо спешить, – считал он, – поскольку "жизнь вообще идет все быстрее, и все изменяется скорее, чем прежде", чем "в значительной мере объясняется и направление деятельности нашего общества. Оно лишь тогда получит живой характер, когда, не ограничиваясь тесным кружком, войдет в связь со всем обществом, в самом обширном смысле этого слова"[347]. Его участие в развитии внешкольного образования этим не исчерпывалось. В 1915 году он опубликовал рецензию на сборник "Образовательные и воспитательные задачи современных музеев"[348], где поставил "вопрос о значении музеев в качестве педагогических и образовательных учреждений", как "очень серьезный и интересный в настоящее время", когда "посещение и рассмотрение всякого рода музея не только учениками, но и просто частными лицами, в особенности вместе с объяснением всего видимого в них специалистами или даже с целыми объяснительными лекциями, относящимися к содержанию музеев, сделалось <…> одним из важных педагогических способов"[349].
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Итак, в своей деятельности по народному образованию Линд затрагивал важнейшие направления его развития, такие как роль уездных и губернского земств в этом процессе, его финансирование, подготовка и устройство учительских кадров, создание специальных школ, обучение в сельских школах, внешкольное образование народа. Ибо, как он провозгласил на открытии Новоторжской учительской семинарии, "есть только две цели, достойные серьезного общественного деятеля: улучшение материального положения народа и его умственное развитие", выразив "мысли самой деятельной группы земцев – устроителей и учредителей школ"[350]. Здесь, возможно, сказывался настрой А.А. Бакунина на подготовку народа к политическим преобразованиям путем изменения его сознания, чем и занимался Линд.
S 4. Огромное значение этому фактору придавал и Федор Измайлович Родичев (1856-1938), прежде всего известный как один из лидеров земского либерального движения, а затем кадетской партии, возглавивший вместе с И.И. Петрункевичем список тверских кадетов, и думской либеральной оппозиции, знаменитый думский трибун. Однако нам хотелось бы обратить внимание на другую, мало заметную сторону его деятельности в качестве гласного земского собрания Весьегонского уезда и председателя Весьегонского училищного совета.
Он родился в 1856 году в родовом именье Вятка Весьегонского уезда. Н.М. Пирумова перечисляла его среди весьма состоятельных помещиков Тверской губернии[351]. Принадлежность к старинному дворянскому роду привила ему, по выражению его коллеги по работе в кадетской партии А.В. Тырковой, "глубокое чувство оседлости, семьи, гнезда"[352]. Однако его изобилующую бурными событиями юность трудно назвать "оседлой". Являясь, как и В.Н. Линд, горячим поклонником Герцена, но, избежав свойственного Линду студенческого радикализма, Родичев в 1872 году, во время учебы в университете, отправился в Женеву к Огареву, предложившему ему принять участие в основании могущественного тайного общества в России. Отказавшись от предложения, Родичев продолжил переписку с Огаревым[353], стал его постоянным корреспондентом. Окончив в 1875 году Петербургский университет по естественному факультету, он отбыл в течение лета воинскую повинность в артиллерии и осенью того же года поступил на юридический факультет, сразу по окончании которого весной 1876 года отправился добровольцем в Сербию, попав, очевидно, под влияние того же общественного подъема, вызванного борьбой за освобождение славян, что и Линд.
Тогда же началась его общественная деятельность в качестве почетного мирового судьи, каковым он был единогласно заочно избран в 1876 году в своем уезде (избрание могло быть только единогласным из-за возраста). Хотя решение "посвятить свою жизнь работе в земстве" он принял еще до ухода на войну под влиянием идей профессора А.Д. Градовского, призывавшего студентов "стать российской интеллигенцией", участвовать "в преобразовании страны", работать в земстве, воспринимать самоуправление "как политическую школу, в которой только и способно формироваться подлинное гражданское общество"[354]. По возвращении из Сербии в свое имение, он был назначен на должность участкового судьи до избрания в 1878 году в Весьегонске мировым судьей, губернским гласным от Весьегонского уезда и уездным предводителем дворянства. (За год до этого его избрали "в кандидаты" к тогдашнему уездному предводителю дворянства П.А. Дементьеву[355]).
Как отмечал П.Б. Струве, Родичев "погрузился в общественную работу, сделавшую его деревенским жителем, сельским хозяином, земцем и поставившую его лицом к лицу с русским северным крестьянством"[356]. Именно здесь он "прошел подготовку к той будущей роли российского парламентария, радеющего не только за процветание своего уезда, но за благодеяние всей России", – пишет в посвященной ему статье современный исследователь О.А. Гаврилова[357].
С 1885 года он стал председателем съезда мировых судей. От этой должности и от должности уездного предводителя дворянства он отказался в 1891 году в виду реформирования земства и введения института земских начальников.
Н.Т. Кропоткина вспоминала его выступления на тверских губернских собраниях "с талантливыми импровизациями": "часто в порыве увлечения говорил не так, как было условлено и не то, на что ему были даны полномочия, и тем вносил путаницу в стройную программу". Будучи замечательным оратором, "в частной беседе он замыкался, повторялся, был вял, тянул, но стоило ему выступить с речью, как он весь преображался. Стройная, блестящая, полная <…> страсти и остроумия речь. Захватывала слушателя и могла вести его за собой куда угодно. Голос принимал необычный диапазон. Обрывал речь, закончив какой-либо блестящей мыслью и измученный садился, и несколько секунд зала не могла вырваться из его власти"[358]. О "могучем голосе" Родичева говорила и Н.М. Берберова, дед которой был земским деятелем Весьегонского уезда и единомышленником Родичева[359].
На губернском земском собрании в декабре 1890 года Родичева избрали председателем губернской управы, но министр внутренних дел И.Н. Дурново не утвердил его кандидатуру, по мнению И.И. Петрункевича, из–за интриги одного из лидеров консервативной партии, кашинского гласного Б.В. Штюрмера[360], занявшего это место с подачи губернатора Ахлестышева. А.А. Кизеветтер считал единогласное избрание Родичева в гласные Весьегонского уездного собрания осенью 1891 года на первом (дворянском) избирательном съезде одним "из очень показательных проявлений политического оживления в начале 90-х годов"[361]. Он вместе с Бакуниными, Петрункевичами и другими земскими гласными и служащими входил в кружок конституционалистов, сложившийся в губернии и объединивший весьма различных по имущественному и социальному положению людей[362]. Естественно, что начальник Тверского жандармского управления в отчете за 1891 год перечисляет "предводителя дворянства Родичева в Весьегонском уезде" среди "неблагонадежных" тверских земцев, "главных руководителей и пособников… многочисленных поднадзорных", против которых "необходимо принять какие-либо меры"[363]. А Ахлестышев в письме на имя министра внутренних дел в 1892 году называл Родичева "главным представителем либеральной партии. Находясь в должности весьегонского уездного предводителя дворянства, <…> он с самого начала близко сошелся с двумя представителями той же партии: с П.А. Корсаковым, состоящим ныне в должности управляющего Петербургской казенной палатой, и с г. Карауловым, бывшим непременным членом Весьегонского присутствия по крестьянским делам. Кружок этот обособленно занимался пропагандированием в уезде противуправительственных идей, распространяя между крестьянами слухи о передаче земель и, убеждая их не платить податей, оказывать полиции всякое противодействие во взыскании их, что и вызвало в уезде новое крупное накопление недоимок. Особенно ярко выразилась деятельность этого кружка в укрывательстве многих неблагонадежных лиц, давно политически скомпрометированных; причем они часто даже определялись на земские должности"[364]. Такова была официальная, и, как видим, весьма негативная интерпретация земской работы будущего "златоуста" партии кадетов.
Каковы же были реальные дела Родичева в Весьегонском уезде, те идеи, которыми он руководствовался на протяжении своей земской деятельности?:
Еще в 1875 году он утверждал в письме к Огареву: "Недалеко то время, когда русский царь со всем своим потомством и верным дворянством подаст в отставку. Наше дело – ждать и готовить это время, а главное – стараться, чтобы народ не видел в нас чужих и чтобы мы на пиру его не оказались незваными гостями"[365]. Здесь свойственная его возрасту наивность поразительно сочеталась с весьма реалистичной постановкой главной проблемы – отношения народа к тому, что делается для него "сверху", условно говоря, образованными слоями населения. Поиск путей сближения с народом, при отрицании революционного радикализма ("всегда отрицал и отрицаю формулу <…> "чем хуже – тем лучше""[366]) и настрое на постепенную, мирную работу ("ждать и готовить"), естественно, привел его в земство, где он видел прежде всего "деятельность, полезную для народа, ибо <…> только там мы, люди, родившиеся в привилегированной Руси, можем добиться понимания наших стремлений"[367], – писал он на следующий год Огареву, выражая распространенную в то время идею долга интеллигенции перед народом: "Попал я в судьи с живой верой в особою крестьянскую правду, с надеждой видеть ее откровение", но "никаких глубин народного духа, отдельных от духа других слоев народа, никакой отдельной, народной правды я не видел"[368]. Подходя "к нуждам населения с критической наблюдательностью, с трезвой практичностью", он, по собственной оценке, "не заразился <...> модным тогда сентиментальным народничеством"[369]. Наоборот, жизнь в деревне, конкретная, практическая работа, близкое соприкосновение с крестьянами по службе (судьи и гласного уездного собрания) изменили его прежде романтически народническое (в духе времени) отношение к крестьянству и, соответственно, к общине: "Центром тяжести <...> был вопрос личной свободы, вопрос о воспитании свободного человека, об освобождении крестьян от гнета мирского, гнета невежества. Вопрос о правах человека, о личных правах был основным вопросом русской жизни"[370].
Первые десятилетия своей земской деятельности Родичев посвятил именно "воспитанию свободного человека, то есть народному образованию"[371], – эти слова А.В. Тырковой как нельзя более четко отражали программу либеральных земцев, рассматривавших "малые дела" по просвещению народа как начало "большого" дела постепенного реформирования политической системы государства, в основе которого оказывается все та же не раз упоминаемая нами просветительская теория создания нового человека путем изменения его сознания, то есть воспитания. Недаром "благодаря Родичеву глухой Весьегонский уезд Тверской губернии постепенно превращается в опытную станцию созидательного русского либерализма"[372]. Он, наряду с Новоторжским, изначальным рассадником исходившего от семейства Бакуниных либерализма в губернии, постоянно занимал ведущее место по различным показателям развития народного образования среди других уездов (мы останавливаемся на этом подробнее в первой и второй главах диссертации).
Начинать Федору Измайловичу приходилось почти на голом месте. Он планировал создать школьную сеть в конце 1870-х годов, когда в уезде у земства не было ни одного школьного здания, а немногие школы грамоты кое–как ютились в крестьянских избах. В то время его убежденность в том, "что школа в сознании населения должна быть столь же непререкаемым и необходимым учреждением, как церковь", звучала фантастически[373]. Уездные, а потом губернские "тяжелодумы и староверы" долго считали его рассеянным книжником, который ничего не понимает в практической жизни. "Но ценой упорной, многолетней работы он превратил свои мечты в реальность", – отмечала Тыркова.[374] Эта "практическая земская работа", – по его мнению, – переделала, перевоспитала и его самого, развив в нем "широкое и справедливое отношение к чужой работе, даже если она не во всем была ему созвучна"[375], что наиболее ярко проявилось в его отношении к церковно-приходской школе. Разделяя общее недоверие к ней либеральных земских деятелей, возникавшее из опасения использования этой школы "мракобесами", как средства "борьбы с земством, <...> изъятия земской школы из рук земских людей", Родичев подходил к вопросу, по его выражению "очень просто", с практической стороны: "Пусть открывают новые школы, пусть отпускают новые средства – доброе дело"[376]. Называя статьи идеолога церковно-приходской школы профессора Рачинского "прекрасными, исполненными религиозной поэзии", он вспоминал "трогательные образы <...> горячих и бескорыстных поборников народного образования <...> из среды духовенства" поколения 60-х годов, принимавших участие "в земской работе в качестве членов Учительских Советов, преподавателей Закона Божьего, иногда просто учителей"[377].
Такая же терпимость, уважение к оппонентам прозвучала в его благодарности Николаю 11 за восстановление в правах на встрече с ним в 1905 году делегации от земских союзов (при подаче адреса после Цусимы). Этот "рыцарский поступок" в духе 40-х годов, резко отличивший Родичева "от нигилистического типа людей 60-х годов", как писал после смерти Федора Измайловича его многолетний друг и коллега по работе в Думе и в кадетской партии Н.Н. Львов, вызвал тогда укоры "и слева, и справа"[378].
Лишился политических прав и почти на 10 лет оказался отлученным от земской работы Родичев после подписания адреса тверского земства Николаю 11 при его вступлении на престол (он сам готовил его, как председатель Редакционной комиссии губернского земства, каковым он оставался до 1895 года), что стало началом его широкой политической деятельности. Он записался в адвокатуру, принимал участие в общеземских объединениях 90-х годов, подключив к их работе тверских земцев[379], внес вклад в формирование с середины 90-х годов "нового либерализма"[380]. Мечтая "путем мирных реформ оградить Россию от революционных судорог, от катастрофы, <...> добиться свободы без разрушительных потрясений", он, отойдя от юношеского идеализма, проявившегося, в частности, в цитированном выше его письме к Огареву, считал самым подходящим строем для России конституционную монархию[381].
Эта широко известная сторона биографии Родичева логически вытекала из его "малых дел" в Весьегонском земстве по развитию народного просвещения, которому он постоянно уделял внимание. Так, уже будучи думским деятелем и оставаясь гласным Весьегонского уездного земского собрания, он построил на свои средства и под своим наблюдением здание земского училища и передал его "в дар" Весьегонскому земству, за что управа просила собрание выразить ему благодарность, сообщив также, что "ходатайство о присвоении <…> училищу" имени Ф.И. Родичева отклонено министерством народного просвещения[382], видимо, по политическим причинам. А на заседании четвертой Думы 19 мая 1914 года, в ответ на вызывающий вопрос крайне правого депутата Замысловского: "Что у вас на деле?", Федор Измайлович ответил: "У меня на деле – целая жизнь, посвященная русскому народу, и специально в области народного образования у меня есть заслуги перед русским народом, которые выкинуть не в состоянии никто. Первое постановление о введении всеобщего обучения в русском уездном земстве сделано по моему почину"[383]. Таким образом, нередко звучавшим в Думе обвинениям в пустой болтовне, язвительным, часто грубым упрекам справа в том, что он "краснобай, бездельник, гоняющийся за дешевой популярностью", исходившим, по мнению А.В. Тырковой, не столько от идейных противников, сколько от зависти "бездарности к таланту"[384], Родичев противопоставил конкретные дела в уездном земстве именно в образовательной сфере, вышедшие к тому времени на общегосударственный уровень.
S 5. Огромное внимание этой сфере, в масштабе того же, что и Родичев, Весьегонского уезда, и всей Тверской губернии, уделял третий из перечисленных Рихтером деятелей Павел Ассигкритович Корсаков (1847-1908): Родился он в Весьегонском уезде в родовом именье Парфеньево (его отец – капитан артиллерии – принадлежал к старинному дворянскому роду, мать происходила из семьи местных помещиков Калитеевских, которые также затем принимали участие в работе Весьегонского земства). Получил общепринятое в дворянских семьях домашнее образование. В восемь лет поступил в известный тогда в Петербурге пансион Кузнецова. Через год вернулся домой готовиться для поступления в гимназию. По ее окончании поступил на физико–математический факультет Санкт-Петербургского университета. Как и многие молодые люди того времени (начало 1860-х годов), он увлекался активно развивавшимися тогда естественными науками, особенно ботаникой, и мечтал пойти работать садовником в ботанический сад, чтобы продолжить свои занятия. Но посещал лекции и на других факультетах, особенно на юридическом (в связи с судебной реформой, кардинально изменившей судебную систему государства, юридические вопросы волновали все общество).
Также Корсаков принимал живое участие в студенческих кружках (его брата Ивана Ассигкритовича в 1869 году выслали из Петербурга за участие в студенческих волнениях), бывал в редакции "Отечественных записок", где у него сложились самые дружеские отношения с Н.А. Некрасовым и М.Е. Салтыковым-Щедриным, одно время служившим в Твери. Увлекался театром, музыкой, часто посещал еженедельные вечера у композитора В.А. Серова, где собирались "лучшие артистические силы того времени"[385]. Широкое знакомство с литераторами и артистами, сердечная отзывчивость наложили на него "трудную обязанность устройства благотворительных концертов и вечеров"[386]. (Позже, во время службы в Тверском земстве, дом Корсаковых в Твери стал местом, где постоянно встречалась местная интеллигенция и велись беседы на литературные, политические и земские темы[387]). Что касается общественных воззрений, то, как писал в своих воспоминаниях И.И. Петрункевич, в юности Корсаков склонялся к славянофильству под влиянием крупного помещика Весьегонского уезда Луки Кисловского, пожелавшего после освобождения крестьян приписаться к крестьянскому сельскому обществу[388].
В Петербурге огромное воздействие на формирование его взглядов оказало общение с известным в то время обер-секретарем первого департамента правительствующего Сената А.Ф. Жоховым и с кругом сотрудников газеты "Санкт–Петербургские Ведомости" – ведущей либеральной газеты 1860-х годов (наряду с "Голосом"), где при участии Жохова, глубоко верившего "в высокие культурные задачи только что <…> нарождавшегося земства, <…> горячо защищается земская реформа"[389]. В редакцию стекались сведения с мест о ходе земской работы, проходило их всестороннее обсуждение, разрабатывались "планы возможной деятельности земских учреждений"[390]. Корсаков являлся постоянным и деятельным членом этого кружка. Именно тогда, как замечал в биографическом очерке о Корсакове А.Н. Полтеев, зарождалась "его любовь и преданность земской идее"[391]. Ведь это было время начала деятельности земств, когда либеральная часть общества связывала с ними надежды на постепенные политические изменения, видела в земстве легальный выход накопившейся активности. Неудивительно, поэтому, что Павел Ассигритович сразу мечтал посвятить себя земской работе в родном крае, но вынужден был ждать достижения необходимого 25-тилетнего возраста.
По окончании университета в 1868 году (ему всего 22 года), он служил в Сенате помощником обер-секретаря первого департамента под руководством Жохова, после его смерти ушел из Сената и участвовал в командировке по проведению судебной реформы в Саратовской, Самарской и Симбирской губерниях. В 1870 году его назначили судебным следователем в Мглинский уезд Черниговской губернии. Хотя эта должность была сопряжена с частыми разъездами, отнимавшими много времени, он продолжал "изучение деятельности земских учреждений как на месте службы, так и по печатным отчетам и докладам управ различных губерний. Живой, образованный, с общественными задатками"[392], Корсаков вскоре сплотил вокруг себя всю интересующуюся земским делом местную интеллигенцию, убедил идти на земскую службу молодую часть общества. Под его влиянием в Мглинском земстве начали обсуждаться и вопросы об открытии в уезде начальных школ. В 1872 году он стал прокурором по Черкасскому и Чигиринскому уездам Киевской губернии с постоянным местом жительства в Черкасах, принимал участие в учреждении высших женских курсов в Киеве, то есть уже тогда зародились некоторые из главных направлений его будущей земской деятельности.
Свое давнее стремление к ней Корсаков, наконец, претворил в жизнь в 1873 году, когда, отказавшись от блестящей судебной карьеры (благодаря его репутации "одного из самых лучших и деловитых членов прокуратуры", как отмечал Петрункевич, ему предложили ответственную должность прокурора в Каменец-Подольске[393]), он оставил государственную службу и возвратился в родной Весьегонский уезд, где в 1874 году стал уездным, а затем губернским гласным. Именно он, будучи родственником и соседом по имению Ф.И. Родичева, по мнению дочери Родичева, являлся "главным виновником того, что отец не остался при университете"[394]. Бывший тогда председателем уездной управы П.А. Дементьев в своих "Воспоминаниях старого земца" характеризует Корсакова (мы отождествляем персонажа, зашифрованного буквой "П.", с Корсаковым, исходя из совпадения описанных Дементьевым событий с реально происходившими в Весьегонском уезде, известными из земских делопроизводственных источников[395]) как очень умного и знающего молодого человека, рано кончившего курс и уже много ездившего по стране в качестве судебного чиновника. "Он был на распутье и, очевидно, не мог решить, как ему с собой распорядиться. Хотя мы и состояли с ним в очень близких, родственных отношениях, он никогда не был близок или искренен со мною, вероятно потому, что с ранней молодости был человеком кружка до мозга костей и не считал меня принадлежащим к его приходу. Кроме того, он был большим дипломатом по натуре и умел сдерживать свои импульсы, а я никогда не отличался осторожностью и, напротив, часто бывал даже слишком резок. Он до известной степени был подвержен народническим тенденциям и предпочитал в то время земскую службу государственной, но, вероятно, страшился похоронить себя в наших дебрях"[396]. Как видим, этот портрет, нарисованный современником и сослуживцем, естественно не без субъективности, но зато изнутри показывавший земскую деятельность, несколько отличался от того, который рисовал "официальный" биограф Корсакова А.Н. Полтеев, создававший идеальный образ земского деятеля для общественного мнения и истории. А "образ" не нуждался в некоторых приведенных Дементьевым нелицеприятных подробностях: "Как-то летом он (Корсаков – прим. Е. Данович) сказал мне, – писал Дементьев, – что не прочь бы осенью сделаться председателем нашей уездной управы"[397]. Дементьев считал Корсакова гораздо более подготовленным и пригодным для важной должности, чем себя самого. Поэтому на выборах он, по соглашению с Корсаковым, несмотря на настойчивые уговоры гласных и членов управы, твердо отказался баллотироваться, предложив в председатели его. Но тот совершенно неожиданно, не предупредив Дементьева, тоже отказался, создав, таким образом, весьма трудную ситуацию для собрания, вынужденного выбрать заведомо неподходящего человека, совершенно не разбиравшегося в земских делах, ибо больше выбирать было просто некого, что на некоторое время затормозило работу уездного земства. Вскоре новый председатель сам ушел в отставку и вернулся Дементьев. Он и сразу не отказался бы баллотироваться, если бы знал о намерении Корсакова, видимо, решившего сосредоточиться на деятельности в губернском земстве, и вскоре избранного членом губернской управы, где возглавил либеральную группу (М.И. Петрункевич, профессор Е. де Роберти), господствовавшую с этого времени в губернском земстве[398].
В 1877 году Корсаков вынужден был уйти из управы, чтобы занять должность мирового судьи в Весьегонском уезде из-за конфликта между судьями уезда и уездным земским собранием. Тогда же он участвовал во всех делах уездного земства (по организации медицинского обслуживания, упорядочения налогообложения). По истечении трех-летия вернулся в губернское земство и в 1880 году вторично вошел в состав управы (до 1884 года). Корсаков справлялся с задачами земской работы благодаря своим крупным организаторским способностям, широкому взгляду на земское дело, солидному образованию, детальному знанию местной жизни, умению, по словам И.И. Петрункевича, "соединять твердые политические принципы со способностью практического их осуществления, притом в условиях наименее благоприятных для общественной работы"[399]. Разработанные им планы ведения земского хозяйства, – утверждал Полтеев, – "долгие годы являлись путями, по которым шло, развивалось и крепло земское дело"[400]. С этой стороны земская работа Корсакова "должна быть оценена не только с точки зрения интересов Тверского земства, но и в общем развитии земского хозяйства и земской созидательной мысли всей страны. Неоднократно различные отрасли земского хозяйства, созданные Корсаковым в Тверском земстве, изучались деятелями других земств, в целях организации этих отраслей по тверскому типу", – считал Полтеев[401]. Посмотрим, однако, чем же конкретно занимался Корсаков в Тверском земстве?
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 27; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!