Деятели Тверского земства, внесшие вклад в развитие народного просвещения. 2 страница
Был он предводителем дворянства Зубцовского и Ржевского уездов, кандидатом в мировые посредники и мировым посредником Зубцовского уезда, почетным мировым судьей Зубцовского и Ржевского округов, председателем съезда мировых судей Зубцовского округа, непременным членом Зубцовского уездного по крестьянским делам присутствия. В 1876-81 годах вновь служил по Министерству юстиции, являясь членом Воронежского окружного суда[233]. И.И. Петрункевич не сомневался, что он, "бесспорно умный и гуманный человек", был честным и хорошим судьей, исполняя свои обязанности добросовестно и никогда не манкируя[234]. То же можно сказать о его земской деятельности, начавшейся в 1865 году в Зубцовской уездной управе. Выдвинувшись в сессию 1868 года из зубцовских гласных, за свою продолжительную земскую работу Квашнин-Самарин несколько раз входил в состав губернской управы: в 1872 году избирался членом управы, в 1883-84 и 86-91 годах – председателем, затем был председателем редакционной комиссии губернского земства. В бытность его председателем управы М.И. Семевский называл его среди ряда "талантливых, горячо преданных делу лиц", возглавлявших тверское земство[235]. Педагог-руководитель школы П.П. Максимовича Ф.Ф. Ольденбург, твердо помня слова Квашнина-Самарина, что "он последний уйдет из земства", высказал убеждение, что "во всем собрании <…> нет ни одного такого истинно земского человека, как он, человека, который бы любил именно земское дело, а не преследовал бы при этом личные или политические цели"[236]. Избрание его председателем И.И. Петрункевич объяснял одинаковым уважением, которым он пользовался и справа, и слева "не столько за какие-либо личные качества, <…> а за то, что он ничем особенным не отличался <…> Все одинаково признавали его человеком умеренным во всех отношениях <…> Земство могло рассчитывать на его деловитость и приемлемость его для администрации"[237], поскольку председатель губернской управы утверждался министром внутренних дел. Соответственно, "надо было искать лицо, в котором соединилась бы заведомая благонадежность с точки зрения администрации, и личная добросовестность и порядочность с точки зрения избирательной коллегии, требующей сверх того готовности подчинять свое мнение воле большинства и принципам независимости самоуправления от требований администрации"[238]. Всем этим далеко не простым требованиям и удовлетворял Квашнин-Самарин, а "его личная честность давала все гарантии, что данные им обещания будут исполнены"[239]. Насколько оказались оправданными эти расчеты, можно судить по отзывам земских "сослуживцев" Степана Дмитриевича. При уходе Степана Дмитриевича с поста председателя управы "собрание единодушно, при громких аплодисментах"[240], выразило ему свою благодарность, что свидетельствовало о его авторитете среди земцев и признании его заслуг.
|
|
|
|
|
|
Ф.И. Родичев членство "университетского человека" Квашнина-Самарина в управе относил к факторам, способствовавшим изменению в Тверском земстве соотношения сил в пользу либералов, хотя его самого прямо называл "славянофилом и консерватором". – "Политические симпатии его были скорее с правыми, но общественная и личная честность его были постоянно возмущены действиями его политических друзей и отбрасывали его в другой лагерь"[241]. Не менее резко определял взгляды Квашнина–Самарина, как "общеизвестные консервативные, <…> которых он не скрывал", И.И. Петрункевич, отмечавший фамильно-московские корни его славянофильства, оформившегося еще в студенческие годы и затем сохранявшегося в неприкосновенности. В Тверском земстве он придерживался золотой середины, не связывая себя ни с либеральным бакунинским, ни с реакционным направлением. Он "не любил, не знал и боялся широких идей, пугающих его своей отвлеченностью и предпочитал держаться за реальные факты, ограничивающие всякие "фантазии" и "мечтания""[242]. Будучи связан родственными и дружескими отношениями с видными деятелями Кахановской комиссии (Пазухиным, Хвостовым), готовившими земскую контрреформу, он, возможно и не разделяя вполне их мнений, "принимал их <…>, как нечто должное, и никогда не оспаривал <…>, хотя ему не раз приходилось выслушивать в тверских земских кругах резкие порицания <…> трудов <…> комиссии"[243]. Но, несмотря на все это, либералы ценили его честное отношение к делу, полное уважение к мнениям, противоположным его воззрениям, личное добродушие и явное предпочтение и симпатии к людям, не разделяющим его убеждений, и антипатию к людям консервативного лагеря в тверской земской среде[244]. По словам Петрункевича Квашнин-Самарин в начале своего политического пути оставался еще "в сфере уездно-зубцовских идей и интересов и не представлял себе все усложнявшегося положения вещей"[245]. Не столь однозначно характеризовал Квашнина-Самарина В.Н. Линд: "Он (Квашнин-Самарин (прим. Е. Данович) обладал очень определенными убеждениями и даже сильным миросозерцанием, но оно было далеко от всякой крайности, будучи окрашено некоторым религиозно-славянофильским колоритом; при том и по характеру своему он был человеком миролюбивым и склонным к соглашениям, отличаясь вместе с тем ясностью ума и речи и трудоспособностью <…> Занимая среднее место между консервативным большинством и либеральным меньшинством", он по личным симпатиям всегда принадлежал "к земской либеральной оппозиционной группе. Влияние его в значительной мере способствовало примирительным отношениям различных фракций земского собрания"[246]. Ярким примером проявления личных симпатий и особенностей его характера является приведенный Петрункевичем эпизод, когда во время горячих прений в собрании Степан Дмитриевич прятался, наотрез отказываясь принять участие в голосовании, "объявив, что не может голосовать с нами, потому что не разделяет нашего мнения, а голосовать с нашими противниками не хочет, даже когда разделяет их мнение"[247]. Характерным свидетельством личных отношений могут служить письма крайне "левого" земца С.В. де Роберти с очень теплым обращением к Квашнину-Самарину[248]. Начальница школы П.П. Максимовича Е.П. Свешникова писала Квашнину-Самарину о соотношении сил между "левыми" и "правыми" перед очередными земскими выборами, явно причисляя его к противникам правой части собрания[249]. Апофеозом его сближения с либералами в политической сфере стало подписание вместе с ними знаменитого адреса Тверского губернского земства Николаю 11, что сделало имя Квашнина-Самарина известным в широких общественных кругах[250]. Бывший тверским губернатором в 1904-5 годах С.Д. Урусов называл Квашнина-Самарина одним из руководителей либералов (наряду с Ф.И. Родичевым и Н.А. Корсаковым)[251].
|
|
|
|
|
|
В сфере же культурно-хозяйственной он изначально естественным образом трудился в союзе с земской либеральной "партией", ибо, хотя многие мероприятия губернского земства были обязаны Степану Дмитриевичу своей постановкой, разработкой и осуществлением, "наиболее близки ему <…> вопросы народного образования"[252], а именно работа в зубцовском уездном и тверском губернском училищных советах (с 1898 года), в качестве члена которых он постоянно содействовал открытию школ, за что получил выражение признательности от Министерства народного просвещения[253]; устройство библиотек (занимался комплектованием библиотек земских школ Зубцовского уезда книгами для внеклассного чтения[254] и книжного склада Ржевской управы[255]; курсов для учащих; руководство учительской школой имени Максимовича (с 1884 года вошел в Попечительский Совет) и Сиротским домом. Роль Квашнина-Самарина в деятельности зубцовского училищного совета видна из письма к нему местного учителя, где тот просил Степана Дмитриевича, в случае его отсутствия на заседании, сообщить свое мнение относительно некоторых дел, чтобы учитель мог бы им руководствоваться[256]. Он участвовал в обсуждении проекта Ржевской технической школы в губернской управе[257], в подборе преподавателей для школы, о чем говорит его переписка с В.Н. Линдом 1870-73 годов. Особый интерес здесь представляет письмо к Квашнину-Самарину Линда, выражавшего радость по поводу сходства их отношения к кандидатуре В.И. Покровского, "как <…> человека, вполне достойного занять место учителя словесности в будущей Ржевской технической школе"[258]. Оно свидетельствует как об авторитете Квашнина-Самарина среди членов губернской управы (хотя он тогда еще не входил в ее состав, Линд уверен в действенности его рекомендации), так и об изначальной широте его взглядов – ведь это было время самого начала работы консервативно настроенного Квашнина-Самарина в губернском земстве, среди либералов, а он уже тогда поддерживал назначение на учительскую должность человека, находившегося под полицейским надзором, солидаризируясь в этом с представлявшим в собраниях, по словам И.И. Петрункевича, "крайне левую", Линдом[259]. Близость позиций Квашнина-Самарина по различным вопросам земской образовательной деятельности к либеральным явствует из письма к нему председателя губернской управы князя Б.В. Мещерского с фразой о том, что Степану Дмитриевичу "чуждо желание обращения Новоторжской Учительской Школы в такую же семинарию"[260], то есть превращение ее из земской в правительственную. Что же касается Ржевской школы, то по поводу ее деятельности к нему постоянно обращался Б.В. Мещерский[261], а после закрытия школы Квашнин-Самарин участвовал в устройстве учившихся в ней земских стипендиатов, что видно из телеграммы к нему В.Н. Линда[262]. Занимался он и поиском учителей для школы пчеловодства[263]. К нему обращались с просьбами о содействии в выборе попечителей народных школ, назначении учителей[264], помощи при их несправедливых перемещениях[265]. В качестве попечителя школы Максимовича он подбирал кандидатуры преподавателей школы, назначал земские стипендии, обсуждал ремонт и обустройство школьных зданий, вникая во все хозяйственные мелочи (вплоть до поставок в школу продуктов и устройства сада, поскольку он увлекался ботаникой), что доказывают письма к нему другого тверского земца, много занимавшегося вопросами народного образования, П.А. Корсакова[266], а также письма Ф.Ф. Ольденбурга[267] и Е.П. Свешниковой[268]. Письма последней за весь период ее работы в школе с 1888 по 1905 годы свидетельствуют о незаменимости Квашнина–Самарина для школы. Она постоянно обращалась к нему по всем вышеперечисленным вопросам, как к лицу, наиболее знающему "местные условия и наиболее заинтересованному"[269]. Спрашивая его "мнение и одобрение" своим планам[270], она жалела, что его "нельзя иметь бессменным ассистентом"[271]. Также эти письма говорят о его глубоком интересе ко всем сторонам школьной жизни, подробно ею описываемым, и о его неизменной роли опоры школы перед властями, как светскими (земскими и правительственными), при решении с которыми различных вопросов Свешникова дипломатично старалась держаться "за спиной у старших и, главное, у земцев, настоящих хозяев"[272], так и духовными. Ведь Свешникова ежегодно и настойчиво звала его на экзамены по Закону Божьему, стараясь устроить назначение даты, как ему "будет удобно"[273], ибо за ним, "как за каменной стеной"[274]. Тревожась о том, как могут отозваться на положении школы перемены в коридорах губернской власти ("все чужие и страшные, каждый по-своему"), Свешникова призывала Квашнина-Самарина приезжать "почаще", видя в этом единственную надежду[275], подчеркивая большее значение для архиерея и директора народных училищ присутствия его, чем председателя управы[276]. (О его авторитете у преосвященного епископа Саввы упоминал и Родичев.[277]) Прося его приехать для разрешения сложных ситуаций, она распространяла "слух", что ждет его "на днях"[278]. (Как следует из этих писем, частые приезды для Квашнина-Самарина были достаточно затруднительны, поскольку большую часть года он жил в своем весьма отдаленном от Твери имении, но, приезжая, он старался "провести большинство времени в школе"[279]). Кандидатуры преподавателей школы на утверждение властей она также предлагала через Степана Дмитриевича[280], спрашивая его советы по официальной стороне различных дел[281]. Исполнял он и представительские функции, приглашая, по просьбе начальницы, в школу губернатора[282]. В тот период, когда Квашнин-Самарин официально оказался вне Попечительского Совета школы, что возмутило и Ольденбурга, и Свешникову, считавших его членство необходимым, он продолжал составлять сводки и отчеты, представляемые Свешниковой в переписанном виде, чтобы не упоминать его имя[283]. В другой ситуации, говоря о необходимости назначения на выборные должности "до будущих выборов", Свешникова не представляла, "кого еще могут назначить" в школу, если не Квашнина-Самарина[284].
Из писем Е.П. Свешниковой и работавших в Зубцовском уезде учительниц, выпускниц школы Максимовича (О.Л. Сыромятниковой, О.И. Яржемской-Дамаскиной[285]) вырисовывается портрет мягкого по характеру, весьма терпимого в общении и безотказного человека, к которому нередко обращались с личными просьбами. А при обсуждении "рабочих" вопросов Свешникова зачастую указывала попечителю школы, что, о чем, кому и когда сказать, написать, многое делала от его имени, "задним числом" сообщая о присоединении его голоса к своему. Письма учительниц, его подчиненных, с подробными, искренними рассказами о состоянии своих школ, настойчивым изложением школьных нужд, просьбами приехать, благодарностями за проявленную заботу, отличаются простотой и доверительностью обращения, эмоциональностью и даже резкостью, вызывавшейся затруднениями с разрешением различных проблем. Одна из учительниц, переходя из Зубцовского уезда в другую губернию, сожалела прежде всего об утрате Степана Дмитриевича[286].
В 1890-х годах Квашнин-Самарин разработал проект школьной сети для Зубцовского уезда и стал председателем комиссии по всеобщему обучению тверского губернского земства. Недаром его просветительская деятельность была отмечена в справочной литературе[287], а Ф.Ф. Ольденбург называл его "школьным человеком"[288].
Таким образом, Квашнин-Самарин оказался практически единственным, условно говоря, консервативным земским деятелем, активно занимавшимся проблемами народного образования в масштабах всей губернии. Его пример как нельзя более наглядно показывает возможность конструктивного сотрудничества земцев разного общественно-политического направления, но, что важнее всего, одного культурно-этического уровня, в конкретной работе при уважении к мнениям друг друга.
10 апреля 1906 года Тверское экстренное губернское земское собрание избрало Квашнина-Самарина в члены Государственного Совета, причем голосовали за него преимущественно левые. Однако он не оправдал их "надежд, заняв место в рядах правых <…> и за все время своего пребывания в Государственном Совете не проявив ни единым словом и ни единым действием своего присутствия"[289]. Петрункевич объяснял это влиянием его "более активных родственников Хвостовых", говоря о господстве в природе Степана Дмитриевича родственных и дружеских отношений "над всеми другими привычками и соображениями", о чрезвычайной пассивности его характера, вследствие чего он "всегда плыл по течению, поддаваясь среде, в которой находился. Всякая борьба была для него невыносима, перед ней он чувствовал себя несчастным и неспособным к сопротивлению"[290]. Почетный гражданин города Зубцова с 1882 года, действительный член ТУАК[291] со времени ее основания в 1884 году и действительный член Комитета Грамотности при Императорском Московском Обществе сельского хозяйства[292], он, будучи действительным статским советником, оставался членом Государственного Совета по день своей смерти – 11 мая 1908 года.
Нескольких виднейших деятелей следующего поколения тверских земцев (В.Н. Линд, Ф.И. Родичев, П.А. Корсаков), чье вступление в сознательную жизнь пришлось на начальный этап реформ и связанное с этим оживление общества, что, конечно, наложило отпечаток на всю их дальнейшую судьбу, их современник и сослуживец, известный земский статистик Д.И. Рихтер, объединил под характеристикой – представители "новых течений" в Тверском земстве, являвшихся разновидностью "могучего потока, охватившего русское общество в 70-х годах, – "хождения в народ""[293].
S 3. Самый старший из них Василий Николаевич Линд (1844-1916). Уроженец Тверской губернии (владелец имения Дубровка под Торжком), он детство и юность провел с матерью в Горянках, Торжке и Твери, часто и подолгу гостил в Новоторжском женском монастыре, где начальствовала сестра матери. По воспоминаниям его сына Михаила Васильевича, "женское общество, в котором он постоянно вращался, наложило специфический отпечаток мягкости и кротости на его характер"[294]. От матери он получил прекрасный французский язык и хорошее знание немецкого. По окончании с серебренной медалью Тверской классической гимназии, он, с детства интересуясь естественными науками, в особенности зоологией[295], поступил в 1860 году на физико-математический факультет Московского университета. Там он выдвинулся в качестве активного деятеля студенческого движения: занимался организацией студенческой кассы, стал одним из трех старейшин студенческого клуба и уже в 1860 году создал так называемый "тверской" кружок, состоявший из выпускников тверской гимназии[296], связанных с молодежью Твери (кружок снабжал ее запрещенной политической литературой). Позднее Линд, отмечая бытовавшее в кружке усиленное сознание связи "с общероссийским революционным движением, от которого в ближайшем будущем ждали большого переворота, вроде первой французской революции", говорил об ориентации кружка прежде всего на "герценовский социализм, поскольку он высказывался на обращавшихся в студенческой среде отрывочных номерах "Колокола""[297]. Причем, ожидания переворота участники кружка "не совсем ясными нитями" связывали "с крестьянским делом", считая "крестьянство тоже революционно настроенным и готовым к восстанию", как писал Линд[298]. "Наша пропаганда в Москве ограничивалась больше разговорами с извозчиками, которые большей частью во всем с нами соглашались, но не придавали нашим речам большого значения. Но по поводу этих разговоров не было доносов и никто не пострадал. Более печальный конец имела попытка кружка распространять письменные прокламации", – вспоминал он[299]. Во время студенческих волнений 1861 года Линд составлял и расклеивал прокламации (в частности, сочинил прокламацию к москвичам против избиения студентов полицией), за что в октябре 1861 года (на втором курсе) был арестован он сам, а в декабре и другие члены кружка. Примерно тогда же кружок Линда слился с кружком известного деятеля революционно–демократического движения П.Э. Аргиропуло, сторонника пропаганды в народе[300]. В 1862 году Линд участвовал в литографировании и распространении "Великорусса", в связи с чем допрашивался полицией. Тогда он арестован не был, но в 1863 году вместе с другими старейшинами студенческого клуба его исключили из Московского университета. Он поступил вольнослушателем в Санкт-Петербургский, но курса там не закончил.
Во второе трехлетие земских учреждений, с 1868 года, Линда избрали гласным, и с тех пор с небольшим перерывом он работал в земстве около 30 лет. Будучи одним из первых земцев, "стоявших у истоков этого движения", он являлся, по словам профессора А.А. Исаева, "одним из замечательнейших земских деятелей не только Тверской губернии, но и всей России"[301]. Он олицетворял в собраниях "крайне левую", как характеризовал его позицию И.И. Петрункевич. Департамент полиции утверждал, что "как в уездном, так и в губернском земских собраниях г. Линд держится совершенно одинакового направления с Петрункевичами, де-Роберти, И. Ладыженским и представляет из себя крупную единицу в этой партии"[302]. Благодаря влиянию Павла и Алексея Бакуниных его избирали членом Новоторжской уездной земской управы, потом ее председателем. Вскоре он был вынужден на время совсем уйти из земства из–за знакомства с А.В. Ярцевым, арестованным по "процессу 193-х", хотя при сделанном у Линда обыске ничего не было обнаружено[303]. Но, попав в связи с этим процессом под полицейский и жандармский надзор, он, по совету председателя земского собрания князя Мещерского, отказался от всех занимаемых должностей – председателя Новоторжской уездной управы и члена губернской, чтобы не компрометировать земство, и написал графу П.А. Шувалову (тоже по совету Мещерского, выступившего в роли посредника) письмо с объяснением своей земской деятельности. После освобождения из-под полицейского надзора Линд путешествовал по России и Европе, был волонтером в Сербии во время сербско-турецкой войны 1876 года вместе с Алексеем Александровичем Бакуниным и Ф.И. Родичевым, затем уполномоченным Красного Креста в Болгарии во время русско–турецкой войны 1877 года. По возвращении в Россию в 1878 году его вновь избрали председателем Новоторжской земской управы и гласным Тверского губернского земского собрания. В 1890 году он опять вошел в состав Новоторжской уездной управы вместе с Петрункевичами и Д.Д. Романовым и в состав Тверской губернской управы.
Кроме земской деятельности В.Н. Линд служил мировым судьей в Твери, секретарем Новоторжского уездного съезда мировых судей[304], председателем Общества взаимного кредита. Он принимал активное участие в культурной жизни Твери: с несколькими близкими знакомыми он устраивал нечто вроде подражания премухинскому обществу самообразования, так, например, сам он читал доклад на тему о происхождении и древности человека. Во время зимних собраний, когда съезжались гласные, образовывался клуб или салон либерального оттенка, в котором, кроме гласных, были и простые знакомые, из семей Дьяковых и Бакуниных. Здесь Линд познакомился с Ф.И. Родичевым, тогда еще только что окончившим курс студентом. В кружке, по воспоминаниям Линда, "царила совершенная свобода и непринужденность, так что, хотя, конечно, на общих разговорах более всего отражалось то, что происходило в собрании, но иногда они принимали далеко не серьезный тон"[305]. В начале 1880-х годов Линд постоянно бывал в Торжке в доме Т.Н. Повало-Швейковского, "человека выдающегося ума, состоятельного и деятельного, пользовавшегося всеобщим уважением", как характеризовал его Д.И. Рихтер[306]. Сын В.Н. Линда Михаил Васильевич вспоминал, что "спустя 14 лет после смерти Тимофея Николаевича, – когда новаторы никак не могли сговориться о том или ином кандидате, слышалось много голосов: "Вот если бы был жив Тимофей Николаевич, никаких споров и сомнений не было бы""[307]. К Повало-Швейковскому, служившему тогда предводителем новоторжского дворянства и директором местного Общества взаимного кредита, приезжали Петрункевичи из Твери, Бакунины из Прямухина, другие друзья и родственники из Москвы и Петербурга. Однажды приехал Л.Н. Толстой (в связи с религиозным учением Сютаева и посещением Прямухина исследователем движений религиозной мысли среди народа А.С. Пругавиным). Из новоторжцев, кроме Линда, дом Повало-Швейковского почти никто не посещал[308], что свидетельствует о принадлежности Линда к очень узкому кругу тверской либеральной интеллигенции, связанной больше со столичной элитой, чем с местным обществом.
Входя наряду с Бакуниными, Петрункевичами и другими земскими гласными и служащими в кружок конституционалистов, сложившийся в губернии[309], Линд в 1890-е годы стал постоянным членом совещаний по вопросу о помощи голодающим на квартире Вернадских в Москве[310], общеземских "бесед" и съездов. Вместе с И.И. Петрункевичем и В.А. Гольцевым подключал к их работе тверских земцев[311]. Он входил в известный либеральный кружок "Беседа" и в "Союз Освобождения". Активно участвовал в земских съездах 1904-1905 годов. В 1905 году вступил в кадетскую партию. Как публицист, пишущий по земским вопросам, он сотрудничал в "Русских Ведомостях"[312], где, кроме корреспонденций из Твери и Торжка, поместил статьи: "О крестьянских опеках", "Земская хроника", "Земское дело" и другие. (1899-1908 годы)[313]. Кроме того, его статьи печатались в "Русской мысли" и в "Земском деле". Он много писал и переводил. В конце 1890-х и в начале 1900-х годов занимался книгоиздательской деятельностью. В компании с другими лицами организовал в Москве издательство "Книжное дело", выпустившее ряд крупных (преимущественно переводных) произведений[314].
В 1914 году в связи с юбилеем земских учреждений В.Н. Линд был назван одним из старейших земцев, земцем 60-х годов, одним "из немногих оставшихся в живых земцев первого периода"[315].
Такова краткая биография В.Н. Линда, отчетливо показывающая переход "от политической борьбы" в революционно-демократическом лагере к "либерально–земской деятельности", которую он с тех пор не оставлял[316]. А начал он ее, "будучи членом известного бакунинского кружка, что не могло не наложить отпечаток на весь его нравственный облик"[317].
Дело в том, что уже в начале 60-х годов он по вопросам студенческого движения связывался с тверскими либералами. Стремясь "превратить либеральную оппозицию в базу для демократического движения", он специально приезжал в Тверь в феврале 1862 года и познакомился с Павлом и Алексеем Бакуниными, отказавшимися от его предложений. Зато сам он тогда же попал под влияние семьи Бакуниных (он называл их бакунинское "лоно")[318]. Сближение с ними, – писал он в позднейших "Воспоминаниях", – "положило неизгладимую печать" на всю его дальнейшую духовную жизнь и деятельность, хотя направление, полученное им ранее, в особенности в кружке Аргиропуло, в общем не противоречило прямухинскому мировоззрению: "Весь строй прямухинской жизни производил сильное впечатление на всех, близко знакомящихся с бакунинской семьей и тесно связал меня с ее жизнью в течение следующих 10-15 лет – больше, чем влияние отдельных ее членов <…> Все <…> вместе взятое (местность, обстановка, посетители, мелкие черты прямухинской жизни) неразрывно связывались в моем представлении с самими Бакуниными, и именно это целое имело такое большое влияние на дальнейшую мою биографию"[319]. Линд пытался воплощать либерально-демократические идеи тверских земцев на практике, беседуя с крестьянами по пути между имениями Бакуниных и Полторацких. "Я не отрекался от своих идеалов и в теории оставался с теми же убеждениями – вспоминал Линд – но под влиянием сближения с Прямухиным мои революционные тенденции, не изменившись по существу, приняли более мягкие формы"[320]. Среди различий общего характера Линд выделил характерную для него, особенно в то время, очень сильную любовь к народу, к крестьянам, не практическую, выражавшуюся в защите их прав или в удовлетворении их потребностей, а бессознательную, иррациональную (вроде "странной любви" Лермонтова)[321].
Итак, именно общее изменение сознания, мировоззрения, образа жизни, соединение всех этих ипостасей, не только политический, но, что не менее важно, как настойчиво подчеркивал сам Линд, жизненный либерализм, привели к произошедшей с ним перемене. Недаром Ф.И. Родичев называл его "вскормленником семейства Бакуниных"[322]. Наибольшее влияние на Линда оказал младший из братьев Бакуниных, Алексей Александрович: "Беспартийный в лучшем смысле слова", он не отрицал принципиальную возможность революционного пути (для достижения демократической конституции, которую считал главной после освобождения крестьян), но надеялся, что революционная подготовка общества будет мало-по-малу совершаться через ожидавшееся в то время земство и усиленную работу его в деле народного образования. Поэтому он советовал молодым людям, независимо от их революционных убеждений, идти работать в земство[323].
Не случайно в Словаре Брокгауза и Ефрона Линд причислен к деятелям, особенно много сделавшим для народного образования[324]. А сам он в 1914 году "с особым чувством вспоминает время конца 60–х годов", когда он, как член губернской земской управы, заведовал народным образованием и устройством артелей, успешно организовывая "артели кузнецов и смолокуров под Тверью"[325]. Дело в том, что в самом начале работы в губернской управе Линд и Максимович предложили "составить нечто вроде наказа, которым бы определялись взаимные отношения председателя и каждого из членов управы", распределявших между собой "разные отрасли земского дела, подлежащего их ведению, и каждый в своем отделе действует самостоятельно, не спросясь у других, до тех пор, пока по требованию одного из них какой-нибудь вопрос не будет поставлен на коллегиальное обсуждение"[326]. Линду передавались "отделы страхования, <…> которое только что началось, и народного образования"[327], в губернском земстве даже и вовсе не начинавшегося[328]. Кроме того, он в качестве члена местного статистического комитета весной 1870 года ездил в Петербург на международный статистический конгресс[329]. Экономические предприятия земства, проведенные по инициативе Линда, как считал Ф.И. Родичев, кончились большей частью неудачно[330].
Но нас интересует его работа в сфере образовательной, где он видел обширное поле для проявления "самостоятельной инициативы"[331]. Он начал с внесения в 1868 году в губернское земское собрание проекта "системы учреждения школ уездными земствами", основанной на предложении П.А. Бакунина[332] с некоторыми существенными изменениями, в целях форсирования дела учреждения школ. Его расчет давал возможность без быстрого увеличения сметной ассигновки, делать ежегодное отчисление не для одной, а для многих школ. При этом он опирался на опыт Новоторжского уезда, принявшего его проект. Там открылось 20 школ при ежегодной ассигновке в 6,128 рублей. Губернская управа одобрила проект и сообщила его в уездные собрания[333]. В 1868 году в Торжке по предложению Линда земское собрание решило образовать училищный фонд за счет средств, полученных от уплаты недоимок прежних лет, долгов земству разных лиц, перечислений остатков текущего года. Сумма фонда в 1876 году составила в уезде 50 тысяч рублей. Этому примеру последовали Тверское, Осташковское, Калязинское земства[334].
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 32; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!