В котомках растут, подрастают потомки 7 страница

Как Вы, например, отнесетесь к такому. За всю свою трудо­вую жизнь, стаж в меня тридцать четыре года, я ни разу не была наказана. Одни благодарности и награды. Грамоты, ди­пломы. И даже две медали и орден.

Я имею звание «Почетный изобретатель РСФСР», на­граждена медалью «За трудовые заслуги». Дверь моего туа­лета оклеена грамотами и дипломами. Там им место.

Когда мне стало до щекотки смешно от этих моих на­учно-технических экзерсисов, я наклеила следы того в отхо­жем месте и стала коллекционировать, как бы так выразить­ся, чтобы не оскорбить слух моей приятельницы, - факты моего нравственного падения.

Денег это не приносило. Но что может сравниться с чувством полного удовлетворения. Эндорфин! Слава ему, нейрогормону.

Вот Вы говорите, в шестьдесят лет, что у мужчин, что у женщин происходят необратимые процессы, и они уже не способны получать истинного наслаждения от акта соития. Ерунда! Медицина утверждает обратное: и у женщин и у мужчин возрастает количество гормонов. Ну, тех, что ведают нашей сексуальной жизнью.

Так говорят либо очень больные люди, либо до мозга костей пронизанные ханжеством и лицемерием. Однозначно. Так говорил мой сын Ашот.

Почему я дала такое имя сыну? Папаша его Сукиас Ашотович. Армянин. И, что?! Проехали.

В коллекционеры я записалась в сорок девять лет. Ка­кие это были годы! Позже их прозовут лихими. Лихие девя­ностые. На улицах стреляют и режут глотки. Мне не до того. У меня менопауза. Гинеколог, что «вёл» меня все последние годы, дал мне подробные наставления на этот период жизни, и я легко перенесла всякие приливы, отливы.

В последний раз мы виделись с приятельницей за год до развала СССР. Ну и мерзкая была зима. Не по погоде. По сути происходящего. Моему отпрыску было двадцать. Доче­ри подруги семнадцать. Мы встречались почти каждые выходные.

Как правило, с детьми. Подруга хотела, чтобы мой сын начал ухаживать за Аней.

- Ты знаешь, Марина, твой сын, мне кажется, ещё не испорчен.

Знала бы подруга, что одна из девушек моего сына недавно сделала аборт, и это мне стоило денег. 

Я же вспоминала, что было в 1985 году. Вы помните этот год? Я его запомнила на всю жизнь. И не потому, что в этот год к власти пришел Горбачев. О его роли в нашей новейшей истории говорить не хочу. Вырвет.

Да черт с ним! Какая была весна! Живи, радуйся. Детей рожай. Не дай Бог. А то картошку сажай. Самое время. Но я не о том. Я его запомнила на всю жизнь.

Он приехал в Ленинград. Я о Горбачеве. Тот тоже был отмечен чертом. Я, вообще, люблю мужчин, которые умеют говорить увлекательно. Он умел это делать. Как и прочее, о чем я скажу позже.

Однако, этот говорун мне с первого раза опротивел. Говорит гладко да сладко. Бабы писают горячей струей.

Я тогда работала в районном бюро по обмену жилой площади. Предприятие, в котором я «отпахала» более двадцати лет тога начали сокращать, и пришлось мне ведущем инженеру переквалифицироваться.

Расселяли коммуналки. Хорошие дела вершили мы с подружками. Всем было выгодно. И нам, и тем, кто менялся. Кого куда расселяли. А то, что некоторые старушки умирали при этом, так на то воля Божья. Мы тут не причем.

Но я не об этом. Подруга моя, жена Главного инженера одного из КБ судостроения, решила тоже путем обмена улучшить свои жилищные условия.

Я ей помогла. Расселила большую коммунальную квартиру в центре города. Семью алкоголиков я переселила в дом, который должен был пойти на снос на улице Шкапина. Спросите, кто разрешил такое? Не думаете ли вы, что среди начальников нет людей без проблем? То-то.

Деда, участника боев под Ленинградом, на Синявинских болотах, мы заселили в комнату на последнем седьмом этаже. Там протечки постоянные. Там он и простудился. Для пожилого человека воспаление легких все равно, что приговор суда к расстрелу.

С третьим квартиросъемщиком было сложнее. Хотя и была старушка в возрасте солидном, но рассудка не потеряла, и, ни в какую не хотела съезжать с площади. Была она вдовой какого-то известного то ли дирижера, то ли музыканта. Её комната была самой большой, с эркером.

- У меня тут, - говорит, - мне все напоминает о муже.

Оно и понятно. Из того, что было в её комнате можно музей соорудить. Столько картин и антиквариата. Канделябры, фарфор китайский, хрусталь, мебель стильная. Мы и так Мы и этак. Стоит на своём, как утес. Что же. Не мытьем, так катаньем. Квартира пустая. Все остальные съехали. И начались к ней странные звонки по телефону. Позвонят и молчат. Или какую скабрез­ность в трубку. Через неделю к Саре Иосифовне каждый день «Скорая» по два раза в день приезжает. Нашли её сидящей, простите, на унитазе. Родни у неё нет, так что всё имущество по закону отходит государству. А что такое ЭТО государство?

Вот, вот. Не знаете. Я знаю. В данном случае государ­ство, это ЖЭК Опись имущества должна проходить в при­сутствии нотариуса. Вахтанг Владимирович тоже человек. У него маленькая дочка, красавица жена. Грузины к женам от­носятся трепетно. В том смысле, что их жены всю дорогу трепещут.

Он согласился участвовать в описи. Тетка из ЖЭК,а берёт фарфоровую супницу, Кузнецовский фарфор, для тех, кто разбирается.

Он пишет ваза из майолики. Грош цена. У меня глаза на лоб. Полное собрание, прижизненное, сочинений Гёте на немецком языке.

Вахтанг пишет - подержанные книги; чушь собачья, на иностранном языке.

И так все остальное. Он своё дело сделал. Теперь моя очередь. Для меня это, что орехи колоть. Тётку из ЖЭК,а я домой привезла в дым пьяной. Напоила и мужа её. Зато все вещи и книги остались в комнате. Опечатанными. Мне они не нужны. Подружка же увидав, их зашлась.

- Какая роскошь! Всю жизнь мечтала о таком диване, а торшер-то, торшер! - все в таком роде.

- Это всё будет отправлено на хранение в жилконтору, - и молчу.

- Что они там, быдло, понимают в хороших вещах.

Я опять молчу.

- Мариночка, миленькая, - знаю, как ты меня за глаза обзываешь. По-научному. Проще говоря, бешеная матка, - ­Дорогая, ты же всё можешь. Похлопочи. Мы отблагодарим.

Отблагодарили. Всучили две бутылки коньку. Одно­значно, они переехали в эту квартиру, и вещи антикварные получили в придачу.

Новоселье отметили и надолго, года на три разошлись.

Я уехала в Тюмень. Меня туда утащил буровик Простой па­рень, но обаяния невероятного. И силы. Я там не только ему «опорой» была, а «упирался» он по нескольку раз за ночь. Я там работала. Переводила письма на английский язык. Платили неплохо. С учётом северного коэффициента.

Буровика придавило какой-то штуковиной. Перебило позвоночник. Ходить он уже не мог. Я и уехала. Я ему, что жена? Нет. Знал, на что подписывался.

Вернулась, а работы нет. Кто же будет специально для меня держать такое место. Дураков нет. Врешь, Марина, есть.

Сижу я как-то в ресторане при Витебском вокзале, там у меня знакомый халдей, и потому кое-что на мой стол поступает бесплатно. Со стола молодоженов.

Подваливает ко мне типчик. Стоит и улыбается. Руками разводит и молчит.

- Тебе чего надо, убогий? Немой что ли?

- Азохен вэй, Хочу предложить Вам пересесть за мой столик. У меня праздник сегодня.

- У евреев пасха не сегодня.

- Как Вы правы, как правы. Пасха тут ни причем. Я приз выиграл.

Знала бы я тогда, что за приз он выиграл, ни за что бы не пошла с ним. А в тот момент пошла.

- Что пить будете? Водка? Коньяк? Шампусик?

- Откуда ты такой?

- Какой такой? Я Кацеленбоген Евгений. Еврей.

- Рыжих евреев не видала.

- Мы разные бываем. И рыжие тоже. Учтите, мадам, я обрезанный.

- И для чего ты мне об этом говоришь?

- Чтобы потом Вы не были шокированы.

Это надо же! Мы и не выпили ещё, а он уже о том. Евгений Кацеленбоген жил в новом доме на проспекте Косыгина. Дом кооперативный. У них чисто. Дверь в парад­ную на замок закрывается. На лестнице цветы в горшках. Стены чистые. Нет на них «наскальной живописи» и слов не­приличных.

Женя ведет меня уверено. Сильный рыжий еврей.

- Я с мамой живу, но ты на неё внимания не обращай. Она глухая и почти ничего не видит.

Такого изобилия всякого антиквариата я не видела.

Всё забито. При этом в прихожей под потолок автомобиль­ные шины.

На кухне тоже нет свободного места от разного рода бытовых приборов. Сплошь импортные. Таких в наших мага­зинах не купишь.

- Зачем тебе, товарищ Кацеленбоген столько импорт­ной техники.

- Это потом. Всё потом. Пить ещё будешь? - а сам уже снимает рубашку.

- Ты, что удумал? Мальчик, я женщина порядочная.

- Я не против порядка. Сначала мы с тобой в душ.

- Пошел бы ты куда подальше, спекулянт.

- Старыми понятиями мыслите, мадам Грицацуева, - он Ильфа и Петрова читал, - Теперь это называется предпри­нимательством.

Мальчик вдруг сник. Потух.

- Идите домой, вот деньги на такси.

- Чего это?

- Вы из милиции. Как я раньше не понял.

- Дурак ты, рыжий. Запиши телефон. Скучно станет, звони.

Прошло больше месяца. Я напрочь забыла о нем. Но он позвонил.

Так я сошлась с этим проходимцем. Он был щедр и ласков. А что ещё нужно женщине? Заваливал меня подарками. Ту шубу, что Вы видите на мне, он подарил, и сережки с брюликами тоже он. Так продолжалось почти два года. Евгений Кацеленбоген исправно исполнял свою предназначенную природой функцию. Сначала я, как могла, предохранялась. Но потом уяснила – он, точнее его сперматозоиды не способны к репродукции, и выбросила в помойное ведро все презервативы. Мамаша его слепа, слепа, а их нашла. Вероятно, в пору её молодости такими предметами не пользовались, и потому старая еврейка решила, что это детские шарики. Надула их и развесила на кухне. Меня не было дома, когда Женя обнаружил такое.

Он долго смеялся, а потом мне устроил скандал. Это было первой каплей в чашу нашего развода. Детей мы с Женей не нажили, а делу его скоро пришел конец. Сколько верёвочка не вейся…Арестовывали его дома. Меня в тот час дома не было, а соседи рассказали, как мамаша Жени повисла на руках милиционеров и её с трудом оторвали от сына.

Скажу, не таясь, я тосковала по нему. Есть такая присказка – лекарство от любви любовь.

В одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом году я работала в киоске «Союзпечать» на Петроградской стороне. Каждое утро ко мне приходил солидный мужчина с собакой, покупал «Ленинградскую правду» и произносил одну и ту же фразу: Доброе утро Вам и удачного дня. Меня уже тошнит, а он все твердит. На энный раз я ему ответила: Лучше помогите материально.

Ляпнула и позабыла, он запомнил, стервец, и в тот же день вечером, это была суббота, он явился.

- Мы с Вертой приглашаем Вас на ужин.

Верта это его собака. Красивая сучка.

- Устроим вечер пи свечах.

- У Вас электричество отключили?

- Электричество, спасибо Ленэнергу у нас есть. Свечи для придания нашего рандеву романтического настроения.

- Я прагматик.

- Я успел это заметить. Так, придете?

Так я познакомилась со своим четвертым мужем. Мне сорок девять, ему, профессору ЛГУ, пятьдесят пять. Вдовец. Детей нет.

Квартира на пятом этаже. Шикарная. Дом сталинский, потолки три метра, окна широкие, двойные. Есть и балкон. Мебель импортная, телевизор с большим экраном, цветной. Тоже импортный. Интересно, откуда эта роскошь у обыкновенного советского профессора?

На круглом столе, покрытом белой скатертью, свечи в подсвечниках светло-желтой бронзы, фарфоровая посуда. Мельхиоровые столовые приборы, льняные салфетки и тонкого стекла бокалы и рюмки. И нечего больше. А что кушать и пить будем, по своей дурости подумала я.

- Мойте руки, и прошу за стол.

Сели. Входит мальчик лет пятнадцати, толкает впереди себя тележку. На ней графин, бутылки и посудины с едой. Как в кино.

- Я предлагаю первый тост за его Величество случай, что свел нас.

Вот так, с места в карьер. Протягивает руку с рюмкой. Начали с водки. Выпили, закусывали салатом. Он не то, что подают в ресторанах. В нем не мясо, а какая-то птица.

- Это настоящий салат Оливье. Рябчиков не нашлось, но и куропачье мясо тоже хорошо. Сашенька, это мой помощник по дому. Он большой мастер в кулинарии.

- Он Ваш племянник?

- Просто хороший добрый мальчик. Давайте пить, кушать и говорить. Я, знаете ли, люблю слушать.

- И, как ни странно, люблю слушать. Что будем делать?

- Моя история банальна. В Вас же вижу человека неординарного.

Я рассказала о себе в пределах допустимого.

- Ваш рассказ достоин, чтобы его записали и издали.

- Я-то не против. А Вы кем будете? Редактором? Издателем?

- Давайте заключим некий союз. Унию. Вы выходите за меня, и я становлюсь Ваши патроном.

- И как же мне Вас надо будет называть?

- Хотите патроном, желаете боссом. А вступит в брак надо, чтобы наша всевидящая общественность в виде профкомов и парткомов не имели к нам претензий.

- Мне можно подумать?

- Конечно, думайте. Пока Саша готовит десерт.

Круто. На десерт Сашенька подал малиновый мусс с мороженым.

За десертом я дала согласие на брак. Александр Александрович, так звали профессора, предложил тост за это, как он выразился, мудрое решение, потом мы решили квартирный вопрос.

- Ты переедешь ко мне. Поживем месяц. Определиться твой статус.

- Мне надо подумать, - чего думать-то, но не с ходу же соглашаться.

- Десяти минут тебе хватит? – деловой мужчина. Мне такие импонируют.

- Хватит. Пойду в ванну.

- Первый раз сталкиваюсь с таким. Ты, случаем, не суфистка?

- Софизмом не увлекаюсь.

- Не софизмом, в суфизмом, - он делает ударение на букве «у», - Софизм это ложное представление о бытие, с нарушением логики, а суфизм, это восточное учение, проповедующее отрешение о суеты бытия. Полное уединение. 

- Вот оно что, а просто хотела руки вымыть. Мясо было жирное. Отрешаться я не собираюсь. Мне цыганка нагадала сто лет жизни.

- Ты ортодокс.

- Черте с два. Я сам парадокс, и ты скоро в этом убедишься.

Руки я мыла нарочито долго. Мне надо было осмыслить происходящее. И, главное, предстоящее. Но и меру знать надо – не уголь же я разгружала. Глянула на себя в зеркало – вполне приличная рожа лица.

- Царица Савская, услышав о славе Соломона, во имя Господа пришла испытать его. Так что ли?

Ну и старик. Начал говорить цитатами из Библии.

- Скорее это Вы загадками говорите, - я на «ты» так быстро перейти не могу.

Мне приятен запах, что воцарился в обители мужчины с крупными чертами лица, прямыми и широкими плечами, красивыми руками и четкой речью оратора. Ахнет дорогим табаком, книжной «пылью» и ещё чем-то терпким. Неяркий свет от настольной лампы с зеленым абажуром, тяжелые шторы на окнах и этот запах навеяли на меня воспоминания о детстве. Отец, мы никогда не звали его папой, служил профессором в электротехническом институте имени Ульянова (Ленина). Возвращаясь домой, он говорил: Не думал, что на старости лет, а было ему тогда всего-то пятьдесят три года, что буду читать лекции в институте, носящем имя неудачливого адвокатишки.

Договорился наш отец. Его арестовали в сорок девятом году. Это я помню отчетливо. Все-таки мне было семь лет. Вообще, я помню себя с трех лет. И воспоминания те связаны тоже с отцом. Впервые я увидела его нагим. Родители были уверены, что я крепко сплю, и позволили себе «расслабиться». Те стоны и страстные вздохи, что раздавались из их спальни, не давали мне уснуть, и я решила посмотреть, что там происходит. Думаю, после того случая у отца на некоторое время прекратилась эрекция.

 - Куда ты удалилась?

- Вспомнила отца. На его столе тоже была такая лампа.

- Сейчас это антиквариат. Жена все намеревалась выбросить её на помойку. Не позволил. Что ты решила?

- Решила, поселюсь. Выдержите ли Вы.

- Поживем, увидим.

Пожили. Он старше меня на шесть лет. Разве это разница? Но главное не в этом. Чудо в том, что через месяц я забеременела. И это в сорок девять лет. Не рожать же, я пошла на аборт. Эту пустяшную операцию по «блату» мне провели в институте гинекологии и акушерства имени Отто. Новым способом – вакуумным. Нет ничего хуже разных новшеств в медицине. Пришлось потом долго «чиститься».

Александр Александрович, узнав о моей беременности, резко изменился в отношениях ко мне. Он перешел на «Вы», стал подчеркнуто вежлив. Той вежливостью, что на грани издевки. Он успел издать книгу моих верлибров, но потом издевался надо мной.

- Какой конфуз, - это он о том, что весь тираж мне пришлось выкупить самой, - любой другой порядочный человек сгорел бы со стыда, а ей, - это при мне-то в третьем лице, - все нипочем. Как с гуся вода.

Я не осталась в долгу и парировала.

- Чтобы сказали о Вас на кафедре, если бы узнали, что Вы гомосексуалист.

Да, профессор делил ложе любви поочередно, то со мной, то с мальчиком Сашей.

Так в официальном браке мы прожили. Скажите, я ненормальная? А кто в наши дни нормален? И, вообще, что норма?

Когда подошло время нам разводиться, я не стала церемониться.

- Развод будет произведен по всем правилам. Часть Вашей жилплощади моя.

У меня есть своя квартира. Но и что? Такие наступили времена. Повальная приватизация. Если за бесценок приватизируют гиганты индустрии, то почему я должна скромничать? Я-то свою квартиру приватизировала, а он нет. Дурак! 

Апофеоз моего четвертого брака. Основным компонентом его был грех. Мой грех и грех Александра Александровича. Мальчик Саша сошел с ума. Его застали в подземном переходе у станции метро «Горьковская»; он со слезами на глазах цеплялся за проходящих мужчин со словами: Дядечка, полюби меня.

Квартиру мы поделили. Мне досталась комната в доме, идущем на капитальный ремонт на набережной реки Ждановки. такого не может быть? Может. Ещё как может. Грех. Везде грех. В грехе зачат человек, в грехе живет и в грехе умирает.

В январе после трехдневного беспробудного всенародного пьянства я принимала у себя, не дай Бог, в комнате, свою давнюю приятельницу. Она пришла одна.

- Мой благоверный в новогоднюю ночь так напился, что до сих пор не может реласкироваться.

Подруга принесла с собой бутылку коньяка. Даренного. Это у них с мужем традиция.

В традиции у моей подруги и слезы. Переступила порог и в слезы. Для меня женские слезы пустое место. Жду. Строгаю овощи в салат и жду. Через три минуты ей надоело демонстрировать мировое горе, и она замолчала.

- Очухалась?

- Как ты встретила новый год? - спрашивает, как ни в чем не бывало.

- Новый год я встретила прекрасно. Села за стол, поставила перед собой зеркало и выпила. Закусила. Как иначе?

- Горбачева слушала?

- От него меня воротит, как на первом месяце беременности.

- Тише, ты. 

Моя подруга всего боится. При любом звонке трясется. Все ей кажется, что придут за имуществом умершей старухи.

- Чего мне бояться? Выпей и расскажи, по какому поводу слезы.

Вот её история. Дочка окончила химфак ЛГУ, папаша пристроил её в НИИ Академии Наук. Оклад выше, чем в других институтах, работа перспективная. Как они говорят – диссертабельная. Парни вертятся вокруг, словно оводы над коровой. Оно и понятно – девица видная. Красива, умна. Начитана. Чем не невеста. Одно плохо, родители воспитали её так, что она прочий люд не почитает за достойных её человечков. Как говорят поляки – фанаберия.

Опять я о своем. Грех правит миром. Греховна и девочка. Смесь самолюбия чрезмерного, презрения к окружающим, и таящаяся глубоко внутри страсть южанки привели к искомому. Развращенный юнец, по уши напичканный фаллическими комплексами, с пятнадцати лет употребляющий наркотики, опростал свое семя в лоно её. первый аборт. Первая доза. Тут не до науки.

---

Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 70; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!