Ольга Прохорова, Игорь Чекулай 10 страница
Zîmbetul omului улыбка одного конкретного человека;
Zîmbetul unui om улыбка любого человека;
Un zîmbet al omului одна улыбка одного конкретного человека;
Un zîmbet al unui om одна улыбка любого человека;
Zîmbet al omului улыбка одного конкретного человека;
Zîmbet al unui om улыбка человека;
Zîmbetul de om улыбка человека;
Un zîmbet de om одна улыбка человека;
Zîmbet de om улыбка человека;
Zîmbetul omenesc улыбка человека (человеческая);
Un zîmbet omenesc одна человеческая улыбка;
Zîmbet omenesc улыбка человека (человеческая).
В последних трех примерах специфика употребления заключена в семантике 2 знаков: прилагательное «omenesc» используется только в том случае, если реализована дихотомия человек/животное или выражено значение «подобие улыбки человека», «улыбка ехидны».
Русский язык не обладает такими возможностями передачи особенностей соотношения класса референтов, обладающих посессивным признаком, так как в нём отсутствует система определённых и неопределённых артиклей. В русском языке данная секвенция может быть вербализована только с помощью синтагматической или фразовой номинации. При этом в рамках русской языковой системы значение посессивности предаётся аналитически с использованием разных лексических единиц: улыбка и оскал. Оппозиция этих единиц служит маркиратором разграничения таких референтных областей, как лица/животные.
|
|
|
М. Георгиу, опираясь на идеи Н. Глиссона и Э. Василиу, отмечает, что дифференциальные признаки маркераторов категории посессивности, лексические и стилистические ограничения употребление тех или иных структур могут быть выявлены с помощью метода дистрибутивного анализа. Каждому значению соответствует особая дистрибуция, различие в дистрибуции знаков эквивалентно их смысловым различиям
[M. Cheorghiu 1981:139].
Прилагательные, маркирующие категорию посессивности с суффиксом -esc-, образованные в румынском языке от апеллятивов, обозначающих лица, могут быть заменены конструкцией «предлог + имя существительное» или «имя существительное в родительном падеже». Так, значение посессивности реализуется в следующих конструкциях: avere de boierească = de boier = a boierului
собственность барская боярина одного боярина
Если же лексема приобретает семантику не столько принадлежности, сколько назначения, то используется конструкция «предлог + имя существительное»: asta e o casă de boier, nu de sărăntoc. /это дом боярина, не бедняка/.
|
|
|
В румынском языке на выбор конструкции со значением посессивности оказывает влияние и семантика существительных, которые сочетаются с прилагательными. Сравним:
inimă de român = inima românului / сердце румына/
caracterul românesc al dansului popular ≠ caracterul de român al dansului popular / характер румынского танца /
limba română ≠ limă de român / румынский язык /.
Таким образом, в рамках румынского языка семантика знаков определяет не только их валентность, но и возможность вступать в субституционные отношения с другими единицами номинации, маркирующими посессивные отношения.
В русском языке реализованность/нереализованность словообразовательной модели, передающей значение посессивности, как правило, зависит не от плана секвенции, а от тех ограничений в системе морфемной валентности, которые приводят к так называемой словообразовательной недостаточности, компенсируемой с помощью синтагматических наименований. Так, деноминативные прилагательные этнического происхождения (как с суффиксом -esc-, так и без этого суффикса) и конструкция «предлог + имя существительное» (имя лица), в случае если передаётся семантика, относящаяся не к одному лица, а ко всей стране, группе, коллективу, вступают в отношения комплиментарной дистрибуции:
|
|
|
producţie engleză /английская продукция/ = producţia Angliei /продукция Англии/;
= producţia din Anglia /продукция из Англии/ ;
≠producţie de englez /продукция англичанина/.
Таким образом, в румынском языке существует особая система знаков, позволяющая передавать значение посессивного признака, обозначающего принадлежность данному лицу, группе лиц и этносу. Сравним: grup de români ≠ grupul român = grupul românilor, но grupul parlamentar român = al României. Адъективные конструкции, как правило, не могут быть заменены субстантивными.
Мудрость одного румына înţelepciunea unui român
Гостеприимство румын ospitalitatea rom â nilor
Гостеприимство румынской нации ospitalitatea poporului român
В русском языке для выражения категории посессивности по отношению к индивидууму, группе лиц или этносу используются дополнительные лексемы – конкретизаторы. Сравним: гостеприимство Ивановой, гостеприимство русских жителей, поистине русское гостеприимство.
Если у притяжательных прилагательных в русском языке есть эквивалент в румынском языке с суффиксом -esc-, то конструкции с прилагательным идентична с точки зрения семантики структурным моделям «предлог + имя существительное» или «имя существительное в форме родительного падежа»:
|
|
|
l о gică femeiască/femenină, de femeie, a femeii
Но если сочетания приобретают устойчивое терминологическое значение, то субституция адъективных и субстантивных конструкций невозможна.
В русском языке омонимичность номинации снимается вхождением в определённые стилистически маркированные пласты либо это термин, либо омонимичный знак в рамках стилистически нейтральной лексики. Сравним: собственность бояр Нарышкиных, боярская собственность – это собственность клана бояр или одного боярина, в случае же вхождения в терминологическое сочетание, то есть термин, маркирующий классовую принадлежность, используется только адъективная конструкция.
В терминологическом аппарате метаязыка экономики, обществоведения и т.п. выражения типа боярская собственность не имеет субститута собственность бояр как термин, точно так же, как невозможно вариативное функционирование выражений капиталистическое производство ≠ производство капиталистов, а в рамках стилистически нейтральной, общеупотребительной лексики такие субституционные возможности можно иллюстрировать выражениями типа: собственность бояр, боярская собственность.
В рамках референтной области зоонимов категория посессивности в русском языке реализуется в рамках узуса с помощью лексической или синтагматической номинации или окказиональных наименований, при этом нет никаких семантических ограничений в реализации данной категории, а разные структурные модели номинации избираются под влиянием ограничений в морфемной валентности, например:
Собачий хвост = хвост собаки: coada cînelui;
Хвост льва ≠ coada leului;
Хвост кенгуру≠ coada cangurulei;
Хвост тигра ≠ coada tigrului,
либо окказиональные наименования: львиный хвост, тигровый хвост.
Исследуемая нами проблема, несомненно, чрезвычайно важна в прагматическом плане, так как языковая компетенция монолингвов и – особенно – билингвов во многом определяется ориентированностью носителей языка на возможность вариативной репрезентации определённой категории, при этом уровень вербальной компетенции определяется именно оптимальным выбором одного из компонентов вариативного ряда в зависимости от ситуации речевого общения, стилистической дифференциации языка, принципа свободного или принудительного выбора одного из субститутов вариативного ряда знаков, маркирующих инвариантную сему посессивности.
Таким образом, между эквивалентными категориями русского и румынского языков устанавливаются сложные отношения, определяющиеся семантикой знаков и их дистрибутивными характеристиками. Русский язык обладает продуктивной системой адъективной деривации от самых разных классов существительных. Румынский же язык использует субстантивные конструкции для выражения посессивной семантики.
ЛИТЕРАТУРА
1. Апресян Ю. Д. 1974 – Лексическая семантика: синонимические средства языка. Москва.
2. Бондарко А. В. 1996 – Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность. Санкт-Петербург.
3. Вольф Е. М. 1987 – Функциональная семантика и проблемы синтаксиса. Москва.
4. Гращенков П. В. 2007 – Типология посессивных конструкций. Вопросы языкознания.. №3
5. Журинская М. А. 1977 – Именные посессивные конструкции и проблема неотторжимой принадлежности. Категории бытия и обладания. Москва.
6. Иорданская Л. Н., Мельчук И. А. 1995 – Глаза Маши голубые vs. глаза у Маши голубые: Groosing between two Russian constructions in the domain of bodz parts. И. А. Мельчук. Русский язык в модели Смысл»<=> Текст. Москва.
7. Кибрик А. Е. 2000 – Внешний посессор как результат расщепления валентностей. Слово в тексте и словаре. К 70-летию Ю. Д. Апресяна. Москва.
8. Кибрик А. Е., Брыкина М. М., Леонтьев А. П., Хитров А. Н. 2006 – Русские посессивные конструкции в свете корпусно-статистического исследования. Вопросы языкознания. №1.
9. Куралева И. Р. 2007 – Категория посессивности как фрагмент русской языковой картины мира: конструкции: у кого есть что. Диссертация кандидата филологических наук. Санкт-Петербург.
10. Падучева Е. В. 2004 – Высказывание и его соотнесённость с действительностью. Москва.
11. Розенцвейг В. Ю. 1964 – Лексика имущественных отношений. Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 8. Москва.
12. Селиверстова О. Н. 2004 – Труды по семантике. Москва.
13. Чинчлей К. Г. 1990 – Типология категории посессивности. Кишинёв.
14. Шаврова О.Г. 2003 – Глобализация: От культуры диалога к диалогу культур. Коммуникативные стратегии. Материалы докладов Международной научной конференции, Минск/ Беларусь, 28-29 мая 2003, в 2-х ч. Ч.1. Минск.
15. Bally Gh. 1926 – L’orpression des idees de sphere personnelle et de solidarite dans les langues indoeuropeennes. Festschrift Louis Gauchat. Aarau.
16. Fox B. Bodz part syntax: towards a universal characterization // Studies in language. 1981.5
17. Gheorghiu M. 1981 – Probleme de tipologie contrastivă a limbilor. Editura Ştiinţifică şi enciclopedică. Bucureşti.
PECULIARITIES OF THE CATEGORY OF POSSESSIVENESS IMPLEMENTATION
IN RUSSIAN AND ROMANIAN
The article deals with the category of possessiveness implementation peculiarities in Russian and Romanian with the orientation towards linguistic and didactic aspects of the problem. Within the framework of the taxonomic study of the given category, the author correlates various linguistic means of its representation in the compared languages. Conversion possibilities of the language units which mark the category of possessiveness in the examined languages are specified. It is important in terms of the language units variation functioning.
Русистика и современность.
13-я Международная научная конференция. Сборник научных статей, с. 432-436. ISBN 978-9984-47-044-3
Рига: Балтийская международная академия, 2011.
ЛАКУНЫ КУЛЬТУРЫ И ЮДЖИН УАН-ДЖИН
Ольга Скачкова
Балтийская международная академия, Латвия
olga _ skackova @ inbox . lv
В лекциях по русской литературе В.В.Набоков рекомендовал своим американским студентам наилучший способ запомнить название пушкинского романа: «Юджин» – то есть, английский вариант «Евгения», и «Уан-джин» – определенная порция алкоголя. Действительно, удачный мнемотехнический прием, особенно если полагаешь, что студент «не изуродован культурой», как шутили в недавнем прошлом. Рекомендация Набокова, разумеется, тоже шуточная, но довольно язвительная, рассчитанная на тех, кто познакомился с русской культурой известным способом, практикуемым <…> рассеянными по всей ученой Америке поразительными русскими дамами, которые, не имея вообще никакого особого образования, ухитряются с помощью интуиции, говорливости и своего рода материнской пылкости чудесным образом сообщить знание своего сложного и прекрасного языка группе невинноочитых студентов, погружая их в атмосферу песен о «Волге-матушке», чая и красной икры [Набоков В.В. 1999:13].
Оставив в стороне фамилию (кстати, фонетически совсем не сложную для англичан, в отличие от фамилий русских удальцов – Strongenoff , Strkonoff , Tschitsshakoff , Roguenoff и т.д., которые ужасают Байрона в
7 песне «Дон-Жуана» [Byron G.G. 2008:318]), спросим – почему «Юджин»?
Почему бы тогда не называть чеховскую пьесу “Uncle John”, поэму Твардовского –“Basil Terkin”, а роман Филдинга – «История Фомы Джонса»? Почему Джордж Байрон, а не Егор? Очевидно потому, что перевод совершается между двумя языками и двумя культурами. Они не могут совпадать по своим возможностям и уровню зрелости [Шайтанов И.О. 2009: 117].
Кроме языков, существенным фактором является и культурно-историческое несовпадение. Напомним: культурные отношения начались вместе с дипломатическими, между елизаветинской Англией и разоренной средневековой дикостью Россией Ивана Грозного. Известно, что на первом, придворном, представлении «Двенадцатой ночи» присутствовал русский посланник, а вот готов ли он был разделить ренессансный оптимизм шекспировской пьесы, мы не знаем. Но англичане уже тогда выработали некоторые нехитрые мифологемы, включавшие в себя суровый климат и столь же суровый нрав московитов. Далее были российская смута и английская революция 17 века, взаимный интерес и взаимное отвращение, приезд Петра 1, посетившего верфи, мануфактуры, госпитали… [Алексеев М.П. 1982:17-110].
Немногочисленные русские переводчики и читатели, вошедшие в середине 18 века в Европу через прорубленное Петром окно, восприняли английскую культуру как данность, охотно учась и считая ее статусной, то есть, необходимой для овладения культурной памятью, восполнения ее лакун[ШайтановИ.О. 2009:124]. Альтернативой была французская, культура двора Елизаветы - умной, но невежественной дочери Петра I, которая брала в Европе то, что импонировало ее «вечной женственности» – усыпанные драгоценностями модные платья, золоченые канделябры в неприбранных дворцовых залах, бесстыдных фаворитов.
В последовавшее затем екатерининское царствование английская культура воспринималась в контексте французской: французы писали Энциклопедию, враждовали со своими владыками – иногда даже, отсидев некоторое время в Бастилии, как Вольтер, но чаще, просто живя на то, что зарабатывали своим умом и пером, как Дидро и Руссо – в любом случае, русская императрица их поддерживала, а русские читатели усваивали их идеи. Англичане же в это время учились принимать ответственность за жизнь своей нации, не оглядываясь на скорбных разумом монархов, издавали сатирические журналы и романы, в которых рассказывалось о фантастических путешествиях, поисках своей судьбы и сентиментальных мечтателях.
Эти сюжеты не сразу увлекли русских интеллектуалов, потому что за ними стоял незнакомый опыт: легко ли вчерашнему холопу понять потомка тех, кто уже в 1215 году заставили своего бесталанного короля подписать Великую Хартию? Однако, на следующем витке европейской истории англичане Макферсон, Стерн и Байрон потеснили французов, их сюжеты и герои стали диктовать новую литературную моду. Союзничество в войне против Наполеона ненадолго сделало и русских модными персонажами в Англии. [Алексеев М.П.
1982 : 247-394].
Но интерес к русской литературе возник только в конце 19 века, через творчество Толстого, Достоевского, Чехова, чью уникальность англичане осознали и, как следствие, захотели понять. Пушкин же остался в их представлении или талантливым подражателем Байрона, или загадочной фигурой, к которой следует относиться с почтительной отстраненностью. Парадоксально, что, несмотря на такие непростые отношения англичан с Пушкиным, все его тексты, включая литературные статьи и переписку, переведены на английский язык, а в 2004 году вышло полное собрание сочинений; что интересующий нас «Евгений Онегин» уже переведен 14-й раз (1881, by Genry Spalding; 1904, by Clair-Fillips Wally; 1936, by Babbet Deutsch; 1937, by Oliver Elton; 1937, by Dorothea Pral Radin and George Patric; 1963, by Walter Arndt; 1964, by Vladimir Nabokov; 1964, by Eugene M.K.Kayden; 1965, by Babbet Deutsch – new version; 1977, by Charles Johnston; 1995, by James E.Falen; 1998, by Sergey Kozlov ; 1999, by Douglas Hofstadter; 2004 , by Tom Beck ) и два новых перевода сейчас по частям публикуются в Интернете (by Stanley Mitchell и Dennis Litoshick)..
Однако, предмет этой статьи – не пресловутый вопрос, переводим ли Пушкин. Очевидно, переводим не более, и не менее, чем Данте, Гете, Шекспир, являющиеся неотъемлемой частью русского культурного сознания и духовного опыта. Это результат работы гениальных переводчиков, и в том, что мы называем «Данте», есть немалая доля Михаила Лозинского, а в «Фаусте» – Бориса Пастернака. Смеем предположить, что это неизбежно при переводе книги, определившей лицо своей родной культуры: чтобы ее достойно перевести, надо любить – и человека, написавшего эту книгу, и страну, людей, историю, обычаи, пейзаж этой страны. А если не любишь, зачем браться за перевод? В самом деле, зачем англичане начали переводить «Евгения Онегина» в те времена, когда очень смутно представляли личность автора и его значение для России? Есть ряд (не взаимоисключающих) ответов:
- зная русский язык (редкость!), они хотели это знание как-то использовать, возможно, просто для заработка;
- они надеялись найти в русской культуре альтернативу своей, так как в период между двумя мировыми войнами английская интеллигенция переживает глубокое разочарование в ценностях предшествующих поколений;
- они полюбили Пушкина.
Последний вариант наименее вероятен, не только потому, что «умом Россию не понять» (а иностранцы общаются с нашей сложной нацией, прежде всего «через» ум), но и потому, что, сравнивая Пушкина с Байроном, англичане драматически искажали перспективу. Смерть Пушкина, который уже к 37 годам так устал жить среди «мирно пасущихся» народов [Пушкин А.С. 1963: 160], что подставил себя под пулю французского авантюриста, это – один из важнейших фактов русской истории. А вот смерть Байрона «посреди восставшей Греции» [Пушкин А.С. 1965: 214] , вряд ли воспринимается его соотечественниками как событие в истории Англии. У них разное положение внутри своих культур. Место Байрона в английской романтической поэзии далеко не бесспорно, его зачастую ставят ниже Вордсворта или Китса, Шелли или Блейка, в зависимости от личного вкуса читателя, а Пушкин для русских – точка отсчета, абсолютная художественная и человеческая норма. Его любят как лучшую часть собственной души, которой можно гордиться.
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 68; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!