Рождество Христово на разъезде 809 17 страница

Квартиру они снимали на Петроградской стороне в ста­ром доме на первом этаже, где окна были забраны ре­шетками. В комнате, где прямо на полу на расстеленном матрасе в наркотическом кайфе спал калека, предстояло обитать и мне. Посреди комнаты стояла никелированная инвалидная коляска, на полу валялись пустые бутылки и разовые шприцы. В другом углу лежал старый матрас с подозрительными желтыми разводами – мое будущее ложе. Окна выходили во двор-колодец, и в помещении было мрачно, сыро и воняло мочой.

— А что, этот калека не скандальный? – спроси­ла я.

— Нет, тетушка, совсем тихий, как овечка. Моло­дой, глупый. По пьяной лавочке его трамвай переехал, и ног как не бывало. Ему только давай курево, наркоту и что-нибудь пожрать, и он доволен и счастлив. Звать его Гена, а кликуха – Культяпый. Он отзывается и на то, и на другое.

— А кто его возил до меня?

— Да один бомжик – Вася. Но он очень заклады­вал и часто Гену вываливал из коляски или попадал с ним в ментовку. А на днях хватил пол-литра «красной шапочки», ну той, что шкафы полируют, и кранты! Без памяти отвезли в больницу. Почки отказали, и он там отдал концы. Документов у него не было, и хоронили за счет больницы. Положили на могиле дощечку: «не­известный».

— И он спал на этом матрасе?

— А где же еще? – удивился Реваз.

— Я согласна, но поставьте мне здесь раскладушку.

— Может тебе еще и одеяло купить с кружева­ми? – ухмыльнулся Васо.

— Я сама себе куплю.

На ужин нам дали гречневой каши с куском колба­сы и по бутылке «кока-колы». Утром, когда рассвело, Васо принес чистую отглаженную зеленую камуфляж­ную форму и такую же кепку, солдатский ремень и картонку с крупной надписью: «Подайте на пропита­ние и лечение воину-инвалиду и его матери», чтобы ве­шать Культяпому на шею.

Я разбудила Гену-наркомана. Подала ему литровую банку, куда он обильно помочился. Помыла ему лицо, причесала и дала ему кружку чаю и кусок колбасы с хлебом. Он молча все съел, затем жадно схватил шприц и вколол себе в вену дозу героина. Оживив­шись, он стал готов к работе. Я повезла его по обочине улицы недалеко от светофора, где образовывались ав­томобильные пробки. Лавируя среди стоящих машин, я везла Гену, который сиплым голосом взывал: «По­дайте Христа ради воину-инвалиду!» Стекла некото­рых машин опускались, и тогда холеная рука с брас­леткой дорогих часов бросала в коляску российскую купюру, а иногда и баксы.

К обеду, изрядно устав, мы вернулись на квартиру, сдали выручку Ревазу, и я получила свои законные пятнадцать процентов. Васо, который был за повара, принес нам по тарелке тушеной картошки с мясом и по бутылке «пепси». Гена вколол себе дозу и, с аппетитом поев, завалился спать. Вечером я опять повезла его, но не на дорогу, а в подземный переход, где грузинами было куплено место. Возбудившись к вечеру, Гена уси­ленно призывал жертвовать и дрыгал для убедительно­сти своими культяпками. Васо дал мне с собой банку горчицы, чтобы я почаще ее нюхала и пускала слезы. К ночи мы с Геной наколотили порядочную сумму, но все же меньше, чем утром. Освоившись, я узнала, что Реваз и Васо в других комнатах держали еще двух инва­лидов, с которых тоже снимали навар.

Целый месяц я возила Гену по два раза в день, но он слабел и все увеличивал дозу героина. Ширяя тря­сущейся рукой шприцем себе в вену, он плакал оттого, что не мог попасть. Однажды утром я не могла добу­диться его. Потрогав Гену, я убедилась, что он мертв и уже остыл. Позвала Реваза и Васо. Они прибежали в страхе и большой тревоге.

– Вай ме, вай ме! Это второй покойник за ме­сяц! – кричал Реваз. – Шени чери ме, что будем де­лать, Васо?!

Они быстро одели покойного Гену, закутали его в одеяло и велели мне отвезти его к больнице и оставить. Я повезла, ветер откинул край одеяла и открыл лицо. Он как будто спал, снег падал на его лоб и не таял. Я подвезла его к приемному покою больницы и, оставив во дворе, быстро ушла. К Ревазу и Васо я уже больше не вернулась.

Я сняла угол у одной старушки, с которой познако­милась, когда возила Культяпого, и целую неделю от­дыхала от своих неправедных трудов. Несколько раз ходила в Князь-Владимирский собор, где исповедовалась, каялась и приступала к причастию. На работу без документов меня не принимали, а ларечники требовали большой денежный залог. От одного попрошайки-цыгана я слышала, что на кладбище хорошая подача, по­тому что у людей там душа смягчается. И поехала я на большое кладбище. Оно считалось новым, но крестов и памятников там уже было до самого горизонта. Похо­дила, побродила, посмотрела на могилки и памятники, и что меня крайне поразило, это возраст похоронен­ных. Вроде бы и войны сейчас нет, а все сплошь моло­дежь лежит. Стала у людей спрашивать причину таких безвременных смертей, и большинство мне сказали: это от наркоты.

Но немало было и убитых в бандитских разборках, разбившихся в авариях, покончивших с собой и отра­вившихся алкоголем. Еще я заметила здесь, что живые от мертвецов имеют немалые доходы. Уже на подходе к кладбищу было большое торжище, где продавали цветы и венки. На дороге группами ходили цыганки и предлагали свои цыганские услуги: гадание, ворожбу, снятие заклятия и венца безбрачия. Шла бойкая тор­говля амулетами и талисманами. На дороге через каж­дые десять метров сидели цыганята и отчаянно клянчи­ли милостыню. То и дело подъезжали автобусы с гро­бами, которые деловито несли к месту погребения. Вытирая пот со лбов, энергично работали лопатами бригады могильщиков, копая последнее пристанище для покойников. Самосвалы вереницей подвозили к могилам песок, который ценился немного дешевле зо­лотого. В сараях каменотесы споро стучали молотками и резцами, поточно изготовляя надгробные памятники. В небольших забегаловках на ходу справляли помин­ки, тут же топтались с блестящими трубами музыкан­ты, ожидая клиентов, чтобы грянуть похоронный марш. Дорога на кладбище была перегорожена полосатым шлагбаумом, и приставленный мытарь в камуф­ляжной форме собирал с желающих проехать на клад­бище машин особую дань. Была тут и церковь.

Церковные двери были настежь открыты и из них выносили гробы после отпевания. Я вошла в кладби­щенский храм, перекрестилась на иконы и обратила внимание, что пол в церкви давно не мыли, и, вообще, здесь давно не было уборки. Я обратилась к батюшке с предложением: не нужна ли здесь уборщица? Батюшка средних лет с хорошей окладистой бородой сказал, что уборщица им нужна, но плата за труд небольшая, и по­этому сюда идут неохотно. Меня небольшая плата не пугала, и мы тут же заключили договор, что я ежеднев­но буду убирать церковь.

Итак, я стала церковной уборщицей, и это было мне по душе. Примерно через месяц батюшка спросил ме­ня, не очень ли я нуждаюсь. Я ему честно призналась, что живу впроголодь, надо платить за жилье, да еще много уходит на электричку. Тогда он спросил меня, не возьмусь ли я за плату ухаживать за могилами. К нему многие обращаются с этими предложениями. Я с радо­стью согласилась, и у меня появились постоянные кли­енты, которые не имели возможности постоянно сле­дить за порядком на могилах своих ближних. Благо­состояние мое возросло так, что я сняла комнату в близлежащем поселке, чтобы не ездить на электричке.

С появлением денег я первым делом приобрела себе Библию, молитвослов и Псалтирь. По вечерам, после дневных трудов, я садилась за стол и с великой охотой читала Библию. И вот, будучи отверженной, я поняла, что Господь устроил мою жизнь так, что я могла жить без прописки, без паспорта, без пенсии и без своего жи­лья. Я уже не была так одинока, потому что чувствова­ла всегда присутствие Господа. Как-то на кладбище въехал автобус, из которого выпорхнула стайка моло­дых монахинь во главе с тоже молодой игуменьей. Они привезли из больницы умершую там послушницу. Я смотрела на них, и так они были мне милы и приятны, что я подумала: почему я не среди них? В храме после отпевания я подошла к игуменье и сказала ей:

— Матушка, примите меня вместо отошедшей ко Господу сестры.

— Если получите благословение у батюшки, то от­чего же не принять, примем.

Батюшка слышал, но промолчал. После погребения монахини уехали, на прощание расцеловав меня и при­гласив к себе.

После этого я часто вспоминала их, и они даже при­ходили ко мне во сне. И я стала часто плакать, потому что моя душа прилепилась к ним. Весной на кладбище было много работы. Я ходила от одной могилы к другой, убирала высохшие прошлогодние цветы и траву, рыхли­ла землю, сажала семена новых цветов и рассаду, под­новляла золотой краской надписи и мыла памятники.

Особенно щедро платили новые русские и бандиты. У них здесь был откуплен целый участок, где ровными рядами были устроены могилы с шикарными памятни­ками, блиставшими крупными золотыми надписями и геройского вида портретами. И никто из них не скон­чался мирно и благостно в постели, но или был рас­стрелян на дороге очередью из «калаша», или подор­ван в машине пластидом. Что же касается новых рус­ских, то все они были «заказаны» и подстрелены искусными киллерами. И те и другие устраивали пом­пезные похороны. Покойника везли в американском с дверцей гробу с почетным эскортом десятков блистаю­щих «мерседесов» и «джипов». Крепкие накаченные братки в черных костюмах при галстуках молча стояли у гроба, обнажив стриженые затылки, щедро раздавая баксы служителям и могильщикам. Похоронив друж­ка, также молча разъезжались.

Весной ко мне подошел молодой цыган и сказал, что их цыганский барон, который проживает в этом по­селке, просит зайти к нему. Когда я зашла к барону в дом, он возлежал на покрытом ковром диване и курил трубку с длинным чубуком. Около него стоял низкий столик с фруктами и горячительными напитками.

— Женщина, – сказал барон, – ты стала здесь прилично зарабатывать, не так ли?

— Да, – сказала я.

— А не кажется ли тебе, что часть своих доходов ты должна отдавать за право спокойно жить и работать на этом поле скорби и печали? Здесь платят все, кроме ле­жащих во гробах.

— А если я откажусь, что будет?

— Тебе придется оставить доходное место и уйти отсюда.

— А если я не уйду?

— Тогда тебя сначала будут бить, а если и это не поможет, то закопают и прикроют плитой с надписью «неизвестный». Ведь искать тебя никто не будет.

— Да, искать меня никто не будет. А сколько я должна платить вам?

— Десятину с твоих доходов.

— Хорошо, я буду платить.

— Женщина, не обижайся. Такова жизнь. Нам, цы­ганам, тоже приходится платить, пока существуют за­коны рэкета.

Когда я рассказала об этом разговоре батюшке, он, тяжело вздохнув, молвил:

— Ничего не поделаешь, такая уж здесь индустрия смерти со своими новыми коммерческими приемами. И это везде, наверное, до скончания веков. «Мертвый мирно в гробе спи, жизнью пользуйся живущий». Уж такой здесь принцип. Нет мира здесь, и не будет нико­гда. Ночью здесь шныряют кладбищенские воры, кра­дущие все, что можно продать, то сделают набег на ев­рейский участок антисемиты и, дружно нагадив, пова­лят памятники, то устроят погром сатанисты, кувалдами разбивая кресты и надгробья. И только бла­женны нищие духом бомжи, которые лежат под плита­ми с надписью «неизвестный». О них все забыли и их могилки никто не трогает. Кому нужны эти провалив­шиеся могилы, заросшие болотной травой и бурьяном? Но Бог их всех помнит, они у него все живые, и Анге­лы оплакивают их на небесах, а на земле – никто, жи­ли – как и не жили. А сколько здесь кормится бездом­ных собак и ворон! Полчища! Родственники, не жалея средств, ставят дорогие памятники, несут на могилы, как язычники, горы всякой снеди, которую после них пожирают собаки и вороны, а бомжи ходят и допивают из бутылок спиртное.

Так говорил батюшка, сокрушенно покачивая голо­вой:

– Сказано в Писании, что мир наш грешный и пре­любодейный лежит во зле. Так оно и есть, и лишь ма­лое стадо Христово спасается и живет по Его заветам. Хотя мне крайне нужна уборщица, но, зная твою пла­чевную и многоскорбную жизнь, благословляю тебя, матушка, поступить в монастырь и молиться с сестрами за нас – грешных и неключимых созданий Божиих. Я тебе дам рекомендацию в хороший женский монастырь к тем монахиням, что приезжали погребать свою сестру.

Боже мой, какая это была для меня радость! И я уе­хала.

Дорогие мои, если вы увидите пожилую монахиню Досифею, выходящую читать Апостол, то знайте, что это я, наконец обретшая себе тихое убежище под По­кровом Пресвятой Богородицы.

 

Исцеление

Светало. На востоке небо окрасилось в нежно-розовый цвет. Где-то далеко за угрюмым еловым лесом начинало всходить солнце. В воздухе чувствовалась сырость. Над рекой клубился туман, а на траве лежала роса. На болоте ранние лягушки робко пробовали голоса, и только кукушка громко и отчетливо куковала вблизи. Над головой человека, стоявшего на поляне, бесшумно пролетела большая серая птица. Человек этот, уже немолодой, в старом ватнике и с вещевым мешком за плечами, широко и истово перекрестился, развел крестообразно руки, посмотрел на темный просыпающийся лес и сказал:

–  Прими, Господи.

И лес принял и скрыл его.

Жена у него умерла давно еще, в молодых годах, от внезапной смертельной напасти –  белокровия, и он, работая мастером на мебельной фабрике, сам растил двух оставшихся без матери детей. Дети выросли и вначале радовали его, но потом от них начались одни скорби. Дочка была несчастлива в браке с мужем, психопатом и пьяницей, а сын, еще учась в школе, пристрастился к наркотикам и сейчас вел свою, какую-то дикую несуразную жизнь наркомана, перебиваясь случайными заработками.  

Говорят, что для исполнения мер дел своих на земле надо посадить дерево. И он посадил во дворе две липы. Они выросли стройными и развесистыми. Но представители уже нового послеперестроечного поколения агрессивных мальчишек-разрушителей вначале истыкали стволы ломиком, а затем вообще ободрали кору. Липы высохли, их спилили и увезли, как увезли когда-то пораженную злой силой жену. Иван Петрович по натуре своей был мягкий и незлой человек. Никогда он ни с кем не ругался, никогда не наказывал своих детей, хотя, порой, было за что. Он соблюдал все посты Православной Церкви, читал утреннее и вечернее правило, по субботам и воскресеньям ходил в церковь, где полностью выстаивал всю службу. Жалуясь батюшке на своих неуправляемых детей, он тяжело вздыхал, выслушивая неутешительный, но правдивый ответ, что об этом нужно было думать раньше, когда их можно было положить поперек лавки. А теперь только молись и терпи, раб Божий Иван, и, может быть, Господь веси какими путями, поправит твое дело.

Дочка Ивана Петровича жила отдельно, а сын вместе с ним. За неимением денег на наркотики он начал понемногу потаскивать из дома вещи, и не прошло и года, как в квартире было продано все, что только можно было продать. Не тронул он только толстую Библию и ящик с плотницким инструментом.

Иван Петрович, повинуясь каким-то древним родовым призывам, всегда хотел уехать из города, который угнетал его дух, и поселиться в сельской местности. Участок в коллективном садоводстве его не устраивал, потому что в нем он находил что-то неестественное и придуманное. Он хотел в небольшой деревеньке или на хуторе поставить себе домик и зажить простой сельской жизнью. Дети тогда еще были небольшие, и как знать, осуществи он тогда свою мечту, может быть, и спас бы их от участи, которую они сейчас имели. Он скапливал на домик деньжонки, и у него в сберкассе уже образовалась порядочная сумма. Но перестройка и инфляция превратили его накопления в пригоршню мелочи. Дочь постоянно приходила просить денег и плакалась на жизнь, сын тоже не давал покоя. Наркотики ожесточили его, и он ежедневно приставал с требованием денег. Ночью он будил отца и, глядя безумными мутными глазами, кричал:

– Ну, давай разберемся! На что нам квартира? Ее надо срочно продать! Ты же давно хотел жить в деревне. Вот и поедешь, наконец, а я пристроюсь на квартире у своей шмары. У нас будут деньги. Я тебе отстегну твою долю.

– Ну ладно, сынок, поступай как знаешь, только дай мне поспать.

– А завтра ты подпишешь бумагу?

– Подпишу, подпишу. Мне ничего не надо. Живи как хочешь, только знай, что наркота скоро приведет тебя к могиле.  

В церкви батюшка журил его за мягкосердечие и попустительство. Иван Петрович, глотая слезы, под епитрахилью, говорил священнику, что он излишне мягок и не может сопротивляться собственным детям, отдавая им последнее. Вообще, он устал от жизни в большом городе, где злоба и бессердечие проявляются на каждом шагу. Город давил его душу, отнимая жизнь. Чья-то злая воля легко и безнаказанно через телевидение взращивает наших мальчиков наркоманами и убийцами, а девочек гонит по вечерам на панель.

– Если бы я мог, –  говорил Иван Петрович, я уничтожал бы телецентры до тех пор, пока они не прекратят отравлять нашу молодежь. А поскольку я ничего сделать не могу, я решил оставить этот город, чтобы не видеть того, против чего протестует моя душа. Я ушел с работы, сын продал квартиру, и я стал бездомным и безработным.

– Чадо, иди в монастырь. Ты –  плотник, и тебя там с радостью примут, –   советовал священник.

– Нет, батюшка, я хочу быть один и предстоять Богу лицом к лицу. Я уйду в лес и буду молиться за погибающий мир. Благословите меня.

– Бог благословит тебя, Иван.

И он ушел и теперь стоял на опушке

– Приими, Господи! –  сказал Иван Петрович и вошел в лес.

Сначала он шел по лесной дороге, усыпанной хвоей, временами спотыкаясь о корни. Взошло солнце, согрело воздух и согнало росу. Любопытная сорока, беспрерывно стрекоча, перелетала с дерева на дерево, сопровождая путника. Пройдя версты четыре, он вышел на большую раскорчеванную пашню, уже давно не засеваемую, поросшую ольхой и березками.

Перед ним был заброшенный хутор с большой избой и разными хозяйственными постройками. Недалеко от избы стоял небольшой бревенчатый домик, видно, выстроенный молодыми хозяевами под жилье старикам. Перед домиком он увидел лежащий на земле скелет собаки на цепи, которую второпях хозяева забыли отвязать. Может быть, в домике лежат такие же скелеты забытых стариков? Но, к счастью, домик оказался пуст и вполне пригоден для жилья.

Этот хутор, находясь в стороне от дороги и прикрытый лесом, не был растащен, и все здесь сохранилось, что не забрали с собой хозяева. В домах были лавки, столы, старые чугуны и щербатые тарелки, в сараях – заржавленный плуг, борона, косы и лопаты. Видимо, хозяева перебрались в город, где не нужны ни плуг, ни борона. Но на что особенно порадовалось сердце Ивана Петровича – это оставленные за ненадобностью старые потемневшие иконы, стоящие в божнице. Он решил поселиться в маленькой избе для стариков. Она была еще в хорошем состоянии – с нетекущей драночной крышей, целыми стеклами в окнах и исправной печью. В маленьком доме будет теплее зимой и дров пойдет меньше.

Взяв лопату, новый поселенец закопал останки собаки, потом перетащил божницу из большой избы в маленькую и аккуратно приладил ее в восточном углу. Когда он осмотрел большую избу внимательнее, то нашел ее в плохом состоянии, годную только на дрова. Дом покосился, нижние венцы сруба подгнили, крыша, крытая железом, поржавела и текла.

Он подправил в маленькой избе подгнившее крыльцо, рассохшуюся дверь и оконные рамы. Старательно вымыл пол, лавки, окна, снял паутину из углов и протопил печку, которая не дымила и исправно горела. В избе сразу установился сухой жилой дух. В сарае он нашел канистру с керосином и вечером, размяв усохший фитиль, зажег керосиновую лампу, которая осветила очищенные от пыли и копоти лики святых, приветливо глядящих на него из божницы. Сварив в печке чугунок пшенной каши и вскипятив чай, он, помолясь, поужинал и лег спать на скрипучую стариковскую кровать с туго набитым сенником. Лежа, он думал о большой нехватке в хозяйстве, о том, что денег у него осталось – «кот наплакал», что завтра надо будет идти на станцию и купить мыло, спички, соль, крупу и муку, и чтобы не тащить все это на горбу, он сколотит тачку… И с этим Иван Петрович незаметно уснул. Ночью он просыпался от света глядящей в окошко большой желтой луны. Смотря на освещенную луной божницу, крестился, вспоминая, что с ним есть батюшкино благословение и Господь его не оставит бедствовать, а так или иначе все устроит. И, успокоившись, опять засыпал.

---

Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 62; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!