Рождество Христово на разъезде 809 21 страница
– Вот что, Степа, походи ты по брошенным избам, полазь по чердакам и найдешь там образа для церкви. Маленькие иконы хозяева взяли, а большие все здесь.
И действительно, Степан нашел и снес в церковь немало хороших больших икон. Хватило и для иконостаса, и для алтаря, и еще несколько укрепили на стенах. Весной, когда открылась дорога, Степан поехал на мотоцикле в райцентр со всеми сбережениями, которые ему дал Игнат Петрович. Во Пскове от правящего архиерея Степан получил благословение на освящение и открытие церкви. В епархиальной лавке он приобрел церковные сосуды, облачения, ладан и кадило. На вещевой толкучке у одного старика приобрел небольшой церковный колокол: он увидел, что это не корабельная рында, а настоящий колокол, и купил его, не торгуясь.
Вернувшись в райцентр, пошел к благочинному округа протоиерею, отцу Модесту, тучному пожилому батюшке, и показал письменное распоряжение Владыки об освящении и открытии храма. Благочинный на следующий день съездил к Владыке и получил от него антиминс, без которого службу совершать невозможно. Возвратившись, батюшка со Степаном на мотоцикле двинулись в деревеньку. Дорога была тяжелой, и батюшка колыхался и кряхтел в утлой коляске. Когда приехали на место, батюшке так разломило поясницу, что он не мог даже разогнуться. Так его согбенного, под руки и ввели в избу и ничком положили на лавку. Игнат Петрович, засучив рукава, размял ему поясницу и натер медвежьим жиром со скипидаром. Батюшка сразу ожил, поднялся с лавки и пожелал приступить к трапезе. После скромной трапезы все пошли смотреть церковь. Благочинный, оглядев церковь, воскликнул:
|
|
|
– Я думал, что у вас храм, а вижу, что это храмик.
– Батюшка, так и деревня наша маленькая. Всего-то нас две души, но через неделю будет уже пятеро.
– Ну ладно. Пятеро, так пятеро. Но я должен проверить, обращен ли у вас алтарь на восток, в сторону Иерусалима. Если алтарь смотрит в другую часть света, значит храм поставлен неправильно, и освящать его не буду.
– Батя, – сказал Степан, – можешь не проверять. Я – старый моряк и в частях света разбирался, когда еще у мамки сиську сосал.
– Нет, я все же должен проверить, – и благочинный запустил руку в недра своей рясы и, достав оттуда компас, минут десять ходил вокруг и около церкви, смотря на прыгающую стрелку. Наконец, он поместил компас назад в карман и сказал:
– Аскиос!
– Чевой-то? – спросил дед.
– Я сказал – Аксиос, значит – достоин. Завтра будем освящать храм.
Вечером в пойменных кустах пели соловьи, на болоте бесперечь квакали тысячи лягушек, и выкатившая из облаков полная луна осветила как бы возникшую из небытия церковь. Степан заволновался и от полноты чувств сбегал ко храму и со всей мочи ударил в колокол. Звук прокатился над лесом и эхом отозвался над деревней.
|
|
|
Утром, помолившись, натощак пошли освящать церковь. Оделись в праздничные одежды и в алтаре приготовили батюшке все нужное для освещения. В полном облачении с кропилом в руках, в храм вошел отец благочинный и, затворив Царские Врата, обильно окропил святой водой весь алтарь. Степан и дед Игнат стояли в храме и по требованию батюшки Модеста подавали ему в алтарь то доску для престола, то горячий воскомастих, то камень для прибивания доски Святой Трапезы.
И начался большой чин освящения храма:
– Господи Боже, Спасителю наш, – ласково и просительно читал отец Модест, – вся творяй и строяй о спасении рода человеческого, прими молитву нас, недостойных раб Твоих, и удовли нас в настоящий час, во еже неосужденно освящение совершити храма сего, ко Твоему славословив созданного, во имя святаго Николая Архиепископа Мир Ликийских, и воздвижении в нем сотвориши трапезы.
После освящения батюшка совершил Божественную Литургию и исповедал, и причастил строителей храма сего. В проповеди он благодарил их за столь нелегкое сооружение на земле Русской еще одного дома Господня и посулил им Царствие Небесное, если они и дальше будут идти таким же благочестивым путем.
|
|
|
В избе была устроена праздничная трапеза, во время которой допили бутылку кагора, привезенного отцом Модестом для освящения храма. А Степан не пил; он завел мотоцикл и отвез батюшку обратно в райцентр. Вернулся он во главе целого обоза. Впереди ехал на мотоцикле Степан, в коляске у него сидели два озорных веселых пацана дошкольного возраста. Сзади на тракторе с прицепом, нагруженном домашним скарбом, ехала молодая вдова, за рулем сидел бодрый дедов внук Серега. Молодуха первым в дом пустила кота, а за ним зашло и все семейство. Около дома Степан, как бывший моряк, укрепил флагшток и поднял морской Андреевский флаг.
А в один прекрасный день в деревню приехал милицейский «газик» с синей мигалкой, из которого вышли два милиционера.
– Есть ли здесь гражданин Петров Степан? – спросили приехавшие.
– Это я Петров, – выступил вперед Степан.
– А документы есть?
– У меня только профсоюзный билет, и тот случайно сохранился, но он с фоткой, а остальное отобрали вместе с квартирой те крутые ребятки.
– Вот они-то сейчас нами задержаны и на допросе показали, что завезли вас сюда и бросили в нежилой деревне. Вот их фотографии. Они?
|
|
|
– Да, это они. Все верно, что завезли и бросили здесь. Но деревня теперь уже жилая, с обитателями.
– У вас в городе осталась принадлежащая вам квартира. Поедете с нами?
– Нет, я буду жить здесь.
– Тогда составим протокол допроса потерпевшего и распоряжение о квартире в горжилотдел. Кому вы ее оставляете?
– Пусть вселят туда... – Степан ненадолго задумался, – ...семью погибшего воина.
– Хорошо. Пишите свое распоряжение.
Составив протокол, милиционеры уехали.
– Ну вот, – сказал Степан, – теперь начнем новую жизнь.
Вечернее солнце опускалось за кромку леса. По небу плыли розовые облака. Прилетевшая из леса сорока уселась на верхушку флагштока. Из печных труб поднимался синий дымок. Это обитатели деревни готовили себе вечернюю трапезу.
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА
ШМУЦТИТУЛ – II
Изограф
В полутемной избе, освещаемой мигающим огнем лучины, за столом сидели сродники Марьи Журавлевой. Муж ее был забран еще на Успенье в солдаты и служил на далеком и опасном Кавказе, где участвовал в усмирении бунтующих Дагестана и Чечни. Сама Марья, взятая в село Утевки из богатой крестьянской семьи, лежала на чистой хрустящей соломе, постланной на полу в хорошо протопленной баньке, и маялась третьими родами. Банька освещалась тремя маслеными коптилками, а роды принимала повивальная бабка Авдотьюшка, да еще тут была замужняя золовка Дашка, которая грела воду и раскладывала на лавке чистые тряпки и пеленки. Хотя роды были и третьи, но подвигались туго, и бабка уже применяла и мыльце, и выманивала ребеночка на сахарок, и даже посылала девку к батюшке Василию открыть в храме Царские Врата и сотворить молебен с водосвятием преподобной Мелании Римляныне, которая благопоспешествует в родах. То ли мыльце, то ли отверзание Царских Врат, но что-то помогло, и банька вскоре огласилась пронзительным криком младенца. Но вслед за этим криком раздался отчаянный вопль Авдотьюшки. Золовка схватила коптилку, поднесла ее ближе к новорожденному и тоже завизжала.
Ребенок родился без рук и без ног.
Двери избы распахнулись, и вбежала запыхавшаяся Дашка. Сродники, сидевшие за столом, все повернулись к ней с вопросом:
– Ну что там?
Дашка всплеснула руками и заголосила. Все всполошились.
– Что, Манька померла?!
– Да нет же.
– Ну не вой ты, дура, говори толком, наконец!
– Ребенок народился урод.
– Как так урод?
– А так, ручек нет, ножек нет, одно тулово да голова. Все гладко. Вроде как яйцо.
Все вскочили из-за стола и бросились в баньку смотреть. В избу из церкви пришел отец дьякон за получением требных денег. Узнав такое дело, он раскрыл от удивления рот и стоял минуты две, крестясь на образа. А потом сам побежал к баньке, подобрав края рясы.
– Пропустите отца дьякона, пропустите, – расталкивая локтями сродников, кричала Дашка.
Дьякон завернул полу рясы, достал черепаховый очешник. Степенно надел очки и тщательно оглядел ребенка.
– М-да, – произнес он, – комиссия. Действительно, конечности отсутствуют, даже культяпок нет. Срамной уд в наличии и мужеского пола. Значит, это мальчик. Эфедрон – сиречь задний проход – имеется. Вона, и орет-то во всю мочь, пузцо надувает, губами плямкает, значит, к трапезе приступать желает.
– Отец дьякон, как же это могло случиться? И девка наша Манька здоровая и крепкая, как репка. Да и мужик ейный был, как жеребец, а дите получилось бракованное? – в недоумении спрашивали Манькины сродники.
– М-да, православные, вопрос этот сложный. Здесь только докторская наука в состоянии на него ответить. Но что касается моего мнения, то я как церковнослужитель могу сказать, что здесь сам сатана поработал. Видно, Господь усмотрел в этом младенце великого человека. Может быть, он назначен Господом быть генералом, а может быть, даже архиереем. А дьявол по злому умыслу взял, да ручки и ножки-то отнял у младенца. Вот тебе и архиерей. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, так простите меня Христа ради. А от требных денег мы отказываемся и в таких скорбных обстоятельствах не берем.
Родительницу с ребенком из баньки привезли в избу и поместили в углу, отгородив его ситцевой занавеской. Сродники толпились около кровати и подавали советы.
– Ты, Манька, тово, титьку ему не давай, – говорил дядя Яким – он денька два покричит, похрундучит да и окочурится. И тебя развяжет, да и сам в Царствии Небесном будет тебя благодарить. Нет ему места в энтой жизни, такому калечке. Ты вот сама раскинь умом-то: ведь он вечный захребетник – ни рук, ни ног. Один только рот для еды да брюхо. Куда он сгодится такой, разве что цыганам отдать, чтоб на ярмарках за деньги показывали.
Но все же через восемь дней младенца принесли в церковь.
– Крещается раб Божий Григорий. Во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь.
– Эк, какой он гладкий, – ворчал батюшка Василий, – не за что ухватиться. Едва не утопил в купели.
Дядя Яким был восприемником. Принимая окрещенного Гришу в сухие пеленки, он ворчал:
– И что это за робенок такой, один только рот.
Батюшка Василий, укоризненно посмотрев на восприемника, сказал:
– Мы, Якимушка, еще не знаем, какой Божий Промысел об этом ребенке. А что касается рта, то этим ртом он может сотворить еще большие дела. Ведь рот служит не только для вкушения ястий, но сказано в Писании: В начале было Слово… (Ин. 1, 1). Погоди, погоди, еще не ты, а он тебя будет кормить. У моей матушки об этом ребенке был интересный промыслительный сон.
– Хотя и сон, но ты, батюшка Василий, ты это не тово, не тово толкуешь. Ну как такой калекша будет мне, здоровому мужичищу, пропитание предоставлять? Нет, не может быть такой возможности.
– Что человеку невозможно, то Богу возможно, – сказал отец Василий, приступая к ребенку со святым миром.
А сто лет спустя, в 1963 году, в Югославии, сербский историк живописи Здравко Кайманович, проводя учет памятников культуры Сербской Православной Церкви, в селе Пурачин, около Тузлы, обнаружил икону, на оборотной стороне которой имелась надпись по-русски: «Сия икона писана в Самарской губернии, Бузулукского уезда, Утевской волости, того же села, зубами крестьянином Григорием Журавлевым, безруким и безногим, 1885 года, 2 июля».
Государственный архив СССР дал подтверждение.
Плохо бы пришлось маленькому Грише, если бы не старшие брат и сестра. Особенно сестра. Крестный, дядя Яким, сработал для Гриши особую низкую колясочку, которую привез во двор со словами: «Для моего будущего кормильца». И где бы братик и сестра ни ходили, они везде возили с собой Гришу, который рос смышленым мальчиком и смотрел на мир Божий ясными вдумчивыми глазами. Обучать его грамоте и закону Божию приходил сам отец дьякон. Гриша, сидя на лавке, навалившись грудью на стол и держа в зубах карандаш, старательно выписывал на бумаге буквы: аз, буки, веди, глаголь, добро. Вся деревня его жалела, и все старались для него что-нибудь сделать, чем-нибудь услужить. Дети, обычно безжалостные к юродивым, дурачкам и калекам, не обижали и не дразнили Гришу. Отец Гриши так и не вернулся с Кавказа. Видно, где-то сразила его лихая чеченская пуля. Но нужды в семье не было, потому что мир взял на себя заботу о ней. Помогал и настоятель храма, батюшка Василий, помогал и барин – предводитель уездного дворянства, отставной генерал князь Тучков.
Рисовальные способности у Гриши проявились рано. И создавалось впечатление, что через свои страдания он видел многое такое, чего другие не видели. Своим детским умом он проникал в самую суть вещей и событий, и порой его рассуждения удивляли даже стариков. По предложению барина, Гришу каждый день возили в колясочке в усадьбу, где с ним занимались учителя, обучавшие генеральских детей. Но особенно притягательной для Гриши была церковь. Село Утевки было обширное, и народу в нем жило множество, а вот храм был маленький и тесный, и всегда наполненный прихожанами. Гриша постоянно просился в храм Божий, и терпеливые братик и сестра, не споря, всегда отвозили его ко всенощной, к воскресной обедне и на все праздники. Проталкиваясь с коляской через народ, они подвозили Гришу к каждой иконе, поднимали его, и он целовал образ и широко открытыми глазами всматривался в него, что-то шепча, улыбаясь, кивая головой Божией Матери, и часто по щекам его катились слезы. Его с коляской ставили на клирос позади большой иконы Дмитрия Солунского, и он всю службу по слуху подпевал хору чистым звонким альтом. Барин, князь Тучков, не оставлял Гришу своей милостью и, с согласия матери, отправил его учиться в Самарскую гимназию. Вместе с ним поехали его брат и сестра. Перед тем князь был у самарского губернатора и все устроил.
Городской попечительский совет снял для всех троих квартиру неподалеку от гимназии, внес плату за обучение, а барин оставил деньги на прожитье и на извозчика. Брат отвозил Гришу в гимназию и оставался с ним в классе, а сестра хозяйничала дома, ходила на рынок, готовила нехитрую снедь. Гриша учился хорошо. Одноклассники вначале дичились его и сторонились, как губернаторского протеже и страшного калеку, но со временем привыкли и полюбили его за веселый нрав, недюжинный ум и способности, но особенно за народные песни, которые он пел сильным красивым голосом.
– Надо же, никогда не унывает человек! – говорили они. – Не то что мы – зануды и кисляи.
Кроме гимназии Гришу возили в городской кафедральный собор на богослужения и еще в иконописную мастерскую Алексея Ивановича Сексяева. Когда Гриша оказывался в мастерской, он был просто сам не свой. Вдыхая запах олифы, скипидара и лаков, он испытывал праздничное чувство. Как-то раз он показал хозяину мастерской свои рисунки на бумаге карандашом и акварелью. Рисунки пошли по рукам, мастера покачивали головами и, одобрительно пощелкивая языками, похлопывали Гришу по спине. Вскоре они не ленясь стали учить его своему хитрому мастерству тонкой иконной живописи, с самого начала.
– Хотя и обижен он судьбой, но Господь не оставит этого мальца и с нашей помощью сотворит из него мастера, – говорили они.
Хозяин, Алексей Иванович, специально для него поставил отдельный столик у окна, приделал к нему ременную снасть, чтобы пристегивать Гришу к столу, дал ему трехфитильную керосиновую лампу и от потолка на шнурке подвесил стеклянный шар с водой, который отбрасывал на стол от лампы яркий пучок света. А Гришиного брата учили тому, чего не мог делать Гриша: изготовлению деревянных заготовок для икон, грунтовке и наклейке паволоки, накладке левкаса и полировке коровьим зубом, а также наклейке сусального золота и приготовлению специальных красок. Самого же Гришу учили наносить на левкас контуры изображения тонкой стальной иглой – графьей, писать доличное, т. е. весь антураж, кроме лица и рук, а также и сами лики, ладони и персты. Брат давал ему в рот кисть, и он начинал. Трудно это было поначалу, ой как трудно. Доска должна была лежать на столе плашмя, ровно, чтобы краска не стекала вниз. Кисточку по отношению к доске нужно было держать вертикально. Чем лучше это удавалось, тем тоньше выходил рисунок. От слишком близкого расстояния ломило глаза, от напряжения болела шея. После двух-трех часов такой работы наступал спазм челюстных мышц, так что у Гриши не могли вынуть изо рта кисть. Ему удавалось раскрыть рот только после того, как на скулы накладывали мокрые горячие полотенца. Но зато успехи были налицо. Рисунок на иконе выходил твердый, правильный. Иной так рукой не сделает, как Гриша зубами. Мастер, заглядывая на Гришин стол, кричал другим: «Эк, Гришка-подлец, ворона-то с мясом как ловко отработал! Гля, братцы, как живой, право же, к Илье Пророку летит!» В иконных сюжетах Гриша ориентировался на «Лицевой подлинник» – сборник канонических иконных изображений. Начал он с простых икон, где была одна фигура святого, но потом перешел к более сложным сюжетам и композициям. Хозяин, Алексей Иванович, его поучал:
– Гриша, ты икону пиши с Иисусовой молитвой. Пиши истово, по-нашему – по-русски. Ты человек чистый, в житейских делах не запачканный, вроде как истинный монах. Пиши истово, по-нашему – по-русски. Мы бы хотели так писать, да не получается. Опоганились уже, да и водочкой балуемся, и бабы в нашей жизни как-то путаются. Где уж нам подлинно святой образ написать! У нас не обитель монастырская, где иноки-изографы перед написанием образа постятся, молятся, молчат, а краски растирают со святой водой и кусочком святых мощей. Во как! Святое послушание сполняют. А у нас просто мастерская, с мирскими грешными мастерами. Нам помогает то, что иконы после наших рук в храмах Божиих специальным чином освящают. Тогда образ делается чистый, святой… Ну а ты – совсем другое дело. У тебя совсем по-другому – благодатно получается. Но только не забывай блюсти канон, не увлекайся. Будет бес тебя искушать, подстрекать добавить какую-нибудь отсебятину, но ты держись канонического. Потому как каноническое – есть церковное, а церковное – значит соборное, соборное же – всечеловеческое. Не дай тебе Бог допустить в иконе ложь. Ложь в иконописании может нанести непоправимый вред многим христианским душам, а правдивость духовная кому-то поможет, кого-то укрепит.
Шли годы, многому научился Гриша в мастерской Алексея Сексяева. В двадцать два года закончил он Самарскую гимназию и возвратился в родное село Утевки, где стал писать иконы на заказ. Написанные им образа расходились в народе нарасхват. Мало того, что иконы были хороши и благодатны, особенно в народе ценили и отмечали то, что это были не обычные иконы, а нерукотворные. Что Сам Дух Святый помогает Григорию-иконописцу, что не может так сработать человек без рук и без ног. Это дело святое, это – подвиг по Христу. Очередь заказчиков составилась даже на годы вперед. Гриша стал хорошо зарабатывать, построил себе просторную мастерскую, подготовил себе еще помощников и даже взял на иждивение своего дядю Якима, который к тому времени овдовел и постарел.
К 1885 году, в царствование благочестивого Государя Императора Александра Александровича, в богатом и хлебном селе Утевки начали строить соборный храм во имя Святыя Живоначальныя Троицы и Гришу пригласили расписывать стены. Для него по его чертежу были сделаны специальные подмостки, где люлька на блоках могла ходить в разных направлениях. По сырой штукатурке писать надо было быстро, в течение одного часа, и Гриша решил писать по загрунтованному холсту, наклеенному на стены. Около него все время находились брат и еще один помощник, которые его перемещали, подавали и меняли кисти и краски. Страшно тяжело было расписывать купол храма, только молитвенный вопль ко Христу и Божией Матери вливал в него силы и упорство на этот подвиг. Ему приходилось лежать на спине, на специальном подъемнике на винтах, страдать от усталости и боли, и все-таки он сумел довершить роспись купола… От этой работы на лопатках, крестце и затылке образовались болезненные кровоточащие язвы. Работа со стенами пошла легче. Первым делом Григорий начал писать благолепное явление патриарху Аврааму Святыя Троицы у дуба Мамврийского, стараясь, чтобы вышло все, как у преподобного изографа Андрея Рублева.
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 64; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!