ЗАКЛЮЧЕНИЕ КЯХТИНСКОГО ДОГОВОРА 1728 ГОДА 4 страница
Цивилизационные различия создавали эту противоположность смысла, вкладывавшегося сторонами в статьи договоров. Это отчетливо можно видеть и на положениях Кяхтинского трактата, касающихся общих политических и торговых взаимоотношений между государствами-контрагентами. Цинское правительство упорно продолжало рассматривать Россию не как равного партнера в международных отношениях, а как порубежное данническое государство, что и было отражено маньчжурскими дипломатами в тексте договора.
Россия, казалось, могла быть довольна статьей 6-й, устранившей споры о порядке написания титулов царя и богдыхана в грамотах. Напомню, что у И. Идеса цинские власти не приняли грамоту, так как титул царя был написан раньше богдыханского. В грамоте, посланной с Измайловым, чтобы обеспечить успех переговоров царский титул вообще был опущен русской стороной, Петр I решил проблему просто: поставил под грамотой личную подпись. Но маньчжуры, договариваясь с Рагузинским о новом порядке переписки, противопоставили русскому Сенату — верховному учреждению государства — не аналогичный орган при цинском правительстве (Дворцовую канцелярию Нэйгэ, а позднее Цзюньцзичу — Государственный совет), а Лифаньюань. Причем, как свидетельствуют документы, на деле Лифаньюань являлся лишь передаточной инстанцией, где выполнялись только переводы с присылавшихся из России грамот, а все вопросы решались все-таки в Цзюньцзичу 42. Ответная же переписка умышленно велась от имени Лифаньюаня для того, чтобы подчеркнуть низшее по отношению к Китаю положение России.
|
|
|
В этих же целях маньчжурами было оговорено, что члены Русской духовной миссии и прибывавшие в Китай купцы находились на иждивении цинского правительства, и маньчжуры упорно отказывались рассматривать их иначе как «гостей» богдыхана, находящихся в Пекине лишь по его милости.
Сама статья 4-я договора, регламентировавшая торговлю, вводила для русских купцов (даже по сравнению с Нерчинским договором) более строгие ограничения в сроках их прибытия в столицу Китая и в количестве лиц, прибывающих с караваном. Характерно, что квота в 200 человек, введенная для русских купцов, была еще в 1683 г. установлена Цинами для караванов, приходивших из Джунгарии, и имела целью нанести экономический ущерб Ойратскому ханству, а многочисленные просьбы Галдана разрешить его людям ездить в Китай и «торги производить» были тогда отвергнуты цинским правительством 43. Соответствующая статья Кяхтинского договора явно ущемляла интересы русской торговли в Китае. Что касается пограничной торговли, то цинские [14] власти отказались в конечном итоге открыть торг на аргуньской границе, близ урочища Цурухайту, сосредоточив тем самым все торговые операции в Кяхте.
|
|
|
Таким образом, цинское правительство, получив желаемое разграничение территорий в районе Халха-Монголии, не проявляло заинтересованности в расширении политических и экономических отношений с Россией, ограничивало русскую торговлю в Цинской империи, всячески старалось подчеркнуть, что Россия являлась младшим партнером во взаимоотношениях с Цинским Китаем. Эта политика великодержавного самообмана была связана с уходившими корнями в глубокую древность китаецентристскими воззрениями правящей верхушки. Поэтому не кто иной, как император Инь Чжэнь (девиз годов правления Юнчжэн), заявил в одном их своих указов в октябре 1727 г., что «Россия является мелким вассальным государством» 44. Определенную роль играли и идеи политики изоляции Китая, к осуществлению которой переходило маньчжурское правительство.
В русской дореволюционной историографии имели место примерно одинаковые и лишь в деталях дополняющие друг друга оценки территориальных и общих статей Кяхтинского трактата.
Рассматривая ход переговоров С. Л. Рагузинского с цинскими уполномоченными. Ф. Мартенс отмечал необоснованность территориальных требований маньчжуров. «Что касается вопроса о границах, — писал он, — то он вызвал очень горячие споры. Китайские уполномоченные, по замечательной силе своего воображения, полагали, что вся страна до города Тобольска включительно принадлежит Китаю, и настаивали, чтобы граф подписал трактат, определяющий границей Ангару». Не анализируя подробно граничную линию, определенную трактатом, Ф. Мартенс лишь отмечал, что «в силу трактата 1727 г. границей была признана река Кяхта со стороны России и гора Орогайта со стороны Китая» 45.
|
|
|
X. Трусевич несколько преувеличивал требования, выдвигавшиеся цинскими представителями, указав, что они хотели поставить границей не Ангару или селенгинскую Уду, а «сразу потребовали себе весь юго-восток Сибири, т.е. Тобольск, весь Иртыш, Иссеть, Илимск, озера и все между ними заключающееся, на том основании, что когда-то они там жили, но лет 3-4 тысячи тому назад китайцы (Китаны или Китаи, жившие некоторое время на берегах Иртыша, Оби), испугавшись, что их земля стала «рогата» (лес начал расти), убежали; конечно, на такое требование Савва Владиславич не согласился» 46. Однако перу этого автора принадлежит интересный вывод о характере статей Кяхтинского договора. «Итак, Кяхтинский договор 1728 г., существовавший почти без изменения до Кульджинского мира 1851 г., учредил 2 места торга в самой Сибири, Кяхту и Цурухайту; определил подробно границы (в действительности размежевание продолжалось до 1731 г., кроме хребтов у р. Уды); установил точные правила и права торговли; открыл торг как в Сибири, так и в Китае (первый казенный караван отправился в 1731 г.); дал, наконец, руководство к ведению пограничных дел. Однако, к сожалению, будущее покажет нам, что не было в Кяхтинском трактате правила, которое не нарушалось бы всегда почти русскими, — не было в нем слова, за которое бы невозможный консерватизм китайцев не готов был прекратить сношения или торговлю или вообще сделать какую-нибудь неприятность» 47.
|
|
|
Правильно уловив на основе большого фактического материала несправедливость отношения Цинской империи к России, Трусевич не смог дать этому явлению иного объяснения, как «невозможный консерватизм китайцев». Но приводимые им факты отказа цинским правительством принимать (в нарушение статьи 6-й Кяхтинского договора) письма из России, на конвертах которых вместо «от российского Сената» значилось «от российского Трибунала», или письма в конвертах необыкновенного формата означали отнюдь не [15] «консерватизм», а продуманную систему осуществления на практике мер, подчеркивавших, по мнению цинского правительства, вассальный характер отношений России к Китаю 48.
Академиком В. П. Васильевым основное внимание было уделено общей оценке территориального размежевания 1727 г., при этом он считал, что по Кяхтинскому договору Россия ничего не приобретала: на Кяхте уже стоял русский караул, а на западном участке границы Владиславич мог претендовать «на бывшие владения Алтын-ханов, нам некогда шертовавших» 49.
Исследуя дипломатию Петра I главным образом на западном направлении политики России, H. H. Молчанов, на наш взгляд, совершенно обоснованно упомянул и о посольстве С. Л. Рагузинского. Конечно, без победоносных военно-политических усилий Петра I на европейском театре внешней политики С. Л. Рагузинский не мог бы чувствовать себя столь уверенно ни в Пекине, ни на границе. Но методы решения проблем с Китаем, справедливо подчеркивает автор, были иными. «Только в 1728 г. петровскому дипломату С. Рагузинскому удалось заключить договор с Китаем, — подчеркивает H. H. Молчанов, — определивший границы, пункты для приграничной торговли и провозгласивший вечный мир. Но, как и раньше не договорились об учреждении дипломатических представительств (а Русская духовная миссия в Пекине? — В. М.), отношения сохранили эпизодический, ограниченный характер. И хотя оставалось еще много нерешенных вопросов относительно приграничных земель на русском Дальнем Востоке, Петру и его соратникам и в голову не приходила мысль, что их следует решать каким-то другим способом, кроме терпеливой дипломатии» 50.
Обобщением ряда работ отечественной историографии явился раздел о посольстве С. Л. Рагузинского в посвященном XVIII столетию томе «Истории внешней политики России» 51. Основной вывод, к которому пришел авторский коллектив, заключается в том, что «политические и торговые отношения России и Цинской империи в рассматриваемый период характеризовались высокой активностью каждой из сторон, связанной не только с интенсивными двусторонними переговорами по торговым и пограничным вопросам, приведшим к заключению Буринского и Кяхтинского договоров, урегулировавших нерешенные проблемы русско-китайских отношений и обеспечивших их последующее мирное развитие в течение почти 200 лет 52, но и со стабильным развитием русско-китайской торговли» 53.
Переговоры С. Рагузинского с цинскими министрами и подписание Кяхтинского договора являются одной из центральных тем работы Г. Каэна о раннем периоде русско-китайских отношений 54. Характеризуя текст договора, Каэн подчеркивал важность статьи 7-й, об оставлении неразмежеванными территорий к югу от р. Уды на Охотском побережье, и рассматривал эту статью как обязательство России определить границу на восток от верховьев Горбицы в целом, а не только близ Уды.
«Этот Кяхтинский договор, — отмечал Каэн, — состоит из одиннадцати статей, которые естественно распадаются на три или четыре группы: те, что касаются границ и перебежчиков; те, что касаются торговли, и те, что касаются дипломатических сношений и религиозных дел. Определена вся граница, за исключением части, лежащей к востоку от Горбицы, она остается в прежнем виде, т.е. неустановившейся, ввиду недостатка географических сведений; однако Россия призвана заняться этим вопросом и найти пути к его разрешению под страхом возможных неприятностей в будущем» 55.
Хотя подписание договора и означало совпадение интересов обеих стран, но поскольку мотивы, заставившие их идти на переговоры, были противоположны, то, по мнению Казна, и при оценке договора, и при исполнении его выявились противоположные тенденции. «Казалось бы, достаточным [16] доказательством того, что подписанный договор удовлетворял обе стороны, — резюмирует Каэн, — является тот факт, что он сохранялся почти без изменений до середины XIX в. и был тогда не столько переиначен, сколько дополнен. Фактически Китай пытался освободить себя от одного из своих противников, не подпуская близко этого противника к своей территории и своей столице; и определение границы, и открытие пунктов торговли вдали от Пекина были достаточно удовлетворительными для него. При таких обстоятельствах караванная торговля не казалась Китаю служащей какой-либо полезной цели, и Китай старался подавить ее. Время и обстоятельства помогли цинскому правительству реализовать его планы. Россия была довольна новыми облегчениями для ее торговли, за которой, как ей казалось, будет легче наблюдать и которая меньше подвергалась разрушающему влиянию конкуренции с контрабандой. Установление границы, согласно договору, дало ей очевидные выгоды в отношении и населения и территории. Она добилась разрешения на создание постоянной духовной миссии в Пекине, где готовились переводчики, которые должны были заменить иезуитов и дали бы ей возможность установить в дальнейшем прямую переписку, без необходимости в посредниках» 56.
Цинская историография, придерживаясь официального взгляда, расценивала Кяхтинский договор 57 как гарантию спокойствия на северной границе империи и важную победу в этом плане маньчжурской дипломатии. Статьи же о торговле, дипломатических сношениях и духовной миссии трактовались как очередная милость богдыхана данническому государству — России. Это видно и из приведенного выше доклада министров императору, взятого из хроники «Цин шилу», и из главы «О трактатах», помещенной Хэ Цютао во втором томе его труда «Шофан бэйчэн». Причем Хэ Цютао рассматривает Кяхтинский договор, объединив его с Нерчинским трактатом и Международным актом 8 февраля 1792 г., как взаимодополняющие 23 статьи, регулировавшие отношения Цинской империи и России 58.
Граница, установленная Кяхтинским договором, стала средоточием русско-китайских связей, поэтому даже характеристика России как государства, приведенная в «Общем описании Цинской империи» («Дайцин итунчжи»), начинается и заканчивается кяхтинской границей. Россия, повествует эта официальная маньчжурская география, «находится на север от р. Чикой (Чуку) в Халхе; на юго-востоке достигает северного берега р. Горбицы (Горрбици), от северной стороны хребта Большого Хингана (Дасинъань) на востоке достигает моря. Соседствует с северной границей китайской территории Хэйлунцзян, на западе примыкает к западному океану (Европе), на юго-востоке достигает владения тургутов (волжских калмыков) и границ Джунгарии, на севере достигает моря. Отстоит от Срединного царства (Китая) на 20000 с лишком ли. Ее даннический (посольский) путь из Кяхты через земли Халхи проходит Чжанцзякоу, чтобы достигнуть столицы» 59.
Китайские авторы 1920-1930-х гг., стремившиеся подчеркивать агрессивность русской политики на Востоке, умалчивая, разумеется, о территориальных притязаниях цинского правительства, пытались внушить читателям мысль, что Россия всегда была склонна к захватам за счет Китая. Вопреки фактам, с этих позиций они пытались представлять читателям и период от Нерчинского до Кяхтинского договора, когда именно России приходилось идти на территориальные уступки в пользу Цинской империи. Характерна в этом отношении интерпретация истории русско-китайских отношений в указанный период, приводимая в книге известного гоминьдановского специалиста Хэ Ханьвэня. «В отношениях Китая с Россией после... Нерчинского договора и Пекинского торгового соглашения 60 наступил новый период. В это время русский царь Петр хотя и заботился о поднятии государственного престижа и расширении территории своей страны, причем заявлял: «Русские должны в [17] устье Амура, на берегу Тихого океана, построить опорную базу», но тем не менее в тот период за множеством дел в Европе не имел возможности обратить свой взор к Востоку, почему и ставил своей целью поддержание мира с Китаем» 61. Хэ Ханьвэнь умалчивал о том, что Россия стремилась к миру с Цинской империей в первую очередь ради развития русско-китайской торговли, а не из-за нехватки сил проводить иную политику.
Посольство С. Л. Рагузинского показало, как изменилось соотношение сил в приграничной зоне со времени Нерчинской конференции. Намек же на заинтересованность русских в бассейне Амура потребовался гоминьдановскому историку, чтобы оправдать действия маньчжурского правительства, создавшего в нарушение взятых в Нерчинске обязательств военные поселения в районе Зеи. «В то же время, — подчеркивал он, — цинский двор, по-прежнему опасаясь, что еще не умерли злые замыслы русских о захватах на Востоке, специально для обороны разместил вдоль берега реки Цзинцзили (Зеи. — В. М.) военных поселенцев» 62.
Хэ Ханьвэнь попытался затушевать неравноправный по отношению к России характер 6-й статьи Кяхтинского договора о переписке между правительственными учреждениями, а не от имени глав государств. «После заключения Кяхтинского договора постепенно наладились регулярные связи между Китаем и Россией, поэтому, — пояснял он, — два государства стали обмениваться грамотами не от имени императоров, а их стали непосредственно посылать Лифаньюань от Китая и Сенат от России» 63. Но при этом автор не упоминает, что маньчжурами сознательно нарушался принцип равного представительства в межгосударственных сношениях.
Историками КНР в 1950-е гг. предпринимались попытки рассматривать связи Китая с Россией в их историческом развитии на примере взаимоотношений не только правительств царской России и цинского Китая, но и народов двух стран. Это позволяло проследить истоки их традиционной дружбы.
При этом весь период от Нерчинского договора и до середины XIX в. оценивался как этап равноправных взаимоотношений России с Китаем. Так, профессор Юй Юаньань (Юй Баян) впервые в исторической литературе КНР взял на себя труд сформулировать общие принципы рассмотрения китайско-русских отношений за всю историю их развития. Он давал следующую оценку характера связей Китая с Россией в период правления императора Сюань Е (девиз годов правления Канси) и Петра I: «Так как положение Китая и России было равным, то поэтому и взаимоотношения между государствами постоянно поддерживались на основе равенства и взаимной выгоды. Именно потому, что это было так, в период от Нерчинского договора и до ”опиумных” войн в отношениях между Китаем и Россией не произошло в основном каких-либо заметных изменений» 64.
Анализируя экономические связи Китая с Россией после Кяхтинского договора, Юй Юаньань приходит к выводу, что «хотя торговля между обоими государствами развивалась день ото дня», но, «так как Китай и Россия в то время были феодальными государствами, целью их торговли было лишь наличие торговых связей, и поэтому на экономическую основу обоих государств эта торговля большого влияния не оказала» 65.
К аналогичным выводам о результатах действия Кяхтинского трактата пришел и другой китайский историк второй половины XX в. — профессор Пын Мин: «После подписания Кяхтинского договора, — отмечал он, — хотя и возникали отдельные конфликты в связи с торговлей, однако в дипломатических отношениях между двумя странами вплоть до второй ”опиумной войны” серьезных столкновений, ведущих к разрыву, не было; договор в основном строго соблюдался, и обе стороны жили в мире друг с другом» 66. [18]
Это было обусловлено, по мнению Пын Мина, рядом экономических и политических причин. «Россия, так же как и Китай, была в то время феодальной империей. В силу характера своего экономического развития Россия была заинтересована в нормальном обмене товарами со странами Дальнего Востока, что также соответствовало интересам Китая. Вследствие этого характер внешней торговли России с Китаем не выходил за рамки взаимного обмена товарами, в которых нуждались обе стороны». Главным политическим фактором Пын Мин считал то, что внимание России было отвлечено от Дальнего Востока постоянными войнами на ее западных границах, и русские не представляли себе реальной силы Цинской империи. Примечательна в связи с этим оценка Пын Мином маньчжурского режима в Китае: «Цинское правительство в то время проводило политику изоляции и страдало манией величия. Это был неразоблаченный ”бумажный тигр”. Китай слыл в мире страной с большой территорией и огромным населением. Истинного положения вещей в Цинской империи иностранцы не знали. Поэтому и Россия в то время старалась жить в ладу с Китаем, задабривая его подарками» 67.
Сходная характеристика китайско-русских отношений после Кяхтинского договора давалась и авторами коллективного труда «История империалистической агрессии в Китае» 68.
Безусловно, приведенные выше оценки достаточно верно отражали характер русско-китайских отношений и значение Кяхтинского договора. Но в то же время историкам КНР не удалось полностью вырваться из плена старых концепций. Они не смогли подняться до объективного освещения агрессивного характера внешней политики ранней Цинской империи, пытавшейся навязать России неприемлемые условия соглашений и рассматривавшей все свои политические акции с позиций традиционной схемы взаимосвязей Китая с «варварами», т.е. по модели «сюзерен — вассалы».
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 307; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!