Основные проблемы социологии религии 44 страница

- Психолог должен быть кровно заинтересован в выяснении содержания религии, ибо для него важно, какое человеческое отношение в ней выражается и какое действие — доброе или злое — она оказывает на человека, на развитие человеческих сил. Ему интересно выяснить не только психологические корни различных религий, но и их ценность.

366

как возвращение к примитивным формам религии, противостоя­щим официально признанным образцам религиозной мысли.

Любой человек, оказавшийся не в состоянии достичь зрелости и цельности, страдает тем или иным неврозом. Такой человек не может жить «по-просту», он обеспокоен этой своей неспособнос­тью (осуществлять фундаментальные цели человеческого сущест­вования, быть независимым и творческим, любить и мыслить), он не удовлетворен едой, питьем, сном, сексом и работой; в против­ном случае мы имели бы доказательство того, что религиоз-ное отношение, хотя оно, видимо, и желательно, не является сущест­венной частью человеческой природы. Но изучение человека по­казывает, что это не так. Если личность не добилась успеха, объ­единяя свои усилия в достижении (своего) высшего Я, то направ­ляет их на низшие цели; если у человека нет близкой к истине картины мира и представления о своем месте в нем, то он создает иллюзорную картину, за которую будет цепляться с такой же на­стойчивостью, с какой религиозный человек верит в свои догмы. Действительно, «не хлебом единым жив человек». Но у него есть и выбор — между лучшими и худшими, высшими и низшими, созидательными и разрушительными формами религии и фило­софии.

Есть одно важное отличие религиозного культа от невроза. Чувство одиночества, отчужденности — болезненное жало невро­за. Но даже самая иррациональная ориентация, когда ее разделяет значительное число людей, дает индивиду чувство единства, опре­деленной безопасности и стабильности. Нет ничего такого нече­ловеческого, злого или иррационального, что не могло бы давать какого-то комфорта, когда это разделяется группой. Самым убе-

[ дительным тому доказательством служат случаи массового безумия, свидетелями которых мы были и все еще продолжаем оставаться. Когда доктрина, какой бы иррациональной она ни была, забирает власть в обществе, миллионы людей выберут скорее ее, чем изгна­ние и одиночество.

...Следует задать вопрос, — не с антирелигиозной точки зре­ния, а исходя из заботы о человеческой душе: можем ли мы дове-

! рять организованной, традиционной религии или же нам следует, дабы предотвратить распад морали, рассматривать религиозные потребности как нечто самостоятельное?

Обдумывая этот вопрос, следует помнить, что его разумное обсуждение невозможно, пока мы говорим о «религии вообще» и не выделяем различных типов религии и религиозного опыта.

^Описание всех типов религии вряд ли здесь уместно, мы не смо-

•кем сейчас обсудить даже много из того, что интересно с психоло-

367

гической точки зрения. Поэтому я займусь лишь одним различе­нием, которое, по-моему, является наиболее значимым. Оно от­носится и к нетеистическим, и к теистическим религиям: это — различение авторитарных и гуманистических религий.

Что такое авторитарная религия? «Оксфордский словарь», пы­таясь определить «религию вообще», скорее дает точное определе­ние авторитарной религии: «Религия есть признание человеком некой высшей невидимой силы, управляющей его судьбой и тре­бующей послушания, почитания и поклонения». Акцент здесь де­лается на том, что человеком управляет стоящая вовне высшая сила. Но авторитарной ее делает и та идея, что эта сила, господ­ствуя, уполномочена требовать «послушания, почитания и покло­нения». Я выделяю слово «уполномочена», поскольку оно указы­вает, что причиной для поклонения, послушания и почитания слу­жат не моральные качества божества, не любовь или справедли­вость, а тот факт, что оно господствует, т.е. обладает властью над человеком. Более того, это слово подразумевает, что высшая сила вправе заставить человека поклоняться ей, а отказ от почитания и послушания означает совершение греха.

Существенным элементом авторитарной религии и авторитар­ного религиозного опыта является полная капитуляция перед си­лой, находящейся за пределами человека. Главная добродетель этого типа религии — послушание, худший грех — непослушание. На­сколько божество признается всемогущим и всезнающим, настолько человек считается бессильным и незначительным, он добивается благоволения или помощи от божества только в случае полного подчинения. Повиновение сильной власти — один из путей, на котором человек избегает чувства одиночества и ограниченности. В акте капитуляции он теряет независимость и цельность как ин­дивид, но обретает чувство защищенности, становясь как бы час­тью внушающей благоговение силы.

Теология Кальвина дает нам картину авторитарного теисти­ческого мышления. «Ибо я не назову это смирением, — говорит Кальвин, — если вы предполагаете, будто в нас еще что-то остает­ся... Мы не можем думать о себе так, как нам следует думать, не презирая совершенно все, что может показаться лучшими нашими чертами. Смирение есть искреннее повиновение ума, исполнен­ного глубоким чувством собственного падения и нищеты; ибо та­ково обычное описание его словом божьим».

Опыт, который описывает Кальвин, — полное презрение самого себя, подчинение ума, исполненного своей скудостью, — сущность всех авторитарных религий, облекаются ли они в светский или теологический язык. В авторитарной религии бог есть символ власти

368

и силы. Он владычествует, поскольку обладает верховной властью, а человек, напротив, совершенно бессилен.

Светская авторитарная религия следует тому же принципу. Жизнь индивида считается незначительной, и достоинство чело­века полагают как раз в отрицании его достоинства и силы. Часто авторитарная религия постулирует абстрактный и далекий идеал, почти не имеющий связи с реальной жизнью реальных людей. Ради таких идеалов, как «жизнь после смерти» или «будущее чело­вечества», можно пожертвовать жизнью и счастьем живущих здесь и теперь; полагаемые цели оправдывают любые средства и стано­вятся символами, во имя которых религиозные или светские «эли­ты» распоряжаются жизнью других людей.

Гуманистическая религия, напротив, избирает центром чело­века и его силы. Человек должен развить свой разум, чтобы по­нять себя, свое отношение к другим и свое место во Вселенной. Он должен постигнуть истину, сообразуясь со своей ограничен­ностью и своими возможностями. Он должен развить способность любви к другим, как и к себе, и почувствовать единство всех жи­вых существ. Он должен обладать принципами и нормами, кото­рые вели бы его к этой цели. Религиозный опыт в таком типе религии — переживание единства со всем, основанное на родстве человека с миром, постигаемом мыслью и любовью. Цель челове­ка в гуманистической религии — достижение величайшей силы, а не величайшего бессилия; добродетель — в самореализации, а не в послушании. Вера — в достоверности убеждения, она основана на опыте мысли и чувства, а не на том, чтобы бездумно принимать чужие суждения. Преобладающее настроение — радость, а не стра­дание и вина, как в авторитарной религии. В случае, если гума­нистические религии теистичны, бог в них является символом сил самого человека, реализуемых им в жизни, а не символом насилия и господства, не символом власти над человеком.

В качестве примеров гуманистических религий, могут служить ранний буддизм, даосизм, учения Исайи, Иисуса, Сократа, Спи­нозы, некоторые направления в еврейской и христианской рели­гиях (особенно мистицизм), религия Разума во Французской ре­волюции. Очевидно, что различение авторитарной и гуманисти­ческой религии не совпадает с различением теистической и нете­истической религии, религии в узком смысле слова и философ­скими системами религиозного характера: дело не в системе мыш­ления как таковой, а в человеческом отношении, лежащем в осно­ве этих учений.

В гуманистической религии бог — образ высшей человеческой самости, символ того, чем человек потенциально является или

369

каким он должен стать; в авторитарной религии бог — единствен­ный обладатель того, что первоначально принадлежало человеку: он владеет его разумом и любовью. Чем совершеннее бог, тем не­совершеннее человек. Человек проецирует лучшее, что у него име­ется, на бога и тем самым обедняет себя. Теперь вся любовь, муд­рость и справедливость принадлежат богу, человек же лишен этих качеств, он опустошен и обездолен. Начав с чувства собственной малости, он стал теперь совершенно безвластным и лишился силы; все его силы спроецированы на бога. Такую же проекцию можно иногда наблюдать в межличностных отношениях мазохистского типа, когда один человек внушает благоговение другому и тот при­писывает ему свои собственные силы и стремления. Этот же меха­низм заставляет наделять вождей самых бесчеловечных обществ качествами высшей мудрости и доброты.

Когда человек проецирует свои лучшие способности на бога, каким становится его отношение к собственным силам? Они отде­лились от него, человек отчужден от себя. Все, чем он обладал, принадлежит теперь богу, и в нем самом ничего не осталось. Толь­ко через посредство бога он имеет доступ к себе самому. Поклоня­ясь богу, он пытается соприкоснуться с той частью самости, кото­рую утратил. Отдав богу все, что у него было, человек умоляет бога вернуть что-нибудь из того, что ему ранее принадлежало. Но, от­дав свое, он теперь в полной власти у бога. Он чувствует себя «грешником», поскольку лишил себя всего благого, и только бо­жьей милостью или благодатью может возвратить то, что единст­венно и делает его человеком. И чтобы убедить бога дать ему не­много любви, он должен доказать ему, насколько лишен ее; чтобы убедить бога, что нуждается в руководстве высшей мудрости, он должен доказать, насколько лишен мудрости, когда предоставлен

самому себе.

Но отчуждение от собственных сил не только ставит человека в рабскую зависимость от бога, но и делает его злым. Он лишается веры в окружающих и в самого себя, лишается опыта собственной любви, собственного разума. В результате «священное» отделяется от «мирского». В миру человек поступает без любви; в той части своей жизни, которая отдана религии, он чувствует себя грешни­ком (он и есть грешник, поскольку жизнь без любви есть грех) и пытается вернуть потерянную человечность, соприкасаясь с бо­гом. Одновременно он старается заслужить прощение, выставляя собственную беспомощность и незначительность. Таким образом, оказывается, что именно из попытки вымолить прощение и вы­растают его грехи. Перед ним трудная дилемма. Чем больше он славит бога, тем он опустошеннее. Чем он опустошеннее, тем бо-

370

лее греховным он себя чувствует. Чем более греховным он себя чувствует, тем больше славит бога и тем менее способен к восста­новлению самости.

Анализ религии не должен ограничиваться теми психологи­ческими процессами, на которых основан религиозный опыт; сле­дует также найти условия, при которых развиваются авторитарные и гуманистические структуры, порождающие соответствующие виды религиозного опыта. Впрочем, такой социопсихологический ана­лиз вышел бы далеко за пределы наших задач. Можно, конечно, кратко сказать о главном — думы и чувства человека коренятся в его характере, а характер сформирован всем способом жизненной практики, точнее, социоэкономической и политической структу­рой обшества. В обществах, которые управляются могуществен­ным меньшинством, держащим массы в подчинении, индивид настолько охвачен страхом, настолько неспособен к сильному или независимому чувству, что его религиозный опыт с необходимос­тью окажется авторитарным. Неважно, кому он поклоняется — наказующему, внушающему страх богу или похожему на него вож­дю. В то же время там, где индивид чувствует себя свободным и ответственным за свою судьбу или же он входит в меньшинства, борющиеся за свободу и независимость, развивается гуманисти­ческий религиозный опыт. История религии полностью подтверж­дает существование этой корреляции между социальной структу­рой и видами религиозного опыта. Раннее христианство было ре­лигией бедных и угнетенных; история религиозных сект, борю­щихся с авторитарным политическим давлением, вновь и вновь показывает этот принцип в действии. В иудаизме, где сильная анти­авторитарная тенденция могла вырасти, поскольку светской влас­ти не удалось вволю погосподствовать и распространить легенду о собственной мудрости, в высшей степени развивался гуманисти­ческий аспект религии. Там же, где религия вступила в союз со светской властью, она с необходимостью должна была стать авто­ритарной. Действительное падение человека — в самоотчуждении, в подчинении власти, в том, что он обращается против себя, даже если это маскируется как поклонение богу.

Психоаналитический подход к системам мышления — религиозным, философским, политическим

Среди важнейших открытий психоанализа — те, что касаются правильности мыслей и идей. Традиционно в качестве базовых Данных при изучении человеческого сознания брались идеи чело-

24*

371

века о самом себе. Считалось, что люди начинают войны, движи­мые чувством чести, из патриотизма, стремления к свободе — по­скольку сами люди думали, что поступают согласно этим моти­вам. Считалось, что родители наказывают детей, движимые чув­ством долга и ответственности, поскольку так думали сами ро­дители. Считалось, что неверных убивают из желания доставить удовольствие богу, поскольку таково было мнение правоверных. Новый подход к мышлению содержится в фрейдовском понима­нии человека: немалая часть того, что значимо, не выходит на передний план, а сознательные идеи — лишь один из многих (ти­пов) данных о поведении; в сущности, их значение не слишком велико.

Означает ли эта динамическая теория человека, что разум, мышление и сознание несущественны и их следует игнорировать? Реакцией на существовавшую завышенную оценку сознательной мысли было то, что некоторые психоаналитики начали скептичес­ки относиться к любым системам мышления, интерпретировали их исключительно как рационализацию импульсов и желаний, а не в терминах их собственной внутренней логики. Особый скеп­сис проявлялся в отношении всех видов религиозных или фило­софских утверждений; склонялись к тому, чтобы рассматривать их в качестве навязчивого мышления, которое само по себе не стоит принимать всерьез. Этот подход ошибочен — не только с фило­софской точки зрения, но и с точки зрения самого психоанали­за, — потому что психоанализ, вскрывая рационализации, делает это именно при помощи разума.

Психоанализ продемонстрировал неоднозначную природу на­ших мыслительных процессов. Действительно, рационализация: эта подделка под разум, является одним из самых загадочных че­ловеческих феноменов. Если бы она не была таким обычным яв­лением, то ясно представилась бы нам, как нечто подобное паранои­дальной системе. Параноик может быть очень умным человеком, превосходно применять разум во всех областях жизни, кроме той области, где действует его параноидальная система. То же самое делает и рационализирующий человек.

Степень использования мышления для рационализации ирра­циональных страстей и оправдания действия своей группы пока­зывает, насколько велико еще расстояние, которое человек дол­жен пройти, чтобы стать Homo sapiens (человеком разумным). Но одного понимания недостаточно; мы должны выявить причины феномена, чтобы не совершить ошибку, поверив, будто готовность человека к рационализации есть часть «человеческой природы», которую ничто не может изменить. 372

Человек по своему происхождению — стадное животное. Его действия определяются инстинктивным импульсом следовать за вождем и держаться животных, которые его окружают. В той мере, в какой мы — стадо, нет большей опасности для нашего существо­вания, чем потерять этот контакт со стадом и оказаться в одиноче­стве. Правильное и неправильное, истина и ложь определяются стадом. Но мы не только стадо, мы также люди; у нас есть самосо­знание, мы наделены разумом, который по природе своей незави­сим от стада. Наши действия могут определяться результатами нашего мышления, независимо от того, разделяют ли другие люди наши представления об истине.

Различие между нашей стадной и нашей человеческой приро­дой лежит в основе двух видов ориентации: ориентации на бли­зость к стаду и на разум. Рационализация есть компромисс между нашей стадной природой и нашей человеческой способностью мыслить. Последняя заставляет нас поверить, что все наши деяния могут быть проверены разумом, и мы склонны в силу этого счи­тать иррациональные мнения и решения разумными. Но в той мере, в какой мы — стадо, нами реально руководит не разум, а совершенно другой принцип, а именно верность стаду.

Неоднозначность мышления, дихотомия разума и рационали­зирующего интеллекта являются выражением одинаково сильной потребности и в связанности, и в свободе. Пока не будет достиг­нута полная свобода и независимость, человек будет принимать за истину то, что считает истинным большинство; его суждения оп­ределяются потребностью контакта со стадом и страхом оказаться в изоляции. Немногие могут выдержать одиночество и говорить истину, не боясь лишиться связи с другими людьми. Это — истин­ные герои человечества. Если бы не они, мы до сих пор жили бы в пещерах. Но у подавляющего большинства людей, не являющихся героями, разум развивается только при определенном социальном устройстве — когда каждого индивида уважают и не делают из него орудия государства или какой-то группы; когда человек не боится критиковать, а поиск истины не разделяет его с братьями, но заставляет чувствовать свое единство с ними. Отсюда следует, что человек только тогда достигнет высшей степени объективнос­ти и разума, когда будет создано общество, преодолевающее все частные разногласия, когда первой заботой человека будет пре­данность человеческому роду и его идеалам.

Детальное исследование процесса рационализации — возмож­но, наиболее значительный вклад психоанализа в человеческий прогресс. Психоанализ приоткрыл измерение истины; он показал, что искренней веры в утверждение недостаточно для установле-

373

ния его истинности; только через понимание собственных бессо­знательных процессов человек может узнать, идет ли речь о раци­онализации либо об истине3.

Психоанализу подлежат не только те рационализации, кото­рые искажают или скрывают истинную мотивацию, но также те, которые неистинны в другом смысле — в том смысле, что не име­ют того веса и той значимости, которые им придаются. Мысль может быть пустой оболочкой, всего лишь мнением, которое вы­сказывается, поскольку представляет собой мыслительный штамп, легко принимаемый и легко отбрасываемый в зависимости от мне­ния сообщества. С другой стороны, мысль может быть выражени­ем человеческих чувств и подлинных убеждений, и в этом случае в ее основании — вся личность в целом, мысль имеет эмоциональ­ную матрицу. Человеческое действие по-настоящему определяет­ся лишь такого рода мыслями.

Любая идея сильна лишь в том случае, если укоренена в струк­туре личности. И никакая идея не может быть сильнее своей эмо­циональной матрицы. Психоаналитический подход к религии, сле­довательно, нацелен на понимание человеческой реальности, ле­жащей за системами мышления. Психоанализ задается вопросом, действительно ли система мышления выражает то чувство, кото­рое стремится изобразить, или же это рационализация, скрываю­щая противоположное отношение.

Аналитик, пытаясь выявить стоящую за системой мышления человеческую реальность, должен в первую очередь рассмотреть всю систему в целом. Смысл любой части философской или рели­гиозной системы может быть определен лишь в рамках всего кон­текста этой системы. Если часть отрывается от контекста, возмож­на любая произвольная и ложная интерпретация. В процессе вни­мательного рассмотрения системы в целом особенно важно изу­чать внутри нее рассогласования или противоречия; они обычно указывают на разрывы между сознательно принимаемыми мне­ниями и скрытым за ним чувством. Взгляды Кальвина на предоп­ределение, например согласно которым решение о спасении чело­века либо о его вечном проклятии принимается еще до его рожде-

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 51; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!