Офицер 5 Восточно-сибирского полка

Б. Н. Третьяков

 

 

{253}

 

ДОБРОВОЛЬНАЯ СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ

 

       В Морских Записках, издаваемых О-вом бывших Русских Морских Офицеров в Америке в 1944 году — том II, № 2, были помещены мои воспоминания. Мне всё же хочется и в книге в память 50-летия осады Порт-Артура, не занимая много места, написать еще о своих личных наблюдениях и переживаниях.

       Я прибыла в Порт-Артур 2-го ноября 1903 года со своей сестрой М. И. Бек-Джевагировой. Муж ее, лейте­нант А. А. Бек-Джевагиров пришел 19 ноября того же года в Порт-Артур на крейсере «Баян», которым коман­довал капитан 1-го ранга Р. Вирен.

       Война застала Порт-Артур в период усиленной стройки. Город делился на две части: старый Порт-Ар­тур и новый. Старый был, собственно, китайской дерев­ней, какой был весь Порт-Артур до занятия его Россий­ским флотом. Новый же только строился, прокладыва­лись асфальтовые мостовые, строились каменные дома.

       В Порт-Артуре было порто-франко. Были хорошие магазины со множеством товара как нашего русского, так и заграничного.

       К началу войны Порт-Артур был переполнен воен­ными и их семьями. Вся эскадра стояла в закрытой га­вани, почти у самой набережной, на виду всего города, так что, проходя по ней, можно было слышать пение молитв на кораблях и видеть церемонию поднятия и спуска Андреевского флага.

       Вся эта мирная, кипучая жизнь была оборвана в 10 час. вечера 26-го января 1904 года, — неожидан­ным нападением японской эскадры на наш флот, окон­чившимся гибелью наших лучших кораблей: «Цесаревича», «Ретвизана» и «Паллады».

       Моя сестра и я во время нападения жили рядом с {254} Портом, и услыхав стрельбу, испуганные побежали в Порт узнать, в чем дело. Туда же побежал в испуге и тревоге народ.

       При слабом рассвете утра я увидела три наших ко­рабля, стоящих в проходе, с большим креном, с которых на катерах стали свозить на берег убитых и раненых.

       С этого момента всех жителей Порт-Артура, весь гарнизон и флот охватил глубокий патриотизм, в тече­ние всей осады гарнизон дал пример самоотверженно­сти, жертвенности и исполнения долга перед своей родиной.

       27-го января, на следующий день, японская эскад­ра подошла в 11ч. утра к Порт-Артуру, открыв оглу­шительный огонь, но огнем наших морских батарей и флота была отогнана. Все дальнейшие попытки японцев бомбардировать Порт-Артур с моря, а также загоро­дить выход русской эскадры из Порт-Артура брандера­ми были для японцев неудачны.

       Сестре и мне пришлось бросить нашу квартиру и пе­реехать в помещение 3 батареи под Перепелиной Горой, рядом с Сводным госпиталем. Сестра решила разделить участь крепости и мужа, и мы остались в Порт-Артуре, поступив на курсы сестер милосердия. Вначале мы ра­ботали в Сводном госпитале.

       В конце июля 1904 года японцы впервые бомбар­дировали город с сухопутного фронта, подвезя крупную артиллерию.

Началась полная осада, и мы, спасаясь от снарядов, перешли на батарею на Перепелиной Горе, которой командовал муж сестры, т. к. часть орудий с судов была перенесена на береговые позиции. Жили мы в блиндаже, где также помещались и 16 человек мат­росов.

       Все помещения 3 батареи были уничтожены, так же, как и наша квартира. С этого времени японцы не переставали стрелять и днем и ночью, с небольшими пе­рерывами.

       Через некоторое время сестра и я были назначены на плавучий госпиталь «Казань». После усиленных бом­бардировок, и попаданий снарядов в госпитальные суда, решено было раненых и больных свезти на берег и мы {255} были назначены в 11-ый госпиталь на Тигровом Хвосте, где лежали исключительно тяжело больные тифом, цынгой, дизентерией и другими болезнями. 11-ый госпиталь назывался — Госпиталь смерти.

       Попадавшие в Арсенал снаряды вызывали взрывы и пожары. В воздухе носились куски железа и горя­щие головешки дерева, освещая весь замученный и раз­битый город и истощенных голодом, холодом и болез­нями его защитников.

       Госпиталя были уже без самого необходимого. Был один ужас и страдания! Вещи многих защитников по­гибли и они одевались во что попало. Так например, лейт. Бек-Джевагиров носил штатское пальто с приши­тыми к нему золотыми пуговицами и погонами, саблю и револьвер при высоких сапогах. Многие были в таком же виде.

       Японцы занимали позицию за позицией, медленно подвигаясь к ключу Порт-Артура — Высокой Горе. Наконец, к великому горю всех защитников, по несколь­ко раз, переходящая из рук в руки, — пала Высокая Гора, где японцы потеряли колоссальное число убитыми и ранеными.

       20-го декабря 1904 года оглушительная стрельба, длившаяся 11 месяцев, вдруг смолкла: Порт-Артур пал!

       Морской врач А. П. Стеблов достал где-то катер и перевез свою жену Г. В. Стеблову и меня с Тигрового Хвоста в старый разрушенный город и мы видели, как входили японцы в Порт-Артур. Первым ехал на белом коне сам генерал Ноги, потом кавалерия и пехота. Войска были хорошо обмундированы, воротники на шинелях бы­ли белые барашковые. Лошади у кавалерии сибирские, низкорослые.

       Вблизи нашего госпиталя на Тигровом Хвосте японцы водрузили свой флаг. С каким ужасом я смот­рела на эту церемонию — поднятия флага неприятеля! И задавала себе вопрос, зачем такие жертвы, мучения и потеря такой эскадры?.. Всё в голове мутилось от до­сады, жалости и горя!

       Я видела, как японцы заходили во все дома, выбра­сывали всё оттуда, складывали всё в одну кучу и {256} сжигали. Затем дезинфицировали помещения, приготовляя их для себя.

       Гарнизону крепости было приказано выйти на стан­цию Инчензы и там ждать отправки дальше. Первыми вышли морские команды и размещены были на станции по кораблям, под открытым небом в ожидании дальней­шей отправки в г. Дальний. Лейт. А. А. Бек-Джевагиров, сестра и я прибыли в Инчензы на двуколке, т. к. Бек-Джевагиров был болен. Затем нас отправили к по­данному поезду. Прибыл и ген. Стессель с женой и пер­вым вошел в поезд.

       Поезд, наполненный пленными, главным образом, офицерами направился в г. Дальний, где после многих проверок днем и ночью, всех отправили пешком на паро­ход «Ганго-Мару», доставивший всех нас в Нагасаки. Приблизительно через месяц мы отправились в Шанхай на французском пароходе — «Эрнест Симон», где лейт. Бек-Джевагиров лег в госпиталь, у него оказался гной­ный плеврит. Пролежал он в госпитале один месяц; за­тем на немецком пароходе «Принц Регент Луитпольд» мы дошли до Порт-Саида, а дальше по железной дороге доехали до Александрии, а оттуда на пароходе Русско­го О-ва пароходства и торговли — «Святой Николай» прибыли в Одессу. Это было в мае 1905 г.

Мне Бог дал счастье через 50 лет объединить всех живущих еще порт-артурцев и дать им возможность на страницах этой книги вспомнить геройскую и самоотверженную службу защитников крепости, дабы русские люди — наше мо­лодое поколение — знали о их подвиге. Через 50 лет, в эмиграции, я вспоминаю крепость Порт-Артур, вспоми­наю всех живых ее защитников и склоняю свою, скоро уже седую голову в память погибших в Порт-Артуре за веру, царя и отечество.

 

В. И. Астафьева-Пухирь

{ 257 }

 

СЛУЧАИ ИЗ ЖИЗНИ КРЕПОСТИ

 

I

       В начале войны я часто бывал в Новом городе у во­енного следователя барона Пфейлицера. Его жена очень боялась бомбардировок и была особенно неспокойна и полна тревоги 25 февраля 1904 г. 26-го была бомбар­дировка. Японская эскадра стреляла, находясь в мерт­вом пространстве. У нас было ощущение человека, при­вязанного к столбу и не могущего ни противиться на­носимым ударам, ни ответить на эти удары.

       Когда бомбардировка кончилась и мы стали расхо­диться, бар. Пфейлицер и его жена предложили мне пойти с ними позавтракать на дачу г. Свидерского. Я не счел возможным воспользоваться их приглашением к незна­комому мне лицу.

       В эту пору японцы стреляли с полчаса, затем пре­кращали. Вдруг раздался выстрел. Шальной снаряд разорвался перед дачей Свидерского. Осколками тяжело ранило хозяина дачи и г-жу В., а наиболее крупным оторвало голову у г-жи Пфейлицер на глазах ее мужа и детей. Не была ли ее исключительная тревога предчув­ствием? И почему я решительно отказался от завтрака, столь трагически окончившегося?..

 

II

       Война является борьбой с противником, но не кро­вожадной забавой. Офицер одного из стрелковых пол­ков Г. К. решил развлечься и стал подстреливать, как куропаток, показывающихся японцев не во время боя. Вдруг пуля, влетевшая через прорезь блиндажа, попала в лоб этому охотнику.

 

III

       В одном из стрелковых полков был офицер, кото­рый, будучи юнкером военного училища, убил 15-го ию­ля своего однокурсника, доведшего его до исступления насмешками и издевательствами. Убийцу не судили, а исключили из училища с переводом простым стрелком в один из Туркестанских полков. Прошло много лет, и убийца дослужился до офицерского чина. Попавши, на­конец, в Порт-Артур, он был 15-го июля 1904 года, в годовщину совершенного им убийства, — в свою очередь убит в бою.

       Совпадение или возмездие?

 

IV

       Во время одной из бомбардировок был убит служа­щий железной дороги. Во время похорон — снова бом­бардировка, и на глазах всех собравшихся, влетевший осколок никого не задев, попал в покойника.

       Что это значило? Не было ли за ним такого греха, что даже мертвому не было покоя, как будто его надо было доконать?

 

V

       Адмирал Вирен трагически погибший в первые дни революции, оставил в моей памяти из Порт-Артурской эпопеи одно воспоминание.

           

Как-то, во время одной из бомбардировок я встре­тил его около «Этажерки», шедшим на дачные места. Застигнутые бомбардировкой, мы стали искать укры­тия и изменили свой маршрут подальше от обстреливаемого пространства.

       Вирен никуда не свернул и продолжал идти в том же направлении по обстреливаемой площади, как будто на прогулке. Здесь проявилась его черта характера — идти в избранном направлении, наперекор стихиям.

Генерал-лейтенант

Л. Д. Твердый

 

{259}

 

ПЕЧАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ

 

       Вследствие больших потерь, понесенных японцами во время октябрьских и предшествовавших атак на северо-восточном фронте, Порт-артурская армия была пополне­на свежими частями. Затянувшийся характер действий осадной армии и приближение эскадры Рождественско­го, настоятельно требовавшее освобождения японского флота от охранной службы под Порт-Артуром, ставили перед японским штабом задачу немедленного захвата крепостных позиций, удобных для обстрела и сохранив­шихся еще в крепости русских военных судов. Такой позицией, являлась, прежде всего, Высокая Гора (высо­та ее 203 метра).

       4 ноября (По старому стилю) прибыла на Ляодунский полуостров, под командой генерал-лейтенанта Озака, японская 7-ая армейская дивизия. Она состояла из молодых солдат, уро­женцев Хоккайдо, прибывших прямо с родины, и счита­лась одной из лучших дивизий в армии. Вновь прибывшие под Артур войска были единственной дивизией, не при­нимавшей еще участия в Русско-японской войне и оставшейся на родине в то время, когда все остальные ди­визии уже отличились в боях. Слушая рассказы своих товарищей, солдаты 7-й дивизии испытывали естествен­ные муки неудовлетворенного воинского честолюбия. На­конец, пришел и их черед проявить свою доблесть. Импе­ратор поручил им взять Артур, около которого уже мно­го месяцев разбивались все японские планы и расчеты.

       Хотя дивизия и была полна пыла и жажды подвига, но, чтобы не дать царившему в ней настроению остыть, ей не разрешили иметь общение с другими частями, в которых уже начали сказываться упадок духа и неуве­ренность в скором овладении крепостью.

       Войска осадной армии от беспрерывного тяжелого напряжения — физического и морального, — стали про­являть признаки массового нервного расстройства. Так, {260} среди осаждавших создалось наводившее на них сверхъестественный ужас представление о том, будто бы около форта № 2 (Северного Киквана) имелась превосходно замаскированная русская позиция, местонахождение ко­торой им не удавалось установить. Этой воображаемой позиции дано было наименование, отвечавшее произво­димому ею впечатлению: «Траншеи привидений».

       7 дивизии приказано было атаковать Высокую Гору.

       Еще в начале сентября по ст. ст., японцами было произведено энергичное наступление на укрепления за­падного фронта крепости, в результате которого ими бы­ли заняты Длинная Гора (Намаока) и вся территория к западу от Высокой Горы, вплоть до проволочных загра­ждений. Завладеть же самой Высокой Горой японцам, невзирая на все их усилия, не удавалось.

       Как Высокая Гора, так и смежная с ней Длинная не были укреплены долговременными фортами, фортифи­кационные сооружения на них состояли из хороша защи­щенных траншей и блиндажей. К этим укреплениям японцами были подведены очень глубокие и широкие подходы.

       14 ноября на рассвете начался девятидневный бой за Высокую Гору.

Первый штурм — утром, второй — после полудня, и третий — в 4 часа дня — были рус­скими отбиты.

       Атаки с неослабевающей яростью производились до 17 ноября. В эти дни были пущены в дело части 7-й дивизии. Страшное испытание постигло молодых солдат, никогда не видевших сражений.

       Тысячами ложились они на склоне Высокой Горы, стремясь к поставленной им микадо цели и не достигая ее. Русские удержали вершину с ее тылом, обращенным к городу и оттеснили японцев к их апрошам и парал­лелям.

       Утром 17 ноября был предпринят общий штурм всех вершин Высокой. Дважды в этот день японцы на корот­кое время овладевали господствовавшими на позициях пунктами. С началом усиленной стрельбы в штаб 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка прибыл генерал Кондратенко, наблюдавший за ходом боя.

{261} Дружными усилиями нескольких рот 5-го и 28-го полков, 1-й пешей охотничьей команды и морских де­сантных частей оба раза положение было восстановлено. В следующие дни осаждавшие атак не предпринимали, но уничтожили артиллерийским огнем всё, что могло слу­жить прикрытием для оборонявшихся. Снаряды всех ка­либров, начиная с 11-дюймовых мортир и кончая 37-мил­лиметровыми «свистульками», непрерывно сверлили зем­лю Высокой. Траншеи были разрушены полностью. Дерево, рельсы, стальные части превратились в бесфор­менные груды. И среди этих дымящихся обломков пол­зали русские стрелки, пользуясь телами убитых товари­щей, как брустверами.

По единодушному свидетельству очевидцев, вид Вы­сокой Горы в дни последних на ней боев был необычайно страшен. Так как атаки отбивались, главным образом ручными гранатами, то не было почти ни одного трупа, не истерзанного от взрывов динамита и пироксилина. У большинства трупов, от громадного количества которых почернела Высокая, не хватало или ног, или рук, или голо­вы. Все эти трупы сбивались в кучу, вышиной в 4-5 фут.

       «Это было какое-то рагу из изуродованных тел и оторванных частей в соусе из крови, мозгов и внутрен­ностей», — сообщал своей газете один из иностранных корреспондентов, описывая место сражения на Высокой.

       Высокая Гора сделалась ареной не боя, но бойни.

       Воодушевленный своими храбрыми начальниками, полковниками Ирманом, Третьяковым, Семеновым, Сейфуллиным, гарнизон Высокой Горы делал всё возможное для ее защиты, но с каждым днем численно уменьшался, так как сильная демонстрация японцев на восточном фронте, связывая русское командование, препятствовала ему бросить резервы на место главной атаки.

       Тот, кто отправлялся на Высокую, уже не рассчиты­вал на благополучное возвращение. В начале боя ко­мендантом Высокой Горы состоял капитан Веселовский, помощниками коменданта — поручики Оболенский и Рафалович. Капитану Веселовскому оторвало голову до нижней челюсти, рядом стоявшего Рафаловича осыпало землей и залило кровью убитого коменданта. Рафалович {262} попросил полк. Семенова сменить его, хотя бы на не­сколько часов. Разрешение было дано и Рафалович явил­ся к своему начальнику. Красивый юноша, рослый, здоровый и сильный, дрожал как в лихорадке, глаза его бы­ли налиты кровью и блуждали точно в горячечном бреду. Семенов спросил его:

       — Что это у вас лицо в крови, вы ранены?

       — Никак нет, господин полковник, — отвечал тот, — это не моя кровь, это мозги капитана Веселовского.

       Через несколько часов было получено донесение, что пулей в лоб убит поручик Оболенский. Рафалович немед­ленно был отослан обратно на Высокую, и в скором вре­мени его постигла та же участь.

       В виду серьезности положения ген. Кондратенко вы­сказал пожелание о командировании в качестве комен­данта на Высокую Гору подполк. Бутусова, пользовавше­гося предоставленным ему на несколько дней отдыхом. Кондратенко со своей обычной деликатностью обратил­ся к Семенову:

       — Скажите Бутусову, что я не приказываю, а очень прошу отправиться ему на Высокую, он там нужен, по­просите его от моего имени.

       Семенов, провожая Бутусова, направившегося к ме­сту назначения, сказал своему адъютанту: «И этот не вернется»... На следующий день Бутусов был убит. Здесь же погиб и генерал-майор Церпицкий, инспектор госпи­талей, выехавший на Высокую для осмотра перевязочных пунктов.

       В полдень 22 ноября японцы приступили к оконча­тельному штурму. После 12-ти часового беспрерывного боя гарнизон Высокой Горы ранним утром 23 ноября очистил свои позиции и отступил к форту № 4.

       В этой операции русские потеряли 5000, а японцы 10000 человек. Потеря Высокой означала для Порт-Артурской эскадры неотвратимость предстоявшей ей гибе­ли в самом непродолжительном времени.

Из собрания

полковника В. И. Сейфуллина

 

{263}

 

«МОРСКОЙ ПО-ПЕШЕМУ»

           

       ...Начало ноября 1904 г. ...Шли бои по защите Вы­сокой Горы — ключа Артура.

       После гибели нашего миноносца я был прикоманди­рован в порт к механическим мастерским. В одно пас­мурное утро вошел ко мне матрос рассыльный и, поискав за обшлагом конверт, подал его мне. С большим любо­пытством я прочел его: «Приказ и т. д. ...инженер-меха­ник В. П. Орлов назначается и. д. командира Квантунской роты. Немедленно явиться в экипаж и принять роту от заболевшего мичмана Бухе»... Подумал, поразмыслил... Война, значит, — так надо... Являюсь в экипаж и прини­маю роту, в которой числилось 262 человека. Фельдфе­бель Шуба и прапорщик по морской части Сероштан. Как водится, опросил претензии, проверил деньги и проч. Подошел ко мне Шуба и говорит:

       — Так что, господин ротный, вестового я вам по­советовал бы не менять, — возьмите старого от госпо­дина Бухе, кочегара Носика, он парень подходящий.

       Ну, ладно, а потом, после приемки роты, в сопро­вождении Носика, нагруженного, как верблюд, с вин­товкой, малым и большим чемоданами и шинелью, я от­правился к себе на квартиру. Носик оказался человеком, действительно, «подходящим»; он моментально развер­нулся у себя в углу, смастерил себе койку с занавеской и пр. и вечером у меня уже был горячий чай и закуска и вкусно поджаренный «военно-морской консерв» — щи с кашей.

       На третий день, придя в роту, я узнал, что меня уже ожидало приказание: «К рассвету следующего дня вам надлежит с вверенной вам ротой отправиться на Высо­кую Гору на такой-то участок, явиться к начальнику {264} обороны оного и сменить роту мичмана В. Провизии взять с собой на три дня. Выступить вам надлежит ночью с рас­четом произвести смену до света, дабы отход смененной роты был в темноте».

       Ладно, думаю — вот пришлось действовать — «мор­ской по-пешему». Вызываю Сероштана и говорю: «Нуж­но приготовить, осмотреть людей, раздать сухую прови­зию, патроны, позаботиться о двуколках, дабы вечером перевезти тяжести в окопы. Не тащить же всё на себе. Конечно, нужно дать конвоирам запас топлива и шанце­вого инструмента. Не забыть баки с кастрюлями для «варева». Принять вино, да с опаской, чтобы не знали ни конвоиры, ни возницы. О своем харче не заботьтесь, — я позабочусь о вас». Я послал Носика за кониной для пельменей и за прочей закуской, приказал к вечеру всё привезти в роту, нагрузив на двуколку, с которой от­правиться и самому.

Относительно же пельменей — при­казал приготовить их в большом количестве (их ночью можно заморозить, т. к. температура падала до 5 гр.), а следующая операция — бросить их в соленый кипяток, и харч готов. Потом я завернул в Морское собрание, за­шел к себе, где Носик уже авралил и укладывал в мой старый очень вместительный альпийский мешок весь наш запас — с литром спирта и бутылкой коньяку.

       Вечером рано пошел в экипаж, где и промаялся до 2-х с половиной часов ночи в комнате дежурного офи­цера на диване и вот, около 3 час. ночи, 242 стрелка (включая Шубу), Сероштан с огромной саблей (тупой) и револьвером (времен Очакова) и ваш покорный слу­га с сучковатой палкой и карманным браунингом отпра­вились к месту назначения. Вид у меня был глубоко мир­ный, матросы шутили: «Наш-то ротный будеть драться-то на кулачках».

       Рота выступила, а ночка была морозная... Луна скрылась. Шли отбивая ногу, пока не согрелись и не уста­ли. По пустынным улицам шел гул от подошв, иногда прерываемый крепкими сибирскими ругательствами спот­кнувшегося матроса. Во главе шли мы с Сероштаном, куря вовсю, изредка обмениваясь замечаниями. Прошли {265} Новый город. Идти делалось труднее, идем всё время в гору, но торопимся. Вскоре мы уже прошли тылы и нами был взят проводник. Было темно и потому ходами сооб­щения не пользовались. Но всё кончается, кончился и наш дальний путь. Стрелок доложил, что здесь стоят «флот­ские», здесь, мол, блиндаж Начальника обороны этого участка. Остановил роту — сам зашел в блиндаж, где сидел лейтенант В. Затем я начал принимать участок, расставил часовых, а остальных послал в укрытие по блиндажам. Рота лейтенанта В. отбыла, мы же взялись за ранний завтрак и чаепитие. Засветилась полоса на во­стоке; в воздухе заметно похолодело и стало быстро светать.

Японцы начали вяло постреливать, где-то зата­рахтели пулеметы, но далеко-далеко. Начали падать 11-дюймовые чемоданы в бассейн и Старый город. Но мы были уже настолько обстреляны, что на это не обраща­ли внимания. Матросы серьезны на постах, а в блинда­жах нескончаемое чаепитие и рассказы, иногда смех, шутки, словом — настроение очень хорошее, но иногда можно заметить и нервность. Наконец, пришел к нам генштабист, начальник нашего участка, и сообщил, что правее нас японцы повели наступление; это мы и сами отлично сообразили по усилению огня японской артил­лерии (очевидно, бившей по тылам). Прилег вздремнуть, но не успел, как мне показалось, и глаз закрыть, как Но­сик дергает за рукав: «Так что время обедать, ваше вы­сокоблагородие, солнце высоко, пригревает и отогрело замерзшую грязь...».

       — Ну что ж, харчить, так харчить давай, да буди г-на Сероштана. — Обед. Хлебнули это мы по чарке под разогретые пельмени — команда прислала «пробу», она оказалась вкусной, несмотря на то, что здорово при­елась. Но дело в том, что Носик, как сибиряк, набрал где-то на склоне что-то в виде дикого лука, поджарил его на сале и сдобрил щи. Было очень хорошо.

       Люди были разделены на вахты, чтобы не очень их утомлять, с строгим приказом «зря не шляться», так как уже четыре человека шальной шрапнелью были выведены из строя, причем один был ранен довольно сильно.

{266} Сумерки надвигались быстро. Закат солнца был ве­ликолепен, особенно, если смотреть на Артур и бассейн, которые были, как на ладони. Часто появлялись столбы пыли (снаряд разрывается на земле) и «свечи» (водяные столбы) от снарядов, рвавшихся в воде.

       Ночь наступила быстро. Мы опять сели за чай. Вскоре из «путей сообщения» выныривает генштабист, заходит в блиндаж и, при огарке свечи, развертывает карту нашего участка и начинает нас учить уму-разуму, показывая наши траншеи, окопы и сапы неприятеля, — возможное обстреливание площади и пр. и пр. Мучил он нас с Сероштаном часа полтора. Результат всех этих учений и нравоучений — приказ: с заходом луны нам идти и выбить японцев из 1-й траншеи, лежащей впе­реди нас, так как, мол, оттуда бьют по нашим путям сообщения и «большой вред приносят резервам». Здесь уже и тактика и стратегия. А двинуться нам в атаку по ракете, которая будет пущена из укрепления № 4.

       После ужина раздал роте патроны, ручные грана­ты. Осмотр, — есть ли сухари, вода и т. п. Матросы нервничали и шуток уже не было слышно. Чувствовалось что-то грозное, непонятное в душах этих простых хоро­ших людей. Часовые были начеку и секреты всё время доносили о движении и шуме в окопах японцев. Луна медленно ползла к своему закату. Вывели роту, располо­жили для наступления. Напомнил, что лучше всего — вскочить в окоп и бросить туда ручную гранату... Прав­да, настоящих у нас не было, но исполняли их должность консервные банки, набитые пироксилином или шашки пироксилина, действующие «подходяще». А патроны бе­речь, «работать» штыком, как теперь мне помнится, этой-то работе мы были не обучены, а потому ран от них было не более 30%, остальные — это действие вин­товкой, как дубиной (за ствол взявши — и удары при­кладом), словом винтовку превратили в ударное оружие.

       Время идет, вернее, ползет удивительно медленно. Наконец, ракета, маленькая заминка, — вперед...  

       И только мы, выскочив из окопа, побежали в глубо­ком молчании по данному направлению, шагов за 150 до цели, затрещали пулеметы и ружейные выстрелы. {267} Пробежав еще некоторое время, мы залегли, чтобы отды­шаться, а потом — могучее «ура»...

       Все, несмотря на то, что смерть косила, — все сти­хийно двинулись вперед... Что-то необъяснимое, какой-то бешеный порыв охватил всех нас, какая-то сверхъестественная сила заставила ни о чем не думать. Всё кри­чало: вперед! бей!.. Невообразимый ружейный огонь, свист пуль, треск пулеметов и нечеловеческое — ура!

       Вскочив на валики окопа, матросы остановились, не зная, что делать, но два-три выстрела со стороны япон­ского офицера, крики: бей!.. в ответ на выстрелы и уда­ры японских кинжалов-штыков... Наши молодцы поняли, как нужно отвечать, что нужно делать... Треск, крики, стоны, Боже мой, что может быть ужаснее этой карти­ны!.. Хорошо, что из-за темноты многое было скрыто от глаз... Бились, кусались, душили, добивали поднимавших­ся, сами падали, но мне не пришлось слышать разрыва наших ручных гранат. В человеке пробудился зверь, до­веряли только своим рукам... Словом, пришли мы в себя, ворвавшись в третий ряд окопов, где выдохлись и залег­ли, но каков удар, каков порыв!

       Отдышались, ...идти назад невозможно, — казалось, тысячи шрапнелей рвались и засыпали наши тылы. Лад­но, устроимся здесь, и пора было устраиваться, так как нас уже начала накрывать артиллерия неприятеля. Ско­ро-скоро приспособили занятую линию к обороне, завалили ходы сообщений... За неимением времени — прямо-таки трупами, как нашими, так и японскими. Но едва мы кое-как это устроили, а на нас контратака.

       Светало, а потому огнем нашим ее скоро затушили. Повторная с обходом, наша артиллерия сразу же накры­ла цепи. Японцы залегли и нашим одиночным огнем бы­ли приведены в расстройство...

       Итак, когда было уже совсем светло, мы кое-как обосновались в наших окопах. Многих, многих уже не­доставало... отошли... Сероштан был убит еще в первом окопе; убит был Носик недалеко от меня, когда мы вры­вались в окоп; и фельдфебель Шуба...

Они сложили свои буйные головы во время первой перебежки. Поре­дели мы здорово-таки... Много раненых (и тяжело) {268} пришли и приползли к нам. Но увы, ни доктора, ни фельд­шера с нами не было, а потому мы, как могли, перевя­зали и легко и тяжело раненых. А раны в штыковом бою — ой, как сильно кровоточили и какие они ужасные!

       Я только на последней перебежке сообразил, что я без оружия, поднял винтовку свалившегося (сразу уби­того) матроса, с которой и побежал вперед. Конечно, что-то кричал и старался быть впереди. Когда я вско­чил на валик окопа, внизу вижу японца, сменяющего обойму, и с силой ударил его штыком в живот, но тот­час же был оглушен ударом, к счастью плашмя, кинжа­лом штыка другого японца, который покатился с раз­дробленным черепом от подоспевшего ко мне матроса.

       — Вы спросите об ощущении... Скажу по совести, — его не было. Был угар, что-то такое, что я не могу этого объяснить. Жаркая схватка, жуткий бой; сколько он длился — невозможно сказать. Мозг затуманен, даже когда отдохнули и отлежались. Теперь главная задача — спрятать людей, дать им отдохнуть, закрыв их от ог­ня (как отдыхать?), так как нужны были часовые и наб­людатели. Собрали оставшиеся брошенные японцами винтовки, набрали патроны и, уложив их по направлению к неприятелю, — почили на лаврах. Спасибо, что днем все попытки новых атак были затушены нашими молод­цами-артиллеристами. Мы целый день были начеку. Японцы решили во что бы то ни стало нас выбить... И положили много людей, только к полудню успокоились.

       Солнце припекало. Разлагавшиеся трупы издавали невыносимый запах, и даже едким дымом табака-ма­хорки невозможно было его заглушить.

       Прошел день. Были убитые, были раненые. Мы силь­но редели. Готовились к худшему, т. е. к ночи. Мы как будто на острове, впереди прибой океана, сзади — рифы и буруны. Выставили секрет, т. е. люди выползали за 50 шагов вперед окопа; люди сами вызывались и спорили  из-за чести пойти в секрет.

       — А где здесь командир? — спрашивает прибыв­ший через рифы и буруны стрелок В. Б. — Вот вам ци­дулька.

       При свете спички разбирали на клочке старой {269} бумаги: «в ночь такого-то числа, после полуночи, с заходом луны, вам с вверенной ротой надлежит возвратиться на исходные позиции». — «Ладно, говорю, а куда же те­перь?» — «А обратно, ваше благородие».

       Людей одолела апатия; мрачно и тяжело, не слыш­но уже было шутки, зато до остервенения курили... Раз­дал всем по чарке (благо бак со спиртом сохранился в ранце с перевязочными средствами).

       Перед заходом луны была новая атака... Но две-три шрапнели, пущенные нашими артиллеристами, успокоили японцев. После полуночи разделили людей на отделения, назначив старших, т. к. унтер-офицеров строевых почти не оказалось, и около 4 ч. ночи поползли назад. Трупный запах, несмотря на мороз, еще сильнее, чем в окопах. Не успели мы доползти до первого окопа и немного от­дохнуть, как началась стрекотня пулеметов. Японцы, ви­димо, проведали о нашем отходе и пошли вперед. И вот, отстреливаясь по проблескам огня выстрелов, неся ра­неных и убитых, мы, наконец, впрыгнули в наши окопы. Какой подъем радости охватил всех! В блиндаже горя­чий чай, а главное — чарка! И, конечно, спать, спать и спать. Резервная рота уступила нам место в блиндаже, да и много-то не нужно было. Тяжело раненых после докторской перевязки немедленно отправляли в город.

       Вместе с легко ранеными нас было не больше 62 че­ловек, 200 было убитых, тяжело раненых и пропавших...

       Так кончилось мое «морское по-пешему сухопут­ному».

       Вечером ушли в экипаж на отдых и пополнение. Труп Сероштана всё-таки был нам доставлен на на­шу позицию и был похоронен уже без нас. А бедный Шу­ба и Носик, плюс другой герой без имени остались на склоне Высокой Горы.

Капитан 1 ранга

В. П. Орлов-Диабарский

 

{271}

 

БРАНДЕРЫ

 

       В век Екатерины брандерами называли небольшие деревянные суда, нагруженные горючими и взрывчатыми материалами. Их, путем попутного ветра, или иным спо­собом, неожиданно пускали в места якорной стоянки вражеского большого флота, уже пылающими; и таким образом поджигали и целиком уничтожали неприятеля, часто в его собственной, укрепленной гавани.

       Адмирал граф Орлов так уничтожил турецкий флот в Чесме и потому получил название Чесменского.

       Японские брандеры имели не такую задачу. Но рус­ские допускали, что они также начинены взрывчатыми материалами, чтобы, войдя в проход гавани, разрушить свое дно и затонуть так прочно, чтобы трудно было по­том вновь очистить проход для выхода в море их про­тивнику.

       По этой аналогии с Чесменскими, наши моряки и японские заградители окрестили брандерами.

       Японцы четыре раза пытались проникнуть в проход Артурского порта, чтобы забить его и, несмотря на ге­роические акты, успеха не достигли.

       Много я слышал об эффектной картине первых брандеров, упорно шедших в проход, несмотря на десят­ки снарядов, пробивавших им борта. Храбрость японцев, шедших на верную смерть 11 февраля 1904 г. поражала русских.

       Уже на половину затонувшие брандеры точно дер­жали курс на проход до последней минуты. С треском уткнувшись в берег, они останавливались. Только тог­да их незначительные храбрые экипажи, собравшись у трапа, сбегали на шлюпки, чтобы не сдаться живыми неприятелю. Наши орудия и пулеметы косили их на {272} палубе брандеров. Не многие, спустившись по штормтрапам, на веслах уходили в сторону моря. Ярко освещен­ные нашими сильными прожекторами, легендарные вои­ны были беспощадно перебиты в своих шлюпках наполнявшихся водою через изрешеченные борта.

       Артиллеристы полагали, что никому из них не уда­лось добраться до миноносцев и катеров, поджидавших их мористее. Однако, скоро мы узнали, что кое-кому это удалось.

       Это было уже в середине марта 1904 года. Я спал у себя на квартире. Мой домик выходил окнами на внут­ренний бассейн и отчасти на Золотую Гору. Моим гостем в квартире тогда был морской врач Николаенко, мрач­ный человек, иногда по трое суток не произносивший ни слова и не отвечавший даже на вопросы.

       Около двух часов ночи вдруг весь приморский фронт сразу разразился страшной пушечной канонадой. В окне моей комнаты беспрерывно сверкали молнии от выстре­лов наших береговых орудий и дребезжали стекла.

       Я стал быстро одеваться, не зная в чем дело, до­пуская всё до высадки десанта включительно. Стоял такой грохот, так быстро одна молния за другой осве­щали мое окно, и лучи прожекторов бороздили небо, что Я не мог расслышать тихого всегда голоса д-ра Николаенки, появившегося из своей комнаты на пороге у ме­ня. Видя, что я очень спешу, Николаенко уговаривал меня никуда не уходить.

Он служил в госпитале и мог оста­ваться до утра, я же был отрядным врачом на минонос­цах и должен был в такую минуту быть хотя бы побли­зости к тому миноносцу, на котором плавал, как чин штаба, чтобы начальник отряда мог найти меня в слу­чае надобности.

       Николаенко упорно и мрачно застращивал меня, по­ка я не скрылся за наружной дверью, выходившей из дворика на улицу, огибавшую сверху Этажерку.

       Я быстро пошел к порту, через малые ворота, по­дошел к сухому доку и в Гнилом углу зашел на свой ми­ноносец. Там не знали, что делается на рейде. По гро­хоту стрельбы, направленной в сторону открытого моря со всех батарей нашего побережья, думали, что, как {273}

уже было 11 февраля, японцы, видимо опять пустили брандеры.

       Тревога и громоносная пальба воскресили в моей памяти рассказы о первых брандерах. Любопытство раз­бирало меня. Сказав на своем миноносце, что сейчас же хочу подняться на Золотую Гору, я быстро пробежал угольные склады и стал карабкаться в темноте по скло­ну Золотой Горы, пользуясь для отыскания троп мол­ниями выстрелов.

       Трудно было взобраться на крутой холм, почти в 200 метров высоты, да к тому же вне дороги и почти без тропинок. Земля сыпалась из-под ног, я полз почти на четвереньках, хватаясь руками за торчащие камни скал. Я не хотел потерять ни минуты и стремился напрямик к Золотой Горе, под ее сигнальную мачту, чтобы самому увидеть новую историческую драму. Едва дыша, я достиг вершины и вбежал на площадку под мачтой.

       Начальник станции офицер и все сигнальщики с би­ноклями и трубами в руках стояли на краю балюстрады, смотря из полутьмы в черную бездну пред собою, по ко­торой в разных направлениях лучи света бороздили не­бо, черное-черное в эту безлунную ночь, в этот безлун­ный час.

       Широким углом с Ляотешаня, Крестовых Гор и Плоского Мыса, сходясь на какой-то небольшой серой точке на минуту, длинные лучи прожекторов указывали на черной поверхности безбрежного моря то как будто шлюпку, то, где-то далеко, неясный силуэт корабля. И тотчас же все батареи обширного берегового фронта, в десяток верст, разражались затяжным громом выстре­лов крупных орудий и лентами пулеметной дроби.

       Свежему человеку нельзя было понять, неужели из-за столь ничтожной и едва заметной цели такая героиче­ская артиллерийская симфония сотни орудий?

       Из отрывочных слов моих соседей матросов-сигналь­щиков и коротких команд их начальника, раздававшихся в полутьме, неизвестно по чьему адресу, я понял, что опоздал.

       Первый акт морской трагедии нового типа, атака брандеров, только что окончилась. Четыре больших {274} коммерческих корабля, как и при первых брандерах, уткну­лись в берег у подножия Золотой Горы, на которой мы находились. Отчасти войдя уже в проход гавани, они как будто остановились на мели у берега и прохода не за­громоздили. Слабые силуэты их можно было заметить при вспышках пушечной стрельбы.

       Но, можно ожидать новой атаки с новыми бран­дерами!

       Одни прожектора стараются нащупать неприятеля далеко в море, ища его появления одновременно во всех секторах горизонта. Другие выискивают шлюпки с остатками экипажа брандеров уже уткнувшихся в обо­чины берегов Узкого пролива. Эти шлюпки сейчас топят.

Оттого и такая частая стрельба в смеси пулеметов с пуш­ками. Дело осложняется тем, что в море и на внешнем рейде находятся несколько наших миноносцев, охраняв­ших рейд ночью.

       Судя по стрельбе, слышной далеко в море, одновременно идет бой между нашими миноносцами и какими-то судами неприятеля, не то с новыми брандерами, не то с судами неприятельской охраны.

       Трагедия не окончилась. До восхода луны еще да­леко, и все ждут еще нового коварного наступления японского флота.

       Я старался, глядя в бинокль, уловить в черноте воздуха и морской поверхности хоть какую-нибудь тень в свете бегающих лучей, но ничего заметить не мог. А сигнальщики, мои соседи, что-то видели, старались мне указать, но я ничего не мог разобрать, хотя острота зрения у меня в те годы была двойная, т. е. 20/10.

       Непрекращающаяся порывистая канонада начинала надоедать, а новой серии брандеров не было.

       Вдруг, как будто не очень далеко в море, как каза­лось со столь большой высоты в 200 метров, ярко не­сколько раз заблистал огонек из нескольких коротких и длинных вспышек, погас и вновь повторился. Все сиг­нальщики сразу поняли: сигнал! И стали его расшифро­вывать в закрытой будке по секретному сигнальному коду.

{275} Через полминуты в ночной тьме, среди грохота стрельбы сигнал вновь заблистал. Затем опять и опять.

       — «Сильный», «Сильный» дает свои позывные, — закричали сигнальщики. Сигнал снова повторился, но уже в другом сочетании вспышек.

       — Терплю бедствие! — было новым сигналом с «Сильного».

       И мы заметили, что за эти две минуты огни сигнала стали как будто ближе к берегу.

       Ясно стало, что отдаленная стрельба, которую слы­шали раньше в море, это были отзвуки боя «Сильного» с неприятелем.

       Сигнал о бедствии повторился еще несколько раз и замолк, уже в расстоянии как будто ближе, чем на ми­лю от нашего берега, левее подножия Золотой Горы.

       Мне сразу пришла мысль, что на миноносце есть ра­неные и, так как он не шел ко входу в гавань, а просто к ближайшему берегу против своего носа, ясно стало, что катастрофа! «Сильному» угрожает гибель, если он не доберется до отмели.

       К этому времени уже на всех судах эскадры и на бе­реговых постах флота были в наличии готовые повяз­ки для артиллерийских ран, предложенные мною еще до начала войны, во время плавания на миноносцах с осе­ни 1903 года, в качестве первого отрядного их врача, ибо ранее в нашем флоте не было такого скопления (25 вымпелов) этого рода судов, и врачей на минонос­цах не было. Не было даже фельдшеров, хотя на каждом эскадренном миноносце было с офицерами до 70 человек команды. Но зато команды были обучены самопомощи и взаимопомощи в боевой обстановке, которая сводилась к рациональному наложению на рану стерильной гото­вой повязки даже грязными руками при любых внешних условиях.

       Кроме того, по несколько человек на миноносцах и в малых береговых командах обучены были мною более тщательно этому искусству. Им вверялось хранение по­вязок и размещение их по боевой тревоге. Такие обучен­ные санитары из числа строевых матросов были и на Золотой Горе.

{276} Я обратился к начальнику поста на Золотой Горе:

       — Разрешите мне взять вашего санитара с повяз­ками. Я попробую добраться до «Сильного».

       — Пожалуйста, — ответил он мне, — но как же вы доберетесь туда?

       — Может быть, он выбросится на берег, — отве­тил я.

       — Идем скорее, бери мешок, — сказал я санитару, и в кромешной тьме, совершенно не зная приморского склона Золотой, под которой стояла большая батарея 10-дюймовых орудий Электрического Утеса, мы с матросом стали сползать вниз. Стрельба в это время усили­лась, и вспышки выстрелов освещали нам скат Золотой.

       Матрос, лучше меня знавший эти места, предупре­дил, что наибольшая опасность грозит нам, если мы по­падем в срез горы, где стоят наши пушки, тогда можно свалиться в такой обрыв с высоты в несколько сажен.

       Когда мы прошли, как нам казалось, с половину пу­ти до берега и особенно боялись попасть в обрыв, выстрелы стали реже и ничего не было видно.

       — Мимо, мимо! — вдруг услышали мы крики сни­зу, глухие и отдаленные. Решив, что сползаем прямо к срезу в горе и можем свалиться и разбиться на смерть, мы повернули резко влево, в сторону обратную тому, откуда слышны были отдаленные крики, предупреждав­шие нас об опасности. Затем мы неожиданно напали на хорошую тропу и быстро вышли на широкий песчаный берег.

       Канонада гремела. Вспышки усилились; нам легко стало идти по плоскому песчаному берегу, заливаемому крупными пенистыми волнами с открытого моря. Во тьме при вспышках мы заметили как будто силуэт «Сильно­го», но далеко, не менее полуверсты от берега и совер­шенно без огней.

       Решили на пустынном берегу найти плоскодонную шампуньку, которые китайцы обычно легко отволакива­ют далеко от берега и воды, чтобы их не унесло в море.

       Сначала мы повернули направо ко входу в гавань, рассчитывая, что там батарея, людно и легче напасть на шампуньку. Не сделали мы по мокрому песку и {277} десяти шагов, блеснули выстрелы над нашими головам и вдруг в нескольких шагах от себя я увидел огромную рыбу, выскочившую на берег и бьющуюся хвостом в воде. Сначала нас инстинктивно от нее отбросило. Затем мы решили посмотреть, неужто такая огромная рыба? Не шлюпку ли, выброшенную на берег, я принял при вспыш­ке за рыбу?

       Подошли, и о ужас! Это огромная мина Уайтхеда, сажени полторы длиною. Воткнувшись носом в песчаный берег, она билась хвостом о волны и качалась от движе­ния прибоя.

       — Мина, мина! — закричал я матросу, заглушаемый шумом волн. — Скорее в обратную сторону! Может взорваться от удара волны!

       Мы отбежали. Тогда только поняли (потом это под­твердилось), что нам в темноте кричали: «мина», «ми­на». Мы же, опасаясь свалиться в обрыв, поняли «ми­мо», «мимо».

       Конечно, эта мина была пущена в «Сильный» во время его перестрелки с судном неприятеля, охранявшим свои брандеры. Был промах и она уткнулась в наш берег.

       Пройдя несколько десятков сажен по берегу влево, мы набрели, наконец, на шампуньку.

Отволокли ее к бе­регу, спустили в воду и вскочили в нее, уже будучи по колено в воде. Матрос стал на кормовое весло и начал им юлить. Стоя на шампуньке (на них всегда плывут стоя), мы направились в сторону открытого моря, стараясь дер­жаться направления, где заметили силуэт «Сильного». Скоро его увидели и стали приближаться. Он был в одном-двух кабельтовых от берега.

       Нас заметили уже издали. «Кто гребет?» окликну­ли с миноносца. — «Офицер», ответил я. — «А, наш доктор!» сразу же отозвался командир миноносца, кап. 2 р. Криницкий. «Скорее, скорее! Как хорошо, что при­были. У нас масса раненых!» — кричал он издали.

       Подали штормтрап, и мы были на борту.

       Выяснилось, что, в бою с японской охраной бранде­ров, снарядом, попавшим в машинное отделение «Силь­ного», перебило паропроводную трубу. Пар под большим давлением, конечно, повалил и заполнил сразу всю {278} машину, где во время боя, по боевой тревоге, находилась почти вся машинная команда и старший инженер-меха­ник Зверев, уже пожилой инженер, которого я хорошо знал.

       Машинисты, находившиеся близко к железному трапу, ведущему из машины на палубу, бросились к нему. Человек десять успело выскочить. Однако, около люка наверху пар был очень высокой температуры и все вы­скочившие получили тяжкие ожоги как раз у самого люка. Половина из них вскоре умерли в госпитале от этих ожогов. Находившиеся же вдали от трапа не могли этого сделать. Они все заживо сварились в горячем пару.

       Пар еще долго валил из перебитой трубы в машин­ное помещение. Когда я прибыл на миноносец, к люку из машины еще нельзя было подойти. Впоследствии оставшихся в машине и сварившихся там на смерть, нашли в позах, ищущих спасения, под различными ча­стями машин, куда они успели подползти от идущего на них сверху горячего пара. В первую минуту они искали спасения на полу, где воздух с паром, обжигавший при дыхании легкие, еще не был столь горячим. Сразу сварилось на смерть и осталось в машине всего пять чело­век, среди них один офицер, старший инженер-механик Зверев. Умерло от ожогов впоследствии тоже пять. Об­варенных и раненых, оставшихся в живых, было еще 15 человек. Всех пострадавших, при команде в 67-70 че­ловек, было 25.

       Интересны технические особенности этого горестно­го события.

       Благодаря тому, что была перебита не самая боль­шая паропроводная труба, давление пара в котлах оста­валось настолько значительным, что машина некоторое время работала при мертвом уже ее экипаже, и миноно­сец, постепенно теряя скорость хода, всё же мог отойти от выстрелов неприятеля, направляясь к своему берегу. Временно действовало и электрическое освещение. Иначе, от действий неприятеля, погибли бы и сам миноносец и все бывшие на нем. Всё же «Сильный» не дошел до бере­га и, истощив энергию машин, остановился, не приткнув­шись к береговой мели.

{279} Когда я уже был на палубе, командир сказал, что выбежавшие из машины перенесены в носовой команд­ный кубрик, и повел меня туда.

       При свете свечей и керосиновых ламп я увидел, что на лавках вдоль кубрика лежало несколько человек, укрытых одеялами и бушлатами. Они дрожали и тихо судорожно стонали. Лица их были бледны со следами пу­зырей и облезшей кожи. Глаза закрыты. Тут же сидели отделавшиеся сравнительно легкими ожогами и ранами.

       Я потребовал готовые повязки и стал раздевать од­ного из тяжелых. Кожа слезала с одеждой с его рук и ног. Принесли ножницы, разрезали брюки, сняли сапоги. Стало ясно, что безнадежен. Ожог занимал явно боль­шую часть кожи. Наши манипуляции зря причиняли толь­ко непереносимые мучения, которые должны были вскоре повториться и в госпитале. Сделав только вид, что хочу и могу помочь, я кое-как забинтовал им лица и кисти рук и шепнул командиру Криницкому, что скорее надо их в госпиталь, а то и здесь Богу душу отдадут.

       Ясно стало и другое, что готовыми повязками для ран нельзя перевязать средний и даже малый ожог. Нуж­но было по несколько повязок для того, чтобы перевя­зать хотя бы одну целую ногу человеку. Покрой повязки для ран от осколков артиллерийских снарядов совсем не был пригоден для ожогов, особенно обширных обвариваний паром. Эта операция в той обстановке, в которой мы находились: в полутьме в тесном кубрике и при мас­се обожженных затянулась бы на часы. Главное — была бесцельна и даже вредна; во всяком случае, напрасно мучительна для случаев тяжелых и явно безнадежных.

       Я стал перевязывать более легко обваренных и ра­неных. На всё это не хватило того небольшого мешка повязок, что мы принесли с Золотой Горы. Весь запас их, находившийся на «Сильном», также был израсходо­ван мною и моими двумя помощниками санитарами с «Сильного» и с Золотой Горы.          

       В этот момент выяснилась новая опасность — нос миноносца стал тонуть, и у нас под ногами появилась вода. Командир встревожился, вышел наверх, чтобы при­нять меры, а я с санитаром и свободными матросами {280} стали готовить тяжело раненых, чтобы опять вынести их наверх. Хотя «Сильный» был близко от берега, но нос его был на плаву, и в случае затопления мог совсем уйти в воду. Мы медленно, но тонули.

       Пока мы старались закутать больных в одеяла и раз­ное матросское тряпье, смотрю — вода в узком прохо­де между рундуками, на коих лежали тяжелые, уже до­ходит нам по щиколотку. Скоро она поднялась еще вы­ше. Мы стали выносить тяжелых. Задача оказалась трудной: тьма, свет — только свечи, трап крутой, выход узкий, больные кричали от боли, когда прикасались к их обожженной коже, а ожоги у них были повсюду. Можно было выносить только на руках, устроив кресло из встречных ладоней двух носильщиков. А как трудно бы­ло таким образом пройти сразу втроем в люк носового кубрика.

       Прошло около часу моего пребывания на миноносце. Тяжело раненые еще не все были вынесены наверх, а нос тонул всё больше, вода доходила уже нам по колено. Грозила вот-вот залить и рундуки, когда мы вынесли последних тяжелых.

       В этот момент с палубы сообщили, что подошел па­ровой катер с офицером от адмирала Лощинского, на­чальника морской обороны, державшего флаг контр-адмирала на канонерской лодке «Отважный», стоящей в проходе в гавань, ближе к стороне Золотой Горы, в двух-трех кабельтовых от нас. После сигнала «Сильного» о бедствии помощь от адмирала пришла только через час. Почему так опоздали, я не знаю, но думаю, что внимание властей было еще занято продолжающимися действиями на внешнем рейде. Всё же час для терпящего бедствие на море — срок опасный!

       Вскоре подошли большие портовые катера. Было уже не очень темно, когда повезли всех тяжело и легко раненых в порт, чтобы оттуда отправить их в Сводный госпиталь или Красный Крест, лучшие госпиталя в то время в Артуре, так как Морской госпиталь еще не был открыт.

       Командир кап. 2 р. Криницкий был очень занят. Он спасал эскадренный миноносец от затопления его, — о {281} ужас, — у самого Артурского берега. На палубе была беготня и суета. Раздавались командные крики. В это время стрельбы уже не было. Рассветало. Из порта на внешний рейд выходили мелкие суда, вероятно, траль­щики и буксиры. Некоторые из них направлялись в нашу сторону к «Сильному». Погода была хорошая, но было прохладно, море спокойное. Стало светло. Мы с моим учеником с Золотой Горы вскочили в нашу шампуньку и двинулись к берегу.

       После такой активной ночи я отправился в порт к Гнилому Углу, где обычно стояли бок о бок миноносцы, пришвартовались к стенке гавани, против портовых ма­стерских.

       Осмотрев заболевших на одном из миноносцев, я по­шел в кают-компанию, куда был приглашен рассказать о ночных переживаниях на «Сильном». В разгаре нашей беседы вахтенный доложил, что портовый буксир ведет японские баркасы с брандеров, пойманные в море и на­правляется к берегу около нас. Все тотчас же поспешили наверх. На портовой стенке, куда приближался буксир, уже собралась большая толпа народа: матросы и офи­церы с миноносцев, портовые рабочие и даже рабочие-китайцы.

       С интересом и шумным веселым оживлением все ждали трофеев японской вторичной неудачи и хотели воочию увидеть пленных. По мере приближения карава­на оживление слабело. Буксир тащил лишь несколько больших баркасов, двенадцативесельных, очень глубоко сидевших в воде, но ни души на них не было видно.

       Когда один из баркасов подтянули вплотную к на­бережной, длительное и грустное изумление изобрази­лось на лицах всех и протяжное «А-а-а-а-а! а-а!» огла­сило воздух. Огромные баркасы были полны воды, а в воде, как в рыбном садке, плавало с десяток мертвых мальчиков, лет 15-17 на вид, коротко, ежиком, подстри­женных с почти детскими личиками, одетых в чистень­кие, новенькие матросские костюмчики и без фуражек. Тела их полностью покрывала вода, на поверхности ко­торой плавало несколько промокших фуражек.

       — Господи, да это ж дети!

       — Какой ужас!

       — Вот тебе, — война! — раздавались грустные одинокие голоса в толпе. Одни крестились. Другие взды­хали, иные и прослезились.

       Гром победы умолк и сменился надгробным рыда­нием.

       Японцы сделали четыре попытки забить выход на­шему флоту и принудить его к безактивности при под­готавливаемых ими десантных операциях для захвата Квантунского полуострова. Каждый раз они увеличива­ли число брандеров, доведя их до двух десятков в по­следний раз, но не только не достигли цели, но чем дальше, тем легче отбивали их наши. Кажется после третьих брандеров и я в числе многочисленных офицеров на утро поехал на один из них, выбросившийся под Золо­той Горой. Погода была прекрасная, весенняя, солнечная. Опасались, что японцы заложили внутри брандеров ад­ские машины, и так как они еще не дали о себе знать, то могут взорваться с опозданием под нами.

       Опасение было чрезмерным. Эти взрывы им были нужны для утопления брандера в проходе. Они не заго­товляли же их против случайных любопытных?!

       Однако, еще все боялись, с опаской входили и осмат­ривались, ища электрических проводов. Для опасения на­лицо была странная приманка: на верхней палубе на стене машинного отделения крупными буквами по-русски мелом была сделана надпись, притом с грамматическими ошибками:

       «Русские моряки, запомните мое имя! Я капитан-лейтенант Токива Хирозе. Мне (вместо я) здесь уже- в третий раз...» (дальше я забыл).

       Офицеры, приезжавшие осматривать брандер, по­долгу останавливались пред этим посланием своего му­жественного противника, обсуждали его и даже снима­ли с него фотографии. Потом выяснилось, что для бед­ного Токива Хирозе это был последний раз... Он был убит в шлюпке, как мы потом узнали от японцев.

       Многие флотские офицеры хорошо знали Хирозе. Он был до войны морским агентом в Петербурге. Ухажи­вал, но безнадежно, за красавицей-дочкой начальника {283} Главного гидрографического управления, генерала Вилькицкого, сестрой мичмана Вилькицкого (впоследствии флигель-адъютанта), тоже очень красивого, моего соплавателя, первым пришедшего на «Таймыре» и «Вайгаче» из Великого океана в Атлантический через Север­ный Ледовитый.

       Русские моряки запомнили твое имя, герой-неприя­тель, и на восьмом десятке лет свято хранят твой завет, мелом написанный в предсмертный час. Он рассказывает своим внукам и правнукам о легендарных экипажах брандеров и о тебе, наш доблестный противник, герой японского флота, капитан-лейтенант Токива Хирозе!

       Когда эскадренный миноносец «Сильный» был уже в гавани, я прибыл как-то туда по службе.

       Командир кап. 2 р. Криницкий с радостной улыбкой, очень оживленный, пошел мне навстречу, жал мне руку, благодарил и повел в свою каюту. На столе у него был развернут статут ордена Св. Георгия и на бюваре бума­ги, которые он писал.

       — Я представляю вас к офицерскому Георгиевскому кресту 4-й степени, — сказал он мне, стал приводить текст статей и прочел свой рапорт, в котором (мне за­помнилось) особенно напирал на то, что я приехал на шампуньке, по собственной инициативе, оказался на ми­ноносце еще в разгаре пальбы и на час раньше, чем офи­цер, пришедший от адмирала на паровом военном кате­ре. Это был камешек в огород адмирала.

       Я поблагодарил, высказал сомнение, т. к. я не строе­вой офицер, чиновник, никаких боевых функций не ис­полнял и т. д. Когда я уходил Криницкий проводил меня до сходни.

       Хотя два моих товарища, однокурсники по Воен­но-медицинской академии, морские врачи с «Варяга» и «Корейца», Банщиков и Меркушев, к тому времени уже получили Георгиевские кресты, но это было в исключе­ние из статута, по особому высочайшему повелению.

       «Георгий, конечно, не дадут, подумал я, но «клюк­ву» могут дать» (это Анна 4-й степени — красный темляк).

       Криницкого я мало знал, так как он прибыл из {283} России на эскадру уже после начала войны. Его постоянная крайняя оживленность мало импонировала; я не верил в успех его размаха. Потом оказалось, что Криницкий уме­лый и храбрый офицер. К концу артурских событий он стал начальником всей флотилии миноносцев.

       После приема у Криницкого и его представления ме­ня к Георгию, через неделю или две, 31 марта, погиб «Петропавловск», а с ним адмирал Макаров и весь его штаб. Погиб и весь архив штаба, а с ним, вероятно, и представление меня к офицерскому Георгию.

       События круто повернулись к худшему. Флот спе­шился. Перешел на сушу, и я перестал видеть Криниц­кого.

       До наград ли тут было? Я не получил не только Ге­оргия, но и «клюквы». До конца осады я не получил ни одного ордена. Один же из моих товарищей однокурс­ников по академии, уже в Артуре, получил двух Стани­славов и двух Анн, 3-й и 2-й степени с мечами.

       По возвращении в Россию, как мои сверстники, младшие врачи, я получил Станислава и Владимира 4-й с мечами. Всё же, как-то в дружеской пирушке семи молодых морских врачей, после падения Артура, при японцах уже, сидевший против меня младший врач Гвардейского экипажа, и когда-то величественный ди­рижер на академических балах в Дворянском собрании, Владимир Владимирович Григорович, бывший навеселе,, встав с бокалом вина в руке, сказал:

       — Если кто-либо из нас, господа, заслужил Георгия в Артуре, так это ты, Яшка!

       Он обнял меня через стол и обращаясь к полупья­ной компании моих друзей: Арнгольду, Кистяковскомуу Ковалевскому, Ферману (седьмого не могу вспомнить), сказал: «Целуйте его!»

       Григорович умер до Первой великой войны, Арнгольд, Кистяковский и Ковалевский — расстреляны во­время революции. Ферман до Второй войны был профес­сором в Риге.

       Но история брандеров еще не окончена.

       В апреле Артур был отрезан с суши. Осада стала неминуемой. Во всех казармах пооткрывались военные {285} госпиталя. Сообщение с Тигровым Хвостом было воз­можно только по большому внутреннему рейду.

       Я обратил внимание флагманского доктора эскадры, что необходимо уже теперь организовать регулярную перевозку больных и раненых по рейду на три госпиталь­ных судна: «Монголия», «Казань» и «Ангара» и особенно на Тигровый Хвост в береговые военные госпиталя.

Доктор Бунге доложил адмиралу, и затем мне было поручено обдумать и организовать это дело.

       Баркасы, собранные в море с брандеров, полуза­топленные стояли по углам гавани, всеми забытые. Что­бы узнать, можно ли их починить и использовать, я об­ратился к очень благоволившему ко мне шлюпочному мастеру, эстонцу или латышу, человеку простому, но очень болевшему неудачами флота и патриоту. Он делал носилки по моему заказу, и так хорошо — из весельной ясени, — что они пружинили, не ломались, как военные интендантские из простого дерева, и просто разбира­лись. За усердие я представил мастера к медали. После этого мы подружились.

       Баркасы были обследованы и в десятке из них были законопачены дырки от пулеметных пуль, барка­сы починены, покрыты съемными палубами, окрашены в белый цвет с зеленой полосой вдоль борта и крас­ными крестами по бокам. Точно по международной конвенции о военно-госпитальных судах. Флотилия боль­шой подъемной силы была готова, но не было буксиров.

       Адмирал Витгефт разрешил взять для этой цели два старых паровых катера с разоруженных по старости: моей родной «Забияки», на которой я начал свою мор­скую службу в 1902 году, и с полупарусного «Разбой­ника», пришедшего в Артур со строевыми квартирмей­стерами из кругосветного плавания почти накануне вой­ны.

Оба катера были таким образом много старше меня по возрасту, но для навигации по бухте они годились.

       Катера также были окрашены в белый цвет с зеле­ной полосой и на трубах отмечены красными крестами с обеих сторон.

       Японские и русские единицы медицинского флота оделись в общую нейтральную форму для службы {286} невинным жертвам ужасной, непростительной Русско-япон­ской войны.

       Назначены были экипажи, и японо-русская эскадра была готова.    Назвали ее Санитарным караваном, а меня назначили его начальником.

       Не будь брандеров, не было бы и этого морского единения обоих враждующих флотов.

       Как раз в эти дни, 13 мая, японская армия генера­ла барона Ноги повела атаку на Киньчжоу, самую передо­вую позицию Квантунского укрепленного района. Сразу же с утра положение стало опасным. Военные власти просили помощи флота: поддержать с моря фланги уз­кой позиции. Адмирал Витгефт сигналом приказал двум канонерским лодкам выйти в море для этой цели. Опера­ция была крайне опасной. Дойти до Киньчжоу они могли успеть, так как на большой видимости очень близко не было неприятельского флота. Успели бы, вероятно, ока­зать и временную помощь армии. Но на возвращение обратно, в виду господства на море японского флота, надежды почти не было столь слабым силам в одиночку.

       Оба командира, старые капитаны 2 ранга, ссылаясь на непорядки в машинах, медлили и не выходили, не­смотря на повторные приказы. Тогда третий, капитан 2 ранга Шельтинг, командир канонерской лодки «Бобр», самой слабой по ходу и вооружению, предложил адми­ралу послать его. Тотчас же выйдя в море, «Бобр» ока­зал свою поддержку армии и благополучно возвратился.

       Обратно его сопровождало несколько японских ми­ноносцев, которые легко могли его атаковать и утопить. Однако, как потом объяснили сами японцы, они этого не сделали, главным образом потому, что были восхище­ны храбростью кап. 2 р. Шельтинга.

       Адмирал Витгефт в негодовании на командиров двух первых лодок, так и не вышедших из гавани, сместил их с должностей. Все тогда думали, что оба они будут от­даны под суд. Но мягкий адмирал сделал в отношении их другой гневный жест.

       Через день после моего назначения начальником Са­нитарного каравана, приходит ко мне в Гнилой угол флагманский доктор А. А. Бунге. Его, как очень часто {287} бывало, сопровождали два морских агента-германца, состоявших при нашем флоте от имени германского им­ператора. Оба немца, брюнет и блондин, прекрасно го­ворили по-русски.

       — Адмирал поручает вам приспособить к вашему делу капитанов 2-го ранга Х-1 и Х-2, бывших команди­ров канонерских лодок, — говорит он мне тихо, как бы желая, чтобы немцы не обратили на это внимания.

       Не понимая в чем дело, я решил, что вместо меня перевозка раненых по рейду поручается им.

       — Александр Александрович, — отвечаю я Бунге — да там же нечего делать двум командирам судов!

       Он замял разговор, а потом, без немцев, объяснил мне, что адмирал хотел для ущемления самолюбия, как провинившихся, назначить их под мое начало для пе­ревозки раненых и больных на шлюпках по внутреннему рейду. Конечно, это назначение не состоялось.

Добряк Витгефт его отменил.

       Один из этих капитанов погиб смертью храбрых во главе десантного батальона матросов в августовские штурмы. А другой — всё время осады пролечился в гос­питалях. Когда же крепость пала, и японские военные власти оставили офицерам холодное оружие, он, на сбор­ном пункте пленных, опоясываясь морским палашом, об­ратился к другим, тут же стоящим офицерам и сказал:

       «Ну, мы еще послужим!».

       После первых крупных неудач нашего флота авто­ритет высших начальников, адмиралов и командиров, естественно, пошатнулся во мнении команды и младших офицеров.

       Матросы ничем, кроме стараний и мужества, не мог­ли помочь делу. В ином положении были молодые офи­церы, особенно специалисты, только что окончившие артиллерийские, минные и штурманские классы, а также механики-инженеры и молодые врачи. Они были заедены рутиной времен парусного флота. Они были ближе к ве­ку, знали многое такое, что трудно доходило до со­знания стареющего высшего начальства.

Не выходя из рамок дисциплины и порядка, моло­дежь стала проявлять свою инициативу. Усомнившееся {288} в себе начальство тому не препятствовало. Это очень помогло, но, к сожалению, не в морских делах, которые были испорчены сразу и почти непоправимо.

       В делах же крепостной обороны инициатива моло­дых имела большое значение для их успешности и про­должительности. Укажу лишь кое-кого из стаи славных:

       1. Прогремевшего на всю Россию лейтенанта Подгурского с его бомбочками.

       2. Зборовского, капитана, военного инженера, пред­ложившего, в виду отсутствия сухого дока, починить «Цесаревича», «Ретвизана» и другие поврежденные ми­нами суда при помощи присасывающихся кессонов.

       3. Власьева, мичмана, придумавшего миномет.

       4. Офицера — имени не помню — обложившего крепость электрической проволокой, очень пугавшей японских солдат (Лейтенант Н. В. Кротков, мой соплаватель на «Пересвете» 1903 г., впоследствии адмирал.).

       5. Берга, инженер-механика, соорудившего змей для подъема наблюдателя. И так далее. Десятки и сотни таких молодых новаторов знал Артур. А сколько было стратегических и тактических молодых инициаторов! В Артуре строился воздушный шар (лейт. Лавров), строи­лась подводная лодка (техник путей сообщения) и про­чее, и прочее.

       Не дремали и молодые морские врачи: на старом транспорте «Ермак» была устроена фабрика готовых по­вязок, где собирались молодые доктора, обменивались идеями, стараясь помочь общем уделу.

       После одного из таких собраний я предложил всей молодежи полюбоваться моим медицинским флотом.

       Все мы были лекарями, без чина пока, но лишь с пра­вом на чин титулярного советника (одна черная полоска, без звездочек, на узком серебряном погоне). Только один из нас, уже на пятом годе службы, был в чине коллеж­ского ассессора (две полоски с двумя звездочками). Он, как штаб офицер, имел право подходить на шлюпке к правому трапу корабля. Это был Эдуард Егорович Арнгольд, «голландский рыцарь», как звали его друзья, и {289} «доктор Ап», как называли его на флоте. Он всеми был любим и все знали, что когда он поднесет рюмочку ко рту, всегда произносил междометие: — ап!

Отсюда и кличка. Эту привычку, вероятно, западного происхожде­ния, Ап заимствовал от своего пращура, голландца-плотника, привезенного в Россию Петром Великим.

       Когда весь медицинский конгресс любовался чи­стеньким новым японо-русским флотом и я представлял его старшему д-ру Арнгольду, он обращается к кол­легам:

       — Господа, а где же поднимет свой флаг наш шлю­почный адмирал? Твое превосходительство, а что ты скажешь?

       — На «Забияке» или «Разбойнике», — ответил я. — Чем не крейсера?

       На самом же деле мой флаг пришлось поднять над моим береговым штабом, против ресторана «Саратов», на берегу, где была вырыта небольшая яма для укрытия от бомбардировок для чинов моего штаба.

       Эту яму и небольшую, в две доски пристань с при­чалом, мы назвали «Порт Саратов». Другой порт по ту сторону бухты был назван «Под Тигровым Хвостом».

       Кроме того, была еще третья плавучая база вблизи Морского госпиталя у Нового города. Третий порт полу­чил название «Пьянчуга». Старая большая баржа стоя­ла на мели на плоском берегу перед Морским госпиталем. Во время прилива она всплывала и качалась, как пьяная, а во время отлива она вновь становилась на дно и... трезвела. Но не на долго! И так по два раза в сутки... неисправимая пьяница.

       Моим флаг-капитаном был строевой квартирмей­стер из запасных, сибиряк с черной бородой а-ля Пуга­чев, лет сорока с хвостиком. Командирами портов — два более молодых квартирмейстера, молодцы хоть куда. А флагманским доктором — 20-летний тщедушный маль­чишка фельдшер Чаев. Матросов было дюжины две. Си­ла могучая!

       Флот этот с началом тесной осады так напрактико­вался, что был ценим, и все пригляделись к большому красиво реющему флагу красного креста, под которым {290} была вывеска из материи «Перевозка раненых и больных по рейду».

       Когда начались кровавые события в августе, я ред­ко бывал под своим адмиральским флагом, работая на сухопутном фронте с 1-м Морским санитарным отрядом, которым командовал до конца осады. Флотилией же под моим флагом, точно по Морскому уставу, управлял мой строевой квартирмейстер.

Морской врач

Я. И. Кефели

 

{291}

 

ВОСПОМИНАНИЯ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ИНЖЕНЕР-МЕХАНИКА В. Ф. БЕРГ

 

       Прибыл я в Порт-Артур в январе 1902 года. Тогда еще только начинали создаваться вооруженные силы, нужные для закрепления нашего положения. Для стоян­ки флота была гавань, построенная еще китайцами, в которой могла помещаться незначительная часть флота; был лишь один док, недостаточный для судов водоиз­мещения наших новейших в то время броненосцев типа «Петропавловск».

       Постройка нового дока, достаточного для этих броненосцев, только началась. Внутренний рейд, на котором впоследствии должен был помещаться наш весь Дальне­восточный флот, только в самом начале своем у входа с моря к бухте был пригоден для стоянки одного, много двух крупных судов, вся остальная площадь его была еще настолько мелка, что в отлив китайцы пешком пе­реходили от Тигрового Хвоста в Новый город. Громад­ный караван землечерпалок и «грязнух» (барж для вы­воза в море вычерпанного грунта) работал день и ночь под руководством Корпуса флотских штурманов полков­ника Престина. На складах порта были очень ограни­ченные запасы угля, смазочных и других материалов, а также артиллерийских снарядов и зарядов.

       Из боевых судов в то время в Артуре стояли броне­носцы «Петропавловск», «Полтава», «Севастополь», устаревший крейсер «Нахимов», устаревший минный крейсер «Всадник», 4 эскадренных миноносца типа «Бди­тельный», один английского типа «Боевой» и один не­мецкого же типа, взятый у китайцев, — «Лейтенант Бу­раков». Последний был взят в совершенно негодном со­стоянии и стоял в капитальном ремонте.

{292} На все нужды флота и его базы Порт-Артура отпу­скались очень ограниченные средства, тогда как на со­седний с ним коммерческий порт Дальний, детище мини­стра финансов Витте, как из рога изобилия сыпались деньги, как на постройку самого порта, так и на по­стройку города при нем. Витте всё время урезывал кре­диты на флот и на его базу Порт-Артур.

       По предписанию из Петербурга, суда, в целях эко­номии, большую часть года стояли в вооруженном ре­зерве, плавали только 3-4 месяца в году, и то лишь уме­ренной скоростью, чтобы меньше расходовать угля и прочих материалов.

       По прибытии в Артур я был назначен сперва на броненосец «Севастополь» младшим судовым механиком, через три месяца старшим судовым механиком на эскад­ренный миноносец «Бдительный». На всех четырех ми­ноносцах этого типа, которые лишь недавно лихо совер­шили поход из Кронштадта в Порт-Артур, к тому вре­мени стали уже совершенно негодными водогрейные трубки котлов, вследствие того, что толщина стенок первых двух рядов их была 2 мм.; всех же остальных лишь 1,5 мм., и была недостаточная циркуляция воды, а вода в Артуре была очень плохая для наполнения кот­лов.

Только в конце 1903 года установили на набережной миноносцев опреснители для наполнения котлов минонос­цев; до этого котлы наполнялись водой из так называе­мого «пресного озера» — бывшего залива, который был превращен в озеро тем, что залив перегородили широкой насыпью. Вода в нем опреснялась десятилетия дождя­ми, но всё же была еще с сильной примесью морской воды.

       В результате трубки давали свищи, и даже на ма­лых походах приходилось выводить то один, то другой котел из действия, залезать в только что продутый ко­тел, заглушать трубки, дававшие свищи, чтобы скорее готовить котел на случай, что даст свищи другой котел. Тонкостенность трубок и плохая циркуляция воды в котлах — это ошибки немецких конструкторов. Судовым инженер-механикам и кочегарной команде приходилось зорко следить и потеть, чтобы по мере возможности {293} бороться с этим недочетом. Бороться с недочетами заводской работы приходилось судовым инженер-механи­кам и на броненосцах. Так, например, на «Севастополе» на пробном ходу максимальной скоростью так нагревал­ся головной подшипник лев. Ц. В. Д., что ни усиленная смазка, ни поливание полной струей воды, не могли снизить температуру до допустимого нагревания.

Ког­да разобрали бронзовый подшипник, он оказался весь за­дран, а шейка шатуна его сильно наплавлена медью. Подшипник стучал и при меньших ходах, что указывало на то, что причиной нагревания не должна была быть малая слабина, в чем убеждали и измеренные раньше зазоры. Оставалось предполагать перекос параллели. Ни слова не доложив по начальству, старший судовой ме­ханик на свой риск приступил к проверке, разобрал крышку цилиндра, вынул поршень, шток, разобрал ша­тун, снял щеки параллели, протянул проволоку по оси цилиндра к оси вала. Предположение старшего механи­ка оказалось правильным: измерения рейсмасом показа­ли, что площадь параллели была под углом к оси вала.            

Пришлось отдать и самую параллель, и под одну сторо­ну ее пригнать прокладку, чтобы привести площадь па­раллели в положение параллельное оси вала. Не поспели еще установить параллель правильно, как по флоту был сигнал «Пол. I», т. е. броненосцам быть готовым к вы­ходу в море через 24 часа. Срок более чем скромный для того, чтобы закончить надлежащим образом сборку, при­ведя всё в порядок. Работали непрерывно сутки, и ко­рабль был готов к сроку. Это лишь отдельные примеры из ряда других случаев, обнаруживших, насколько судо­вые инженер-механики были подготовлены своей шко­лой не только к управлению исправными механизмами, но и к тому, чтобы управляться своими средствами с недочетами, допущенными опытными судостроительны­ми заводами, и обучать тому же команду, сплошь да ря­дом набранную из землеробов и других, раньше не имев­ших никакого дела с механизмами и котлами.

       На том же «Севастополе», по почину старшего су­дового механика и тоже без доклада по начальству, по­мещение вспомогательных котлов было превращено в {294} литейную и кузницу. Для этого сняли дымовые ящики и дымоходы обоих цилиндрических вспомогательных кот­лов, расположенных над главными котлами, чтобы вы­играть место для кузницы и литейной и в оставшуюся часть дымоходов отвести газы горнов и плавильных печей. Старший механик руководился тем, что на прак­тике вспомогательными котлами всё равно никогда не пользовались, а кузница и литейная вышли такие, что в них производились работы, которые в значительной мере обеспечивали независимость корабля от перегруженных работой портовых мастерских. Когда всё было готово, донесли в Петербург.

 

Ясно, что из Технического Комите­та немедленно последовала нахлобучка за самовольное упразднение никчемных вспомогательных котлов, — это однако мало тронуло старшего механика, который ру­ководился пользой дела, а там — суди его Бог и военная коллегия.

       Было начало кампании. Начали плавать и наши «бдительные», но с трубками стало еще хуже. Нас по­слали, между прочим, к берегам Кореи — в Чемульпо и миль на сто южнее. Вскоре, однако, котельные трубки стали уже совсем сдавать.

       В Порт-Артур тем временем подошли давно уже заказанные трубки для замены старых. К осени нас по­ставили в ремонт.

       За эти полтора года в Артур подходили всё новые и новые суда. Прибыли крейсера «Диана» и «Паллада», прибыло 5 эскадренных миноносцев типа «Властный», французской постройки.

       Число миноносцев постепенно увеличивалось и та­ковыми, которые собирались на верфи Невского завода на Тигровом Хвосту из частей, заготовленных на том же заводе в Петербурге. Всего их вышло с верфи 12, по­следние уже во время войны.

       Подошли броненосцы «Пересвет» и «Победа», мин­ные заградители «Амур» и «Енисей», крейсера «Аскольд», «Новик», «Варяг», «Боярин» и «Богатырь» (по­следний направили во Владивосток), броненосец {295} «Ретвизан» и уже глубокой осенью 1903 года броненосец «Це­саревич» и «Баян».

       Миноносцы, как и остальные суда, продолжали сто­ять в резерве. Настроение в Артуре, хоть и было време­нами тревожное, но всегда скоро успокаивалось; по мере прихода всё новых судов, всё меньше верили в возмож­ность, что Япония рискнет ввязаться в войну. Перестал и я верить, что разразится война, и в декабре попросил­ся в отпуск в Москву, чтобы провести Рождество дома. В Москве, куда ни придешь, везде был первый вопрос, будет ли война? После того, как Государь на Высочай­шем новогоднем приеме объявил, что войны с Японией не будет, все успокоились. В Москве жизнь била клю­чом — театры, концерты, балы, балы и балы. Из Москвы меня потянуло в Петербург, ознакомиться с состоянием достраивавшихся кораблей, предназначенных к отправ­ке в ближайшем времени на Восток.

       Потянуло меня и в мою «алма матер» в Кронштадт. За 7 лет нашел там большие перемены, на всём был отпе­чаток деятельности администрации, которая по всем ча­стям усовершенствовала училище.

       27 января я ехал в Москве на один из вечеров, на улицах было обычное спокойное движение. И вдруг кар­тина переменилась: со всех сторон бежали продавцы га­зет, крича:

       — Япония прервала дипломатические отношения с нами!

       Не доходя до дома, куда был приглашен, заехал в открытое еще бюро по продаже железнодорожных би­летов и взял билет на следующий же сибирский экспресс, который отходил через сутки, и послал телеграмму ко­мандиру: «Никоим образом не держите котлы под па­рами». Эту телеграмму дал потому, что когда в Артуре бывало тревожное положение и миноносцам объявляли «пол. I», штаб требовал, чтобы миноносцы стояли под полным давлением во всех котлах. Требование это было совершенно абсурдно, т. к. было совершенно достаточно иметь пониженное давление в одном котле, чтобы сей­час же начать разворачиваться и поспеть развести пары в остальных котлах, чтобы выскочить полным ходом из {296} гавани в море. Держать же котлы под полным давлени­ем, без расхода пара, было очень вредно.

       В Комендантском управлении были очень удивлены, что я еду назад, не использовав своего отпуска до кон­ца, и в возможность войны не верили, — раз Государь сказал, что войны не будет.

       Каких бы то ни было приготовлений по войскам в Москве не было видно, даже и на следующий день, когда шел мой экспресс. Известие о взрыве наших кораблей японцами мы получили лишь на следующее утро после отъезда из Москвы. В вагоне-ресторане только и было разговоров и расспросов по этому поводу.

       В Уфе подсел мой друг и соплаватель по «Севасто­полю», мичман Малеев, геройски затем погибший на ми­ноносце. Всегда бодрый, здоровенный, отличный това­рищ и чуждый какого бы то ни было пессимизма. С его появлением в столовой сразу повеяло бодрой уверенно­стью. Мы выпили с ним за успех в Артуре и всей кам­пании и поддерживали весь путь повышенное настрое­ние. На третий день пути мы начали обгонять воинские поезда с пехотой, артиллерией и кавалерией. По мере дальнейшего продвижения эшелоны эти всё учащались.

       Экспресс, раньше проходивший до Артура, теперь, шел только до Иркутска. В Иркутске нам пришлось пе­ресесть в воинский поезд. Вместо обычных 10 дней экс­прессом, мы были в пути больше двух недель.

       В Артуре нашли мрачное настроение. Помимо взор­ванных японцами внезапным нападением броненосцев «Цесаревич» и «Ретвизан» и крейсера «Паллада», кото­рые стояли перед входом в порт, приткнувшись к берегу, мы за это время потеряли еще минный заградитель «Ени­сей» и крейсер «Боярин», взорвавшиеся на своих же ми­нах у Дальнего. В Чемульпо погибли крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Настроение было настоль­ко подавленное, что говорили чуть не шепотом. О каких либо планах активных действий не было и речи.

       Взорванные суда держались, однако, на плаву. Бы­ли заведены кессоны, быстро сооруженные в порту и под­веденные под пробоины. Каждую ночь японцы пытались новыми атаками завершить свое дело и потопить {297} взорванные суда, но тщетно. Этому противодействовала ар­тиллерия, как взорванных судов, так и береговых бата­рей, особенно Золотой Горы.

       Свой миноносец я, к сожалению, застал с совершен­но загубленными вновь котлами. Вопреки отправленной мною телеграмме, командир, повинуясь распоряжениям штаба, держал все котлы под полным давлением. Ре­зультаты сказались немедленно, трубки рядов с наимень­шей циркуляцией давали свищ за свищом. Чтобы предуп­редить дальнейшее разрушение трубок, немедленно оста­вил пары только в одном котле, и в нем лишь с малым давлением. Остальные котлы держали заряженными. Ни­какой задержки с выходом ни разу не произошло. Но роль наша осталась печальной: нами пользовались лишь для охраны рейда и входа и для траления.

       Вскоре после моего возвращения в Артур прибыл и адмирал Макаров. С его приездом сразу изменилось на­строение. Адмирал всюду являлся, чтобы поднять дух личного состава, нажал все пружины, чтобы взорванные суда как можно скорее были отремонтированы и вошли в строй. Для ускорения ремонта этих судов он привез с собой целую артель мастеровых Балтийского завода со специальными пневматическими инструментами под ру­ководством энергичного корабельного инженера Кутейникова. Результаты сказались быстро.

Соединенными усилиями корабельного инженера Кутейникова и порто­вых инженеров — кор. инж. Свирского и инж. мех. Ши­лова в краткий срок все три корабля были сняты с мели и введены в порт, чем избавили их от опасности дальней­ших атак на внешнем рейде и от сильной волны, време­нами грозившей бить корабли о берег и причинить еще большие повреждения. Ремонт в порту шел быстрым тем­пом.

Корабли, неподвижно стоявшие в порту до прибы­тия адмирала Макарова, начали выходить навстречу не­приятелю, как только он появлялся на горизонте. Пом­ню, как однажды все главные силы японцев подходили к Артуру. Адмирал Макаров приказал немедленно выхо­дить судам навстречу. Выскочили миноносцы, крейсера с «Баяном» во главе; броненосцы не так-то свободно вы­ходили со своих мест на внутреннем рейде через {298} узкий выход из порта между Золотой Горой и Тигровым Хвостом. Этот пролив к тому времени не был еще доста­точно углублен, чтобы броненосцы с полным запасом уг­ля могли проходить через него при отливе. Приходилось ждать почти полного прилива. Поэтому в данном случае могли проскочить немедленно только два броненосца с меньшим запасом угля, остальным пришлось ждать дальнейшего прилива. Адмирал Макаров вышел на одном из них, не дожидаясь остальных. Курс на неприятеля. Ко­манда застыла было при виде такого неравенства сил. Боцман «Бдительного» обратился ко мне:

       — Ваше благородие, как же это мы с ими будем драться, коль в их вся сила, а у нас только два броне­носца?

       — Да у нас же адмирал Макаров! — ответил я. Сразу и боцман и все стоявшие кругом матросы вос­прянули духом, и все бодро и уверенно готовились померяться силами с сильнейшим врагом.

       Вера в адмирала Макарова сразу же подняла дух всего личного состава от мала до велика. Не поколеба­ла его и потеря двух миноносцев в геройских боях.

       Но вот настал день роковой гибели адмирала. Об­стоятельства гибели «Петропавловска» достаточно из­вестны всем. Остановлюсь только на обстоятельствах, свидетелем которых был лично.

       Два дивизиона миноносцев, в том числе и наш ди­визион типа «Бдительный», шли впереди возвращавшей­ся с моря эскадры под флагом адмирала Макарова на головном корабле и протраливали фарватер для входа в порт. Когда мы были уже совершенно близко от входа, адмирал поднял сигнал:

       — Миноносцам идти в гавань, пополнить запасы угля.

       Не поспели мы ошвартоваться у угольного склада, как нам в порту был передан сигнал:

       — Немедленно вернуться.

       Выскочив сейчас же обратно на рейд, мы «Петро­павловска» больше уже не увидели... Потеря адмира­ла была страшнейшим ударом личного состава, большую часть которого снова охватило уныние, и флот опять {299} впал в бездействие, ограничиваясь лишь самыми незна­чительными выходами близ порта.

       Задача миноносцев сводилась к очистке рейда от мин, так как миноносцы в темные ночи всё больше за­брасывали рейд минами заграждения и плававшими ящи­ками с импровизированными минами; специальных же тральщиков в Артуре не было. Не помню точно, сколько при этом погибло миноносцев, вероятно, до восьми из общего числа 23, из которых, кроме того, три погибли в бою, и один выкинулся на берег под Ляотешанем.

       Кроме нудной работы по тралению, миноносцы несли и еще более нудное занятие, — дежурства по охране вхо­да в Артур, с тех пор как японцы пытались загородить узкий вход в порт затоплением пароходов в самом про­ходе. Один из пароходов чуть не забил пробку, сев на мель у самого прохода.

       Задача двух дежурных миноносцев состояла в том, чтобы при появлении пароходов с подобными вожделе­ниями, выскакивать и топить их. Всё это было скучно, мертво.

       Одна же работа меня увлекала. Когда после сра­жений на р. Ялу японцы вошли в Маньчжурию, и армия Ноги, отрезав Артур с севера, стала наступать в направ­лении на Артур, в последнем всполошились. Раньше и мысли не было у власть имевших, что Артуру когда-ли­бо могла угрожать опасность осады с суши. Поэтому все укрепления вокруг Артура для защиты с севера бы­ли очень примитивны, не говоря уже о том, что более удаленные от Артура позиции были совершенно не укреп­лены. Были даже сняты орудия с таких позиций, как Киньчжоуская, на которой у китайцев, помимо более мел­кой артиллерии, были 10-дюймовые дальнобойные ору­дия. Всё это по распоряжению свыше было снято.

       При изменившихся обстоятельствах взялись за ум. При энергичном воздействии флота начали в первую го­лову усиливать вооружение ближайших к Артуру пози­ций. Так как у сухопутных было очень мало орудий в арсеналах (бывших китайских), можно было произве­сти усиление только орудиями 6-дюймовыми и 75 мм., которые флот, скрепя сердце, согласился отдать на {300} сухопутные позиции. Душой работ по установке этих ору­дий был лейтенант на окладе Клюпфель. По его инициа­тиве в порту заготовлялись фундаменты для них. Лейт. Клюпфель предложил мне быть его помощником по над­зору и сбору фундаментов и по установке морских ору­дий по всем укреплениям фронта. Эта работа была мне по сердцу, и почти все морские орудия на фронте Артура были установлены мною. Мною же были подняты и 10-дюймовые, бывшие китайские орудия на Ляотешане. Пришлось выпросить у сухопутного начальства целых две роты солдат в дополнение к небольшому отряду матросов под руководством боцмана.

       Однажды вечером в офицерском собрании командир 5 полка объявил:

       — Завтра с утра будет бой. Отступления не будет!

       На следующее утро бой разгорелся, когда солнце еще не взошло. Японцы сразу открыли ураганный огонь по всей позиции. Был полный штиль. Я обходил пози­ции. С раннего утра буквально ни одна проволока не уцелела. Пробовал сосчитать по часам, сколько снарядов рвалось в минуту поблизости. Привык считать обороты машины на миноносце до 300 в минуту, — тут же не справился со счетом, столько было разрывов. Отправил­ся и к установленным нами двум морским 6-дюймовым орудиям. Там с утра уже была перебита вся прислуга. На бруствер был выброшен труп великана артиллериста. До сих пор еще у меня в памяти клочья его красной ру­бахи, которые развевались при пролете над ним снаря­дов. Когда поднялся к орудию, нашел его целым и очень соблазняло зарядить и ахнуть по наступавшим уже близ­ко густым рядам неприятеля; но одному невозможно было дотащить тяжелые заряды и снаряды. Чтобы не дать неприятелю в руки орудия, совершенно годные к действию, ограничился тем, что снял прицелы и отнес их командиру полка.

       Неравный бой кончился.

С нашей стороны был все­го лишь один полк и рота другого; артиллерии было всего лишь одна полевая батарея; была еще одна спе­шенная конная охотничья команда и, наконец, прибыв­шие со мною около двух десятков матросов. Японцев {301} же было две дивизии, при них много крупной и мелкой артиллерии. Японцы с утра наступали густыми колон­нами, всё время поддерживаемые ураганным огнем сво­ей артиллерии. Их наступление было приостановлено лишь временно около полудня, когда канонерская лодка «Бобр» по личной инициативе ее кап. 2 р. Шельтинга, использовав насколько возможно прилив, с залива Даль­него энергично обстреляла наступавших японцев во фланг по всей ширине перешейка. Дрогнувшие от по­несенных этим обстрелом потерь, японцы стали отсту­пать, но как только канонерская лодка с наступившим отливом принуждена была отступить, чтобы не сесть на мель, наступление японцев возобновилось, и к вечеру нам было приказано отступить.

Погрузив свое хозяй­ство, с закатом солнца тронулись все в путь на Артур. Шли сами запряженные в свои тележки, местами по вспаханным полям, пока, приблизительно на полпути до Артура, не добрались до поезда, который принял нас.

       Я со своей командой попал на платформу, на кото­рой были сложены убитые. Это была жуткая картина, но выбора не было. Дальше плестись со своими тележ­ками по ухабистым путям не было сил. Сон так одоле­вал, что мы разлеглись среди убитых, и я редко спал так крепко, как тогда, положив голову, вместо подушки, на одного из более целых покойников.

       В конце октября «Бдительный» взорвался на рейде на мине. Я как раз стоял в кочегарке и еле почувство­вал взрыв, который случился под помещением команды в корме. Миноносец всё же остался на плаву и был вве­ден в гавань.

       2 ноября 1904 г. я был назначен на миноносец «Ра­сторопный». Лейтенанту Павлу Плену было поручено отвезти на этом миноносце в Чифу донесение Государю императору о положении Артура. Как только пришли в Чифу, перед входом в него стали патрулировать 4 япон­ских миноносца, а за ними крейсера. Пробиться через них было невозможно. Памятуя случай, когда миноносец «Решительный», вопреки всем положениям о междуна­родном праве, на том же нейтральном рейде Чифу был забран японцами, мы решили затопить «Расторопный», {302} чтобы не попал в руки врага. Сняв команду и взорвав машину, затопили миноносец; из воды торчала лишь фок-мачта с реей, будто крест над могилой миноносца. По соглашению командира, консула и китайских властей, мы все были отправлены на канонерскую лодку «Маньч­жур», интернированную в Шанхае, на которую и были зачислены. Чтобы не сидеть сложа руки, предложил свои услуги военному агенту полк. Десино, работавшему с на­шим бывшим посланником в Корее Павловым. После па­дения Артура работал по просьбе Павлова по отправке многих тысяч артурцев, возвращавшихся через Шанхай в Россию.

Генерал-Лейтенант

Инженер-Механик

В. Ф. Берг

 

{303}

 

ПОДПОЛКОВНИК МЕЛЛЕР

 

       Деятельность Меллера в Артуре? Ответить систе­матически теперь уже не могу. Постараюсь дать общую картину и только кое-какие детали.

Прежде всего удивляешься определенности и бы­строте выбора средств и материалов, которую он про­явил, привезя с завода в Артур, в нескольких вагонах, прицепленных к экспрессу, то, что он считал необходи­мым на первое время для работы. Он не знал ни средств порта, ни его нужд; не имел практики военного времени. Однако, всё привезенное, помимо исключительно искус­ных рабочих с большой инициативой, оказалось именно тем, в чем порт нуждался в совершенно непредвиденных его технической организацией обстоятельствах. Ему по­могло, быть может, и то, что он был бывший моряк, но кто из строевых моряков знал, как он, структуру — не на бумаге только — корабля? Я думаю, что во всем фло­те, кроме Макарова, Яковлева и Шенсновича — никто !

 (Шенснович был минер. Однако, он изучил в Ревеле с моим отцом тактику артиллерийского боя, а во время постройки «Ретвизана» в Филадельфии, с американскими инженерами, корабель­ную архитектуру.),   

Отличный корабельный инженер Вешкурцев был очень ограничен в возможности выполнения своей задачи вследствие недостатка технических средств, немного оторванный к тому же от новейших, по тому времени, методов. Он нашел превосходного сотрудника и совет­ника в лице Меллера. Применение термосварки, напри­мер, оказало огромные услуги, особливо в виртуозном выполнении Меллера: сварка кронштейнов гребного вала и исправление башни на «Севастополе», наварка раз­ных приспособлений на станках пушек, сварка всевоз­можных трещин в стали или железе и проч. Для установ­ки орудий на берегу Вешкурцев, конечно, мог рассчи­тать платформы и пр., но у него не было практики и {304} чутья Меллера, который делал это применительно к ча­стным условиям, как бы играючи. Я говорил уже об ис­правлении 12-дюймового орудия «Петропавловска», ба­тарей Электрического Утеса.

       Недра китайского склада, унаследованного нами при занятии Артура и содержавшего всевозможные предме­ты и материалы, оставались тайной для порта в течение 6 лет. Никакого инвентаря не было и склад охранялся печатями. Он стал добычей Меллера, открывшего в нем дальнобойные пушки разных калибров и снаряды к ним, всевозможные лафеты, примитивную подводную лодку, автомобиль, динамо постоянного и переменного токов, громадное количество стальных тросов и электрических кабелей, чугунные болванки, какие-то зубчатки, валы, болты всевозможных величин, стальные листы, фабрич­ные станки и массу всякого неожиданного добра. Всё это послужило ему, в разных комбинациях, для множе­ства крупных и мелких, но необходимых в крепости или на судах работ.

       Автомобиль оказался для него приятной забавой. Как теперь вижу его, спускающегося по какому-то скату недалеко от малого сухого дока, делающего эволюции между наваленным на земле портовым добром и проно­сящегося по ботопорту с ловкими ухватками современ­ных американских солдат. Автомобиль остался потом без применения, за неимением людей, способных им управ­лять или его поддерживать. Лодку спустили на воду, но потом стало не до нее, хотя механизм и был приведен в порядок, но испытания и тренировка людей были уже невозможны.

       Динамо переменного тока, совместно с другой ма­шиной, реквизированной мною в городе, послужила для установки станции, выполненной лейтенантом Кротковым для снабжения током высокого напряжения прово­лочной сети впереди фортов. Вначале она оказала услу­ги при первых атаках японцев, но ее оказалось невоз­можным поддерживать по условиям каменистой почвы. А затем японцы слишком приблизились сапой.

       Приспособление прицелов орудий к условиям дей­ствия на береговом фронте, снабжение изготовленными {305} им прицелами части китайских пушек и т. п. было ис­ключительной заслугой Меллера. Не говорю уже о цен­ных советах, даваемых им командирам сухопутных бата­рей и всевозможным техникам, обращавшимся к нему.

       Вспоминаю, хотя и некстати, забавный эпизод. По­сле японской бомбардировки, приветствовавшей Макаро­ва, один 12-дюймовый неразорвавшийся снаряд остался лежать на Тигровом полуострове, недалеко от бассейна. Меллер поехал, чтобы исследовать его. Картина: комен­доры с какого-то судна отвинтили запал, устроили сна­ряд на камнях и развели под ним огонь. Меллер устре­мился к ним, разбросал дрова и обозвал их самоубийца­ми. Из их объяснений выяснилось, что они слышали, будто для извлечения шимозы нужно погрузить снаряд в бак с водой и кипятить: шимоза выползет из снаряда. Так как бака у них не было, то они решили разогреть сна­ряд, при этом поливая его водой. Меллер говорил, что у него холодный пот выступил при виде этого.

       После первого боя в стволе правого 12-дюймового но­сового орудия «Петропавловска» образовалась продоль­ная сквозная трещина, идущая от дужки на 8 приблизи­тельно футов и происшедшая, как предполагали, от по­павшей в дуло непосредственно перед выстрелом мор­ской воды. При последующих выстрелах трещина должна была продолжиться до следующей обертки и повлечь или окончательную невозможность пользоваться им, или вы­звать взрыв пушки с повреждением соседнего орудия, не говоря уже об опасности для людей. Орудие считалось выведенным из строя. Его замена была весьма проблема­тична, — в Артуре ни одного запасного орудия не было.

       Подполковник Меллер, прибывший с Макаровым, исследовав на следующий же день орудие, заявил, что это пустяки, т. к. после нескольких дней работы оно бу­дет действовать, что дальность не уменьшится, только рассеяние будет несколько большим. Стоит только оста­новить распространение трещины сквозной дырой, про­сверленной нормально к оси орудия, и заплавить эту ды­ру металлом для избежания крупного прорыва газов в {306} этом месте. Но работа была очень деликатна. Хотя Меллер и привез с собою с Обуховского завода отборных ма­стеровых, но, к всеобщему изумлению, считал необходи­мым выполнить работу своими руками.

       В следующие дни можно было видеть редкую кар­тину: подполковник в пальто верхом на пушке, нажимая обеими руками на ручки пневматического сверла, ведет напряженную борьбу со сталью. Работа продолжалась несколько дней с раннего утра до захода солнца с крат­ким перерывом на обед. Она не остановилась даже во время бомбардировки порта японцами, когда два 12-дюймовых снаряда упали в нескольких саженях впе­реди броненосца, а один пролетел между мачтами немно­го выше трубы и взорвался в воде так близко, что шкан­цы облило водой. Я был на вахте во время обстрела и в первый раз в жизни испытал на себе действие контузящей энергии снаряда. В момент пролета снаряда над трубами, когда я находился на спардеке, одновременно с услышанным ревом я почувствовал, как мою голову мгновенно, с необъяснимой силой, рвануло назад. Секун­да, — и я с удивлением убедился, что она не улетела в пространство. Но шейные мускулы в течение нескольких часов работали как-то нелепо. А между тем Меллер, когда слезал с пушки, казался менее утомленным, чем его рабочие, регулировавшие действие гидравлического насоса и положение шланга. Вечером, вымыв бензином облитые маслом руки, он выпивал стакан чая с ромом, отправлялся к себе ужинать, проигрывал на привезен­ной с собой виолончели несколько арий, уделяя своему инструменту такое же внимание, как и сверлу, и свали­вался в каюту до утра. Он сам лично залил просверлен­ную дыру металлом и орудие приняло участие в пере­кидной стрельбе при следующем обстреле японцами порта.

           

       Подполковник Александр Петрович Меллер, бывший морской офицер. Отличный математик. По наружности, как говорится, «невидный». Не то мастеровой, дошедший до станкового, не то коробейник какой-то. Среднего {307} роста, худой, сутуловатый, подавшийся вперед, словно жизнь за точильным станком проводит. Костистая го­лова с открытым лбом, с горбинкой нос, рот приоткры­тый — того и гляди забавную историйку выкатит, бес­порядочная борода клином. Самое странное: судачьи глаза — бесцветные, ничего не выражающие. Только при пристальном наблюдении открываешь где-то в глубине их светящуюся сконцентрированным огнем точку. Длин­ные руки, с могучими мускулами; длинные, тонкие, нерв­ные пальцы. Эти руки — что щупальцы спрута, вечно ищут, что бы зажать; они то в масле каком-то, то черт знает в чем, — только когда за виолончель берется, оказываются неожиданно чистыми. Одет небрежно — напялил, ну, и ладно; так и просится: «зипунишко на ем...». Галстук, когда есть — на сторону. Погоны изло­маны и покручены — сынишка ему их помял, чтобы по­забавиться. Фуражка нахлобучена, как пришлось.

       Говорит просто, чисто, куда-то в пространство, словно описывает то, что видит где-то. Но, тут-то за внешней небрежностью скрывается точность выбора слов, краткость, ясность и картинность; словно на экра­не мелькает ряд образов поражающей отчетливости, — хорошо наведено!

На ходу — едва голову повертывает. Кажется, слов­но невидимым удилом помахивает, — того и гляди за­бросит куда-нибудь, да и вытащит с первого же маха.

       Таким же он был подполковником, мастером Обу­ховского завода; таким остался, когда стал полным ге­нералом; таким же, только с переменой фуражки на смя­тую шляпу и форменного пальто на потертый эмпер-меабль, когда оказался содиректором Шнейдер-Крезо в Париже.

       Громадные и разносторонние теоретические знания, замечательно ассимилированные, как бы переработанные его внутренней лабораторией для немедленного практи­ческого применения. Непревзойденная практика как в и руководстве техническим делом, которому он себя по­святил, так и в личном практическом исполнении чисто ручной части работы. Мгновенное приспособление к об­стоятельствам: изобретательность и способность извлечь {308} пользу из самых, казалось бы, неподходящих материалов.

           

Знание людей, уменье увлекать их и толкать на ра­боту не за страх, а за совесть. Редкая способность на ходу какой-нибудь работы схватиться за другую, поче­му-нибудь его заинтересовавшую, и вести обе с одина­ковым успехом — словно у него было два или три неза­висимых друг от друга мозга. Неутомимая деятельность. Я очень хорошо его знал. Временами казалось, что он не выдержит необычайного нервного и мозгового напряже­ния, — ничуть не бывало! Делал он всё как бы забавля­ясь. К тому же прирожденный музыкант и хороший ви­олончелист. Превосходный стрелок из какого угодно орудия. Его личный метод позволил ему безошибочно по­падать в цель со второго выстрела и без таблиц, чем он изумлял неоднократно как сухопутных, так и морских ар­тиллерийских офицеров в Артуре. Метод — простой, но нужно было иметь его глаз и его ошеломляющую бы­строту наводки.

       Будущее выявило его крупный талант организатора и администратора, не останавливающегося ни перед ка­кой ломкой традиций, и как будто только и искавшим всё большей и большей ответственности и независимости в своей деятельности от центральных учреждений.

       Простота обращения необычайная, независимо от того, с кем он имел дело: адмирал или мастеровой без­различно (Последняя черта напоминала H. M. Яковлева, командира «Петропавловска».).

       Одной из отличительных черт его характера была неспособность возвращаться к прошлому, — ему немед­ленно делалось скучно и он угасал. Так, в моих частых встречах с ним в Петербурге и затем в Париже мы ни­когда об Артуре не говорили. У него всегда были увле­кавшие его новые перспективы, но он так же мог увлечь­ся и проектами собеседника, подчас не имевшими ничего общего с его деятельностью.

       Натура, — почвой деятельности которой должна бы­ла бы быть Америка, а не Россия того времени.

Капитан 1 ранга

Н. В. Иениш

 

{309}

 

ДЕЙСТВИЯ МОРСКОГО ДЕСАНТА

8-10 АВГУСТА 1904 ГОДА

 

       В середине июля месяца на судах I и II ранга было приказано составить списки офицеров, унтер-офицеров и матросов для десанта, который в случае необходимо­сти должен был бы помочь сухопутным войскам в за­щите наиболее опасных мест крепости. Заведующим де­сантом и его организатором был назначен кап. 1 р. Р. Н. Вирен, — командир крейсера «Баян», т. к. после взрыва на мине «Баян» был введен в сухой док. Состоящим при капитане 1 р. Вирене был назначен мичман К. В. Шеве­лев, старший штурман крейсера «Баян», которого пред­полагали назначить адъютантом начальника десанта. Десант должен был состоять из двух батальонов трех­ротного состава. Численный состав должен был быть: не менее 1200 штыков, двух обер-офицеров на роту, двух батальонных командиров, начальника десанта штаб-офицера и адъютанта. Кап. 1 р. Вирен вместе с мичма­ном Шевелевым немедленно начали знакомиться с пози­циями правого фланга. В начале августа был назначен начальником десанта кап. 2 р. А. В. Лебедев. 6-го августа десант был вызван и расположился около Перепелиной Горы; 7 августа десант перешел к северу от Перепелиной Горы и днем был обстрелян артиллерийским огнем япон­цев, а 8 августа, после ожесточенных штурмов японцами нашего правого фланга, десант был вызван для занятия позиций впереди Орлиной Горы, по Китайской стенке. Около 8 час. вечера десант подошел к месту назначения и поступил в распоряжение генерала В. Н. Горбатовского.

Погода в этот день была прекрасная, но стояла силь­ная жара; было очень душно и всех мучила жажда. Не­медленно было приказано десанту занять Китайскую стенку одной ротой. Полуроту с мичманом Арбеньевым (который в ту же ночь был ранен и отправлен в госпи­таль) послали на редут № 1 в распоряжение коменданта {310} мичмана Б. И. Бока, который командовал на этом реду­те батареей из четырех 75-миллиметровых морских ору­дий, и уже выдержал ожесточенные бои с штурмующим нас врагом. Комендант этого редута кап. Гусаковский и заменивший его поручик Приклонский, блестящие и храб­рые офицеры, были отнесены в госпиталь после несколь­ких серьезных ранений, и единственным офицером оста­вался на редуте мичман Бок, также несколько раз ране­ный и контуженный. Только одно 75-миллиметровое ору­дие уцелело на редуте. На правом фланге нашей позиции один взвод при офицере был послан в окопы ниже Ки­тайской стенки по направлению к Куропаткинскому люнету. Расстановка команд, незнакомых с сухопутными позициями, ночью была очень трудна. Окопы в некото­рых местах были не выше колена. Пришлось идти со­гнувшись, т. к. ружейная стрельба японцев ни на минуту не умолкала. Всё пространство между Китайской стен­кой и Орлиной Горой, а также склон ее были завалены трупами японцев и нашими, которые, за неимением вре­мени, не были убраны, да и японцы немедленно откры­вали огонь при попытках убрать трупы. Запах от раз­лагавшихся трупов был ужасен. Матросы при занятии окопов ночью натыкались на тела убитых. Жажда му­чила всех. Только около 12 час. ночи удалось привезти бочку с водой на двуколке, которую вез мул.

Ее наполни­ли водой из ручья в долине между Скалистым Кряжем и Орлиной Горой. Вода была теплая, красноватая и пахла кровью, но пить так хотелось, что пили ее все — и мат­росы, и офицеры. Кучером при этой бочке был бородач солдат из второочередных, который рисковал своею жизнью, развозя воду и говорил: «Молодым сынкам во­инам нужно дать попить». Бог его миловал, и он и его мул остались живы. Только к двум часам ночи расста­новка команд была закончена, и об этом было доложено генералу Горбатовскому. За время занятия позиций и особенно на первом редуте были убитые и раненые. Рано утром 9 августа, были отправлены две полуроты, одна под командой лейтенанта Зельгейма, а другая под ко­мандой лейт. Будзко на редуты №№ 1 и 2 и в окопы около них. Они геройски сражались, выбили врага из {311} редутов и окопов, но сосредоточенный артиллерийский огонь неприятеля и массовые повторные атаки японцев принудили их отойти. Из их рядов уцелело около 40%, а оба офицера были убиты.

       С наблюдательного пункта ген. Горбатовского, на Скалистом Кряже, откуда он руководил защитой, был яс­но виден в цейссовский морской бинокль весь бой на ре­дуте № 2. Лейтенант Зельгейм, в белом кителе, с саблей в руке, впереди своей роты ворвался на редут № 1 и вме­сте со своей ротой бросился в штыки на японцев. Ми­нут десять длился бой, и японцы были выкинуты из ре­дута, а лейт. Зельгейм, взмахнул руками и упал. Он был убит.

       Повторными атаками японцев редуты №№ 1 и 2 бы­ли снова заняты ими. Около 10 час. утра канонада за­тихла, и команде в 11 час. был подвезен обед. Около 2 час. дня японцы опять начали сосредотачивать свои вой­ска, и через час бесконечные цепи их со всех сторон нача­ли подходить к нашим позициям. Опять губительный огонь японской артиллерии был сосредоточен на наших укреп­лениях. Ген. Горбатовский приказал десанту двинуться на редут № 1 и подкрепить наши цепи по Китайской стенке. Была пробита боевая тревога и оставшиеся две роты десанта, во главе с кап. 2 р. А. В. Лебедевым двинулись на Китайскую стенку, а оттуда узким прохо­дом начали спускаться на редут № 1. Впереди шли кап. 2 р. Лебедев и мичман Шевелев с обнаженными сабля­ми и револьверами в руках. За ними два горниста и два барабанщика, которые играли поход, далее батальонный командир лейт. Хмелев и ротный командир мичман К. Ломан. Мы шли вздвоенными рядами, как на параде. Грешным делом, плохо мы, моряки, знали сухопутное дело и из-за этого у нас были большие потери. Наши мо­ряки сразу храбро бросились на японцев в штыки и за­ставили их отступить. Японская артиллерия, заметив нас, открыла шрапнельный огонь по редуту. Потери у нас сразу оказались огромными: был ранен в ногу ба­тальонный командир и затем ротный командир. Началь­ник десанта приказал адъютанту немедленно лично {312} передать ген. Горбатовскому о положении и просить под­креплений с эскадры. Почти одновременно с отдачей приказания, над начальником десанта разорвалась одна из многочисленных шрапнелей и ее стаканом был наповал убит кап. 2 р. Лебедев. После доклада ген. Горбатовский отправил телефонограмму начальнику эскадры с прось­бой прислать подкрепления.

И вскоре был получен от­вет, что рота моряков, под командой лейтенанта А. В. Колчака (будущего Верховного Правителя), будет по­слана в распоряжение генерала. После доклада адъю­тант десанта отправился на редут № 1 и застал следую­щую картину: около глинобитной стены, несколько выше человеческого роста, стоял ротный командир, спиной к ней. Когда мичман Шевелев подошел к нему, он сказал, что по другую сторону стенки находятся японцы. Как они, так и мы протягивали руки поверх стенки и стре­ляли. Нам пришло в голову послать за шрапнелями к нашей десантной 2,5-дюймовой пушке. Очень скоро по­сланные принесли нам штук 20 шрапнелей и несколько подрывных пироксилиновых патронов. Сейчас же наши комендоры и минеры начали ставить шрапнели на 1 или l ¹/₂  секунды, ударяли ее о камень и бросали через стенку, бросали также и пироксилиновые патроны с зажженным бикфордовым шнуром (по примеру лейт. Подгурского). Эффект получился замечательный: все японцы быстро ушли с редута, они остались лишь на его гласисе.

       Во время этого боя, в котором участвовало более двух дивизий японцев, наш десант понес следующие по­тери: из 16 офицеров было убито 3 и ранено 6, т. е. бо­лее 50%, а нижних чинов около 50%. Так как у нас не было санитарных повозок, то многих раненых пришлось нести на руках, и относившие вернулись лишь ночью. По подсчету, к 8 ч. вечера у нас оказалось около 350 шты­ков и 5 офицеров. К этому же времени прибыли генера­лы Кондратенко и Фок, которые имели совещание с ген. Горбатовским и старшими сухопутными начальниками правого фланга. На этом совещании присутствовал адъ­ютант десанта мичман Шевелев, как старший из остав­шихся в строю. Ген. Горбатовский доложил совещанию о геройских подвигах моряков и особенно командира {313} батареи морских орудий мичмана Бока. (впо­следствии - зять премьера Столыпина, см. М. П. Бок «Воспоминания о моем отце П. А. Столыпине, ldn-knigi) Генерал Горба­товский представил его к ордену Св. Георгия 4-й сте­пени.

       В своей книге «Порт-Артур, японская осада и рус­ская оборона его с моря и суши» Ф. И. Булгаков говорит, что после трех серьезных ранений комендант капитан Гусаковский, геройский защитник редута

№ 1, был от­правлен в госпиталь, его заменил поручик Приклонский, безукоризненно храбрый офицер, который был также несколько раз ранен, и его в ночь на 9 августа отнесли в госпиталь. По сообщению порт-артурской газеты «Но­вый Край»: «комендантом и единственным офицером на редуте остается мичман Бок. Его энергия ни на минуту не ослабевает: он в окопе у стрелков, и у морской бата­реи, всюду он... Жарок и жесток огонь противника... Снаряды густо сыпятся, рвутся, но наши орудия не смол­кают, неся врагу с каждым выстрелом смерть и разру­шение. Нижние чины с силою сверхъестественного геро­изма сражаются, но число их с каждым моментом умень­шается. Огонь настолько сосредоточен, что часто посы­лаемая помощь почти вся выбывает прежде, чем успева­ет попасть на редут. Холодное дыхание смерти царит кругом; кровь, потоки ее по склонам гор, груды трупов и бесформенных кусков окровавленных человеческих тел, стоны раненых, грохот орудий, вой и визг рвущихся сна­рядов в течение 90 часов — вот фон той величавой, но мрачной картины, на первом плане которой горсть геро­ев, исполненная сознанием долга: «не уступить врагу ни одной пяди русской земли». Но сила солому ломит. Из числа героев, в течение четырех дней защищающих ре­дут, остается одиннадцать человек.

Офицер вновь кон­тужен и лежит пластом в бессознательном состоянии на груде осколков снарядов, — засыпавших редут... По­следнее орудие подбито. Редут защищается лишь один­надцатью винтовками против многих батальонов врага, который всё ближе и ближе... Зловещая тишина, полная ужаса и темного неизвестного будущего... Одиннадцать героев, чудом уцелевших, сняли фуражки, перекрести­лись широким взмахом руки, на всякий случай вынули замки у разбитых пушек, положили на носилки своего {314} начальника, не приходящего в сознание, и тихо двину­лись с редута, который с таким напряжением, упорством, жертвами, до конца защищали... Долг совести выполнен до конца».

       Через несколько часов морской десант под началь­ством кап. 2 р. А. В. Лебедева вновь занял редут № 1. Начальник десанта погиб геройской смертью.

       Как иллюстрацию храбрости и быстрой приспособ­ляемости наших матросов к сухопутному фронту при­веду два случая, имевших место в этих боях.

       1) Матрос Шипелов, который ни на шаг не отходил от мичмана Бока на редуте № 1 и сопровождал его в госпиталь, долго мучился, что не смог уничтожить по­следнее орудие, а только вынул замок. С разрешения мичмана Бока он 13 августа забрался на редут, занятый японцами, и взорвал орудие и патроны.

       2) 9 августа, около 9 час. вечера ко мне, адъютанту десанта, подошли унтер-офицер и матрос Сибирского экипажа, с какого корабля, не помню. Оба они были си­биряки и звероловы. Они спросили меня: «Правда ли, что за взятие в плен неприятельского штаб-офицера полагается по статуту Георгиевский крест?» Я ответил, что это правда. Они просили меня дать им разрешение от­правиться к японцам и к рассвету обещали привести живого японского штаб-офицера. Я доложил об этом генералу Горбатовскому, который рассмеялся и дал раз­решение. Обоим матросам дали пропуски, и они ушли. Около 12 ч. ночи чины штаба подсмеивались надо мною, но к двум часам ночи мне доложили, что оба матроса явились и привели японского офицера, и просят меня немедленно придти к ним. Я быстро спустился, и действи­тельно увидел между ними тяжело раненого штыком в живот майора. Его тотчас же перевязали и отправили в госпиталь, а все документы отобрали. Это был офицер генерального штаба с очень важными документами, вы­шедший на разведку. Оба храбрых сибиряка получили Георгиевские кресты. Из разговоров с ними выяснилось, что они очень боялись, что не доведут его живого и не получат крестов.                 

 

Контр-адмирал

К. В. Шевелев

 

{315}

 

МИНОНОСЕЦ «РЕШИТЕЛЬНЫЙ»

 

       В душный летний вечер, когда замер приносивший днем прохладу ветерок с моря, окна небольшого двух­этажного домика, в котором помещалось Российское Императорское Консульство в Чифу, были ярко освеще­ны. Неподалеку, на расстоянии всего 70 миль от этого китайского порта шла борьба не на жизнь, а на смерть, японцы яростно осаждали Порт-Артур. Они гибли ты­сячами, но и русская кровь текла там рекою.

       Консульство в Чифу было тем местом, той отдуши­ной, через которую окруженная врагами со всех сторон русская крепость сносилась с далекой Родиной.

       В этот вечер 10 августа (н. ст.) 1904 года в стенах консульства шла усиленная работа. Несколько человек кропотливо разбирались в таблицах шифров. Нужно было приготовить для отправки в Петербург по между­народному телеграфу только что доставленные на ки­тайских джонках депеши из Порт-Артура.

       Тревога была ясно написана на лице консула Петра Генриховича Тидемана, совсем молодого представителя нашего министерства иностранных дел. Судьбе было угодно, чтобы его консульство, считавшееся скромным, второразрядным, неожиданно оказалось в самом центре мировых событий благодаря войне.

       Тревожился он потому, что последние известия из осажденной крепости были совсем не радостные. Поло­жение там становилось всё более и более угрожающим для запертой в Порт-Артуре нашей эскадры. Японцам удалось установить на берегу осадную батарею из мор­ских дальнобойных 6-дюймовых орудий. Сейчас они могли безнаказанно обстреливать порт и район стоянки судов.

       Спешной шифровкой телеграмм занимался сам Тидеман, два его секретаря и мистер Дональд Никсон. В сущности, этот последний был совсем не Дональд и не {316} Никсон. Равным образом не был он ни «мистером» ни иностранцем, а был исконным православным россияни­ном, состоящим в чине лейтенанта флота.

       Состоять в положении «инкогнито» в Чифу прихо­дилось этому молодому офицеру по воле начальства. Его прислали сюда для работы по установлению связи с Порт-Артуром. «Вам придется записаться там иностран­ным именем — предупреждали его власти предержащие.

       — Мы не можем командировать в Китай военнослужа­щего. Это было бы нарушением тамошнего нейтралите­та. Поэтому, живите там под видом штатского ино­странца, а фамилию себе, осторожности ради, выберите такую, чтобы инициалы ее с вашими совпадали. Иначе — отдадите ваше белье прачке и вся ваша тайна обна­ружится».

       Так мистер Дональд Никсон и сделал. Прибыв кружным путем из Порт-Артура, он записался в отеле под указанным ему именем. Но персонал консульства в Чифу и все члены местной русской колонии, имевшие по­стоянные сношения с консулом, отлично знали, что при­бывший — лейтенант флота Д. В. Никитин, которому много лет спустя суждено было писать в Америке эти строки.

       Было далеко за полночь, когда закончилась в этот вечер работа в консульстве, и Никсон отправился в свой номер «Чифу Отеля». Никто из русских людей, бывших в Чифу, не подозревал, что в этот день, 10-го августа, наша эскадра билась с японцами в бою у Шаньдуна.

       Рано утром на следующий день Никсон вышел в столовую отеля, чтобы напиться кофе и идти в консуль­ство на работу. По-видимому, управляющий этой гости­ницей безошибочно угадывал, к какой национальности принадлежат его постояльцы. Он как будто поджидал Никсона, чтобы сообщить ему новость.

       «Русский миноносец пришел сюда ночью и сейчас стоит неподалеку от нас на рейде».

       Никсон забыл и о кофе и обо всем на свете и бегом направился на берег. Действительно, наш четырехтруб­ный миноносец, типа «Сокол» стоял на якоре. Всё было тихо и спокойно как на нем, так и вокруг него. {317} Казалось, будто вернулось довоенное время и миноносец, со­вершая практическое плавание по иностранным портам, зашел с визитом в Чифу. Совсем по мирному развешано было на нем на леерах командное белье для просушки.

       Опасение за одинокий миноносец, который стоит на рейде совершенно открытом и никакой крепостью не за­щищенном, невольно охватило Никсона. «Как же это так, — пронеслось у него в мыслях. — Ведь японский флот сейчас безусловно хозяйничает в море, а китайский ней­тралитет — какой же это к шуту нейтралитет, когда он военной силой не обеспечен. Правда, есть на рейде ки­тайский крейсер, есть и германский. На обоих сидят ад­миралы. Но мы хорошо знаем, что войди в бухту япон­ский флот, никто из этих господ пальцем о палец не ударит, чтобы заступиться за русский корабль, находя­щийся в нейтральных водах». Свежим в памяти остает­ся пример Чемульпо, когда погибли «Варяг» и «Кореец».

       Через несколько минут Никсон входил в здание кон­сульства. Он встретил погруженного в хлопоты Тидемана, одетого в консульский мундир и направлявшегося к китайским властям.

       — Миноносец «Решительный» прибыл ночью, — со­общил озабоченный Тидеман. — Командует им лейте­нант Рощаковский. Он привез нам для отправки в Пе­тербург телеграммы первостепенной важности. Наша эскадра под командой адмирала Витгефта вчера утром вышла из Порт-Артура, чтобы прорываться во Владиво­сток. Вероятно, она в море уже встретила японский флот.               

       — А как же миноносец? — спросил Никсон. — Ведь оставаться ему в Чифу и нейтрализоваться здесь нельзя. Вы лучше меня знаете, что китайский нейтралитет, не поддержанный серьезной военной силой, гроша ломанно­го не стоит.

       Тидеман безнадежно развел руками.

       — Что тут поделаешь, — сказал он. — Во-первых, Рощаковский, прежде чем повидать меня, сам обратился к китайским властям и уже уговорился с ними о разору­жении миноносца и передаче боевого его снабжения здешнему береговому начальству. Во-вторых, когда я {318} пояснил ему положение вещей в Чифу и опасность для нейтрализованного корабля быть захваченным японца­ми, то получил ответ, что он имеет письменное катего­рическое приказание адмирала Витгефта разоружиться в Чифу и нейтрализоваться после отправки телеграмм о выходе эскадры.

       Надо немедленно повидать Рощаковского, решил Никсон. Быть может еще не поздно и удастся уговорить его уходить сейчас же из Чифу и прорываться к Дзин-Тау, к немцам. Идти ведь можно всё время вблизи бере­говой черты.

Если же на пути японцы нападут в превос­ходных силах, то есть возможность выброситься на кам­ни, спасти команду и взорвать миноносец. Всё же это много лучше, чем давать япошкам возможность захва­тить разоруженный корабль в здешней гавани.

       Никсон сел на «юли-юли», вольнонаемную китай­скую шлюпку и поспешил направиться на «Решитель­ный». Первое, что он увидел, выходя на палубу минонос­ца — это была группа плотных широколицых китайских чиновников. Они распоряжались выгрузкой с корабля орудийных замков, патронов и зарядных отделений мин Уайтхеда. Зрелище это показалось Никсону оскорби­тельным для русского национального чувства. Как буд­то самодовольство было написано на лицах дородных китайцев, охотно вошедших в роль хозяев на палубе «Решительного». По-видимому, им было в высшей сте­пени лестно принимать корабль с людьми белой, господ­ствующей в мире расы, под покровительство Китая. Это было событием, небывалым до сих пор в истории Сере­динного государства.

       На дне китайской баржи, пришвартованной к мино­носцу лежало аккуратно размещенное рядами боевое снабжение «Решительного».

       Никсон с грустью убедился, что жребий, увы, был уже брошен. Он понял, что никакое его вмешательство делу сейчас не поможет. Миноносец был совершенно разоружен.

       В кают-компании Никсона приветствовали, расспра­шивали его об особенностях жизни в городе Чифу. За­хватывающе интересными для него были рассказы {319} офицеров очевидцев событий последних дней в Порт-Арту­ре. Но опасение за судьбу лишенного артиллерии и мин «Решительного» камнем продолжало лежать на душе Никсона.

**

*

       Вечером в этот день в консульстве был званный обед в честь лейтенанта Рощаковского. Присутствовал также агент железнодорожного пароходства Ф. Н. Лав­рентьев и мистер «Никсон».

       Все жадно слушали интересный и глубоко волную­щий рассказ Рощаковского о последних днях, пережи­тых осажденным Порт-Артуром, когда снаряды япон­ских орудий стали попадать в наши стоящие в гавани суда. Накануне выхода эскадры в море одним из этих снарядов был легко ранен начальник ее, адмирал Витгефт.

       В конце обеда, когда подавали кофе, к Тидеману подошел его мажордом, старший китаец-бой. В консуль­стве он занимал очень важный и ответственный пост, т. к. через него Тидеман узнавал обычно, что творилось в городских китайских кругах. Он сообщал о циркули­рующих среди местного населения слухах и предупреж­дал о возможности тех или других событий.

       Сейчас этот китаец шепнул на ухо Тидеману по-видимому что-то очень важное. «Господа... минутку вни­мания, — обратился к присутствующим консул. — Сей­час мой Тен Ху сообщил мне, что по его сведениям два японских миноносца подошли к здешней гавани и сейчас входят на рейд».

       Обед был прерван. Присутствующие вышли на бе­рег, где у маленькой пристани стояла наготове принад­лежащая агенту пароходства шлюпка с несколькими ки­тайцами-гребцами, одетыми в матросскую форму. На шлюпку сели: консул, Рощаковский, Лаврентьев и Ник­сон.

       Ночь была темная, безлунная. В море стоял мертвый штиль и гладкой, как зеркало, была водная поверхность.

Далеко среди тишины разносился дружный всплеск ве­сел гребцов. Но, по-видимому, всё было пока спокойно на рейде. Никаких признаков японских судов не было.

{320} Подошли к «Решительному». Команда на нем спала на верхней палубе. Внутри корабля, борта которого на­калились в течение дня, было жарко и душно. Рощаковский вышел на свой миноносец, остальные прибывшие остались на шлюпке. Старший офицер, лейтенант В. В. Каневский встретил командира у трапа.

       — Никаких судов, входящих на рейд, мы не видели, — доложил Каневский. — Пока всё было тихо и спо­койно.

       — Быть может, мой Тен Ху нас напрасно переполо­шил, — сказал Тидеман. — Кажется, мы можем поже­лать господам офицерам спокойной ночи и возвращать­ся к себе домой.

       Но беспокойство о судьбе «Решительного» не поки­дало Никсона. — Скажите, как у вас обстоит дело на­счет пироксилиновых подрывных патронов? — обратил­ся он к Рощаковскому. — Ведь не ровен час... Вдруг они могут вам понадобится?

       — По этой части всё благополучно, — ответил ко­мандир миноносца. — Ни патронов, ни бикфордовых шнуров я китайцам не сдавал. Все они лежат наготове в носовом погребе.

       Еще раньше, за обедом, на вопрос Никсона о сиг­нальных книгах «Решительного» и о секретных картах и документах, Рощаковский пояснил, что еще утром су­довая комиссия спустилась в кочегарку и в ее присут­ствии всё секретное, что имелось на судне, было сожже­но в топке.

       — Ну, будемте отваливать, — сказал консул. — Позвольте вам пожелать всего лучшего, — обратился он к офицерам миноносца.

**

*

       Не прошло и часу после отбытия консула, когда вахтенные на миноносце услышали всплеск весел. К тра­пу подошла небольшая шлюпка. Гребцами на ней были матросы японского военного флота. Людей этих было довольно много. В руках большинства из них виднелись винтовки.

{321} На корме сидел морской офицер, японец в белом кителе, вооруженный саблей. Рядом с ним восседал дород­ный штатский японец, нарядно одетый в светло серый костюм.

       «Некто в сером» — обратился к подошедшему к трапу Рощаковскому, сказав по-русски:

       — Японьски офицер просит разрешения войти на паруба.

       Рощаковский в ответ пояснил, что разрешения это­го он дать никак не может, т. к. миноносец разоружен китайскими властями и находится сейчас в ведении этих властей.

       — Японьски офицер просит... начал опять повто­рять ту же фразу господин в сером, впоследствии ока­завшийся секретарем японского консульства в Чифу.

       Тем временем к борту миноносца в носовой части подошла вторая шлюпка с вооруженными японцами. Они прямо полезли на палубу, уже не спрашивая разрешения.

       (После этого офицер и переводчик также стали поды­маться по трапу. Одновременно с тем из ночной темно­ты начал вырисовываться силуэт японского миноносца. Вооруженные винтовками люди, как только они по­падали на палубу «Решительного», сейчас же занимали посты по видимо заранее составленному расписанию.

Появились часовые у сходных люков. Особенно много японцев скопилось в носовой части. Там они стали про­никать и внутрь корабля. Безоружная команда миноносца понемногу как бы оттеснялась японцами к корме.

       (Выйдя на шканцы, офицер отдал честь, вынул из кармана какую-то бумагу и, обратившись к Рощаков­скому, начал громко читать на своем языке этот доку­мент. Прочитав фразу, он останавливался и тогда переводчик «некто в сером» возглашал эту фразу по-русски. Чтение бумаги заняло некоторое время. Содержание ее было приблизительно такое:

       «Я, начальник такого-то отряда миноносцев императорского Японского флота, заметил вчера ночью рус­ский миноносец, направлявшийся в Чифу. Я его пресле­довал до тех пор, пока он не скрылся в порту. Сейчас я предлагаю командиру этого миноносца немедленно вый­ти в море и вступить со мною в бой. Если же у него {322} неисправна машина, то я предлагаю взять его на буксир и вывести его в море».

       Рощаковский ответил, что к глубокому его сожале­нию, он выйти в море и вступить в бой не может, ибо миноносец, которым он командует, уже нейтрализован и находится в ведении китайского начальства. Все боевые припасы и замки от орудий сданы этим властям.   

       Выслушав ответ Рощаковского, офицер-японец опять взял в руки ту же бумагу и снова послышались те же фразы:

       «Я, начальник такого-то отряда миноносцев импе­раторского японского флота»...

       Тем временем Рощаковский увидал около себя мо­лодца — минера Валовича, надежного и бравого челове­ка, на которого он мог вполне положиться. «Валович! Спустись сейчас в носовой погреб и подожги фитили подрывных патронов», — шепнул он ему.

       Валович исчез.

       Рощаковскому надо было выиграть время, дабы дать Валовичу возможность устроить взрыв миноносца.

       — Я вам покажу сейчас наши орудия, чтобы вы мог­ли убедиться, что замки из них вынуты, — сказал он японцам и повел их офицера с переводчиком к кормово­му 47-миллиметровому орудию.

       Пока они туда шли, один из судовых офицеров за­метил, что матрос-японец чем-то занят у кормового флагштока. Оказалось, что тот пристопорил к фалам японский военный флаг и собирается его поднять.

       — Пошел к чорту, с.... сын, — гневно прикрикнул он на японца.    Тот растерялся, видимо оробел и удалился, унося свой флаг.

       Время шло, а Валович не возвращался. Трудная за­дача была возложена на молодца-минера — проникнуть в носовой патронный погреб, пройдя через цепь часовых-японцев. Рощаковский старался продолжать свой разго­вор с неприятельским офицером.

       Наконец, Валович появился. Подойдя к командиру, он доложил:

       — Фитили зажжены — через две или три минуты будет взрыв.

{323} Среди темноты ночи можно было видеть, что вто­рой японский миноносец подходит к «Решительному». Японцы сразу же стали более нахальными.

       — Я вам приказываю без всяких хлопот сдать нам миноносец, — нагло обратился офицер к Рощаковскому.

       — Тогда васи зизни мозна будит посцадить, — до­кончил переводчик фразу.

       — Как ты смеешь, негодяй, такие предложения мне делать, — закричал Рощаковский. Одновременно с тем, размахнувшись, он из всех сил ударил японца-офицера по физиономии. Удар был такой сильный, что получив­ший плюху упал на планширь и, перевалившись через него, свалился как груз за борт. Но, падая, офицер ухва­тился за полу кителя Рощаковского и увлек того за со­бой. Оба оказались в воде. Барахтаясь, японец вцепился зубами в руку командира «Решительного» и чуть было начисто не откусил ему один из пальцев.

       — Ужасно противно было в тот момент чувствовать свою руку во рту этой гадины, — рассказывал потом Рощаковский.

       Бравый минер Валович, видя, что командир схва­тился с японским офицером, не задумываясь, бросился ему на выручку. Ударив ближайшего неприятельского матроса, он стал вырывать из рук его винтовку. Чтобы оценить по достоинству всю доблесть его самоотвержен­ного поступка, нужно представить себе картину этой страшной ночи, когда вся палуба корабля была в руках вооруженных японцев, а наши люди были без всякого оружия.

       Два-три японца разом навели свои винтовки на Ва­ловича. Раздалось несколько выстрелов и он пал смертью героя.

       Когда офицер-японец полетел за борт, его подчи­ненных охватила паника. Столпившись на баке, они от­крыли частый, беспорядочный огонь из винтовок.

       Старший офицер лейтенант Каневский стоял перед этим как раз против японца переводчика. Когда нача­лась стрельба, «господин в серой паре», будучи штат­ским человеком, перетрусил и в отчаянии бросился к {324} Каневскому. Обеими руками он крепко ухватился за руки старшего офицера и возопил умоляющим тоном:

       — Не нада война... Пажаласта — не нада вайна. Мозно все халасо, без вайна делать.

       Каневский, видя, что субъект этот крепко держит его за руки, пришел в ярость и негодование. Он не при­вык к тому, чтобы его хватали за руки и их держали. А тут, в довершение всего, перед ним была препротивней­шая японская образина с лицом, искаженным страхом.

       Василий Васильевич в этот миг, вероятно, вспом­нил, как он в юности «кикинги» делал, играя в футбол. Там требовалось мгновенное сосредоточенное напряже­ние мускулов ноги и тогда разом с большой силой вы­брасывался вперед носок сапога. На этот раз меткий удар пришелся как раз по толстому животу господина в сером костюме. Тот взвыл во весь голос от боли и за­тылком вперед полетел за борт. Но за руки Каневского он продолжал попрежнему цепляться и при своем паде­нии увлек и того за собой в воду.

       Огни выстрелов беспрерывно прорезывали темноту ночи. Пули летели и вдоль палубы миноносца и во все стороны. Безоружная команда «Решительного», лишив­шись разом и командира и старшего офицера, не видя другого выхода, стала прыгать в воду.

       Японцы, находившиеся на шлюпке, стоявшей у тра­па, были сначала ошеломлены зрелищем своего офицера, кубарем полетевшего за борт. Но затем они приблизи­лись и стали спасать свое, побитое по морде, начальство.

       Рощаковский, освободившись от японца, быстро по­плыл к кормовому отводу (род ограждения из стальных прутьев над гребными винтами). Он торопился вернуть­ся на миноносец, вскарабкавшись сначала на отвод, а с него на палубу.

Но у отвода уже были видны желтые физиономии.

       — Я начал вылезать, — рассказывал потом М. С. Рощаковский, — а эти два японца навели на меня вин­товки и открыли частый огонь.       Стреляли оба почти в упор, расстояние было не больше трех шагов. Стрелки они были, видимо, неважные. Выстрелов 15 по мне сделали и всё мимо. Наконец, одному из них удалось {325} попасть и прострелить мне ногу у бедра. Я почувствовал, что через отвод мне не взобраться, отплыл в сторону и стал ожидать взрыва.

       Стрельба из винтовок продолжалась. Когда Роща­ковский плыл на груди, то попадания в воду вблизи его не было. Попробовал для отдыха лечь на спину — сразу же пули защелкали у самой головы. Видимо, лицо его белело среди темноты ночи и давало возможность япон­цам целить. Пришлось снова плыть на груди: голову трудно было рассмотреть в воде.

Вдруг яркий сноп огня разрезал темноту ночи и гул взрыва раскатился по рейду. Взлетел кверху носовой грибовидный мостик с кусками палубной настилки. Си­лой взрыва сорвало со станка стоявшую на этом мостике трехдюймовую пушку. И станок и пушка летели от­дельно.

       Громкий крик «А—ай», выражающий ужас и от­чаяние бывших на «Решительном» японцев огласил рейд. Подожженные минером Валовичем патроны взорвались, когда самого его уже не было в живых.

       Как раз перед моментом взрыва японцы кучей со­брались около грибовидного мостика. Там находился столик, в котором обычно хранились сигнальные книги. Можно думать, что они усиленно искали эти книги. Ро­щаковский, находясь в воде, видел, как в снопе огня ле­тели кверху и разорванные взрывом куски этих людей и целые люди. Нос миноносца стал заметно погружаться.

       Впоследствии, когда японцы опубликовали свои по­тери при захвате ими «Решительного», выяснилось, что более 20 человек было убито взрывом. Секретарь их кон­сульства в Чифу оказался показанным в числе «легко раненых». Видно В. В. Каневский был хорошим игроком в футбол. Через несколько дней, находясь на улице в Чифу, так сказать, на нейтральной почве, он повстречал «легко раненого» им господина в светло серой паре.

       — Ну что же, — спрашивали его сослуживцы, — раскланивался с вами этот ваш знакомец?

       — Нет, не раскланивался, — отвечал Каневский, — просто прошел мимо и только сердито на меня по­смотрел.

{326} В. В. Каневскому удалось доплыть до стоявшего вблизи бывшего в ремонте плавучего маяка; командир и офицеры на нем были датчане, или голландцы. Они в высшей степени гостеприимно приняли, как русского офицера, так и нескольких матросов «Решительного». Они оказали, кому нужно, медицинскую помощь, пере­одели всех в сухое платье, обогрели, накормили.

       Большинству команды миноносца удалось добрать­ся вплавь до берега, находившегося в расстоянии около трех четвертей мили. Спасение людей облегчалось тем, что ночью был штиль.

       М. С. Рощаковский после взрыва подплыв к стояв­шей неподалеку на якоре большой китайской джонке и крепко уцепился за ее толстый тросовый якорный канат. Ранение и потеря крови стали оказывать на него свое действие. Силы начали его оставлять.

Китайцы на джонке заметили его. Они забегали, за­галдели и засуетились. «Вот хорошо-то, — подумал Ро­щаковский. — Сейчас они придут мне на помощь и вы­тащат из воды».

Но китайцы, пошумев, притащили длин­ную бамбучину и принялись самым решительным обра­зом отпихивать Рощаковского прочь от их якорного ка­ната. «Плыви, — дескать, — миленький, куда хочешь, только к нам, пожалуйста, не подплывай больше».

       Потом люди, знакомые со своеобразными обычаями Китая, объясняли, что у бывших на джонке китайцев были все основания так поступать. Они говорили, что по китайским законам обыватель, спасший утопающего, возлагает этим на себя обязанность содержать на свой счет спасенного им человека до конца своих дней. Кому же при этих условиях придет в голову блажь занимать­ся спасанием людей.

       Рощаковский, по всей вероятности, погиб бы, если бы в это время к нему не подошел паровой катер с ки­тайского крейсера. Он был доставлен на этот корабль, где его рана была перевязана.

       Штиль, бывший в ту памятную ночь, помог спасе­нию попавших в воду людей. Но в то же время он, к со­жалению, оказался полезен и для японцев. «Решитель­ный» при взрыве получил большую подводную пробоину {327} и носовая часть его целиком ушла в воду. Ушла настоль­ко, что весь форштевень до самого верха был погружен. Будь малейшая волна — миноносец неминуемо затонул бы. Но благодаря необычайно тихой погоде, японцам удалось утащить его из Чифу на буксире. Впоследствии они его починили и он вошел в число судов японского флота.

Рассказывали, что когда японский миноносец с «Ре­шительным» на буксире проходил мимо китайского крей­сера, стоявшего на рейде, то адмирал-китаец, держав­ший на крейсере флаг, был возмущен наглым нарушением японцами основ международного права. Но остановить их орудийным выстрелом он всё-таки не решился, а стал подымать сигналы с требованием «остановиться». Го­лосом, по мегафону, это приказание было передано на японский миноносец, шедший вторым.

       Тот приблизился к китайскому судну для перего­воров.

       — Это очевидно недоразумение, — сказал коман­дир-японец. — Я сейчас догоню ушедший вперед мино­носец и передам ему ваше требование. Он, несомненно, немедленно повернет обратно и возвратит вам русский миноносец.

       Китайцы обрадовались и успокоились,

       Лучи рассвета озарили район происшедшей драмы. Люди команды «Решительного», выбираясь по одному на берег, стали постепенно стекаться к русскому консуль­ству. Большинство их было в одном белье. По проверке наличия оказалось, что не хватает трех, считая в том числе убитого Валовича. Впоследствии выяснилось, что два матроса были задержаны на «Решительном» япон­цами и увезены в плен.

       Много заботы и хлопот разом выпало на долю кон­сула Тидемана. Но одной из первых задач было для не­го — это снять с китайского крейсера раненого коман­дира «Решительного».

       — Если японцы настойчиво потребуют, то китайцы, чтобы избежать осложнений уступят и отдадут лейте­нанта Рощаковского в плен в Японию, — говорил консул.

{328} Он немедленно отправился на германский крейсер, стоявший на рейде. Адмирал-немец принял, его очень любезно. Но как только зашел разговор о возможности перевезти Рощаковского с китайского крейсера на не­мецкое судно, то последовал тотчас же отказ. — Вы нас, пожалуйста, извините, — сказал адмирал, — но ранение этого офицера есть результат вашей войны с Японией.

А ведь Германия с самого начала войны объявила свой нейтралитет.

       В конце концов М. С. Рощаковский был благополуч­но перевезен на берег и помещен в местный госпиталь, принадлежащий католической духовной миссии. Внима­ние к русскому офицеру членов этой миссии и медицин­ского персонала было выше всяких похвал. Рощаковский стал быстро поправляться при таком прекрасном уходе.

       До случая с «Решительным» настроение проживав­ших в Чифу англичан и американцев было ярко анти­русское. Японцы же были в моде и прославлялись. После наглого выступления представителей страны Микадо всё это вдруг изменилось. Комната в госпитале, в которой помещался Рощаковский, была полна цветов. Приноше­ния эти были от людей всех национальностей белой ра­сы, проживавших в Чифу. Они как будто тогда поняли и уяснили себе, что такое в действительности Япония и японцы.

       Тело героя матроса-минера Валовича было найде­но. Состоялось торжественное погребение его на клад­бище в Чифу. Гроб до места вечного упокоения прово­жал весь состав консульства, офицеры и команда «Ре­шительного» и ружейный взвод с китайского крейсера под командою офицера. Было много представителей раз­ных проживающих в Чифу наций. Полагающаяся воин­ская почесть, ружейный залп, была отдана при опуска­нии гроба в могилу.

       С тех пор прошло много лет. Много событий свер­шилось, много воды утекло за эти годы. Сейчас только скромный каменный крест на могиле Валовича в Чифу напоминает о том, что произошло в ночь с 11 на 12 авгу­ста 1904 года на рейде Чифу.    

 

Контр-адмирал

Д. В. Никитин (Фокагитов)

 

{329}

 

НОЧНОЙ ПОХОД

 

       В темный поздний сентябрьский вечер, вскоре после отражения второго трехсуточного штурма на крепость, и в последовавшее за ним затишье, в тесной маленькой кают-компании «Стройного» были собраны командиры нашего дивизиона на совещание.

       Морское начальство, учитывая возможность стоянки неприятельских крейсеров в бухте на островах Миа-Тао, находящихся в сорока милях от Артура, предложило об­судить план прорыва блокады и атаки этих крейсеров одним из миноносцев.

       Насколько нам представлялось понятным старание начальства, сохранившимися в его распоряжении сред­ствами нанести хоть какой-нибудь ущерб неприятелю, настолько же мы находили трудным и рискованным вы­полнение такого плана.

       По мере того как общее положение обороны ухуд­шалось, всё меньше считались с потерями во флоте, а вследствие невольного бездействия поврежденных боль­ших судов, работа морских сил ограничивалась дей­ствиями уцелевшей еще минной дивизии, личный состав которой, как говорится, «своими боками» расплачивался за все неудачи, постигшие флот.

       На некоторых миноносцах к тому времени команди­ры были заменены более молодыми, сохранившими в себе больше энергии и бодрости. Много офицеров из старого состава перевелись на береговые должности и были за­менены новыми. Благодаря этому, понемногу профиль­тровался весь личный состав миноносцев и создались кадры, вполне соответствовавшие требованиям тяжелой службы на этих судах.

Миноносцы нашего дивизиона были наскоро {330} достроены в Артуре перед самым началом войны и мало уступали по всем качествам, не исключая и артиллерии, японским того же тоннажа. Только вместо кормового 75-миллиметрового орудия имелось 47-миллиметровое, и отсутствовали пулеметы. Впоследствии установили на каждом миноносце по пулеметной тумбе и отпустили два пулемета на дивизион, которые переносились на дежур­ные миноносцы.

       Отсутствие сильного кормового вооружения не раз давало себя знать, когда приходилось отступать под на­тиском сильнейшего неприятеля, а нехватка пулеметов — при внезапных встречах в темные ночи.

       8-го августа в бухте Taxe, при обстреле неприятель­ских позиций, во время общего штурма крепости, мой миноносец понес некоторые повреждения и поэтому ре­монтировался. Носовой частью он был введен в особый кессон для заделки пробоин, а подбитое носовое орудие — исправлялось. Пользуясь этой небольшой передыш­кой, я решил попытаться найти себе 75-миллиметровое орудие и установить его на корме.

       Обращаться в порт с подобной просьбой было бес­полезно. Запасных орудий вообще не имелось в Артуре; и вследствие постоянного в то время обстрела япон­цами района порта, даже получить рабочих было не лег­ко. С трудом получали мы необходимые материалы и всякое снабжение из портовых складов, т. к. чиновники порта, конечно, избегали находиться под огнем.

Начал ощущаться недостаток в одежде; наступившие же хо­лода вызывали необходимость одеть команду более теп­ло. Явилась нужда в меховых полушубках. Требования возвращались часто с резолюциями портового началь­ства: «отказать», или в лучшем случае: «отпустить в по­ловинном количестве». Команда в походах начинала мерзнуть, поэтому командирам приходилось прибегать к своеобразным способам устранения этого недостатка. Однажды, получив отказ в полушубках, я вместе с дру­гим командиром написал новое требование, увеличив, на всякий случай, почти вдвое число просимых полушубков. Затем, выждав день и час, когда порт подвергался более сильному обстрелу, мы вместе отправились в контору {331} порта.

Подходя к входным дверям, мы встретили коман­дира спасательного парохода лейт. Б., направлявшегося в контору с тем же намерением, как и мы. Этот извест­ный во флоте бравый офицер, улыбаясь, сказал нам: «мы с вами выбрали подходящий момент, и необходимо ис­пользовать его полностью, а потому я сейчас подготовлю чиновников». Войдя с нами в контору, которая была уже переведена в подвальное помещение, он своим громким басом сказал: «Здорово ахнул! Ведь проклятый разо­рвался у самых ваших дверей. Хорошо, видимо, пристре­лялись!» Ожидаемое оправдалось: быстро, без всяких противоречий, несколько не твердой рукой, были начер­таны резолюции на всех трех требованиях: «срочно от­пустить!»

       Мои поиски орудия тоже увенчались успехом. Я усмотрел на одном подорванном и лежащем у берега ми­ноносце совершенно исправное орудие. Офицеров не бы­ло, и лишь несколько матросов бродило по палубе. В этот же день мы подвели небольшую баржу с краном, и без долгих рассуждений погрузили на нее орудие со всей установкой. Затем, чтобы не смущать любопытных, при­крыли баржу брезентом, отвели в сторону и стали выжи­дать, не поступит ли от кого заявления с жалобой на самоуправство. Через два дня, не видя ни от кого про­теста, подвели баржу к нашему миноносцу и под руко­водством судового инженер-механика приступили к по­стройке добавочных креплений палубы: приклепали пол-дюймовый железный лист, а в трюме под орудием уста­новили еще два пиллерса. Ко дню конца ремонта на кор­ме миноносца красовалось 75-миллиметровое орудие. Вся работа была выполнена исключительно судовыми сред­ствами, без особых расчетов, а потому в первую же пе­рестрелку с неприятелем судовой инженер-механик спу­стился в трюм под орудие. Его заключение: «Крепление вполне надежно, вибрация палубы незначительна. Но сидеть под орудием — отвратительно, ибо каждый вы­стрел форменно оглушает».

       Мне редко выпадало плавать со столь мужествен­ным, всегда спокойным в минуты большой опасности, на­ходчивым и симпатичным инженер-механиком. Не раз {332} судьба всего миноносца зависела от его расторопности, распорядительности и умения справиться в критические минуты. В моем последующем изложении похода чита­тель найдет подтверждение этому, а пока я считаю сво­им долгом упомянуть имя этого славного моего сослу­живца: Алексея Николаевича Копысова.

       Приехав на упомянутое мною вначале заседание, я застал всех командиров в сборе. Прочитав и обсудив предложение, полученное от начальника морской и мин­ной обороны, мы установили, что миноносцу, вышедше­му в такой поход, предстояло: всё время не превышать скорости 13 узлов, дабы избежать пламени из труб; в не­скольких милях от Артура прорвать блокаду, т. е. неза­метно миновать завесу неприятельских миноносцев, со­стоявшую обыкновенно из 3-х или 4-х полудивизионов; подойти в темноте к незнакомым нам берегам островов и найти неосвещенный вход в бухту, имея единственный компас, который на качке сильно ходил; миновать при входе и выходе заграждения неприятеля; вторично про­рвать блокаду и, наконец, подойти к совершенно неосве­щенным входным воротам Артура между нашими мин­ными заграждениями и бонами.

       Уяснив себе всю картину, мы молча сидели и смот­рели друг на друга, не зная, что сказать.

       В результате все пришли к определенному заклю­чению, что шансы на успех такого похода минимальны.

       К сказанному можно еще прибавить, что миноносцы Артурской эскадры до войны находились по девять ме­сяцев в году в резерве, и поэтому стояли в гавани; и за короткое трехмесячное плавание командирам было не­возможно подробно ознакомиться с прилегающими к Ар­туру берегами и бухтами, тем более, что большинство командиров было назначено уже во время войны.

       До этого случая, не было ни разу, чтобы кто-либо из командиров нашего дивизиона сомневался в возмож­ности выполнения поставленной ему задачи, какой бы трудной она ему ни представлялась. Но на этот раз ни­кто из нас не верил в выполнимость задуманного.

       Всё же надо было придти к определенному решению.

       Мой миноносец до сих пор всегда с гордостью {333} выполнял все самые трудные поручения, выпадавшие на его [долю. Неужто на этот раз он не выполнит? «Сильный» имел теперь 75-миллиметровое орудие на корме. Ему надлежало идти в поход.

       Еще около получаса обсуждали мы детали предстоящего похода, а затем было приступлено к составле­нию рапорта в штаб, в котором сообщалось о готовно­сти «Сильного» попытаться выполнить эту задачу.

       Весь гарнизон чувствовал себя страшно утомленным после отражения штурма. Наши миноносцы, ошвартовавшись кормами у набережной внутреннего бассейна, по распоряжению с батарей, часами — днем и ночью, об­стреливали штурмующие колонны, заходившие в тыл ба­тареям. В моменты затишья миноносцы грузились снарядами, подвозимыми на баржах, и приводили в порядок орудия. Немудрено, что мы все чувствовали себя крайне утомленными и каждого клонило ко сну.

Когда вопрос о том, кому идти в этот поход, был решен и приступили к составлению краткого протокола и донесения, я тут же крепко уснул, так велика была моя усталость. Разбудили меня слова одного командира:

«Сейчас решается ваша судьба, а вы спите!»

       Штаб утвердил мое назначение и предоставил мне выбрать день и час моего выступления в поход. Перед съемкой с якоря было приказано — сдать все секретные документы и сигнальные книги, и в виде последнего на­путствия — прислали пулемет.

       Наступило 23 сентября. Надвигалась темная ночь. Небо заволокло тучами. Дул легкий ветер и развел по­рядочную волну. Около 8 час. вечера я снялся с якоря и вышел в море. Быстро исчезали берега Квантунского по­луострова в темноте, и тем самым обрывалась всякая связь с крепостью и флотом. Отойдя на 8 миль от Артура, мы увидели с правого борта приближающийся к нам силуэт небольшого корабля, а затем рассмотрели силуэты трех миноносцев, идущих навстречу.   Клотиковая лампочка на головном миноносце начала мигать. Это означало, что неприятель нас тоже заметил и опрашивал позывные.

Не обращая внимания на сигнал, я продолжал идти тем же ходом и курсом. Миноносцы быстро {334} скрылись в темноте, но лишь на несколько минут. Мы их ско­ро увидели в кильватере за нами. Насторожившись, я выжидал, что неприятель предпримет дальше. Взоры всех находившихся на палубе, естественно, обращались на корму, так что мне неоднократно приходилось напо­минать сигнальщикам и назначенным: «смотреть впе­ред!»

       Первая мысль была: как действовать, если неприя­тель внезапно откроет огонь? Каким маневром, пользу­ясь ходом и темнотой, нарушить их строй и запутать стрельбу?

       Вполголоса предупредил инженер-механика о необ­ходимости быть готовым дать разом самый полный ход. За движениями неприятеля следил с коримы мичман. Прислуга у орудий и минных аппаратов стояла на «товсь». У пулемета находился мичман Т.

       Время шло... Напряжение длилось уже второй час... Стоя на мостике, я недоумевал и старался найти объяс­нение — нежеланию более сильного неприятеля первым вступить в бой. Неужели он ошибся и думал, что во гла­ве его дивизиона идет свой, т. е. японский миноносец? Если это так, то оставалось лишь желать скорейшей встречи с одним из неприятельских крейсеров, чтобы при атаке его «Сильным» — мы, все четыре миноносца, ока­зались бы под огнем крейсера... Дай-то Бог! Это лучший выход при создавшемся положении. Но такой выход был бы слишком большой удачей, и я боялся даже мечтать о нем. Вернее всего, неприятель нас распознал, и теперь, ничем не рискуя и удаляясь вместе с нами от нашей ба­зы, уменьшал наши шансы отступления на Артур, лишая нас одновременно возможности пробраться незамечен­ными в бухту к крейсерам. Оставалось только надеяться на встречу с крейсером, когда лишь сам неприятель мог выручить, ибо в противном случае всё кончится боем и, увы, — слишком неравным.

       Мне приходилось не раз читать и слышать, что в са­мые тяжелые и опасные минуты внимание человека мо­жет быть внезапно отвлечено мыслью о совершенно дру­гом, не связанным с данными переживаниями, даже не­значительном. В эту ночь, или вернее, в часы похода, {335} когда наше положение представлялось весьма трудным, мне часто приходилось заставлять себя сосредоточивать свои мысли на том, что происходит в данный момент, а не думать о другом. Я помню, как мысленно переносился в Артур, на наш дивизион, и с завистью представлял се­бе картину отдыхающих и ничего не переживающих ко­мандиров.

       Мне казалось, что я слышу голос, полный иронии, нашептывавший мне: «Сам ведь лез в петлю, теперь и выкручивайся. Никто о тебе сейчас не думает, никто тебе не поможет»...

       «Смолкни!.. Не в петлю лезет «Сильный», а испол­няет свой долг перед Родиной».

       Мои мысли полетели дальше, на госпитальное суд­но «Монголия», на котором в эту ночь не смыкает глаз одна из сестер милосердия — моя жена, моля Всевыш­него о благополучии похода «Сильного».

       Так, при сильно напряженном состоянии нервов, бродили мысли, перебрасываясь с одного на другое, как бы ища, на чем можно остановиться и успокоиться. Меж­ду тем, вырывавшееся время от времени пламя или иск­ры из труб неприятеля снова приковывали мое внимание к ним и грозно напоминали о предстоящей развязке.

       Мы подходили уже к островам. Надежда на встречу с крейсером была потеряна; вход в бухту был отрезан идущими за мной миноносцами. Продолжать идти так дальше становилось бессмысленным. Рассвет близился и неминуемо должен был принести гибель, а потому необ­ходимо было принять какое-то решение и приступить, не медля, к его выполнению.

       Всё это время мы поддерживали полное давление пара и имели возможность сразу развить полный ход и, не усиливая огня в топках и не пуская вентиляторов, со­хранить его в продолжение нескольких минут: Я усло­вился, что по моим двум звонкам в машину, инженер-механик разом даст полный ход и будет держать тако­вой, пока не падет пар.

       Наши переговоры с инженер-механиком внезапно были прерваны подбежавшим ко мне сигнальщиком и мичманом, наблюдавшим на корме. Они доложили, что {336} ближайший к нам миноносец отклоняется вправо, а иду­щий за ним — влево. Их маневр был ясен: поставить «Сильного» с кормы в два огня. Теперь каждая потерян­ная секунда могла быть роковой. Я дал два условных звонка в машину и миноносец, будто подпрыгнув, рва­нулся вперед — быстро с 13-ти узлов переходя на 24...

       Содрогаясь всем корпусом, врезаясь и будто ныряя сквозь волны, принимая целые каскады воды на палубу, и дождь и брызги на командный мостик, несся «Силь­ный» от неприятеля. Он несся в непроглядном мраке ночи, под шум своих мощных машин и быстро вращаю­щихся винтов. Враг, который два часа предвкушал лег­кую добычу и испытывал наши нервы, начинал отста­вать. Схватившись за поручень мостика, я впился гла­зами в неприятельский миноносец, который быстро скрывался из виду, и через несколько мгновений оба они исчезли. Выждав еще несколько секунд, я положил лево на борт. За кормой взвился бурун от положенного руля и миноносец, накренившись на левый борт, покатился влево, принимая правым бортом удары волн... Отскочив на несколько кабельтов в сторону и исчезнув из вида не­приятеля, мы снова легли на прежний курс. Пар стал бы­стро падать. Уже через несколько минут машины еле вращались, развивая всего 2-3 узла. В кочегарках шла лихорадочная работа: осторожно, под непосредственным наблюдением инженера-механика, поднимали пары, не пуская в ход вентиляторы.

       У каждого было одно на уме: где противник? что он предпринимает? Бросился ли ко входу в бухту, чтобы предупредить свои крейсера об угрожающей опасности, или идет полным ходом к Артуру, полагая, что мы по­вернули и спешим проскочить в свою базу?

       Я лично почувствовал в эти минуты большое облег­чение. Напряжение нервов ослабело, и можно было спо­койнее обдумать последующие шаги.

       Вскоре я повернул на обратный курс, пары удалось поднять, и мы шли опять 13-ти узловым ходом. Мино­носец медленно покачивался с борта на борт на попутной волне. Машины работали более спокойно, и их шум, сли­ваясь с шумом винтов, точно твердил всё тот же напев:

{337} «Не так страшен чорт... Вывезу вас... вывезуу... Не пло­шайте сами, не плошайте!»

       Я вызвал на мостик инженер-механика и горячо его поблагодарил за столь блестящее управление котлами и машинами, во время нашего рискованного маневра, бла­годаря которому мы выскочили из мертвой петли... Но не всё это было еще. Предстояло еще раз прорвать бло­каду и благополучно проскочить в Артур.

       Мы всего уже в 3-4 милях от крепости.

Туман еще не рассеялся, но всё же слева начинают обрисовываться гористые берега Ляотешанского полуострова. К сожале­нию, определиться пока нет возможности.

       Изменив курс несколько вправо, я спросил рулевого:

       «Что на румбе?» и вдруг слышу голоса сигнальщика и комендора у орудия: «Слева что-то видно»...

       Действительно, обрисовываются силуэты минонос­цев, шедших на пересечку нашего курса. Опять зазвони­ли звонки в машину и миноносец полным ходом понесся по направлению к входным воротам... На прощание мы «просалютовали» неприятелю и получили в ответ несколько снарядов, просвиставших над нами... И миноно­сец стал входить в ворота.

       К сожалению, наши клотиковые сигнальные лампоч­ки не имели под собою щитов, не допускающих свет на палубу корабля, что было предусмотрено у японцев. На это я невольно обратил внимание при первой нашей встрече нынешней ночью. Недочет этот не позволял нам, находясь вблизи неприятеля, показывать свои позывные, не освещая им миноносец и не ослепляя себя.

       Вдруг два наших сильных прожектора осветили нас прямо в лоб и повесили перед нами пелену, через кото­рую мы ничего не могли видеть, будучи совершенно ослепленными. Я несколько раз стопорил машину, дваж­ды давал задний ход, боясь выскочить на берег, или вре­заться в поплавки сетевых заграждений, так как эти прожектора мешали ориентироваться даже в расстоя­ниях.

       В конце концов, положительно каким-то чудом уда­лось проскочить ворота и войти в гавань. Уже недалеко {338} оставалось до рассвета и до подъема флага, после кото­рого надо было ехать с докладом к адмиралу.

       Я прилег одетым. Но от физического и нервного пе­реутомления заснуть не мог. Моментами мне всё еще ме­рещились то прожектора, то темные скалистые берега, то даже слышались раскаты орудийных выстрелов.

       И заканчивая свою краткую повесть, я опять обязан сказать, что только благодаря милости Божией и талант­ливости нашего инженер-механика, славного моего со­служивца Алексея Николаевича Копысова, всё кончилось благополучно.

Контр-адмирал

Г. О. Гадд

 

{339}

 

ОСАДА ПОРТ-АРТУРА

 

Вспыхнувшая война застала крепость в плачевном состоянии. Приморский фронт был почти закончен, но на сухопутном фронте, из предполагавшихся к построй­ке шести фортов, был закончен лишь форт № 4. Форты №№ 1, 2 и 3 были закончены вчерне; только что был начат постройкой форт № 5, а форт № б и вовсе не начинался.

В гарнизоне Порт-Артура находилось 9 стрелковых полков (трехбаталионного состава), 3 запасных баталиона, 10 полевых батарей, крепостная артиллерия, са­перный батальон и сотня казаков. Всего, считая моряков и дружинников, около 50 тысяч человек.

       Начальником Квантунского укрепленного района был назначен генерал-лейтенант Стессель, а комендан­том крепости генерал-лейтенант Смирнов. Этим созда­валось в Порт-Артуре двоевластие, вредно отозвавшееся на деле обороны крепости.

       Первый период военных действий: (от начала вой­ны 27 января до высадки японцев в Ляодун, 22 апреля) заключал: внезапную атаку японского флота на Порт-Артурскую эскадру, бомбардировки Порт-Артура с моря и попытки японцев заградить коммерческими парохода­ми, нагруженными камнями, проход из Порт-Артурской гавани, где находились суда нашей эскадры.

       Второй период: от высадки японцев на Ляодун 22 апреля до тесного обложения крепости 17 июля.

       Японцы высадили 3 дивизии у Бицзыво и, захватив железную дорогу на участке между станциями Вафандян-Пуландьян, прервали связь крепости с Маньчжур­ской армией.

       13 мая японцы атаковали Цзиньчжоуский {340} укрепленный перешеек (около трех верст шириною), обороняемый 5-м Восточно-Сибирским полком (одиннадцать рот. Од­на рота была на охране Российского императорского по­сольства в Пекине).

       В течение 13 мая 5-й полк отбивал атаки японцев. К вечеру, под влиянием флангового огня японских кано­нерок, 5-й полк, потеряв половину своего состава, при­нужден был отойти. Для противодействия дальнейшему наступлению японцев к Порт-Артуру войска наши заня­ли так называемую передовую горную позицию, которая, после боев 13 и 14 июля, вследствие прорыва японцев на правом фланге, была 15 июля нами очищена. Наши вой­ска в полном порядке отошли на Волчьи Горы, которые в бою 17 июля были заняты японцами.

       Третий период: от начала тесного обложения кре­пости 17 июля до сдачи крепости 20 декабря.

       Заняв Волчьи Горы, японцы тотчас же приступили к возведению осадных батарей. Утром 25 июля, когда на городской площади служили молебствие, началась бом­бардировка города, укреплений и гавани, с этого дня уже не прекращавшаяся до конца осады.

       К 3 августа японцы овладели на правом фланге кре­пости командующими высотами Дагушань и Сяогушань, а на левом фланге предгорьями Угловой Горы.

       Японцы не сомневались в успехе штурма открытой силой. Ген. Ноги объявил иностранным корреспонден­там, что в ближайшие дни они будут свидетелями паде­ния крепости и приглашал их на это зрелище.

С утра 6 августа японская артиллерия открыла сильнейший огонь по всему фронту крепости. После двухдневной ар­тиллерийской подготовки штурма японская пехота пере­шла в наступление, ведя главный удар на Восточный фронт. К утру 11 августа штурм был отбит, однако, в руках японцев остались редуты №№ 1 и 2 на восточном фронте и Угловая Гора на западном фронте.

       Потерпев неудачу при попытке овладеть крепостью открытой силой, японцам пришлось обратиться к посте­пенной атаке, т. е. приближаться к фортам и укреплени­ям при помощи траншей и окопов.

       6-го сентября японцы атаковали Высокую Гору на {341} западном фронте и Кумирненские и Водопроводный ре­дуты на Северном фронте. Редуты японцы заняли, но их атаки на Высокую Гору были отбиты.

       С 18 сентября японцы начали бомбардировать Порт-Артур 11-дюймовыми бомбами, которые легко разруша­ли все закрытия и даже бетонные казематы, своды коих были рассчитаны на сопротивление лишь 6-дюймовым снарядам.

       17-го октября японцы вновь предприняли штурм Восточного фронта на участке от батареи литера «Б» до укрепления № 3. Штурм был отбит, но японцы удержа­лись на гласисах атакованных фортов.

       К 13-му ноября японцы уже были полными хозяе­вами во рвах фортов № 2 и 3 и укрепления № 3. В про­межутках между этими фортами японцы подошли свои­ми окопами на 60 шагов к Китайской стенке и на 45 шагов к батарее литера «Б» и к Куропаткинскому люне­ту. С утра 13-го ноября японская осадная артиллерия открыла адский огонь и ровно в 12 часов дня японская пехота бросилась на штурм названных укреплений Во­сточного фронта. Все неоднократные атаки японцев к ве­черу были отбиты. Ночная японская атака Курганной батареи 13 ноября также была отбита.

       В третий раз потерпев неудачу на Восточном фрон­те, японцы вновь направили свои усилия против Высокой Горы (201 метр высотой) на Западном фронте. В тече­ние 9 дней с 14 по 22 ноября японцы вели яростные ата­ки на Высокую Гору, на которой имелись лишь окопы и укрепления полевого типа, и непрерывно долбили ее сна­рядами всех калибров. Одних 11 -дюймовых бомб они выпустили за это время более 4 тысяч. За истощением наших пехотных и морских резервов, для обороны Высо­кой Горы были использованы нестроевые и даже госпи­тальные команды.

       Вечером 22 ноября Высокая Гора была взята япон­цами. С утратой Высокой положение крепости станови­лось крайне тяжелым. У начальника сухопутной обороны крепости ген. Кондратенко вырвались слова: «Это на­чало конца».

       На другой день, 23 ноября, японцы, соорудив на {342} Высокой наблюдательный пункт, приступили к расстреливанию нашей эскадры, стоявшей в гавани. Через пять дней все суда Порт-Артурской эскадры были затоплены 11-дюймовыми бомбами.

       Вечером 2 декабря японской 11-дюймовой бомбой, пробившей бетон и разорвавшейся в каземате форта № 2, был убит генерал Кондратенко.

       Взорвав брустверами свои минные галереи: 5 де­кабря под фортом № 2, 15 декабря под фортом № 3 и 18 декабря под укреплением № 3, японцы овладели эти­ми фортами и укреплением.

Таким образом, после пяти­месячной упорной борьбы, японцы, заняв форты № 2 и 3 и укрепление № 3, прорвали первую линию обороны на Восточном фронте.

       19 декабря японцы атаковали вторую оборонитель­ную линию Восточного фронта: от курганной батареи до Большого Орлиного Гнезда, на которой в окопах малого профиля находилась лишь жидкая цепь стрелков (Численность пехотного гарнизона, включая моряков, не пре­вышала к концу осады 14 тысяч, что на 20-верстную линию обо­роны было недостаточно. На 19-ое декабря в госпиталях состоя­ло около 18-ти тысяч раненых и больных.),

и по­сле ряда ожесточенных атак заняли высоту Большое Ор­линое Гнездо — тактический ключ позиции.

       При таких условиях ген. Стессель пришел к заклю­чению, что дальнейшее сопротивление крепости невоз­можно, и выслал парламентера к ген. Ноги. 20-го декаб­ря была подписана капитуляция Порт-Артура и генерал Стессель отправил Государю телеграмму:

«Великий Го­сударь, прости нас. Мы сделали всё, что было в силах человеческих. Суди нас, но суди милостиво. Одиннадцать месяцев непрерывной борьбы истощили наши силы» (Ген. Стессель Верховно-Уголовным Судом был приговорен к расстрелу, что, по высочайшему повелению, было заменено де­сятилетним заключением в Петропавловскую крепость, откуда ген. Стессель по болезни, незадолго до своей смерти, был освобожден. «Единственная вина генерала Стесселя только в том, что он не дал картины под занавес», — сказал его защитник, полковник Вельяминов в Верховно-Уголовном Суде.).

 

{343}

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

       Насильственная смерть Артура не надолго пред­упредила естественное падение крепости. Японцы доро­гою ценою купили свой успех под Артуром: за время осады они потеряли убитыми и ранеными до 110 тысяч человек. У нас убито и умерло от ран и болезней при обороне крепости 17 тысяч, т. е. третья часть всего гар­низона. Наши потери ранеными доходили до 100%. Если и были в гарнизоне еще не раненые, то зато другие были ранены по несколько раз.

       Порт-Артур оборонялся значительно дольше, чем можно было рассчитывать при его незаконченности, сла­бом вооружении и снабжении. Россия всегда будет в праве гордиться подвигами многострадального Порт-артурского гарнизона, каковому высочайше было поведено службу считать, как и при обороне Севастополя, по рас­чету: один месяц — за один год.

       В признание высокой доблести, проявленной при за­щите крепости Порт-артурскими войсками, японский им­ператор предоставил ген. Стесселю и всем сухопутным и морским офицерским чинам гарнизона сохранить свои сабли.

 

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 84; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!