ТОЛКОВАНИЕ МОНАСТЫРСКОГО УСТАВА И ПРАВИЛ СВЯТОГО АВГУСТИНА 7 страница
Кто‑то, например, жил в Афинах, учился в колледже, ел десерты и пирожные – такой не может питаться так же, как деревенский парень. Одно дело – пастух, и другое – изнеженный юноша из богатой семьи, который и на перине‑το с трудом засыпал. Монастырь с самого начала должен его понять. К слову сказать, особенно заботились в монастырях о ктиторах. В уставах были предписания о том, где им жить и как питаться.
Итак, среди поступающих в монастырь бывают люди немощные – не по состоянию здоровья, но по той причине, что на свое несчастье родились в богатых семьях и пришли в монашество от беспечальной жизни. Такие находятся в состоянии худшем, чем больной или даже, если хотите, мертвец. Лучше тебе быть мертвецом, чем баловнем, не способным к подвигу воздержания и поста. Привычки прежней жизни затрудняют духовное возрастание. Поэтому никто из вас, говорит блаженный Августин, пусть не видит несправедливости в том, что этому дитятке, пришедшему из мира, предлагают отдельную пищу. Он и рыбуто привык есть без костей, одно филе. Не игнорируйте его, как будто у него нет плоти, нервов, сердца, прошлого. Этот человек – ваш брат. Как вы позаботились бы о больном члене вашего тела, так позаботьтесь и о нем, потому что он нуждается в этом больше других. Вы, более крепкие, благодарите Бога за силу, которую Он вам даровал. Подвизайтесь изо всех сил и оставьте брата пить молоко и сливки. А вы, немощные, не забывайте о том благодеянии, какое вам оказывает монастырь: как он вас терпит, окружает заботой, поддерживает, словно больных детей, до тех пор пока вы не встанете на ноги.
|
|
|
Сильные пусть не считают немощных счастливее себя, поскольку те получают особую еду, но лучше пусть радуются своему крепкому здоровью, которого не имеют их братья.
Дети, продолжает блаженный Августин, не смотрите на вещи сквозь призму обычной человеческой логики. Поймите, подлинные счастливцы – это вы: те, кто может есть что угодно, кому монастырь может давать любые поручения, не боясь и не думая, с какой стороны к вам подойти. Считайте для себя большим благом и вашим подлинным приношением обители то, что монастырь может вам сказать: ступай туда, сбегай подними вон ту тяжесть, живо сделай эту работу, доешь эти остатки. Тогда как другой – проблема и для монастыря и для самого себя: с ним надо быть осторожным в разговоре, как бы он не огорчился, не обиделся, как бы не подумал, что его не любят; на трапезе не смей подать ему подгоревшее или пережаренное, все должно быть отборным. Не желай и ты доставлять хлопоты. Лучше постарайся сам восполнять немощь твоего брата.
|
|
|
Можно порадоваться подлинной справедливости святого, который взирает на одну цель, на общий венец. Он желает помочь братству, так чтобы ни немощные, ни здоровые не потерпели вреда, но все спаслись. Немощный, если ему не помочь, и крепкий, если не дать ему повод смириться, не войдут в рай. Если тот, кто немощен по своему душевному складу, не найдет у тебя доброго к себе отношения, то он навсегда останется ни к чему не годным и не способным. Но если ты поведешь себя с ним правильно и его воспитаешь, то придет час, когда и он принесет что‑то Богу. Крепкому же нужно потерпеть голод и разные испытания, иначе все богатство и дары, какими наделил его Бог, все его душевное здравие и равновесие утратятся.
Когда тем, которые прежде жили в роскоши, в монастыре дают больше еды и одежды, когда у них более мягкая постель и теплое одеяло, чем у прочих монахов, более крепких и, следовательно, более счастливых, эти крепкие должны задуматься над тем, какую жизнь оставили те братья, ради того чтобы вести одинаковый с ними образ жизни, пусть даже они еще и не достигли неприхотливости крепких. (3.4)
Блаженный Августин возвращается к своей мысли о том, что изнеженный человек немощен, а потому он от всего устает, на все раздражается, всех подозревает, будто они на него наговаривают. Посели такого в царские палаты – все равно он будет несчастным; посади его в оранжерею – он и там зачахнет; выпусти его на морские просторы – он подумает, что его держат взаперти. Итак, вы, сильные, не желайте следовать примеру того, кто страдает от плохой наследственности. Воспользуйтесь своей силой, послужите Христу, общему Телу. Станьте последними, чтобы и немощные, когда вы их взвалите себе на спину, могли вместе с вами оказаться там, куда восходите вы. Вспомните, что эти братья никогда не держали в руках никакого инструмента, в то время как вы брались за плуг и пахали землю. Живите, стремясь к равенству пред Богом, а не перед людьми.
|
|
|
Вы не должны желать того, что дается кому‑либо вовсе не для того, чтобы его почтить, а просто по снисхождению. Если не поостережетесь этого, тогда весь порядок извратится, так что в монастыре богатые будут прилагать усилия к тому, чтобы подвизаться по силам, а бедняки станут изнеженными.
Рассудительность блаженного Августина не перестает нас удивлять. Он утверждает, что равное отношение ко всем братьям – это высшая несправедливость. Например, если в монастыре есть братья из других стран, то с ними мы будем вести себя иначе, чем со своими соотечественниками‑греками. Брату‑иностранцу очень трудно поверить, что мы можем воспринимать его как своего земляка. Когда игумен даст монаху оплеуху, тот порадуется: вот как сильно любит его игумен! Но если игумен поступит так с братом из другой страны, тот подумает, что настоятель хочет выгнать его из монастыря.
|
|
|
Другой пример: если в детстве с тобой плохо обращался отец или в старшем возрасте – начальник, то сейчас игумен не может ничего тебе строго сказать, потому что ты испугаешься. Но если ты жил, окруженный любовью, и родители заботились о твоем воспитании, то независимо от того, как обходится с тобой игумен, ты мгновенно обретаешь душевное равновесие. Следовательно, причина различного подхода к братьям заключена не в разной мере уважения к ним, а в простом снисхождении.
Приведем еще один пример. Два монаха спрашивают игумена, можно ли им сходить на пристань. Одному игумен это запрещает, другому разрешает. Если первый подумает, что ему отказали, потому что его не любят, он ошибется. На самом деле игумен еще не разочаровался в нем и верит, что в этот час брат может пойти в келью, где будет беседовать с Богом, прольет слезы и в сердце переживет небесные восхождения. От второго же монаха игумен уже ничего не ожидает, или пока еще не может потребовать от него пойти в келью, зная, что брат вместо этого остановится где‑нибудь поболтать, и потому позволяет ему сходить на море порыбачить. А третьему он откажет, потому что знает его немощь и пристрастие к рыбалке. Разрешением он не исправил бы брата, но, напротив, подогрел бы его страсть.
Итак, монастырь – это подлинные объятия, где все устроено как подобает. Различный подход к братьям – это икономия, для того чтобы каждый научился сам нести свой крест ради Господа. Если мы пренебрежем такой икономией, то весь порядок извратится: крепкие душой и телом станут ни на что не годными, потому что не захотят нести подвига, как того требует игумен, а немощные – бывшие богачи или вообще слабовольные по характеру – будут подвизаться, хотя они не привыкли к суровой жизни.
Святой прекрасно знает, сколь сильно люди различаются между собой, поэтому уделяет этой теме так много внимания.
Подобным образом и с больными, которым необходимо особое питание, чтобы они не заболели еще больше от обычной пищи, нужно после их выздоровления относиться как к здоровым, чтобы они скорее восстановили свои силы. Это касается всех братьев, даже тех, которые происходят из низших общественных слоев. (3.5)
Нельзя оказывать снисхождение постоянно. Снисхождение – это терпение, которое Бог проявляет к нам в данный момент. Бог ожидает человека, вместо того чтобы человек ожидал Бога. Господь ждет, когда же тот выйдет из младенческого возраста и достигнет такого состояния, что сможет показать свою любовь к Нему.
Значит, монаху необходимо бороться и преодолевать свою ранимость, становиться выше жизненных проблем и слабого здоровья, чтобы пришел благословенный час, когда он будет закален больше прочих братьев. Тогда игумен сможет не ублажать его изнеженное и ранимое сердце, а обращаться с ним строго, чтобы доставить брату душевную пользу. Игумен уважает послушника, но послушник, если хочет почитать Бога, должен быть готов к духовной брани. Хочешь иметь мир с Богом и со своей душой? Приготовься к брани. Невозможно желать постоянного к себе снисхождения. Современные люди, даже если они не из числа военных или высокопоставленных лиц, не способны жить естественной жизнью, а потому не могут вести и жизнь духовную. Жизнь нынешнего человека – это жизнь вопреки природе. Трудно сказать ему, что ты на самом деле думаешь, трудно вести себя с ним как требуется. Малейший пустяк его травмирует. Посмотрим на себя – и мы увидим, как сильно мы уязвляемся и огорчаемся, когда ближний говорит с нами без обиняков. Мы не учитываем характер ближнего. Если я скажу комуто: «Уйди отсюда», он не подумает, что таков уж у меня характер. Нет, он замкнется в себе, начнет переживать и говорить: «С другим он так себя не ведет, потому что тот лучше меня». Пытаясь объяснить поведение другого человека, мы тотчас отыскиваем причину его поступков в себе, а потому и терпим неудачу в общении с ним.
Взор человека, испытывающего трудности в общении с ближними, не устремлен на Христа, на Тело Христово. Сам он, конечно же, верит в то, что любит Христа и готов даже кровь за Него пролить. Но попробуй я его не выслушай, не дай того, что он у меня попросил, – он этого не вынесет. Обычно мы
чувствуем потребность в снисхождении, хотим, чтобы на нас обращали внимание, не огорчали нас, не забывали о нас. Вместо того чтобы согревать в глубинах своего сердца рождаемого Христа, ради Которого мы терпим муки рождения, мы на самом деле мучаемся ради самих себя. Такова действительность нашей повседневной жизни. Но если мы хотим когда‑нибудь возлюбить Бога, надо забыть о своей чувствительности, забыть о себе. А вот к ближнему, напротив, надо относиться очень чутко. Сами будем терпеть утеснения, но согреем жизнь ближнего своей любовью и своим участием.
Итак, если я немощен и ко мне снисходят, мне стоит потрудиться, чтобы постепенно стать человеком сильным. Иначе как я сокрушу твердыни дьявольские и взойду на высоту третьего, четвертого, седьмого неба, если до сих пор еще остаюсь несчастным созданием, о котором все должны постоянно заботиться? Юноши, – говорит евангелист Иоанн, – вы сильны… вы победили лукавого. Станем прежде всего сильными душой, чтобы и наш дух смог обратиться к Богу, от Которого он исшел.
Можно считать, что они из‑за своей недавней болезни находятся в том же состоянии, что и богатые, изнеженные прежним образом жизни. Когда же силы больных восстановятся, пусть они с радостью возвращаются к образу жизни, приличествующему рабам Божиим, избавившимся от стесненных обстоятельств. Временное послабление не должно приводить к тому, чтобы братья и после выздоровления пользовались теми удобствами, каких требовала их болезнь.
Блаженный Августин ставит на одну ступень человека больного и человека изнеженного, избалованного. Тебе, обращается он к больному, монастырь оказывает снисхождение, но когда оправишься от болезни, принимайся за труды, не привыкай к легкой жизни. Приди к игумену и скажи: «Отче, я уже могу поститься. Теперь и я могу потерпеть утеснения и понести труды, могу укрываться простым одеялом». Не увлекайся той любовью, которой тебя окружали до сегодняшнего дня, не считай, что так и должно быть. Ты должен полюбить настоящее счастье – то, которое дает суровая жизнь. Когда ты ведешь суровую жизнь, предъявляя требования только к себе самому и никогда к другим, тогда ты спокоен, мирен, имеешь молитву, Самого Бога, «поющего и вопиющего» в твоем сердце.
Святой Августин смотрит на человека реалистично и прекрасно понимает его. Если, говорит он, ты болен, прими свою болезнь, примирись с обстоятельствами. Не ропщи на то, что мать родила тебя с увечьем или недугом. Не ополчайся на свое окружение, свое прошлое, на тело, душу. Пусть все это тебя не волнует, не трать на это время. Бог с любовью и нежностью взирает на пределы народов, горы, моря, ущелья, на наши души – на все. Склоняется над всем. Если Он склоняется над мышонком, над осой и смотрит, как с ними поступить, то тем более Он склоняется над тобой – Своим образом, а потому не желай быть иным, не тем, кто ты есть. Не завидуй ближнему. Не завидуй его душевному устроению, здоровью, богатству. Прими себя таким, какой ты есть, как некий дар от Бога. И тогда, принимая себя, но не сосредотачиваясь на своем «я», ты сможешь возлюбить Бога. Лишь бы ты при этом любил ближнего как образ Божий.
Пусть те, кому легче переносить лишения, чувствуют себя более богатыми. Ибо лучше терпеть небольшую нужду, чем иметь изобилие благ.
Блаженный Августин говорит, что лучше закалить себя и стать способным к перенесению лишений, чем иметь множество вещей, хорошо питаться, много спать и быть окруженным любовью. Я научился быть довольным тем, что у меня есть… и быть в недостатке, – пишет апостол Павел. Счастлив тот, кто приучается терпеть лишения. А кто хочет иметь все и беспокоится о том, как бы ему не замерзнуть, не заболеть, не промокнуть немного, не устать – такой человек неспособен к жизни. Чем более учишься терпеть, тем более готовишь себя к принятию Божественной благодати.
Без сомнения, икономия всегда применялась в монашестве и в Церкви. Церковь всемилостива, как и Бог, но она милует лишь того, кто признает себя грешником. Только скажи: Согрешил я пред Господом, и чем больше твой грех, тем большую благодать даст тебе Бог. Но когда ты не придаешь значения своему прегрешению, тогда основания Церкви сотрясаются. Таков духовный закон. Это вино чистое, не разбавленное водой, вино Духа Святого, опьяняющее сердце.
Миллионы грехов, совершающихся ежедневно, не упраздняют святости Церкви. А вот небольшое нарушение этого духовного закона уничтожает все, ставит под сомнение само наше спасение. По этой причине святые отцы так сильно желали запечатлеть основные законы, правила жизни в монастыре.
Когда мы нарушаем законы духовной жизни, мы совершаем великий грех против Христа, и пренебрегать этим нельзя. Мы – монахи, и это значит, что мы погружены в предание, руководствуемся определенными принципами, определенными началами, которые не можем преступить ни на сотую долю миллиметра. Конечно, человеческая немощь – иное дело. Предатель получает прощение, вор получает прощение, отрекшийся от Христа получает прощение, стоит им только сказать: «Я согрешил». Если же они начнут говорить: «Да что я такого сделал?» – тогда подлежат осуждению. Во времена гонений на Церковь христиане, принесшие жертву идолам (это означало полное отречение), сначала принимались Церковью в общение только перед самой их смертью. Позднее Церковь позволила всем подобным богоотступникам участвовать в богослужении, но без причащения, а со временем и воздержание от причастия было ограничено кратким сроком. Но Церковь никогда не прощала того, кто, желая спасти свою жизнь, всенародно произносил: «Я принес жертву». Эти слова, пусть человек и не приносил жертвы на самом деле, Церковь считала отступничеством – и отлучала от себя такого члена, чтобы он не давал другим повода думать, будто в его поступке нет нарушения заповеди.
Исповедание Бога, свидетельство о Нем – это заповедь. Непозволительно промолчать и тем самым дать повод в тебе усомниться. Мы не должны нарушать духовный закон. Когда мы грешим, когда видим, как дьявол нападает на нас и сбивает с ног, когда видим, как страсти нас сотрясают, когда видим, как наш ум предается распутству, – не будем этого бояться. Когда мы год, пять, двадцать, пятьдесят лет боремся, страдаем и молимся, чтобы страсть отошла, а она не уходит – не будем бояться. Бог – и в буре, и в бездне, и в морских волнах, и в наших страстях. Бог скрывается за страстью, чтобы вызволить нас из беды, чтобы подхватить отеческой рукой и спасти.
Если же мы скажем: «Большие страсти – вот что важно, а эта маленькая страсть ничего не значит», тогда ничто нас не спасет. Вся церковная икономия, все милосердие Пресвятой Троицы не могут изгладить этот великий грех, потому что он ставит под сомнение основы монашеского жительства, духовной жизни, нашего преуспеяния в Церкви, то есть саму возможность для Церкви, странствующей по пустыне, достигнуть неба.
Мы – монахи. Как нам достойно отблагодарить за это Бога? Можно ли представить себе более великий дар Божий, чем монашество? Будем радоваться нашему призванию и той чести, которой Он нас удостоил. Будем и мы почитать Его, почитая монашество. Бог поставил монашеский чин превыше ангельского. Он вознес нас выше гор и небес, сделал каждого из нас Своим знаменем.
Что мы можем воздать Господу? Ничего. Только наша смерть в борьбе, в подвиге и любви к Богу может оставить след в истории. Наши смерть и кровь обогащают жизнь, благодаря этому Церковь живет, развивается и распространяется. Мученик порождает тысячи других мучеников. Тогда как великий в миру человек не порождает ни одного святого. Он просто сам слывет великим, а потом умирает. Но прах святого становится вечностью, становится духом в Духе Святом.
* * *
В предыдущих главах блаженный Августин рассуждал о телесном и психическом складе человека, теперь говорит об одежде.
Пусть ваша одежда не привлекает внимания окружающих, стремитесь понравиться другим не одеждой, но образом жизни. (4.1)
Бог дал нам одежду, с одной стороны, как напоминание о нашем грехе и странничестве, а с другой – чтобы уберечь нас от зноя и холода. Если я ношу одежду в воспоминание о том, что я грешник и пришелец здесь на земле и, к несчастью, еще далек от общения с Богом лицом к лицу, тогда я блажен. Но если я ее ношу ради удобства или желания понравиться другим, тогда я использую одежду вопреки той цели, с которой Бог дал нам ее. Например, носить шерстяную одежду в холод естественно. А вот если я одеваюсь теплее, чем нужно, это приводит меня к изнеженности и удаляет от жизни по Богу. Кроме того, если я стараюсь, чтобы моя одежда была всегда в идеальном состоянии, всегда отутюжена, и этим хочу понравиться другому, то я превращаюсь из человека Божьего в ослика пригожего.
Может, однако, происходить и по‑другому: одежда становится средством для лицемерного смирения. Если мы все носим одинаковую одежду, а кто‑то надевает лохмотья, очевидно, что под этими лохмотьями монах скрывает дьявольскую гордость и только притворяется членом братства. Конечно, в монастыре дается свобода, к человеку относятся с терпением, принимается любой характер, благодаря чему каждый находит свой, самый короткий путь к Богу. Но при этом человека подстерегает опасность: как бы вместо шествия к Богу не начать потакать своим греховным наклонностям. Для того чтобы в общежитии сразу достичь Бога, нужно иметь большое благоразумие. Каждый миг ты должен желать Бога и избирать Его. Вообще, наша одежда может свидетельствовать о том, находимся ли мы в единении со всем братством или отпадаем от этого единства и поддаемся человеческим немощам.
Если брат задумывается над тем, какой бы клобук, ботинки, одежду ему выбрать, то это показывает, что он не просто неустроенный человек, но с ним пустился в пляс сам сатана. Особенно это касается монахини: недопустимо говорить ей, что ее одежда красивая, хорошо сшитая и ей впору. Лучше обозвать монахиню аморальной женщиной, чем сказать, что на ней хорошо сидит одежда. Нет худшего оскорбления, чем это. Для аморальной женщины есть покаяние, и, возможно, она исправится. Но кто исправит величайшее зло самолюбия, эгоизма? Мы обретаем Христа тогда, когда одеты в чистую, простую, пусть даже заплатанную одежду, какую носят все сестры. А не в такую, которая точь‑в‑точь по нашей фигуре. Такую пусть носит мирская девушка, желающая выйти замуж. Разве монахине подобает ходить наряженной, в идеально сшитой, накрахмаленной и отутюженной одежде?
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!