Гражданину Бонапарту, командующему Итальянской армией 3 страница
Прямо у городских ворот нас остановили, и какие-то люди вознамерились проводить меня во дворец господаря. И тут янычар, который головой отвечал за мою безопасность и обещал послу Франции без всяких происшествий доставить меня к границам Оттоманской Порты, стал шуметь, скандалить и угрожать всем полицией. Он утверждал, что его господин имеет указ, подписанный самим султаном, а поэтому не нуждается ни в каких разрешениях на проезд. Янычар сурово приказал форейтору немедленно ехать на почтовую станцию. Он провел меня в помещение, а сам помчался в княжеский дворец. Там, как он потом рассказывал, при одном виде фирмана низко склонились все головы подданных султана, и никто не посмел промолвить и слова, чтобы хоть на секунду задержать отъезд французского курьера.
Пока не было янычара ко мне подходили молдавские дворяне, пытаясь выяснить, кто я такой и почему здесь нахожусь, а почтовые служащие – два молодых грека – ходили вокруг да около, не спуская с меня глаз, и, кажется, догадывались, кто я и какова цель моей поездки. Меня расспрашивали на разных языках, но я очень кратко отвечал, вперемешку используя то турецкие, то немецкие слова. В конце концов, мои лаконичные ответы утомили молдаван. Восточная манера отвечать на вопросы, мой боснийский наряд и повадки коренного константинопольца убедили их, что никакой опасности я не представляю, и меня оставили в покое. Вскоре появился янычар и радостно сообщил, что лошадей уже запрягли и можно беспрепятственно ехать дальше.
|
|
|
Я поблагодарил Господа за то, что удалось уйти от, казалось бы, неминуемой опасности. Впрочем, тогда я не догадывался, что меня ожидает впереди.
На пятом перегоне от Ясс я узнал о смерти российской императрицы Екатерины II, которая скончалась 17 ноября 1796 года. Эту новость мне сообщил курьер, едущий в Константинополь. Вместе с ним я обедал на почтовой станции. Этот уже немолодой, хорошо воспитанный, знающий несколько языков человек, рассказал подробности, связанные с кончиной императрицы и восшествием на престол Павла. С несказанным удовольствием слушал я слова курьера о том, что новый император начал свое царствование действительно с героических поступков. Посетив в тюрьме Костюшко, он обнял его и отпустил на свободу. Такую же доброту царь проявил к Игнацию Потоцкому, к польским узникам, томящимся в петербургских тюрьмах, а также почти к двенадцати тысячам поляков, сосланных в Сибирь. Все они получили свободу и могли возвращаться к своим семьям.
Я вне себя был от радости, и это, кажется, удивило курьера. Он поинтересовался, из какой я страны?.. Мой ответ, что я французский торговец, который едет из Константинополя в Париж, его вполне устроил и он охотно допустил, что моя радость была совершенно естественной, так как хорошо знал, с каким сочувствием французы относятся к полякам. Мой собеседник уверял меня, что император Павел очень любит французский народ и несомненно в скором времени он пойдет на сближение с правительством Франции, и все завершится заключением всеобщего мира в Европе.
|
|
|
Спросить у курьера его имя и где его родина не хватило смелости. Что-то мне подсказывало, однако, что он не русский, и я решился полюбопытствовать, какие дела ведут его в Константинополь. Он ответил, что ему поручена очень приятная миссия: всем полякам в изгнании он везет царские слова о мире, забвении прошлого, прощении, великодушии и благотворительности. В списке польских беженцев, к которым были обращены эти слова, обнаружилось и мое имя. От волнения я не знал куда деваться и вполне мог выдать себя, если бы тотчас не расстался с этим незнакомцем.
В дороге я погрузился в размышления… Разумеется, я не мог доверяться неизвестному человеку и не стал тешить себя надеждой, что скоро встречусь с семьей и без опасений смогу вернуться в Польшу. И тем не менее только что услышанные новости о возвышенности чувств нового российского монарха зарождали в душе хоть какую-то надежду на свидание с родиной.
|
|
|
Мог ли я предположить, что улучшение судьбы многих тысяч моих соотечественников принесет добрые перемены для всех остальных поляков? Мог ли резко изменить свои мысли и взгляды? Мог ли растоптать доверие своих сограждан и французского правительства? Мог ли отступиться от общего дела, которому отдано столько жертв, чтобы предаться несбыточным мечтаниям и думать лишь о собственных интересах?..
Из таких вот раздумий и сомнений меня вывела неожиданная остановка возле какой-то лачуги. Как выяснилось, это было последнее жилище на границе Молдовы и Буковины. Ферма принадлежала господину Туркулу, богатому галицийскому землевладельцу и очень порядочному поляку. По его землям, которые находились под двойной юрисдикцией, проходила разделительная линия между территориями Молдовы и Буковины, и таможенники не чинили здесь никаких препятствий для местных крестьян при их ежедневных передвижениях через границу. Большинство польских военных, направляющихся в Валахию и Молдову, именно здесь пересекало границу. Этот переход использовали и мы для быстрой и надежной связи между Константинополем и Галицией.
|
|
|
Управляющий фермой Гловацкий очень тепло встретил меня и провел в захудалый домишко, почти до самой крыши спрятавшийся под снегом. Там была одна-единственная темная комната с низким потолком, где ютились и домочадцы, и приезжие.
Я отправил янычара в Константинополь, передав ему письмо для Обера дю Байе, и решил переждать несколько дней перед тем, как попытаться пересечь границу.
Никто ничего обо мне здесь не знал, а Дениско, который много раз останавливался в этом домике, в открытую рассказал Гловацкому, что я являюсь важной персоной, еду из Константинополя, выполняя ответственное поручение посла Франции, и мне необходимо помочь попасть в Галицию. Наш гостеприимный хозяин немедленно отправился к господину Туркулу, чтобы обо всем ему доложить и договориться, как организовать для меня безопасный переход границы и как ускорить мой приезд в Яблонов, где мне предстояло встретиться с самыми активными патриотами Галиции.
Гловацкий блестяще справился со своей задачей и уже через день вернулся от своего господина. За это время я успел написать письма в Париж, Венецию и Константинополь. Я вручил их Дениско, который должен был оставаться на границе и ждать моих распоряжений из Яблонова.
Отъезд был назначен на следующий день, но среди ночи ко мне явились трое молдавских полицейских. В полиции узнали, что сюда приехал иностранец в сопровождении янычара, и решили допросить меня.
Я вышел из положения точно так же, как в Яссах: отвечал предельно кратко то по-турецки, то по-немецки. Кроме того, полицейские сочли меня больным и посоветовали, завтра же съездить в город на консультацию к хорошему врачу. Я обещал последовать их совету, и они ушли.
После внезапного ночного визита я решил ускорить отъезд. Дениско принял меры предосторожности и уже успел позвать к нам лейтенанта Ильинского. Этот польский беженец прекрасно знал все окольные тропы, по которым можно было незаметно пробраться через границу. В два часа ночи оседлали лошадей. Накануне выпало много снега, ударили морозы, дул сильный порывистый ветер, в ночной тьме невозможно было разглядеть дорогу. Проехать нам следовало меньше одного лье, чтобы добраться до мельницы, где нас поджидал надежный проводник. Мы блуждали добрых пять часов и только на рассвете оказались за четверть лье от мельницы. Пересекать границу средь бела дня не рискнули и остановились в крестьянской избушке, хозяина которой Ильинский хорошо знал. Промерзли до костей… То была самая ужасная ночь во всей моей жизни.
В шесть часов вечера вновь двинулись в путь. Непроглядная ночь, обильный снегопад и такой же, как прошлой ночью, ветер на этот раз помогли нам уйти от бдительных австрийских стрелков, число которых удвоилось на границе после сообщений о распространении чумы в Румелии и Болгарии. Нигде не останавливаясь, приехали к загородному дому господина Туркула. Сам он был в отъезде, но приняли нас как дорогих гостей и предложили очень вкусный обед, который оказался как нельзя кстати. Затем нам дали повозку и лошадей, и мы проехали еще не менее трех лье. После этого мы оказались без перекладных лошадей, чтобы доехать до Яблонова. Нам не успели их поставить, потому что мы выехали из Молдовы почти на сутки раньше, чем договаривались с Гловацким. Положение мое было отчаянное: транспорта нет, паспорта нет, а на руках документы чрезвычайной важности…
Выручил меня Ильинский. Он купил лошадь, сани и крестьянскую одежду. Мы переоделись и ночью 10 декабря окольной дорогой приехали в Яблонов.
Глава II
Графа Дз…, владельца здешних земель, разбудили глубокой ночью и сообщили о прибытии Ильинского, который уже много раз бывал в этом доме, доставляя важные сообщения. Каково же было удивление графа, когда он увидел перед собой усатого человека в овчинном тулупе и в боснийском наряде! Узнать меня было не так просто еще и потому, что я сильно похудел, и у меня глубоко провалились щеки.
Граф хотел было броситься ко мне в объятия, но быстро опомнившись и мгновенно осознав всю опасность, какой я подвергаюсь, а также угрозу, под которую он ставит самого себя, принимая меня в своем доме, мой старый друг задумался, как скрыть приезд Ильинского и показать, что он вовсе со мною незнаком. К счастью, все домашние спали мертвым сном. Не спал лишь камердинер, верный и преданный графу слуга. Он и получил сразу много поручений: отправить Ильинского, оставшегося недалеко от дома, аккуратно сложить все мои бумаги в кабинете графа, сбрить мне усы, надежно спрятать мой дорожный наряд и дать мне белье и новую одежду.
Приняв ванну, позавтракав, передохнув пару часов, я появился в салоне этого гостеприимного дома, позабыв на какое-то время о своих тяготах и горестях.
Как давно не ступала нога моя на польскую землю! Как давно я не жил в тихом, спокойном доме с такими удобствами!..
Граф Дз… представил меня своей супруге и дочери Анжелике, не скрывая от них моего настоящего имени. Для всех остальных я был заезжим музыкантом Рачинским, который приехал из Варшавы и остановился здесь на некоторое время по просьбе графа.
В Яблонове я провел восемь прекрасных незабываемых дней. Меня поселили в библиотеке, окружили теплом и заботой. Я великолепно проводил время в этой дружной семье: беседовал с милыми дамами, аккомпанировал на скрипке Анжелике, которая замечательно играла на пианино, часами рассказывал графу о делах в Польше, о работе в Константинополе, о наших общих планах и надеждах.
Узнав о проекте, согласованном с послом Франции Обером дю Байе, граф задумался над тем, как бы меня свести с Лещ…, Гж…, Рац…, Тж…, Нов…, которые стояли у истоков акта краковской конфедерации. О высоких патриотических чувствах этих людей, их преданности и готовности служить отчизне граф знал не понаслышке. Местные власти отличались особой бдительностью и жестокостью, поэтому граф не строил себе иллюзий на счет сложности осуществления своей затеи. Он решил перестраховаться и направил к каждому из указанных лиц надежных людей с устным приглашением собраться у него в доме.
На девятый день беззаботной жизни у господина Дз… как раз во время обеда доложили о прибытии уполномоченного округа. Он вошел в гостиную вместе с секретарем и вручил графу несколько циркулярных писем. Граф попросил зачитать их вслух. Одно из писем имело непосредственное отношение к моей особе. В нем, в частности, говорилось, что «граф Михал Огинский, великий подскарбий литовский, ставший известным благодаря своему экзальтированному поведению в ходе революции в Польше в 1794 году, в течение последних девяти месяцев находился в Константинополе, являясь агентом польских патриотов. Совсем недавно Огинский под видом французского торговца по имени Мартен, имея на руках паспорт, выданный послом Франции, а также фирман турецкого султана, внезапно покинул Константинополь. По сведениям, полученным из достоверных источников, граф Огинский проследует через территорию Галиции. В связи с этим возникла необходимость воспрепятствовать передвижению данного господина по Галиции, задержать его и овладеть всеми документами, имеющимися в его распоряжении. Все представители гражданских и военных властей несут ответственность за безынициативность и ненадлежащую организацию работы по розыску, аресту и последующему конвоированию графа Огинского в Вену. Домовладельцы, предоставившие убежище упомянутому господину или не сообщившие о его местонахождении, будут подвергнуты самому суровому наказанию».
В конце циркулярного письма давалось весьма точное описание моей внешности и особых примет, включая боснийскую одежду.
Нетрудно себе представить, сколько тревог и волнений я пережил, пока читали это письмо. Граф Дз… сумел прекрасно скрыть свои чувства и спокойно проводил местных чиновников. Но было решено, что отныне следует больше беспокоиться о моей безопасности, и я почти все время находился в своей комнате.
Наступил, наконец, день, когда в Яблонов прибыли Гж…., Лещ… и Рац…. Наша встреча продолжалась несколько часов. У каждого была возможность высказаться по любым вопросам, и мы решили:
1. Быстро и незаметно покинуть апартаменты графа Дз…, чтобы исключить всякие подозрения к нему и никому не дать повода строить какие-либо догадки о нашей встрече и ее мотивах.
2. Несмотря на предрасположенность жителей Галиции к протестным акциям и массовое выражение недовольства в Польше, было бы неблагоразумно приступать к решительным действиям, не заручившись поддержкой Турции и не дожидаясь положительного решения французского правительства об оказании помощи нашему движению. Что касается мнения посла Франции в Константинополе, то оно для нас не могло быть непререкаемой истиной, и мы, в сущности, ничего не знали о намерениях Директории.
3. С учетом вышесказанного мое срочное возвращение теряло всякий смысл и мне следовало ехать в Париж для переговоров с польской депутацией и выяснения позиции французского правительства по польскому вопросу.
4. Участники встречи будут предоставлять мне подробную письменную информацию о происходящих событиях, а также перешлют мне заверенную копию акта краковской конфедерации.
5. О встрече и нашем решении мне поручалось известить посла Франции в Константинополе.
6. И, наконец, всем нам предстояло направить письмо в Бухарест Дамбровскому с решительным требованием не предпринимать никаких демаршей, не получив на то разрешения.
А сейчас я приведу несколько фрагментов из моего письма Оберу дю Байе. Оно было написано в Яблонове 24 декабря 1796 года.
«Гражданин посол! Предвидя препятствия, которые предстоит преодолеть этому посланию на пути к вам, вынужден опустить многие подробности и сосредоточиться лишь на самых главных итогах моей поездки.
Сейчас я нахожусь среди своих соотечественников, о стойкости и патриотизме которых мы не раз говорили с вами в Константинополе. Эти качества, как я вновь убедился здесь, по-прежнему являются определяющими в умонастроениях моих соплеменников. Они преданы делу освобождения родины. Они страдают под игом угнетателей, и как только французское правительство даст сигнал к началу борьбы, в нашем крае вспыхнет всеобщее восстание. Не следует, однако, удивляться, гражданин посол, что отсутствие реакции французского правительства на события в Польше, миссия генерала Кларка в Вене, благоговение Франции перед Берлинским двором и перемены на европейской политической сцене после кончины императрицы Екатерины задерживают ход событий, предначертанных нашим отчаянием. И дело не в том, что последнее обстоятельство может стать предпосылкой для изменения отношения к нам со стороны России. Более того, у нас нет особых оснований для сомнений, что великодушие и благорасположение императора Павла снизойдет не только на польских военнопленных, но и на весь наш народ. Вопрос в другом: кто может предугадать эффект, который произведут в Париже мирные инициативы российского монарха и его личные отношения с королем Пруссии?
Из надежных источников нам стало известно, что император Павел открыто высказался против ведения всяких военных действий и встал на позиции, значительно отличающиеся от политики своей матери. Дело дошло до того, что государь намеревается направить во Францию высокопоставленного российского представителя. В таком случае кто возьмется что-либо сказать о непредсказуемых последствиях сближения России и Франции? И что будет с Польшей? Неужели наш край будет обречен навсегда остаться один на один со злым роком?
Гражданин посол! В приложении вы найдете подробную информацию обо всем, что мне удалось сделать в Галиции. Кроме этого вы сможете ознакомиться с решением небольшого комитета местных патриотов.
Через десять дней я уеду в Париж, откуда непременно сообщу вам о своих делах.
Михал Огинский».
27 декабря мы провели последнее заседание с моими друзьями в Яблонове. Мне передали письмо, адресованное всем полякам, проживающим в Париже. Документ подготовил Гжимала, а подписали его представители Галиции из Яблонова. Поскольку это письмо слишком длинное и содержит много деталей, не представляющих большого интереса, я позволю себе привести здесь всего несколько цитат из него.
«Граждане! За три беспокойных года, которые еще больше усугубили и обострили наши страдания и беды, мы впервые испытали настоящую радость от встречи с человеком, которому вручаем настоящее послание.
Хорошо понимая необходимость сохранения тайны в наших делах, мы не стали просить этого уважаемого и достойного гражданина сообщать нам то, что можно будет раскрыть по истечении определенного времени и только ограниченному кругу лиц. Мы воздаем ему должное за то, что он не стал играть на струнах наших патриотических чувств и не пошел по проторенной дороге всех революционных движений, подпитывая наши надежды пустыми фальшивыми лозунгами.
Мы откровенно обменялись мнениями и констатировали следующие две бесспорные истины:
1. Здравый смысл и опыт, приобретенный во время последнего восстания, убеждают в том, что для восстановления нашей родины мы обязаны искать поддержку за границей. И очень желательно, чтобы поддержка эта выражалась не только в виде дружественных деклараций, но и приносила реальные конкретные результаты, соответствующие нашим ожиданиям.
2. В случае, если по воле злой судьбы держава, наводящая ужас на всю Европу, а также соседнее государство, которое на фоне трагической катастрофы Польши больше других должно было бы ощутить тревогу и позаботиться о собственной безопасности, оставят нас в одиночестве, то мы перестанем уважать тех, кто услаждает нас призрачными обещаниями. И в таком случае нам ничего не останется, как рассчитывать исключительно на наши собственные силы, на нашу честь, достоинство и любовь к родине. И тогда каждый поляк, которому посчастливится дожить до освобождения отчизны, поставит на одну чашу весов и верховных деспотов, огнем и мечом поработивших наш народ, и это республиканское государство, чьи легионы ниспровергают все, что препятствует осуществлению планов республиканцев. Именно это государство укрепило свои основы во время падения Польши. Ныне оно равнодушно взирает на все наши невзгоды и обещает нам помочь в будущем, это значит тогда, когда мы поднимемся с колен сами, либо когда наше поколение будет истреблено, а потомки наши будут обречены на вечное молчание.
Братья в изгнании! Первый вариант передает инициативу вам и предполагает вашу плодотворную работу, второй требует и от нас, и от вас совместных усилий. Не нам вам предписывать правила ведения борьбы: они продиктованы вашим опытом, просвещенностью и любовью к родине. Наше доверие к вам значительно возросло после того, как мы познакомились и сблизились с человеком, который привезет вам это письмо, и которого вы уполномочили представлять наш народ в самом центре важнейших предстоящих событий. И если счастье вам улыбнется, и вы найдете других патриотов с таким же дарованием, стойкостью и осмотрительностью, то быть не может, чтобы то дело, которое вы так прекрасно начали, не завершилось полным успехом».
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 125; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!