Акт конфедерации, составленный в Кракове 6 января 1796 года
(Перевод)
«Мы, нижеподписавшиеся граждане Речи Посполитой Польши, глубоко верим в лояльность французского народа. Франция – это единственная страна, покрывшая себя славой за всемерную поддержку угнетенных народов, которые, познав цену свободы, делают все возможное, чтобы обрести ее вновь.
Мы радуемся, что французы в недавних действиях поляков высоко оценили нашу заинтересованность и единодушное желание совершать отвлекающие маневры, которые вынуждают врагов Франции рассредоточивать и разъединять свои войска. Мы польщены также тем, что французские друзья заметили, как наши душевные силы помогли нам преодолеть страх перед коалицией соседних держав, объединившихся для нашего уничтожения.
Несмотря на то, что успех пока не сопутствует нашему движению, мы убеждены, что своими деяниями мы заслужили право на поддержку со стороны французского народа. Едва ли Франция сможет найти себе более надежного и естественного союзника, чем наш народ, дорожащий, как и французы, свободой и стремящийся во что бы то ни стало восстановить ее в своей стране.
От имени польского народа, от имени всех наших патриотов, от имени всех лишенных в неволе права голоса наших сограждан, чьи чаяния нам хорошо известны, заявляем:
1. Надежда на наше освобождение зиждется на правоте нашего дела, на уверенности, которую придают нам наше мужество, великодушие французского народа, непредвзятость и справедливость государств, не принявших прямого участия в преступлении против нашей страны.
|
|
|
2. Мы, нижеподписавшиеся, все вместе и каждый в отдельности, считаем себя связанными неразрывными узами. Мы готовы по первому призыву благородного французского народа пожертвовать всем, что имеем в своем распоряжении, включая имущество и саму жизнь. Мы выражаем готовность в составе коллектива либо индивидуально отправиться в любое место, где наше присутствие будет необходимо и определено большинством.
3. Мы признаем юридическую дееспособность польской депутации в Париже и всех ее представителей за пределами Франции.
4. Нынешние обстоятельства и меры безопасности, которые мы вынуждены соблюдать, не позволяют нам подтвердить аутентичность этого документа за счет большего количества подписей либо его широкой огласки. Однако мы убеждены, что его подлинность вполне могла бы быть заверена печатью всеобщей воли народа. Мы несем ответственность за все санкции, которые по тем же причинам не можем опубликовать в настоящее время. Как только появится возможность, содержание данного акта будет доведено до всеобщего сведения.
5. Более того, в таком случае мы оставляем за собой право выступить еще с одним заявлением, чтобы показать всей Европе на какие преступления шли наши захватчики и с каким вероломством попирали собственные законы и договоры.
|
|
|
6. В то же время мы намерены обратиться за помощью ко всем народам, которые рискуют оказаться в катастрофическом положении сегодняшней Польши из-за необузданных амбиций держав, чья политика сводится к пренебрежению самыми святыми понятиями.
В удостоверение сего мы подписываем настоящий манифест, один экземпляр которого хранится в нашем протокольном отделе, а другой будет отправлен по месту требования… Следуют многочисленные подписи.
Копия верна.
Подписи: генерал Рымкевич, полковник Яблоновский. Представители Галиции».
12 июня Вернинак сообщил, что ознакомился с моим письмом и имел продолжительную беседу с министром иностранных дел Турции. О результатах беседы Вернинак ничего не написал и лишь намекнул, что очень скоро на встрече в министерстве я получу полное представление об отношении правительства Турции к проблемам Польши.
Глава VI
13 июня Вернинак и его переводчик Вентура представили меня князю Мурузи, брату господаря Валахии и первому драгоману Оттоманской Порты, имеющему полномочия вести переговоры с представителями зарубежных государств. Высокопоставленным чиновником оказался молодой человек лет двадцати восьми, хорошо владеющий несколькими иностранными языками, заклятый враг России и преданный друг Франции. Мы приехали к нему в семь вечера, а расстались в полночь.
|
|
|
После кофе, курения трубок и шербета князь Мурузи сказал мне, что турецкое правительство неплохо осведомлено о моем прибытии и работе в Константинополе. Князь добавил, что турецкую сторону вполне устраивает то, что я прибыл в Константинополь инкогнито, проживаю здесь под вымышленным именем и выдаю себя за гражданина Франции. Тем самым я избавил руководство Турции от возможных претензий представителей Австрии, России и Пруссии, которые непременно предъявили бы их, если бы раскрылись мое настоящее имя, фамилия и подлинная цель приезда. Мурузи похвалил меня за поведение и советовал вести себя таким же образом и впредь, дабы не компрометировать турецкое правительство и не навредить делу моих соотечественников, защищать которых я сюда и приехал. Влиятельный чиновник заявил, что, учитывая ходатайство французского представителя, он не мог не встретиться со мной, чтобы откровенно поговорить об отношении Турции к Польше и полякам. В то же время он предупредил, что и сама встреча, и содержание нашего разговора должны храниться в строжайшем секрете.
|
|
|
Первым делом князь Мурузи стал расхваливать конституцию 3 мая и всех тех, кто имел отношение к ее подготовке. При этом он проявил удивительную осведомленность не только о событиях в Польше, но и о личных качествах главных политических деятелей нашей страны. Он дал очень точную характеристику королю, Игнацию Потоцкому, Коллонтаю, Костюшко, главным инициаторам Тарговицкой конфедерации. А его высказывания о братьях Коссаковских просто изумили меня своей безупречной достоверностью. Мурузи посетовал на то, что с самого начала работы конституционного сейма из Польши в Константинополь не направили деятельного инициативного представителя на смену польскому послу, который больше года ехал из Варшавы до Константинополя и привез с собой сотни совершенно бесполезных для своей миссии сопровождающих лиц. Он без конца кичился своей небывалой азиатской роскошью, совершенно запутался в пустой неуместной переписке с великим визирем и с капудан-пашой[60], содержание которых обошлось Оттоманской Порте почти в три миллиона пиастров. Соответствующие документы князь обещал мне показать в финансовой палате. Ясно, что такие баснословные расходы не могли не вызвать раздражение во властных эшелонах Порты. Надменное и оскорбительное поведение польского посла приводило в шок руководство империи. Беспредельные глупости и неблаговидные поступки, совершаемые людьми его окружения, создавали дурную славу всем полякам в Константинополе. Этим охотно пользовались российские эмиссары, чтобы вновь и вновь шельмовать поляков и поддерживать недоверие турок к новому польскому правительству.
Князь Мурузи подчеркивал, что сейм допустил непростительную ошибку, когда отказался уступить Торунь и Гданьск прусскому королю. Таким образом можно было бы раз и навсегда консолидировать договор о союзе, дружбе и торговле не только с берлинским двором, но и с Англией и Голландией. Он обвинил депутатов сейма в том, что они больше занимались несерьезными дискуссиями о формировании полков и их униформе, нежели финансовыми вопросами и созданием стотысячной армии. Без такой армии не считаться с Россией было опрометчиво и недальновидно. Мурузи признался, что турецкое правительство имело своих тайных агентов на границе и даже в Варшаве, чтобы располагать точными сведениями о событиях в сейме, и что господари Молдовы и Валахии были уполномочены передавать через своих курьеров в Константинополь информацию, получаемую от агентуры. Ведь до прибытия посла Польши поляки так и не удосужились установить хоть какую-нибудь связь с Константинополем. А когда посол, наконец, приехал, дела в Польше пошли из рук вон плохо. Швеция подписывает мир с Россией. Король Пруссии все внимание сосредоточивает на революции во Франции и охладевает в своих чувствах к полякам. Россия из кожи вон лезет, чтобы заключить мир с Турцией. А недовольные поляки, составившие акт Тарговицкой конфедерации, обращаются за покровительством и поддержкой к России, чтобы уничтожить конституцию 3 мая.
Князь Мурузи убедительно доказывал, что Оттоманская Порта вынуждена была пойти на заключение мира с Россией. Вместе с этим он признавал, что именно это обстоятельство серьезно помогло России решить многие задачи: ввести войска на территорию Польши и победоносно завершить кампанию 1792 года, отменить все инициативы конституционного сейма, принудить короля и всех жителей Польши присоединиться к акту Тарговицкой конфедерации, вернуть российским чиновникам их прежние полномочия и влияние на польских землях.
По мнению Мурузи, турки никогда не любили русских, а судьбе поляков искренне сочувствовали, хотя и помочь им ничем не могли. Не было у Турции никаких оснований и для обвинений поляков, так как все видели, что Польша никак не может оказать сопротивление столь мощным объединенным враждебным силам. Правда, турки никак не могли взять в толк, как эти бравые поляки пошли на такую дерзкую и славную акцию – восстание, не поставив в известность правительства Парижа и Константинополя. А ведь была возможность договориться, разработать план совместных действий, который мог бы привести к успеху поляков и изменить расстановку сил в Европе… И тут князь обращает свой взор на французского представителя и интересуется, имело ли правительство Франции какие-либо сообщения от руководителей революции 1794 года о их намерениях. Вернинак дает отрицательный ответ[61]. Мурузи с полной уверенностью утверждает, что и турецкое правительство не располагало никакими сведениями о подготовке восстания в Польше. А вот смелые действия поляков, их страстная решимость дать бой общему врагу были восприняты в Турции с изумлением и удовлетворением, и не кто иной, как сам Мурузи распорядился приступить к сбору всей информации о событиях польской революции. Сомневаться в правдивости этих высказываний не приходилось. О чем бы князь ни говорил – битвы Тадеуша Костюшко, народные выступления в Варшаве и Вильне, создание Высшего совета и личные качества его лидеров – он излагал все это с такой точностью, что ему позавидовали бы очевидцы и участники этих событий.
Мурузи отметил, что, несмотря на непростительное безмолвие поляков (посланец патриотов Крута доставил в Константинополь первые сведения о выступлениях повстанцев буквально за несколько дней до битвы под Мацеёвицами), Оттоманская Порта все же пыталась косвенно поддерживать польских инсургентов. Следствием этой поддержки стало то, что революция получила свое продолжение, а Россия не смогла ее подавить значительно раньше.
Последнее заключение меня весьма удивило, и князь Мурузи сделал такие пояснения. Каждый год весной турецкое правительство выводит свой флот к Архипелагу, но в 1794 году все лето военные корабли в состоянии полной боеготовности стояли на рейде в порту Константинополя. Кроме этого, в тот же год турки инициировали введение новых правил навигации по Дунаю, что вынудило Россию засомневаться и задуматься о скрытых истинных целях этого нововведения. Чтобы я лучше смог понять смысл сказанного, Мурузи подсказал, что генерал Суворов со своей армией ушел от турецких границ и направился в Польшу лишь с наступлением осени, когда исчезла вероятность военных действий со стороны Турции.
Мой собеседник добавил также, что восстание в Польше привлекло внимание не только правительства, но и всех турок, полагавших, что наступил очень благоприятный момент, чтобы сбить спесь с России. Он вовсе не отрицал, что поляки явно поторопились с началом восстания, не согласовав свои действия с Францией и Турцией. Отдавая должное отваге и активности ингургентов, Мурузи неодобрительно отзывался об экстремистских лозунгах и действиях некоторых революционеров, которые могли бы привести Польшу к самым пагубным последствиям даже в том случае, если бы страна не оказалась в кабале у объединившихся захватчиков. Он назвал двух генералов и одного бывшего министра, которые, по его мнению, были якобинцами, и своим фанатизмом натворили столько же зла, сколько и король со своим окружением, хотя последний руководствовался диаметрально противоположными идеями и делал все возможное, чтобы на корню уничтожить добрые всходы революции 1794 года.
Мурузи с глубоким уважением говорил о Костюшко, который, как он выразился, был ниспослан самим Господом для спасения Польши. Высокой похвалы удостоился также Игнаций Потоцкий.
Больше всего князь был озадачен отсутствием согласия среди поляков. Эта беда, по его словам, вредила польскому делу в прошлом, вредит и поныне. И это дурное предзнаменование, ибо возродиться Польша может только на основе сплоченности всех патриотических сил и единства их помыслов и действий. В подтверждение своих слов Мурузи показал груду писем, справок, записок, воспоминаний и проектов, присланных со всей Польши. В этих материалах содержались самые противоречивые рекомендации и меры по восстановлению Польши. Всякий, кто пожелал бы выстроить их в какую-либо систему, потерялся бы в догадках, предположениях, неясностях и неопределенностях. Конечно, мой собеседник допускал и считал естественным, что отчаянное положение поляков предполагало разноообразные пути к освобождению страны. Он нисколько не сомневался, что все поляки руководствуются самыми лучшими намерениями и цель у них одна – возрождение Польши, и все же полагал, что Бартелеми – французский посол в Базеле – был совершенно прав, когда говорил: «Необходимо для поляков сделать все без самих поляков».
После столь пространного вступления князь Мурузи заявил, что ведет эту искреннюю беседу со мной исключительно для того, чтобы засвидетельствовать свое доверие к моей особе, принимая во внимание мое надлежащее поведение в Константинополе и информацию обо мне, полученную от Вернинака.
Далее главный драгоман Оттоманской Порты попытался отвести от турок обвинения в их безразличии к польским проблемам. Упреки подобного рода, по его мнению, следовало бы направить правительству Франции, которая своими военными достижениями и дипломатическими успехами с каждым днем наращивает свое превосходство в Европе. Франция завершила войну с Пруссией, подписала с ней в Базеле мирный договор и… забыла о поляках. По всем правилам Франция как страна-победительница могла диктовать свои условия побежденной Пруссии и предусмотреть в тексте договора статьи в поддержку Польши. «А вы хотели бы, чтобы турки одни пошли за вас воевать против трех объединившихся держав-соучастниц раздела Польши?.. Впрочем, не следует беспокоиться по этому поводу. Что теперь требуется, так это время, терпение и, особенно, благоразумие поляков», – подытожил Мурузи.
Затем он перешел к характеристике современного положения в Европе, подробно рассказал об успехах французских войск в Италии, Германии и предположил, что в скором времени может быть подписан мир с Венским двором, переговоры с которым могут и должны принести благоприятные результаты для будущего Польши. Князь заверил меня, что в Оттоманской Порте близко к сердцу принимают все, что происходит в Польше, и не переставая готовятся к военным действиям. Как только Швеция сможет выступить против России, Турция немедленно пойдет на вооруженный конфликт с русскими, и туркам будет очень приятно ощущать поддержку храбрых поляков, получивших убежище, поддержку и покровительство на турецких границах. Мурузи настоятельно требовал, чтобы поляки не допускали никаких поспешных шагов, которые могут иметь самые печальные последствия.
На этой встрече я собирался подробно изложить свое видение процессов, происходящих в Польше, но драгоман Оттоманской Порты избавил меня от этой необходимости, так как сам был информирован о состояниии дел на моей родине, пожалуй, не хуже меня… У меня было что сказать в оправдание поляков по конкретным эпизодам их истории и настоящего времени, о которых упоминал мой собеседник, но мне не хотелось прерывать его и вступать в бесполезную дискуссию. Я подождал, пока он закончит, и выразил признательность за те добрые чувства, которые Оттоманская Порта сохраняет к своей давней союзнице Польше. Я от всей души поблагодарил за теплый, сердечный прием, а также за готовность предоставить убежище моим соотечественникам и оказать им поддержку и покровительство на турецких границах.
Не скрывая своего восхищения от глубокой осведомленности князя Мурузи о последних событиях на моей родине, я все же позволил себе заметить, что был немало удивлен нейтральной реакцией турецкого правительства на третий раздел Польши. А ведь уже тогда были поставлены на обсуждение меры, призванные уготовить и Турции печальную участь Польши. Я также добавил, что правительство Турции во время восстания в Польше в 1794 году упустило хорошую возможность для обеспечения безопасности страны и не вернуло себе Крым. Если бы Турция не держала свой флот в Константинополе и не раздражала Россию новыми трудностями навигации по Дунаю, а объявила ей войну в тот самый час, когда поляки сражались за независимость своей страны, польские патриоты одержали бы триумфальную победу. Польша вернула бы себе свои прежние границы и стала бы для Турции мощной оборонительной линией от России, которая никогда не оставит ее в покое.
Я напомнил, что уже много лет в Петербурге лелеют мечту возвести на турецкий престол кого-нибудь из внуков императрицы Екатерины. Теперь, после раздела Польши, ничто не мешает российской армии осуществить эту мечту, если только не воспользоваться нынешними обстоятельствами и не возродить Польшу. Это позволило бы Турции обеспечить господство на всех своих обширных территориях, отодвинуть границы России, сбить спесь с победоносной русской армии, восстановить политическое равновесие в Европе и на долгое время утвердить мир и спокойствие.
В конце встречи я с пафосом заявил, что если мы сделаем вид, что не замечаем социально-политических коллизий в Польше и не воспользуемся ее пока еще не растраченными материальными ресурсами, а также успехами французской армии и недружественным отношением Швеции к России, то через год-другой такая ситуация не повторится. Оттоманская Порта будет раскаиваться и жалеть о своей нерешительности, когда Россия захватит Молдову и Валахию, взбудоражит Грецию, укрепит свой военный флот на Черном море и посеет страх и ужас у ворот Константинополя.
Мой прогноз событий, кажется, нисколько не удивил и не огорчил князя Мурузи. Он улыбнулся и сказал, что пока все эти бедствия наступят, много воды утечет в Дунае. По его мнению, в силе остаются многие факторы, которые могут не только нейтрализовать мощь России, но и способствовать восстановлению Польши, раздел которой стал актом беззакония и нарушил политическую стабильность в Европе. В конце концов, считал Мурузи, земли Оттоманской Порты в Европе и Азии столь обширны и богаты ресурсами, что турки и одни могут успешно противостоять всем вооруженным силам России.
Глава VII
14 июня Вернинак сообщил мне, что представитель Франции в Берлине проинформировал его о восстановлении и укреплении отношений Французской республики с берлинским двором. Более того, выяснилось, что король Пруссии начал понимать, что владение Варшавой доставляет ему больше неудобств, чем реальных выгод. На содержание чиновников и крупного гарнизона в Варшаве уходило немало средств. При этом не было никакой уверенности, что в любой момент эти беспокойные поляки не начнут протестовать и бунтовать. Король даже дал понять, что восстановление Польши ему кажется менее предосудительным, нежели прямые контакты его государства с Российской империей и владениями австрийского императора.
Французский представитель в Берлине уточнил, что генералы Мадалинский и Домбровский с почестями были приняты в королевском дворе. Домбровский был в униформе польского генерала. Король спросил у него о настроениях поляков и как они относятся к его особе… Домбровский ответил, что монарх вполне мог рассчитывать на преданность поляков, чьи желания сводятся к тому, чтобы он поставил на польский трон одного из своих сыновей и восстановил конституционное правительство. Такого ответа король явно не ожидал. Немного помолчав, он возобновил разговор, воздавая хвалу мужеству и силе польского народа.
15 июня я отправил большой отчет депутации в Париже, в котором подробно изложил содержание беседы с главным драгоманом Оттоманской Порты и пересказал новости, полученные от Вернинака. Я также написал в Париж о случае, который наделал много шума в Константинополе и дал повод для ложных слухов о перемене отношения Порты к Французской республике.
В тот самый день, когда султан присутствовал на церемонии отправки флота к Архипелагу, капудан-паша дал указание поднять на флагманском корабле флаги всех европейских держав за исключением французского триколора. Вопреки традиции не было флагов Франции на самом почетном месте и на французских кораблях, входящих в состав турецкого флота. В связи с этим Вернинак подал жалобу. В ответ на нее капудан-паша прислал своего переводчика, который извинился за эту, по его словам, «непроизвольную ошибку» и передал Вернинаку приглашение посетить корабль командующего флотом, где ему будут оказаны все знаки уважения, достойные представителя великой державы.
Назавтра Вернинак поехал в порт. В его честь прогремел двадцать один залп артиллерийского салюта. А вот флага Франции на флагманском корабле по-прежнему не было. Это породило новые слухи и порадовало представителей всех государств, враждебно настроенных к Французской республике. Впрочем, радовались они недолго, потому что в день, когда корабли покидали порт, по команде капудан-паши самым первым подняли французский флаг, а затем – английский, испанский, шведский, голландский и венецианский. В ответ над французским фрегатом взвился турецкий флаг, а затем французы отсалютовали уходящему флоту двадцатью одним залпом. Столько же залпов дали и с флагманского корабля. К Вернинаку тут же явился переводчик капудан-паши с дополнительными извинениями за недавний инцидент и вручил подарок: фарфоровые вазы, наполненные шербетом, огнестрельное оружие и др.
Я так и не смог понять, какие причины скрывались за этим недоразумением с французским флагом, и почему это так расстроило Вернинака, но у меня никогда не было сомнений, что капудан-паша вовсе не является сторонником французов.
1 июля я пожаловался парижским соотечественникам, что уже почти семь недель не получал от них никаких вестей, и написал о том, что главнокомандующему в Адрианополе было приказано выдвигаться вместе с вверенными ему войсками в сторону границы. Однако по неизвестным причинам за два дня до марша приказ отменили.
11 июля гражданин Константин Стеммати, недавно назначенный генеральным консулом Франции в Молдове и Валахии, доставил мне из Парижа пакет, датированный 23 марта. Депутация характеризовала Стеммати как активного республиканца, который готов страстно служить делу Польши и будет весьма полезен в качестве руководителя консульства, поскольку сообщество поляков в изгнании будет формироваться на территории Галиции и Подолии. Мне рекомендовалось поддерживать с ним доверительные отношения и прислушиваться к его мнению.
Из Парижа меня информировали о том, что нового посла Франции в Константинополе будет сопровождать генерал Бопуаль, которому депутация передала планы военных операций. Генерал дал свое согласие на инспектирование польских офицеров в приграничных районах.
В пакете я обнаружил также письмо от 27 марта за подписью гражданина Барса. Он ставил меня в известность, что поляки, нашедшие пристанище в Париже, приняли решение направить в Константинополь гражданина Дембовского, который доставит мне важные документы и подробные сообщения о контактах депутации с французским правительством. Гражданин Барс сообщал, что несколько недель назад в Париже появился Сулковский[62] и поведал ему неутешительные новости о разладе среди поляков не только во Франции, но и в других краях.
Письмо Барса содержало немало подробностей о направленных на рассмотрение французского правительства проектах создания польских легионов. Особый интерес представляла аналитическая записка, содержащая разумные взвешенные наблюдения и выводы о современной обстановке в Европе, об отношениях между Францией, Швецией и Турцией, о линии поведения польских представителей в этих странах и их работе по восстановлению родины. Под текстом стояли подписи Барса, Выбицкого, Прозора, Войчинского, Кохановского, Юзефа Вельгорского и многих других.
13 июля Вернинак предупредил меня, что недавно получил из Парижа письмо на имя молодого грека по фамилии Киркор, который длительное время находился в Варшаве и не так давно приехал к своей семье в Константинополь поправить здоровье. Несколько дней назад молодой человек скончался, и Вернинак вскрыл полученное письмо, полагая, что там могли быть какие-либо сведения о событиях в Польше. Он хорошо знал Киркора как горячего сторонника Польши, который имел много связей среди поляков и передавал полезную информацию французской миссии.
Письмо на четырех страницах было написано по-польски и датировалось 7 февраля 1796 года. Его автором был Сулковский. Вернинак передал письмо мне и попросил перевести его на французский язык. Перевод я ему отдал, а оригинал сохранил как свидетельство постоянной заботы Сулковского о своей родине.
В письме Сулковский сообщал добрые вести о расположенности французского правительства к восстановлению Польши. В то же время он с досадой говорил о раздорах в среде польских патриотов. Сулковский поименно называл наших соотечественников в Париже, характеризуя их личные качества, политические принципы и принадлежность к той или иной партии.
Он пояснял, что поскольку в Париже не имели никаких известий о моем прибытии в Константинополь[63] и, быть может, даже уже сомневались в успехе моих переговоров, было принято решение о поездке Дембовского, который должен был вручить мне документы и инструкции в случае, если, конечно, застанет меня в Константинополе. Дембовскому поручалось также отправить в Париж подробный отчет обо всем, что он увидит и услышит в Константинополе.
По оценкам Сулковского, среди поляков в Париже были роялисты, приверженцы конституции 3 мая, сторонники революции 1794 года, умеренные республиканцы и даже якобинцы и демагоги. В этой классификации каждый получил свое персональное место. При этом автор письма подчеркивал, что не знает таких поляков, которые бы симпатизировали России, Австрии или Пруссии и не были бы готовы по первому сигналу взяться за оружие и проливать кровь за родину независимо от их партийной принадлежности и политических пристрастий.
Сулковский рекомендовал Киркору сообщить Вернинаку те сведения, которые он сам сочтет нужными, и постараться не навредить общему делу поляков, компрометируя фамилии названных в письме лиц. Он настаивал, чтобы Киркор сразу же сообщил о моем приезде в Константинополь. Советовал ему сблизиться со мной и относиться ко мне с полным доверием, так как я не принадлежу ни к какой партии, имею собственное мнение, поколебать которое никому не дано, и работаю исключительно по своим убеждениям и принципам долга и чести, делая все возможное для успеха и благополучия соотечественников.
17 июля. Все новости, полученные в последние дни, могли вывести из равновесия самого смелого и решительного человека, и только убежденность в том, что ты должен быть готов на любые жертвы ради служения родине, дала мне новые силы достойно встретить очередные нелегкие испытания.
Здоровье мое совсем расшаталось, финансы были на исходе. Своими деньгами я делился с соотечественниками, приезжающими в Константинополь без всяких средств к существованию. Французская миссия могла оказать им лишь очень слабую поддержку. Я устал от туманных обещаний и неопределенных обнадеживающих заверений Вернинака. Выводила из терпения двусмысленная позиция турецкого правительства. Удручало бесконечное ожидание новостей из Парижа. Ничего кроме отчаяния не вызывали мысли о разногласиях в рядах соотечественников во французской столице…
Я начал сомневаться, кому все же следует посылать корреспонденцию в Париж. Если вначале все материалы от депутации приходили ко мне за подписью всех пяти ее членов, то последний документ подписал лишь один человек. Присланная недавно гражданином Барсом аналитическая записка, о которой я уже говорил, была подписана многими соотечественниками. Среди них фигурировал и Прозор, чьи патриотические чувства и человеческие качества вызывают у меня глубочайшее уважение. Однако до этого я полагал, что Прозор является членом депутации.
Пребывая в таком недоумении, я все же принял решение поддерживать связь с депутацией, так как надеялся, что ее представители будут передавать мои сообщения всем польским патриотам независимо от их партийных симпатий.
В тот же день подготовил письмо депутации, сделав ссылку на предыдущие отчеты, дубликаты которых обещал передать по надежным каналам. Я сообщил о прибытии в Константинополь Стеммати и Парандье. Первый был назначен консулом Франции в Валахии, другой – в Молдове. Правда, с момента принятия этого решения в Париже кое-что изменилось, так как турецкое министерство не горело желанием во всем идти навстречу Франции. И я даже допускал, что у Стеммати, грека по происхождению, возникнет немало трудностей при утверждении в должности консула.
Разумеется, я не мог не проинформировать Париж о том, что на днях в Константинополь прибыли четыре польских офицера: Жодкевич, Улатовский, Кошуцкий и Дзимирский. Узнав о том, что польские военные съезжаются в Валахию, эти офицеры покинули Польшу, беспрепятственно проехали через Галицию и присоединились к своим братьям по оружию. По этому маршруту проследовали и многие другие офицеры, несмотря на наши письма, в которых мы обращались с просьбой ко всем польским солдатам и офицерам не покидать родных мест и ждать момента, чтобы послужить родине.
Я дал знать депутации, что по информации, полученной от секретных источников из Польши, Варшава отказалась воздать почести министру короля Пруссии, аргументируя это тем, что город Варшава всегда являлся столицей польского королевства и резиденцией своих монархов. А это означало, что Варшава могла дать клятву верности только самому королю. После чего монарх Пруссии отозвал в Берлин Хойма, вернул на родину прусских чиновников, работавших в администрации Варшавы, заменив их на поляков, и отправил Бухгольца в Бреслау.
Из тех же заслуживающих доверия источников явствовало, что дорога от Кракова до границы с Россией совершенно свободна. Военных нигде не видно. Восстановлены пути сообщения между Галицией, Волынью и Литвой. Однако по состоянию на 3 июня въехать в Великую Польшу было еще невозможно.
Я уведомил парижских соотечественников о том, что, согласно последним сообщениям из Вены, особую актуальность приобретает вопрос о заключении мира с Францией, и в этой связи обращался к депутации с просьбой походатайствовать перед французским правительством о включении в текст будущего договора с Венским двором статьи в поддержку поляков и восстановления Польши.
В последних строках своего послания я упомянул о письме Барса, подтвердил получение всех документов от Стеммати и умолял соотечественников хранить единство и согласие, без чего наши планы обречены на провал и все старания наши напрасны.
Вечером того же дня, 17 июля, я понял, что путь в Турцию для польских военных далеко не всегда такой простой, каким он оказался для четверых офицеров, о которых говорилось выше. Мне доложили, что на турецкой границе были задержаны десятки наших военных. У них отняли последние деньги и вещи. По требованию консула России в Яссах арестовали девять польских офицеров. Их якобы совсем недавно освободили из цепей пленников. При этом представитель Франции в Валахии и Молдове Эмиль Годен на все это никак не отреагировал. Я вынужден был немедленно написать Вернинаку.
«Гражданин Вернинак! Огромное количество польских офицеров, избежавших смерти и неволи во время последнего восстания в нашей стране, стремится уйти от преследования врага. Найдя убежище за границей, они уповают на судьбу, на защиту французского правительства, на поддержку государств, в которых видят естественных союзников Польши. Эти люди ждут не дождутся, когда наступят перемены в их многострадальной стране, когда придет конец их мытарствам.
Россия и Пруссия искушали многих из них, предлагая службу в своих войсках. Наши офицеры отвергли эти предложения, так как отлично осознавали, что человек, принявший их, дорого заплатит за это и навсегда искалечит свою душу. Они отказались служить угнетателям своей страны. Их не прельстили обещанные щедроты и не испугали неизвестность и превратности судьбы. Все их состояние, утешение и надежды зиждутся на стойкости и патриотизме.
Практически все наши офицеры-патриоты испытывают к французскому народу чувства восхищения и восторга, которыми вдохновляются все друзья свободы. Польские офицеры связывают возрождение родины с Францией и готовы рядовыми сражаться в рядах отважных республиканцев, чьи победы ставят в унизительное положение врага, приносят новую славу Французской республике и создают благоприятные условия для оказания помощи слабым и угнетенным.
Вот такими благородными чувствами, гражданин Вернинак, охвачены польские офицеры. И мне очень хотелось бы, чтобы вы проявили к ним интерес и уважение, которые они вполне заслужили.
Я не буду говорить о тех, кому повезло, и кто уже нашел свое место во французской армии. Я не стану говорить о тех, кто лелеет такую надежду. Я не собираюсь говорить о тех, у кого есть возможность жить на собственные средства, не рассчитывая на помощь из-за границы. Но я хотел бы привлечь ваше внимание к тем польским военным, которые не смогли добраться до Франции и теперь страдают в бедности и нужде на турецких границах. У них нет безопасного убежища, нет никакой поддержки, и ни одна рука не протянется к ним, чтобы облегчить их участь.
А у них было столько надежд, что в турецких провинциях они найдут себе приют и будут в безопасности.
Они верили, что могут рассчитывать на такое гостеприимство, которое поляки всегда оказывали туркам, в частности, после последней кампании, когда варшавяне согрели иноземцев уважением и заботой.
Они нисколько не сомневались в благосклонности правительства, которое призвано решать вместе с поляками единую задачу: предотвращение угроз и опасностей со стороны общего врага, стремительно наращивающего свое могущество.
Более того, они убеждены, что это правительство не останется безразличным к их судьбе и глухим к их просьбам. Весь вопрос в том, чтобы раздался голос, который будет услышан.
Я обращаюсь к вам, гражданин Вернинак, представителю благородного и великодушного народа, который сокрушает угнетателей невинных жертв и обороняет угнетенных, и прошу вас, чья тонкая душа умеет сочувствовать страдающим людям, стать глашатаем польских военных. Поверьте, они очень нуждаются в вашем содействии.
Гражданин Вернинак! Пожалуйста, не откажите в любезности и постарайтесь довести до сведения турецкого правительства, сколь гуманным и полезным для страны стало бы открытие границы и оказание помощи несчастным офицерам, готовым проливать свою кровь за Турцию. Извольте обратить внимание руководства Турции на преимущества, которые оно получит, если определит место сбора польских военных, откуда они по первой команде смогут приступить к боевым действиям. Соблаговолите также дать понять турецкой стороне, что политические соображения и несомненная выгода стали бы хорошей подоплекой такого демарша.
Не следует опасаться, что эти шаги Турции вызовут подозрения и жажду мести соседней державы. Такой чудовищный и грозный враг не ждет повода для развязывания войны и захвата чужих земель.
По моему глубокому убеждению, Оттоманская Порта не должна равнодушно взирать на то, что выпало на долю Польши. И я предвижу, что турецкое правительство с живейшим участием отнесется к бедственному положению польских офицеров и их просьбе о предоставлении убежища и помощи.
Во все времена Франция была дружественной страной для поляков и открыто защищала моих сограждан в эмиграции. Во всех дружественных и даже нейтральных государствах, которые не участвовали в недавних событиях в Польше, поляки находят приют и покровительство властей. Я не вижу причин, по которым поляки перестали бы питать надежды, что турки дадут пристанище и окажут содействие представителям государства, которое они всегда рассматривали как дружественное и как естественного союзника.
Гражданин Вернинак! Я второй раз позволяю себе обратиться к вам по этому вопросу. Я не испытываю никакой боязни, беспокоя вас от имени польских офицеров, умоляющих вас о посредничестве, а также от имени моих соотечественников, уполномочивших меня на эту миссию.
Буду весьма признателен за ваш ответ, который позволит мне показать моим доверителям, что я добросовестно выполнил свои инструкции. Мне очень хочется утешить и поддержать этих смелых офицеров. Все свои надежды они возлагают на ваше великодушие и ваше влияние в Оттоманской Порте.
Михал Огинский».
Глава VIII
20 июля, как обычно, я отправился на прогулку по Кампо дей Морти. Закурил трубку, остановился и, как принято в этой стране, заказал чашечку кофе. И тут ко мне подходит турок лет пятидесяти и начинает говорить по-французски. Оказывается, он уже много недель постоянно следит за мной и только позавчера узнал от гражданина Руфена, секретаря посольства Франции в Константинополе, что я поляк. Именно поэтому он не побоялся подойти ко мне и дать кое-какие полезные советы.
Человек признался, что по происхождению он француз. В двадцатилетнем возрасте стал вероотступником. Его турецкое имя – Ибрагим. Судя по умению вести разговор, он много путешествовал и получил неплохое образование. Во время предпоследней войны попал в плен к русским. Но счастье ему улыбнулось: он и еще трое турок вырвались из плена и дошли до Варшавы, где их по-человечески встретили и бескорыстно во всем помогли. А Ибрагиму, владеющему французским языком, было оказано столько уважения и доброжелательности, что он до сих пор забыть не может свое пребывание в Польше. Он рассказал мне о польском короле, о его братьях, о некоторых высокопоставленных государственных деятелях, с которыми был знаком. Я услышал много верных и точных суждений о деловых и личных качествах этих людей. Он восторженно вспоминал дам, которым был представлен, и даже похвастался, что повсюду его называли красавцем-турком. Ибрагим утверждал, что ему предлагали остаться на постоянное жительство в Польше, однако обстоятельства, которые он не пожелал раскрывать, вынудили его уехать на приемную родину. Здесь он стал достаточно влиятельным человеком, разбогател и занял прочное положение, породнившись с семьей предыдущего великого визиря.
Ибрагим не скрывал, что чувство благодарности за то, как его приняли в Варшаве, породило в нем интерес к польскому народу, и он всегда был в курсе всех событий в Польше.
Мой новый знакомый догадывался, что мое пребывание в Константинополе так или иначе связано с Польшей и ее нынешними трудностями. Он старался убедить меня, что, несмотря на все уважение, которое оказывалось представителю Французской республики, посол России имел значительно больший авторитет в Константинополе. По мнению Ибрагима, российский дипломат был действительно умным и мудрым человеком, который не жалел денег на расширение круга приверженцев России в Турции. А Вернинак делал упор на триумфальные победы французских войск и на свой надменный деспотический тон в общении с турецкими министрами, совершенно не думая о щедрых дарах на приобретение новых друзей Франции.
Ибрагим уверял меня, что единственным человеком, кто испытывал к французам добрые искренние чувства, является великий государь. Если же в министерстве и найдется несколько чиновников, выдающих себя за сторонников французской государственный системы, то это подхалимы. Из страха либо лести они только притворяются, что разделяют чувства своего хозяина, и получают выгоды, поддерживая интерес правителя к нововведениям во Франции. В целом же, по мнению моего собеседника, туркам не нравились эти новшества, хотя его соотечественники любили французов и ненавидели русских. Причиной тому было следующее: русские причинили туркам много горя, а во французах они надеялись увидеть своих друзей и союзников, которые их защитят и пойдут войной на Россию.
«В нашей стране, однако, – заявил Ибрагим, – от народа ничего не зависит. Все решает правительство. И хорошо еще, что на его решения могут оказывать воздействие либо страх, либо золото».
Рассказал он мне и о Декорше, предшественнике Вернинака. Французский дипломат любил надевать длинную шубу, феску и мог часами просиживать в кафе, подробно излагая потрясающие, почти сказочные новости о достижениях французов. Декорш так высоко превозносил Францию, так страстно говорил о ненависти французов к русским и об их теплом отношении к туркам, что свободных мест не было не только в кафе, но и в ближайших лавочках. Люди ловили каждое его слово и видели в нем нового пророка. Однако пока народ восторгался речами Декорша, в Париже уже решался вопрос о его отзыве из Константинополя.
«Я часто встречался с Декоршем, – добавил Ибрагим, – и мне было интересно наблюдать, как его воспринимали окружающие. Хотя на мне турецкий фрак, сердце у меня французское, и я от всей души желаю добра этой стране».
С Вернинаком Ибрагим тоже был знаком, но виделся с ним редко, так как находил в нем много высокомерия, тщеславия и умственной лени. По мнению моего собеседника, Вернинаку не удалось достичь успехов в Константинополе, потому что он лишен таланта общения с людьми, не умеет нравиться им, и в особенности из-за того, что никогда не делал никаких подарков от имени своего правительства.
Приближалась ночь, и мы расстались. Ибрагим пообещал вернуться к нашему разговору и порою передавать мне необходимые сведения, когда мы случайно встретимся в этом же месте. Приходить ко мне домой было небезопасно, так как это могло вызвать подозрения у представителей некоторых иностранных держав.
Перед самым уходом Ибрагим предупредил меня, что молодой грек Дмитрий, которого я взял к себе на службу, является шпионом. Каждый день, утром и вечером Дмитрий посещает русскую миссию и докладывает о моих делах, о людях, с которыми я встречаюсь, о получаемых и отправляемых мною письмах. Более того, по наблюдениям Ибрагима, еще несколько греков ходят за мной по пятам и шпионят, как только я появляюсь на улицах Пера. В довершение всего Ибрагим попросил принять во внимание, что посол России прекрасно осведомлен обо всем, что делается в канцелярии Вернинака, в том числе и о моих визитах к нему[64].
30 июля я сообщил депутации о приезде в Константинополь гражданина Эмиля Годена. Он прибыл из Бухареста в сопровождении поляка по фамилии Дениско. При Декорше Эмиль Годен был первым секретарем посольства в Константинополе. После отъезда главы миссии являлся временным поверенным в делах, а когда руководство посольством взял на себя Вернинак, Годен был назначен посланником в Валахии и Молдове, где проявил себя как настоящий республиканец и искренний друг поляков[65].
Я проинформировал парижских соотечественников, что Вернинак получил неподтвержденные сведения о вступлении русских в Галицию. Не вызывало сомнений, однако, что после ряда поражений персидской армии от российских войск правительство Персии обратилось с просьбой о помощи к Оттоманской Порте в соответствии с договором между обоими государствами. Двадцатитысячная турецкая армия вышла из Адрианополя и направилась в сторону Филиппополя. Правда, не совсем ясно было, насколько далеко она продвинулась.
Я известил депутацию, что несколько дней назад Вернинак предложил вместе с ним пересечь канал и побывать в Азии. Он обещал организовать обед с хорошо известным мне человеком, который знает немало интересных подробностей о положении дел на моей родине.
Я был очень удивлен, когда увидел перед собой господина де Ла Тюрби, которого частенько видел в Петербурге в 1793 году. В ту пору он был министром сардинского короля. На этой должности он находился семь лет, хорошо знал Россию, и мы как завороженные слушали повествование бывшего министра.
Он подробно рассказал, как в Петербурге восприняли польское восстание 1794 года. Одни симпатизировали восставшим. Другие занервничали и забеспокоились. А больше всего толков велось вокруг просчетов и ошибок руководителей восстания и причин его поражения.
Де Ла Тюрби уточнил, что с польскими пленными, находящимися в Петербурге, обращаются хорошо, но основная часть захваченных в плен поляков сослана в Сибирь. Тюрьма, в которой сидит Костюшко, – это вполне удобное жилище. Там он может читать, рисовать, работать за токарным станком. У Игнация Потоцкого тоже приличные условия. Окна его квартиры выходят на улицу, откуда прохожие могут видеть узника. Зубов, как всегда, на коне. Его секретарь Альтести, попавший в немилость, на некоторое время был отстранен от дел, но сейчас вновь в фаворе.
Численность русской армии в Польше, со слов господина де Ла Тюрби, достигла ста восьмидесяти тысяч человек. Войска растянулись в линию от Либавы до границы с Турцией. Сорокатысячной армией командовал князь Репнин, шестидесятитысячной – Румянцев и восьмидесятитысячной – Суворов, который отвечал за охрану южных границ России. Впрочем, господин де Ла Тюрби был склонен считать эти цифры завышенными, и в войсках Суворова, по его мнению, было не более шестидесяти тысяч бойцов, с которыми командующий проводил бесконечные учения и маневры. Теперь, после предательства Швеции, именно эти войска могли реально угрожать Турции.
Господин де Ла Тюрби только что проехал всю Польшу, десять дней пробыл в Витебске в Белой Руси и на все лады восхвалял энтузиазм, силу и патриотизм поляков, которые потерпели поражение только в силу неблагоприятно сложившихся обстоятельств. Один за другим он приводил факты, когда поляки не скрывали своей ненависти к русским, в том числе и в провинциях, которые мы потеряли после первого раздела Польши в 1773 году.
Рассказ де Ла Тюрби так поразил Вернинака, что он не только написал отчет об этой встрече французскому правительству, но и подготовил проект, согласно которому поляки могли переходить к активным действиям, как только они соберутся в достаточном количестве в Валахии и Молдове. Вернинак прислал мне этот проект. Он был очень похож на план, ранее представленный польской депутацией в Париже. Правда теперь, когда стало ясно, что Стокгольм и Петербург пошли на сближение, возникло много сомнений, что турки приступят к активным военным действиям. Вполне вероятно, что такую активность могли стимулировать маневры польских военных на турецких границах либо присутствие французского флота в районе Архипелага.
Завершая свой отчет депутации, я указал, что турецкое министерство чинило много препятствий для вступления в должность Стеммати в качестве консула Франции в Валахии. Главной причиной здесь было греческое происхождение кандидата. В конце концов, веские доводы и даже угрозы главы французской миссии в Константинополе сделали свое дело, и турецкое ведомство уступило.
8 августа представители Галиции Рымкевич и Яблоновский получили письма от своих доверителей с претензиями за непростительное бездействие, когда само время и обстановка требовали конкретных дел. В письмах также содержались упреки за молчание представителей, которое в Галиции никто не мог понять и объяснить.
Подобные упреки приходили и в мой адрес из Дрездена и Венеции. Кое-кто даже пытался обвинять нас за упадок духа и равнодушие в рядах наших соотечественников в Польше.
Для того, чтобы поднять настроение моих сограждан и донести до них всю правду, я принял решение направить полковника Яблоновского[66] в Галицию с поручением довести до сведения жителей, поддерживающих краковский акт конфедерации, всю информацию о моей работе в Константинополе. Затем Яблоновский должен был поехать в Варшаву и, если позволят обстоятельства, встретиться с нашими общими друзьями и подробно рассказать им, чем мы занимаемся в Константинополе. После этого Яблоновскому предстояла поездка в Париж, где он должен был поделиться сведениями об обстановке в Галиции и Польше. По моей просьбе Яблоновский увез с собой корреспонденцию для депутации в Париже, а также мои письма Барсу, Выбицкому, Прозору и другим. В этих письмах я убеждал всех в необходимости восстановления единства и согласия соотечественников в Париже.
10 августа пришлось отложить отъезд Яблоновского до прибытия курьера с новостями из Парижа, которых я уже довольно давно не получал.
Перед моим приездом в Константинополь Вернинак использовал поляка Дениско с той же целью, с которой Яблоновский теперь собирался ехать в Галицию и Польшу. Вместе с Эмилем Годеном Дениско недавно вернулся из Бухареста, так и не выполнив поставленной перед ним задачи. Вернинак рекомендовал мне сразу же отправить его и недавно прибывших польских офицеров в Бухарест. Содержать их было дороговато, а главное, что их нахождение в Константинополе доставляло определенные неудобства турецкому министерству. Непросто было мне добиться, чтобы Дениско и Жодкевич остались здесь на моем содержании.
В тот же день, 10 августа, более двухсот французов, проживающих в Константинополе, собрались во дворе резиденции Вернинака, чтобы отметить национальный праздник. Был роскошный обед. Все радовались, веселились. Звучали заздравные тосты, в том числе и за благополучие Польши. После отъезда Декорша такое я слышал впервые. Все французские гости с восторгом отзывались о моей родине.
12 августа получил письмо от гражданина Ксаверия Дамбровского из Бухареста. Он сообщал, что прибыл в этот город, имея указание и инструкции польской депутации о работе в качестве представителя в Валахии и Молдове. Поскольку на этот счет у меня не было никакой информации, я ограничился довольно сдержанным ответом.
В тот же день, гуляя по Кампо дей Морти, встретил турка Ибрагима. После нашего первого свидания я виделся с ним много раз, но ничего интересного от него не услышал. Теперь же он со всей уверенностью заявил, что все попытки Вернинака воздействовать на турецкое правительство, чтобы оно утвердило назначение Стеммати консулом в Бухаресте, бесполезны, так как имеется давний указ султана, который не позволяет иностранным правительствам использовать греков в таком качестве. По секрету Ибрагим рассказал, что со дня на день в турецком министерстве произойдут большие перемены, и Россия значительно усилит свое влияние на руководство Турции. Он добавил, что Россия подкупила фаворита матери султана, который выступает против войны с русскими, борется со всеми нововведениями и имеет огромный вес в правительстве.
17 августа в отчете для депутации я сообщил, что французские офицеры, отправленные Вернинаком для несения службы в персидской армии, доберутся до театра военных действий через двадцать дней. Четыре недели им понадобилось на то, чтобы прибыть в Багдад, и еще семнадцать дней, чтобы добраться до населенного пункта, откуда они отправили свое первое донесение. Их прекрасно встретили на границе, затем по ходу движения оказывали радушный прием и снабжали всем необходимым. Французов заверили, что их тепло примет сам Мехмед-хан, возглавивший трехсотпятидесятитысячную армию для борьбы с Россией.
Я написал также, что около двадцати дней между Вернинаком и турецким министерством царило взаимное непонимание. Все инициативы и предложения французского представителя в турецком ведомстве услышаны не были. Вернинак не только выразил свое недовольство, но и дал понять, что будет вынужден покинуть Константинополь, если и впредь его заявления от имени Французской республики останутся без внимания.
Не на шутку встревоженный великий визирь прислал к Вернинаку своего зятя, который заверил, что его тесть всегда был и остается преданным интересам Франции. И если все же турецкое министерство несвоевременно реагировало на обращения Вернинака и в своих ответах давало слишком расплывчатые формулировки, то виной тому – один-единственный человек, который очень скоро лишится своей должности и будет заменен. Доверенное лицо великого визиря также сообщило, что отношения между Россией и Турцией испортились до такой степени, что осталось лишь формально объявить войну.
Я присутствовал при этой беседе, и Вернинак попросил меня о ее содержании доложить в Париж. Поразмыслив, он усомнился, что Турция начнет войну до конца нынешнего года, так как войска, дислоцированные на азиатской территории, уже получили приказ о возвращении в расположение своих частей. А вот весной будущего года война станет неизбежной. И, как обычно, Вернинак посоветовал полякам не терять терпения и стойкости, беречь силы и т. д. и т. п.
Свой подробный отчет я дополнил новостью, полученной в самый последний момент: отстранены от своих должностей министр иностранных дел и главный драгоман Оттоманской Порты. Место первого занял Аскир-эфенди, служивший когда-то послом в Петербурге, а второго – князь Ипсиланти, сын бывшего господаря Валахии.
20 августа встретился с турком Ибрагимом, к которому я стал относиться с большим доверием после предсказанных им перемен в министерстве. Он охарактеризовал нового министра как чиновника, лишенного всяких способностей, а Ипсиланти – как умного и очень образованного человека. И тот и другой симпатизируют России. Ибрагим вновь посетовал на то, что руководство Франции прислало сюда такого ленивого и пассивного дипломата как Вернинак, который палец о палец не ударил, чтобы хоть как-то помешать росту авторитета и влияния посла России среди членов правительства.
Мой собеседник уточнил, что уволенных в отставку министра и князя Мурузи ждет ссылка. Последнего должны были сослать на остров Кипр, но большие деньги помогли ему получить разрешение на проживание на острове Хиос. Его брата, господаря Валахии, тоже лишили должности и поставили на его место князя Ипсиланти, отца нового драгомана. По всей видимости, грозит отставка и господарю Молдовы Каллимаки, которого должен сменить князь Суза.
По информации Ибрагима, великий визирь не удержится на своем посту, и на смену ему скорее всего придет Хаки-паша, командовавший войсками, которые воевали с мятежниками в Румелии. Ссылаясь на надежные источники, Ибрагим утверждал также, что бывший великий визирь Юсуф-паша, прославившийся своими военными подвигами, отозван из армии и уже едет в Константинополь, где ему предложат если не пост великого визиря, то, по крайней мере, должность крупного военачальника.
Глава IX
21 августа депутация поручила мне вступить в активную переписку с адъютантом Бонапарта Сулковским. В то время оба они находились в Италии.
Выполнить это поручение было не так просто. И все же адресат получил мои два письма и передал свой короткий ответ через одного французского офицера, который направлялся в Персию проездом через Константинополь. Сулковский дал мне понять, что не мог в данный момент обстоятельно поговорить с Бонапартом о польских делах, так как генерал полностью поглощен разработкой военных операций в Италии. Сулковский настоятельно советовал мне прислать письмо от имени наших соотечественников, которое, как он утверждал, будет воспринято со всей благожелательностью. Далее в письме Сулковского было ясно сказано, что если мы сможем заинтересовать генерала Бонапарта, то наши надежды на возрождение отчизны обретут реальную поддержку, так как Наполеон уже пользуется доверием всех французов, и недалек тот день, когда он возглавит правительство.
Следуя этому совету, я подготовил настоящее письмо, датированное 10 августа 1796 года. Отправлено оно было с курьером Вернинака, который вез очень важные документы прямо в штаб Бонапарта:
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 74; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!