Константинополь, 28 термидора II года Французской республики (15 августа 1794 года по старому стилю). 36 страница
На следующий день я с любопытством и тревогой вскрыл конверт с запиской, адресованной графу Огинскому. Подруга министра Бурке и моя знакомая по Варшаве приглашала навестить ее. Она мне и рассказала о нависшей опасности.
Первое, что мне хотелось сделать – немедленно уехать из Неаполя на побережье Адриатического моря и попытаться найти место на корабле. И тут я узнаю, что несколько дней назад правительство наложило строжайший запрет на перевозку иностранцев по морю. Исключение было сделано только для судов, направляющихся в Венецию и Триест. Это совершенно разрушило все мои планы.
Много дней спустя владелица гостиницы, где я остановился, как-то загадочно спросила, не знаю ли я графа Огинского, который по сведениям полиции находится в Неаполе. Я ответил, что знаю такого господина, но мне совершенно безразлично, разыскивает его полиция или нет. И добавил, что сам я свои документы в полиции предъявил, и показал ей паспорт. Я был очень благодарен этой порядочной женщине-француженке: ведь она тонко намекнула, что кое о чем догадывается. Больше вопросов она не задавала, а лишь посоветовала быть осторожным, так как здешняя полиция отличается особой бдительностью и жестокостью. Уходя, она прошептала, что ее мне не следует опасаться, и сама она сильно переживает за судьбу несчастных узников, которыми переполнены все тюрьмы города. Как только дверь за дамой закрылась, я сжег большую часть своих бумаг, оставив лишь то, что непосредственно касалось миссии в Константинополе. Эти документы я старательно зашил за подкладку кожаного пальто. Вот так я в тот день навсегда и расстался со своими записками о революции 1794 года, личным дневником и перепиской с соотечественниками в период нахождения в Венеции.
|
|
|
Прошло совсем немного времени, и я обнаружил, что мы с моим попутчиком находимся под пристальным вниманием четверых соглядатаев, которые следят за нами даже во время прогулок.
Непрерывная стесненность, скованность, тревога за непредсказуемый исход дела, болезнь, из-за которой я не мог продолжить свой путь – все это ввергло меня в невыносимое, мучительное состояние.
Пока я был в комнате или в кровати, казалось, никому не было до меня дела. Но стоило только выйти на улицу и нанять экипаж, как тут же появлялся человек в кабриолете и неотлучно следовал за мной.
Как-то я гулял по улице Толедо. Шпион, шедший по пятам, вдруг останавливается на повороте. Ко мне подходит пожилой человек, пожимает руку и говорит: «Пожалуйста, немедленно уезжайте из Неаполя! Спасайтесь! Сегодня полиция разослала ваши приметы. Вас арестуют и передадут русским…» И человек мгновенно исчез. Я не успел даже поблагодарить его. Не возвращаясь в гостиницу, я поспешил к господину Райоле, бывшему представителю короля Польши. Он завизировал мой паспорт для возвращения в Рим, и ночью я оставил Неаполь, где прожил долгих шесть недель.
|
|
|
Доктор Черилло, о трагической кончине которого после прихода французов в Неаполь все знают, немало сделал для моего выздоровления. Однако и ему не удалось вылечить меня от малярийной лихорадки[50], от которой я избавился в Константинополе после четырнадцатимесячного лечения.
В тоске и тревоге уезжал я из Неаполя, предчувствуя новые и новые препятствия на пути в Турцию. Особенно огорчало то, что я так и не смог дать знать своим соотечественникам, где я нахожусь, с какими опасностями приходится сталкиваться, какие преграды я должен преодолевать и почему задерживаюсь с приездом в Константинополь.
Пока мы ехали в Рим, здоровье мое совсем пошатнулось, и я был вынужден снова застрять в этом городе на много дней. В конце концов, я расстался с генералом Колыско, сраженным тяжелейшим недугом, и один выехал во Флоренцию. Там меня тепло встретил генерал Миот, французский министр при Тосканском дворе, как мог, успокоил меня и рассказал приятные новости о положении во Франции и добром расположении ее правительства по отношению к Польше. Он заверил меня, что в Ливорно я смогу легко сесть на корабль и добраться, если не до Константинополя, то по крайней мере до Смирны, откуда уже совсем просто достичь конечной цели моего путешествия.
|
|
|
На всякий случай я сохранил у себя циркулярное письмо министра Лаллемана, адресованное всем представителям Французской республики, с просьбой оказать мне содействие при получении места на корабле. Генерал Миот написал французскому консулу в Ливорно и со своей стороны также хлопотал обо мне.
5 февраля 1796 года в ливорнском порту я поднялся на борт фрегата, который выкупил венецианский капитан и перестроил его в транспортное судно.
После этого мы вполне благополучно обошли остров Эльба, Сардинию и проплыли вдоль побережья Сицилии. Но вскоре встречный ветер и последовавший затем штиль надолго приостановили движение корабля. Понадобилось более трех недель, прежде чем мы добрались до Мальты, где капитан решил сделать остановку для пополнения продовольственных запасов.
Примерно через три недели мы снова двинулись в путь и за четыре дня пересекли Средиземное море. Как только вышли в воды Архипелага, сразу за островом Цериго корабль попал в сильный многодневный шторм. Затем целую неделю мы провели на небольшом острове Спеце, пока приводили в порядок паруса и чинили судно. Я страшно переживал и нервничал из-за бесконечных задержек, а тут еще капитан заявил, что корабль по техническим причинам не сможет дойти до Константинополя, и в Смирне судно вновь будут ремонтировать. На свой страх и риск капитан прошел-таки через Архипелаг и, избежав нападения пиратов, мы, наконец, стали на якорь в Смирне. Здесь я и сошел на берег после пятидесятипятисуточного плавания.
|
|
|
Недели, проведенные в этом древнем городе, пошли мне на пользу. Итальянский доктор Торретта очень старался, чтобы хотя бы частично восстановить мое расшатанное здоровье. Дружеские встречи с французскими негоциантами и консулом Голландии вернули мне моральные силы и отвлекли от моих забот и тревог.
На следующий день после моего приезда в Смирне произошел пожар. За каких-то семь часов более двух тысяч домов и магазинчиков превратились в пепел. И я впервые увидел, как беспечно и бестолково на Востоке люди борются с этим бедствием. Поразила невероятная скорость, с которой огонь пожирал деревянные постройки, расположенные в опасной близости друг от друга.
О приезде в Смирну я сразу же написал Вернинаку, послу Франции в Константинополе. В ожидании его ответа и оказии для продолжения путешествия в перерывах между приступами лихорадки я любил прогуливаться в окрестностях Смирны. Не раз и не два побывал на руинах храма Артемиды Эфесской.
Я часами мог простаивать на мосту Караванов, где на передышку останавливались погонщики верблюдов и, не торопясь, курили свои трубки. По преданию сюда приходил Гомер и прославлял здесь подвиги греков у стен Трои, прокладывая себе путь в бессмертие своими страстными изумительными песнями.
Недели через три пришло письмо от Вернинака. Он описывал свои волнения в связи с полным неведением, что со мной сталось, где я запропастился и почему так надолго задержался мой приезд в Константинополь. Вернинак сообщал, что уже несколько недель получает адресованные мне пачки писем из Парижа и Венеции, и просил меня по прибытии в Константинополь везде представляться как Жан Ридель. Под этими данными я, собственно, и ехал в столицу Оттоманской Порты. Посол предупреждал, что повсюду я должен выдавать себя за гражданина Франции, так как моя подлинная фамилия, равно как и миссия в пользу Польши могли вызвать нежелательную реакцию и даже подозрения и опасения в дипломатическом корпусе Константинополя.
Шло время. Корабля на Константинополь все не было, и я решил продолжить путь верхом. Вместо прислуги со мной следовал янычар от консульства Франции. Чуть позже нашими попутчиками стали и несколько турок: чем больше людей, тем безопаснее в дороге. На площади в городе Магнесии проехали мимо какого-то неказистого памятника. Янычар пояснил, что это гробница Фемистокла. На третий день пути мы встретили несколько человек из окружения правителя Магнесии Карасмана-оглу и его личного переводчика. Эти люди пригласили меня отобедать с их властелином. Пришлось свернуть с дороги и сделать крюк, что заняло пару часов. Я переплыл реку Граник и, проделав за шесть дней сточасовой путь, прибыл, наконец, в Мохалиц. Здесь я сел на скверный турецкий корабль и за сутки пересек Мраморное море. Остроконечный шпиль сераля, который великолепно смотрелся от Принцевых островов, и радующие глаз контуры константинопольского порта хоть на какое-то время отвлекли меня от всех невзгод и недугов, и мне стало легко и приятно, что я уже в столице Оттоманской Порты.
Глава IV
Корабль бросил якорь. Я спустился по трапу и встретил гражданина Дантана, переводчика французской миссии, который совершенно случайно оказался в порту. Он быстро отвез меня в резиденцию посла. Вернинак посоветовал мне пожить несколько дней в гостинице, а затем подыскать жилье в районе Пера, рядом с его резиденцией. Посол сообщил, что по рекомендации французского правительства он берет меня под свое покровительство и будет согласовывать со мной все вопросы, касающиеся Польши. Вернинак напомнил о необходимости не раскрывать мое польское происхождение и всюду выдавать себя за француза. Мне следовало быть внимательным и осторожным в отношениях с подозрительными лицами, в том числе и с гражданами Франции, и не спешить заводить знакомства и связи, в особенности среди иностранных дипломатов. Посол обещал также, что встречаться мы будем часто и для него станет приятным долгом передавать мне все сведения, которые, по его мнению, могут заинтересовать моих соотечественников.
Я не стал с первого раза расспрашивать Вернинака об отношении Оттоманской Порты к печальным событиям в Польше, но из его коротких реплик понял, что те надежды на Турцию, о которых он говорил девять месяцев назад в Венеции, не оправдались.
Посол жаловался на то, что турецкая сторона холодно и медленно реагирует на любые предложения по польскому вопросу. Кроме этого, иностранные дипломаты плетут интриги, чтобы свести на нет все попытки французского правительства оказать воздействие на Оттоманскую Порту. И тем не менее дипломат считал, что время и события принесут новые надежды.
Озадаченный такими новостями, я совсем расстроился, когда в гостинице начал читать письма, переданные Вернинаком. Стало понятно, что между нашими соотечественниками в Париже произошел разлад. В одиночестве остался гражданин Барс. На должность представителя короля и Речи Посполитой он был назначен еще на конституционном сейме и с тех пор безвыездно жил в Париже. Теперь гражданин Барс обращался ко мне с просьбой поддерживать переписку только с ним и предупреждал, что у него появились личные враги, которые попытаются дискредитировать его перед французским правительством. Именно они, считал Барс, и постараются сделать все, чтобы вызвать у меня недоверие к нему. Мне писали также, что с другой стороны, все поляки, проживающие в Париже избрали пять человек, которые и уполномочены вести переписку с зарубежными представителями польских патриотов. Мне было больно сознавать, что эти распри, конечно же, не добавят полякам авторитета в правительстве Франции и огорчат наших патриотов, которые свои планы строили на единстве принципов и действий всех, кто радеет о спасении родины. Но нельзя требовать невозможного. Было вполне естественно, что люди, не по своей воле оказавшиеся за пределами родины, легко ранимые и раздражительные от всех бед и несчастий, неуверенные в своем будущем, ставшие приверженцами самых различных идей и учений и не понимающие, как найти верный путь к восстановлению Польши, двинулись в обратную сторону, не найдя единого лидера, которому можно бы оказать всеобщее доверие.
Безусловно, около нас крутились и такие типы (к счастью, их было мало, и на них пальцем показывали), которые шпионили за патриотами и за особую плату обо всем информировали иностранных представителей. Своими интригами и клеветой эти мерзавцы сеяли раздоры в рядах подлинных борцов за освобождение родины. За исключением этих выродков все остальные соотечественники были связаны единым желанием и целью – быть полезными Польше и рука об руку сотрудничать для ее восстановления.
Несмотря на высокопарную риторику врагов Польши о разобщенности патриотов, я могу засвидетельствовать, что, в сущности, речь шла о наличии двух группировок. Первую представляли революционеры, считающие, что все средства и методы борьбы приемлемы, если только они направлены на возрождение Польши. В другую входили люди умеренных взглядов и приверженцы конституции 3 мая, которые опасались, что экзальтированные революционеры могут оказать крайне нежелательное воздействие на французское правительство.
Что касается меня, то я не поддерживал ни ту, ни другую сторону и главную задачу видел в том, чтобы выполнить возложенную на меня миссию. Работая в Константинополе, мне удалось сохранить доверие всех парижских поляков. Это будет видно из переписки. Первое официальное письмо, полученное в Константинополе, было подписано пятью соотечественниками, входившими в состав депутации, утвержденной французским правительством. Поскольку все пятеро имели доступ к шифру, копия которого была мне передана вместе с инструкциями, я не стал заниматься бесполезными поисками причин разногласий в Париже и вступил в переписку с депутацией.
Хранящиеся у меня копии двадцати трех депеш, отправленных по надежным каналам из Константинополя в Париж, дают представление о характере моей последующей работы. Я был один, и мне не так просто было шифровать и расшифровывать всю переписку да еще делать копии.
Не буду здесь приводить материалы переписки. Быть может, они и представляют какой-то интерес, но читать их было бы скучно из-за многочисленных повторений. Самые интересные документы и приложения к ним попали в мой семейный архив. Здесь же предлагаю вниманию читателя отрывки из моего константинопольского дневника, которые позволят судить о моих занятиях и о тогдашних политических событиях в Европе.
6 апреля пришло первое письмо из Парижа, датированное 6 января 1796 года, подписанное членами польской депутации: Мневским, Ташицким, Дмоховским, Прозором и Гедройцем. В письме сообщалось, что депутация из пяти вышеперечисленных лиц была единодушно избрана всеми соотечественниками, присутствовавшими на собрании. Этот выбор поддержало французское правительство, которое поручило своему министру обсуждать все польские вопросы исключительно с депутацией. Министр высказал определенные надежды на дружеские намерения Оттоманской Порты. В частности, речь шла о желании Порты начать военные действия против русских. Предполагалось, что в это же время на севере шведы также вступят в вооруженный конфликт с Россией.
Министр обещал поставку оружия полякам и взял на себя обязательство сотрудничать в переговорах с Оттоманской Портой о предоставлении займа в пятьдесят миллионов пиастров для вооружения поляков. Он уточнил также, что Вернинаку будут отправлены соответствующие инструкции и указание согласовывать все вопросы по Польше с представителем патриотов в Константинополе.
Депутация уполномочила меня ходатайствовать перед турецким правительством о предоставлении пушек для стотысячной армии и заверяла, что в этом вопросе мне будет обеспечена поддержка со стороны французского посла.
Из письма следовало, что правительство Франции поручило депутации приступить к разработке плана создания общей конфедерации Польши.
Соотечественники информировали меня о последних событиях на родине. За мою голову установлено вознаграждение. Все мои земли конфискованы, и я не должен тешить себя надеждой о возвращении домой, пока в стране не изменятся обстоятельства. Несмотря ни на что, в Польше не теряли веру, что такие изменения непременно наступят. Члены депутации ободряли меня, призывали сохранять спокойствие и быть, как и прежде, непоколебимым в своих убеждениях. Они подчеркивали, что как только в переговорах с Оттоманской Портой наметится прогресс, депутация обязательно прибудет в Константинополь, чтобы заняться формированием армии на турецких границах и продолжить работу над актом польской конфедерации.
В последних строках письма мне запрещалось поддерживать всякие контакты с гражданином Барсом, который отстранен от всех польских дел, и предписывалось высылать всю корреспонденцию на имя председателя польской депутации Мневского.
10 апреля я отправил свой ответ, в котором подробно изложил причины опоздания в Константинополь и содержание первой беседы с Вернинаком. Далее я уточнил, что в ходе двух последующих встреч с послом Франции он поставил меня в известность о предстоящем дипломатическом приеме и о скором завершении своей миссии, из-за чего он уже не сможет активно заниматься делами. На место посла Франции в Константинополе назначен генерал Обер дю Байе, известный кадровый военный, который, по мнению Вернинака, принесет полякам больше пользы, чем он сам. В случае необходимости генерал сможет руководить военными операциями и, безусловно, найдет способы воздействия на руководство Турции, чтобы ускорить начало конфликта с Россией.
В письме от 28 апреля я рассказывал какой торжественный и пышный прием Вернинаку оказал два дня назад великий господин и повелитель. А то, что султан пошел на такой шаг сразу же после прошения Вернинака, не дожидаясь традиционных для подобных случаев подарков из Парижа, было воспринято как знак особого расположения и почтения к представителю Франции.
Я проинформировал депутацию, что на следующий день после приема у меня состоятелась продолжительная беседа с Вернинаком. Он сообщил, что от Комитета общественного спасения ему поступили инструкции по польским вопросам. Они, в сущности, ничем не отличались от тех, которые получил и я. Посол заявил, что он делал и будет делать все, что от него зависит, чтобы выполнить эти инструкции. Вместе с тем, он не скрывал, что в этом деле есть немало трудностей и препятствий. Часть из них вызвана неосведомленностью и пассивностью турецкого правительства. К этому следует добавить интриги и козни врагов Франции. Весьма негативную реакцию в Турции вызвал мирный договор между Францией и Пруссией. Логика турецкой стороны была такова: раз Франция в ходе переговоров с Берлинским двором не смогла ничего добиться для Польши, то почему одна Турция должна теперь брать на себя инициативу в решении польского вопроса. При этом турки давали понять, что как только они поддержат польское патриотическое движение, у них сразу же появится дополнительный враг – король Пруссии, который пойдет на любой союз с Россией, дабы сохранить захваченные территории Польши. Впрочем, Вернинак не был скептиком и возлагал большие надежды на своего преемника. Он все время говорил, что удастся заключить коллективный договор между Францией, Швецией, Данией и Оттоманской Портой, а затем совместно выступить против России. А как раз в это время Россия должна была отправить сорокатысячную армию под командованием генерала Валериана Зубова на борьбу с персами, в рядах которых насчитывалось около двухсот тысяч бойцов.
Вернинак намекнул, что к нему уже не раз обращались поляки с предложением организовать восстание в Польше. Он не поддержал эту инициативу, полагая, что все выступления за свободу Польши – обречены и будут потоплены в крови, пока Турция не выступит против России. Посол с упреком говорил о некоторых поляках, которые слишком назойливо домогались у него помощи. Он упомянул, в частности, некоего Здановского. Этот «деятель» целыми днями надоедал сотрудникам французской миссии и даже угрожал им, а затем выяснилось, что это русский шпион. Вернинак очень нелестно высказался об Аксаке и Турском, по прозвищу Сармат. Оба они в то время находились в Константинополе. В будущем, настаивал Вернинак, все поляки будут направляться ко мне, а на помощь французского правительства смогут рассчитывать лишь те, за кого я буду ходатайствовать и кто предъявит соответствующую справку от меня.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 93; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!