Гражданину Бонапарту, командующему Итальянской армией 7 страница
Политические партии настолько устали от разлада и глубоких разногласий, царящих во Франции, что почти все они выступили в поддержку нового правительства.
24 декабря 1799 года была опубликована конституция VIII года, которая не имела ничего общего с проектом Сийеса. Бонапарт как первый консул возглавил правительство. Камбасерес и Лебрен стали вторыми консулами с правом совещательного голоса.
Бонапарт назначил генерала Моро командующим Рейнской армией, а сам 6 мая 1800 года отправился в Италию. Там он провел великолепную сорокадневную кампанию, ознаменовавшуюся большими успехами, в том числе яркой победой в сражении при Маренго.
На этот раз Париж с особым радушием встречал Бонапарта, так как все ожидали восстановления мира на континенте. Со дня битвы при Маренго до подписания долгожданного мирного договора Бонапарт не скрывал своего расположения к партийным лидерам, заявлявшим о своей преданности и верности ему, и сурово порицал тех, кто осмеливался усомниться в правоте его решений и действий.
Наконец, 9 февраля 1801 года в Люневиле был подписан пресловутый мирный договор, который в основном подтверждал условия Кампоформийского мира. Только теперь территория левого берега Рейна полностью переходила к Франции, а границы австрийских владений устанавливались по реке Адидже. Австрийский император признавал зависимые от Франции Батавскую, Гельветическую, Лигурийскую и Цизальпинскую республики, а также оставлял французам Тоскану, отданную сыну герцога Пармского Людовику.
|
|
|
Процесс укрепления мира в Европе набирал силу. После Люневильского мира был подписан Флорентийский договор с королем Неапольским, Мадридский договор с Португалией, Парижский мир с императором России. Начались предварительные переговоры о мире с Оттоманской Портой.
И только одна Англия не торопилась подключаться к этому процессу. В Булонском лагере и его окрестностях было сформировано двухсоттысячное войско, призванное противодействовать этой державе в случае, если она попытается создавать препятствия на пути к установлению мира. Англии даже угрожали высадкой десанта. Несметное количество плоскодонных судов, предназначенных для транспортировки французской армии к берегам Темзы, сосредоточилось во всех портах на севере Франции.
Все эти новости интересовали меня главным образом потому, что в триумфальных боевых операциях французских войск активное участие принимали и польские легионы. В армейских бюллетенях можно было прочитать немало материалов о награждениях польских военных, а такие фамилии, как Домбровский, Зайончек, Княжевич, Сокольницкий, Рымкевич и многие другие постоянно повторялись в газетах. Жаль только, что никому из моих соотечественников не удалось подробно описать подвиги поляков, совершенные в кампаниях в Италии, Германии, Египте, а затем в Санто-Доминго, Испании, Пруссии и России.
|
|
|
В последние дни октября 1801 года я получил, наконец, ответ из Петербурга. Князь Адам Чарторыйский, располагающий полным доверием императора Александра и использующий свое положение исключительно для поддержки наших соотечественников, выхлопотал для меня разрешение на въезд на родину и выслал его мне. Я получил этот документ в Белостоке в замке госпожи Краковской, сестры покойного короля Станислава. Там, вблизи от польско-российской границы, я провел несколько недель. Хозяйка замка – добрая почтенная дама – позаботилась о том, чтобы я по-настоящему отдохнул. Там я в последний раз повидался с князем Юзефом Понятовским.
Генерал-губернатор Литвы Беннигсен прислал мне паспорт, и я без труда пересек границу. В Гродно дал клятву верности и 5 февраля 1802 года прибыл в Петербург.
Книга восьмая
Глава I
Здесь, в России, после восьми лет эмиграции я предполагал завершить свои записки, которые старательно вел вплоть до этого времени. Я потерял всякую надежду хоть чем-то быть полезным своей стране, соотечественникам и принял решение навсегда отойти от общественной деятельности и провести остаток жизни в покое и безвестности.
|
|
|
Много лет спустя непредвиденные обстоятельства вынудили меня пересмотреть это решение. Я вновь взял в руки перо, чтобы описать самые интересные для поляков события, состоявшиеся в период с 1810-го по конец 1815 года. Не желая, однако, чтобы в моих Мемуарах появился пробел о том, что произошло в течение восьми лет, я и пишу эту книгу, где кратко излагаю основные эпизоды и факты 1802–1810 годов, а также некоторые подробности своей частной жизни.
Содержание следующего тома составят события последних пяти лет. Там и будет поставлена последняя точка в моих записках.
Низкопоклонником и льстецом я никогда не был. Все, что я скажу про императора Александра не продиктовано никакими личными интересами и амбициями еще и потому, что сейчас, когда пишутся эти строки, императора уже нет с нами, и вся Европа скорбит о его кончине[79]. Но почтительное отношение к истине и потребность высказать свои чувства не позволяют мне обойти молчанием впечатление, которое родилось в моем сердце и уже никогда больше не покидало меня с тех пор, как я впервые встретился с императором в Петербурге.
|
|
|
Доброта и забота, которые впоследствии он мне оказывал, симпатия и лестные знаки внимания к моей особе, сердечность и теплота наших встреч вплоть до последнего свидания в 1817 году, когда я имел счастье видеться с ним, внимание ко мне и моей семье – вот чем привлекал меня к себе император Александр… А его доверие к полякам, его уважение и покровительственное отношение к моим соотечественникам, его стремление развивать народное просвещение в польских провинциях, подвластных России, и, конечно же, его желание возродить Польшу – разве меня как поляка все это могло оставить равнодушным?..
Я немного увлекся и заговорил о событиях, произошедших на последней стадии моего пребывания в России. В свое время я обязательно вспомню и о них, а пока вернемся к нашей первой встрече с императором Александром, состоявшейся в Петербурге 15 февраля 1802 года.
Император принял меня с присущей ему предупредительностью и приветливостью. Он с живым интересом расспрашивал обо всем, что со мной приключилось. Затем дал указание генерал-прокурору Беклешову представить ему мое прошение и совершить все по справедливости, дабы удовлетворить мои пожелания.
Раньше я и в мыслях не мог допустить, что сам император сочтет возможным хлопотать обо мне перед высокопоставленным чиновником. И мне ничего не оставалось, как порадоваться за господина Беклешова. Ведь в годы моей эмиграции этот человек, будучи генерал-губернатором среднерусских провинций, был одним из самых жестоких моих преследователей, а теперь стал усердным покровителем и добрым другом.
Из того, что я имел в Польше до революции 1794 года, мне теперь ничего не принадлежало. У меня не было разрешения требовать возвращения своих владений, которые были конфискованы и распределены среди различных лиц.
По высочайшему повелению императора для рассмотрения моего вопроса была создана специальная комиссия, и я получил право на наследование всего того, чего меня лишили во время моего отсутствия. Кроме того, мне назначили пожизненную ренту, которой было вполне достаточно и для меня, и для семьи.
В Петербурге меня застала новость о мире между Францией и Англией, подписанном в Амьене 25 марта 1802 года. Согласно этому документу Англия признавала все территории, завоеванные Французской республикой на континенте, включая зависимые от Франции республики, и возвращала захваченные колонии. Амьенский договор завершал процесс умиротворения в Европе.
Перспектива восстановления Польши стала далекой как никогда. Но какой-то неведомый инстинкт подсказывал мне, что наступит время, когда моя страна возродится именно благодаря Александру.
28 апреля 1802 года я выехал из Петербурга с твердым намерением обосноваться вместе с семьей в деревне под Вильной, жить там в полной свободе, ни от кого не зависеть и если чем и заниматься, то только обустройством усадьбы.
Несколько недель спустя я узнал, что император Александр собирается совершить поездку в Минскую губернию и в Белую Русь. Я посчитал своим долгом выразить царю свое почтение в этих краях, где благодаря его покровительству и благосклонности я совсем недавно обрел уют и покой.
Именно с этой поездкой связаны мои воспоминания, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не дадут угаснуть чувствам любви и преданности, родившимся тогда у меня к Александру.
Императора сопровождали его адъютанты граф Ливен, князь Волконский, граф Кочубей и господин Новосильцев. В Минске царю представили меня вместе с высшими чинами губернии. Когда я благодарил Александра за позволение оказать ему почтение здесь, у себя на родине, где не был целых восемь лет, находясь в эмиграции, он со слезами умиления воскликнул: «Как? Вы восемь лет провели вдали от родины?..» И по выражению его лица я догадался, что он доволен, что смог вернуть семье и соотечественникам человека, вынужденного по политическим причинам так долго скитаться на чужбине.
На обеде у минского губернатора говорили о научных учреждениях Англии, о крупнейших астрономических обсерваториях в Европе, о знаменитых ученых и художниках. Реплики императора красноречиво свидетельствовали, что он хорошо разбирается в вопросах науки и искусства.
Встал вопрос о неприкосновенности жилища иностранных дипломатов в Риме, где преступники укрылись от полиции в резиденции одного зарубежного представителя. Император был возмущен такой привилегией, которая, по его словам, противоречит всем принципам морали и справедливости. Он добавил, что не потерпит, чтобы российские дипломаты пользовались такими преимуществами за границей.
Когда речь зашла о Константинополе, граф Кочубей, видя доброе расположение императора ко мне, поинтересовался, знает ли Его Величество о том, что я находился в этом городе под чужим именем как представитель польских патриотов в те годы, когда он был там послом России?.. Глядя мне прямо в глаза, Александр улыбнулся и сказал, что, конечно же, осведомлен об этом, и тут же спросил, куда я отправился после Константинополя? Я ответил, что из Константинополя мой путь лежал в Париж, где мне хотелось удостовериться в том, о чем я знал из газет и не очень внятных донесений. События, происходящие тогда во Франции, вызывали во мне восхищение. Эпоха террора стала историей, и я был убежден, что французская революция несет человечеству огромную пользу… По прибытии во Францию я понял, в каком ложном свете мы порой воспринимаем явления и факты, когда судим о них издалека. В 1797 году это уже был совсем другой Париж, чем я его себе представлял.
Император стал серьезнее и сказал: «Вы совершенно правы, говоря, что мы нередко ошибаемся, когда смотрим на вещи глазами других людей и не воспринимаем события сами в непосредственной близости от них. Однако не следует впадать в другую крайность и осуждать, отбрасывать все, что не получило успеха. Необходимо использовать чужие ошибки и стараться избегать их. Никогда нельзя терять из виду то, что может привести к общему успеху».
Ничто не могло сравниться с моим изумлением и восхищением, когда я услышал эти слова, которые так хорошо выражали величие души и возвышенность чувств Александра.
На балу император танцевал со всеми присутствующими дамами. В какой-то момент он подошел ко мне и сказал: «Я с удовольствием замечаю, что предрассудки начинают рассеиваться в этих краях. Вот уже и мещанкам находится место в дамской элите. В моих немецких провинциях в Ливонии и Курляндии такое происходит давно. Но для меня стало приятным сюрпризом, что прогресс цивилизации дошел и до Минской губернии, где, как и в вашей стране, так сильно держались за старые предрассудки».
Мне казалось, что все это происходит во сне, и мне ничего не оставалось, как признать, что ни один монарх кроме Александра не сможет дать своим подданным счастья и заслужить их любовь и признательность.
Я сопровождал императора в его поездке в Могилев и Витебск. Обедал с ним. Бывал на балах и празднествах в его честь и собственными глазами видел, с каким восторгом его встречают люди всех сословий.
Покидая Витебск, император посадил к себе в карету генерала-от-инфантерии, военного губернатора Белой Руси Римского-Корсакова, который проехал с царем до первой почтовой станции. Вернувшись, генерал разыскал меня и сообщил, что император много рассказывал ему обо мне и высказал самое благосклонное суждение о моей особе. Римский-Корсаков, с которым я впоследствии подружился, дал мне совет ехать в Петербург, где, как он уверял, я смогу получить достойное место и пользоваться полным доверием императора.
Меня глубоко тронуло искреннее стремление генерала изменить мою жизнь и судьбу. Но я уже принял окончательное решение полностью отойти от общественных и государственных дел. Они перестали привлекать меня после того, как я потерял родину, которой мог бы послужить. Я вернулся в свою деревню и оставался там до самого конца 1806 года.
За эти четыре года пламя войны, на какое-то время притушенное мирным процессом, вновь разгорелось в Европе. Изменения в правительстве Франции расшатывали политическую систему всех европейских государств.
Бонапарт прекрасно сознавал стратегическую важность сохранения за собой острова Санто-Доминго, население которого сбросило иго Французской республики, и поэтому послал туда тридцатитысячную армию под командованием генерала Леклерка. Ее главной задачей являлось восстановление французского владычества на острове. В числе солдат и офицеров этой армии было немало поляков. Экспедицию постигла горькая участь: в условиях нездорового климата почти все воины погибли. Там нашли свою смерть и многие мои соотечественники. Особую скорбь в моей душе вызвала гибель генерала Яблоновского, которого я уже упоминал несколько раз.
6 мая 1802 года принятый по предложению Трибуната сенатус-консульт объявил о назначении Бонапарта консулом на десятилетний срок. 2 августа того же года Сенат сообразно решению Трибуната и Законодательного корпуса с согласия народа, опрошенного посредством всеобщей подачи голосов, провозгласил Наполеона пожизненным консулом.
26 августа 1802 года остров Эльба, а 11 сентября Пьемонт были присоединены к Франции. 9 октября Бонапарт занял Парму. 21 октября тридцатитысячная французская армия вступила в Швейцарию.
Такие действия Франции ускорили разрыв отношений с Англией. 13 мая 1803 года английский посол Витворт покинул Париж. Через год, 18 мая 1804 года, Наполеон Бонапарт был провозглашен императором, и папа Пий VII 2 декабря приехал в Париж на ритуал его коронации.
Одной из первоочередных забот Наполеона в ту пору было создание новых республик по образцу империи. И начал он с Италии. Приняв депутацию Цизальпинской республики, которая решила восстановить наследственную монархию в пользу нового императора французов, Бонапарт завладел этим королевством и 26 мая 1805 года в Милане получил железную корону. Своего приемного сына Евгения де Богарне он назначил вице-королем Италии.
Разрыв отношений с Лондоном побудил Бонапарта вновь вернуться к плану высадки войск в Англии. Снова вспомнили о Булонском лагере. Во всех портах на севере страны появились военные корабли. И в это время о себе заявила третья антифранцузская коалиция. 11 апреля 1805 года был подписан союзный договор между Великобританией и Россией. 9 августа к договору присоединилась и Австрия.
Наполеон срочно покинул Булонь и поспешил в Париж. 23 сентября по его настоянию Сенат принял решение о новом наборе восьмидесяти тысяч рекрутов. Уже на следующий день Бонапарт приступил к новой кампании. 1 октября он переправился через Рейн, вошел в Мюнхен и вынудил генерала Мака сдать Ульм. 13 ноября французы заняли Вену, а 2 декабря началось сражение под Аустерлицем, где армии Бонапарта противостояли австрийские и русские войска.
Победы при Ульме и Аустерлице привели к Пресбургскому миру, подписанному 26 декабря. Австрия признала Наполеона королем Италии и уступила ему Венецию, Далмацию и Албанию.
30 марта 1806 года Наполеон объявил своего брата Жозефа Бонапарта королем Обеих Сицилий. 5 июня Голландия была превращена в королевство, где королем стал брат Бонапарта Людовик.
12 июля 1806 года четырнадцать князей из юго-западной части Германии объединились и создали Рейнский союз под протекторатом императора Наполеона.
1 августа на сейме в Регенсбурге князья официально заявили о выходе из состава Священной Римской империи германской нации. Германская империя прекратила свое существование, и Франц II отрекся от престола.
Стремительное развитие всех этих событий и укрепление могущества Наполеона во многом обусловили создание четвертой антифранцузской коалиции. Пруссия, вставшая после Базельского мира на путь нейтралитета, возможно, и помогла бы союзникам в ходе последней кампании, если бы французские войска не проводили свои операции столь быстро и решительно, из-за чего война закончилась намного раньше, чем можно было предположить.
На этот раз Пруссия вступила в союз с Россией, чтобы изгнать французов из Германии. Располагая многочисленной и хорошо обученной армией, Пруссия угрожала Наполеону разрывом мирного договора и активными военными действиями, если он не позволит прусским войскам перейти Рейн.
Как раз в то время, когда русские войска двинулись к западным границам России, а Пруссия делала явные шаги к разрыву отношений с Францией, я решил уехать из своей деревни и провести зиму 1806 года в Вильне.
Я видел, что центр политических событий перемещается на запад, и мне хотелось быть поближе к ним. Кроме того, я полагал, что жить в столице благоразумнее и спокойнее, нежели в глухой провинции, где все более-менее известные личности всегда на виду и становятся предметом пересудов. Мне не хотелось лишних разговоров еще и потому, что с некоторых пор в здешних провинциях стали появляться тайные агенты Наполеона. А кто-то, возможно, по неосторожности, возможно, по глупости прислал на мой адрес послание, из-за которого у меня могли возникнуть неприятности.
Глава II
Не успел я появиться в Вильне, как пришла новость о разгроме прусской армии. Это случилось в самом начале кампании в первые дни октября 1806 года. После битвы при Йене и Ауэрштедте 14 октября и взятия Эрфурта, Лейпцига и других населенных пунктов в окрестностях Берлина Наполеон 27 октября с триумфом въехал в немецкую столицу.
1 ноября генералы Домбровский и Выбицкий по указанию Наполеона выступили с обращением к польскому народу. Они извещали своих соотечественников о скором прибытии Костюшко, который присоединится к ним и будет сражаться под эгидой и покровительством императора французов за свободу Польши. Все с энтузиазмом восприняли это обращение. У людей вновь засветилась почти совсем угасшая искра надежды. А это было как раз то, на что и рассчитывал Наполеон. Он был убежден, что поляки окажут ему мощную поддержку в предстоящей войне с Пруссией и Россией.
Перед выездом из Парижа Бонапарт любезно предложил Костюшко принять участие в своей кампании и подписаться под обращением к польскому народу. Наполеон знал, каким доверием пользуется этот уважаемый человек среди поляков и какую любовь питают к нему соотечественники.
Однако Костюшко усомнился в обещаниях Наполеона о восстановлении Польши и превращении ее в свободное и независимое государство и не стал обманывать поляков надеждами, в которые не верил и сам.
Уединившись в деревне неподалеку от Фонтенбло, он безучастно взирал на все, что происходило вокруг, и с болью вспоминал, с какой беспечностью французы отнеслись к судьбе Польши, раздел которой они могли предотвратить, как и могли поддержать восстание 1794 года. Он отдавал должное военному таланту Наполеона и в то же время видел в нем властолюбивого завоевателя и деспота. А это претило его принципам и исключало всякое доверие к императору французов.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 51; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!