Римская поэзия и польская проза 1 страница
1
24 марта 1924 года папа Пий XI в своей консисторской речи, между прочим, сказал:
«Так как причины взаимного непонимания находятся и по стороне восточных и по стороне западных христиан, то поэтому необходимо обоюдно искоренять предрассудки, рассеивать ложные теоретические понятия, исправлять исторические ошибки, тормозящие дело единения. Нельзя ожидать успеха в этом деле без соблюдения следующих трех условий. 1) Мы должны освободиться от создавшихся в течение веков ошибочных мнений, касающихся верований и устройства Восточных Церквей. 2) Восток же со своей стороны должен стремиться к более подробному и серьезному ознакомлению с тождеством веры своих отцов с верою отцов Западной церкви. 3) Наконец, обоюдный обмен мнений должен происходить в духе братской любви»[1].
6 апреля того же года при Конгрегации восточных церквей была организована комиссия «Pro Russia». Окончательно она была утверждена 20 июня 1925 года.
В связи с этим на первый план выдвигается организатор католического движения в России французский иезуит Михаил д’Эрбиньи, председатель Восточного института. Сравнительно молодой, блестящий, владевший языками, в том числе и немного русским, он, казалось, был поглощен созерцанием загадочного Востока и пламенел в желании его обращения. Он возбуждал старого Пия XI, только что провозгласившего новую политику Рима в отношении Востока. Всякому было свое место и своя задача. Папа должен был разогревать сердца католиков любовью к отделенным братьям. Курия разрабатывала практические планы подчинения России.
|
|
|
Старые способы действия были недостаточны. Грандиозные задачи требовали создания и соответствующих средств.
Совращение православных или, говоря деловым римским языком, дела «возвращающихся в Римскую церковь членов восточных церквей» требовали своего административного органа, и таковой создал Григорий XIII (1572–1585 гг.) под названием «Конгрегация по греческим делам». Брестская уния дела эти весьма увеличила, Конгрегация тоже была расширена и переименована Климентом VIII в «Конгрегацию для дел веры и религии католической». Она стала заботиться не только о греках, но и о других народностях.
В 1622 году Григорий XV создал знаменитую «Конгрегацию для распространения веры, Collegium de propaganda Fide, или, говоря просто, Пропаганду. В нее были включены все дела Конгрегации для дел веры и религии католической».
«Посадивши на папский престол своего питомца Григория XV, иезуиты основывают в Риме, в силу папского разрешения 1622 года, Cangregatio de propaganda Fide, которую обыкновенно кратко называют Пропаганд». Пропаганда самостоятельная власть в Риме, — раздраженно замечает исследователь истории Православной Церкви в Австро-Венгрии, — из каких-то 80 членов, которые заведуют всеми делами, касающимися присоединения разных народов, крещеных и не крещеных, во всех пяти частях света, к Римской церкви. Это орган, при помощи которого папа расширяет свою власть по свету в духе учения иезуитов. Власть Пропаганды велика. Распоряжения, которые издает председатель и секретарь Пропаганды, должны уважать и исполнять все власти римской церкви, наравне с папскими. Велика власть, но еще больше богатство»[2].
|
|
|
Более двухсот лет Пропаганда нераздельно владела делами обращения, однако дела Востока все разрастались, и в 1862 г. Пий IX создал вторую Пропаганду, но с добавлением «pro Negotiis Ritus Orientalis» — то есть «по делам восточного обряда». Обе Пропаганды помещались в одном и том же здании и имели общего префекта, которым долгое время был поляк кардинал Меч. Ледоховский. Получалась, некоторым образом, неловкость — униаты «восточного обряда» как будто на одну доску ставились с язычниками. На это, впрочем, мало обращали внимания. Революция в России все изменила. Язычники для Рима потеряли всякий интерес, на первом плане оказался русский православный народ.
|
|
|
1 мая 1917 года Бенедикт XV декретом «Dеi Providentis» (в Риме прекрасные стилисты) создает новую Конгрегацию Congregatio pro Ecclesia Orientalis, «для восточной церкви», которая совершенно отделяется от Пропаганды и начинает действовать с 1 декабря 1917 года. Префектом становится сам папа и его наследники. Думая о России, нельзя думать о распространении веры. Вера в России распространена, и, по мнению самого д’Эрбиньи, гораздо больше, чем в Европе, несмотря на все гонения. Идет вопрос не столько о миссионерстве, сколько о политике, о подчинении России, которая обладает всей полнотой церковного быта, признаваемого и одобряемого Римом. В силу этого в восточной Конгрегации были сосредоточены все административные дела католиков «восточного обряда». Дела, касающиеся «чистоты веры», по общему порядку отнесены к SW. Officium, а с 1931 года были изъяты дела по организации и управлению высшими богословскими учебными заведениями.
Конгрегация эта весьма обширна. Она имеет кардинала-секретаря, несколько кардиналов и довольно большой штат консультантов разных народностей. От поляков были включены: кардинал-примас Хлонд и епископы Пшездецкий и Шелонзак. Конгрегация имеет ряд комиссий, среди них комиссию по кодификации канонического права Православной Церкви, литургическую, по делам брачным и проч. Секретарем состоял кардинал Синцеро.
|
|
|
Чем больше углублялась русская революция, тем больше было хлопот у Рима.
«Революционный переворот в империи царей, — поясняет «Oriens», — эмиграция и рассеяние по свету миллионов русских, наконец, преследование католической церкви и вообще всякой религии большевиками, все это создало такое положение, что св. Престол обратил особое внимание на русские дела и стал его оказывать как преследуемым в России католикам, так и рассеянным по свету русским»[3].
Хотя, собственно, между католиками в России и эмигрантами за границей нет решительно никакой связи, тем не менее А.Ратти, нунций в Польше, «думал об отдельной комиссии», которая занялась бы этими делами и «такую комиссию Pro Russia призвал к жизни в 1925 году, уже в качестве Пия XI».
Комиссия эта первоначально принадлежала Конгрегации для восточных церквей и никто на нее особого внимания не обратил.
Одновременно с образованием Комиссии Pro Russia созревал целый план новых учреждения, и так как идея «восточного обряда» принадлежала братьям Общества Иисуса, то естественно, что в руках иезуитов и были сосредоточены все учреждения, связанные с этим делом.
В Риме на все смотрят серьезно и делают основательно, иногда, правда, весьма вредное для церкви.
Занявшись русским вопросом и создав Конгрегацию для восточной церкви под своим председательством, Бенедикт XV положил основание учебному заведению, зависимому от этой Конгрегации, — Папскому Восточному институту. Это учреждение подобно Коллегии, которой располагает Пропаганда. Срок учения — два года, принимаются окончившие теологи, предназначенные специально для «христианского востока». В него принимаются клирики латинского обряда, предполагающие работать на Востоке, клирики всех восточных обрядов, а также, что весьма замечательно, «студенты восточных церквей, не принадлежащие к церковному единству, которые пожелали бы глубже познакомиться с католическим вероучением и с его отношением к вероучению своего исповедания».
В 1922 году Пий XI передал институт в руки иезуитов, которые перевели его в свой Библейский институт, где имеется богатая библиотека. Ректором был сделан д’Эрбиньи, «известный своими научными трудами и интересом к Востоку». Институт стал издавать «Orientalia Christiana» — прекрасный научный журнал, вышло более ста томов. Была образована новая библиотека в 40 000 томов.
В 1926 году Институт перешел в новое помещение, реставрированное на средства какой-то испанской аристократии. В 1928 году он был сделан частью иезуитского Григорианского университета. Д’Эрбиньи был сделан почетным председателем, а фактическим — Емельян Герман. Преподавательский состав состоит из 20 человек. Слушателей 32–47 человек.
2
22 сентября 1922 года Пий XI отправил д’Эрбиньи в Россию*. Подробностей об этой поездке мы не имеем. Д’Эрбиньи принадлежал к тому течению курии, которое полагало, что советское правительство вполне подходяще для соглашения. Для этого прежде всего необходимо устранить поляков и, вообще, очистить католицизм от польского национализма.
«Крайняя приверженность поляков к латинству не согласуется с тенденциями и нынешним направлением папской политики» — так в свое время оценил настроение Рима Морис Перно, автор исследования политики Ватикана за последние 25 лет[4].
Поляки это довольно скоро уразумели. Иерархия в Польше должна была пойти на службу «восточному обряду», польское общество разделилось и часть его вступила в открытый и скрытый конфликт с курией. Это, впрочем, выявилось впоследствии.
Нужно признать, что католическое духовенство в России положение вещей оценило правильно. На процессе 1923 года имел место такой разговор:
«Крыленко. Как вы судите — советское правительство долговечно или нет?
Арх. Цепляк. Всегда был того мнения, что продолжится долго. Это мое неизменное убеждение»[5].
Такое убеждение разделял и д’Эрбиньи. Ему казалось, что благожелательное отношение Ватикана к Советам, положение которых в Европе было очень неопределенно, будет встречено с радостью, и Советы пойдут на соглашение. Между тем д’Эрбиньи в Москве, попросту говоря, был обманут. Большевики вопрос поставили так: католическая церковь должна отказаться от своих прав на имущество в России, и тогда имущество будет ей оставлено. Кажется, после согласия д’Эрбиньи большевики уклонились от исполнения своего обещания, стали ставить новые условия, и тогда через нунция в Польше Лаури было дано распоряжение имуществ не передавать[6]. Возник процесс 1923 года. Уже во время процесса Рим дал согласие на передачу имуществ. Хотя прелат Буткевич был приговорен к расстрелу, в общем приговор был гораздо мягче, чем по процессу петроградского митрополита Вениамина в 1922 году. Вообще, силу репрессий в отношении православного и католического духовенства нельзя даже и сравнивать.
Процесс католического духовенства в Москве начался 21 марта 1923 года. Прелат Буткевич был расстрелян 31 марта. 12 апреля была торжественная служба о нем в Риме, а 10 мая 1923 года был убит в Лозанне агент советской власти Боровский и, по сообщению агентства «Гавас», было послано от имени папы выражение сочувствия советской миссии[7]. Арх. Цепляк еще некоторое время находился в тюрьме, а засим был выслан из России. Несмотря на все это, Рим не считал свое положение безнадежным.
При таких обстоятельствах в конце сентября 1925 года д’Эрбиньи отправился в Москву «без всякого поручения, как официального, так и официозного», тем не менее все трехнедельное его пребывание в Москве было посвящено весьма серьезным переговорам с советским правительством и православной иерархией. Он ехал «не для того, чтобы говорить, а чтобы слушать», и то, что он увидел и услышал в Москве, вполне совпадало с теми представлениями, какие были созданы в Риме.
Своей внешностью, манерами, открытым видом и великолепной бородой он произвел на православную иерархию сильное впечатление, хотя все сразу поняли, что он и для чего приехал. Патриарха Тихона в живых не было, и это очень облегчило его положение.
В Москве он пробыл три недели и, возвратившись, почти немедленно опубликовал книгу «Церковная жизнь в Москве». Книга блестяще написана. При всей своей поверхностности книга производит впечатление весьма значительное. Смысл ее может быть сведен к немногим заключениям. Советское правительство не так плохо, как об этом говорят, и его политика в отношении религии не так беспощадна. Православная Церковь лежит в развалинах и заслуживает внимания только иерархия обновленцев. Православие совсем созрело для того, чтобы упасть в руки Рима.
Советское правительство не могло не быть довольным тем, что дало разрешение на приезд и предоставило д’Эрбиньи свободу действия в Москве. В сущности, никаких препятствий к установлению нормальных отношений Ватикана с Советами, по выводам д’Эрбиньи, не было.
Рассказывая о том, как ему какой-то мальчик настойчиво предлагал журнал «Безбожник», он замечает, что хотя «этот мальчик открывает и заключает пребывание в современной России, но в промежутке я вижу русский народ, который остается верующим, благочестивым, действительно религиозным на свой лад»[8]. Похвалив народ, д’Эрбиньи, говорит несколько приятных слов и власти. «Центральное правительство более мудрое, чем декатисты 1793 г., в новом своде законов установило отдых в воскресенье и в дни больших христианских праздников»[9].
Далее мы узнаем, что «советские власти противополагают эту заботу о восстановлении старины вандализму французской революции: никакой богини Разума, никаких кощунственных вакханалий, как в Парижском соборе Богоматери, никаких иконоборцев, оскверняющих или разрушающих памятники искусства, никакого осквернения династических могил, как в Сен-Дени[10].
В Кремле, в храмах «все в полном порядке, за всем внимательно смотрят». «Если церкви были пощажены, то крепкие ограды больших и многочисленных монастырей не спасли их. Теперь в них ютятся тысячи новых жильцов. Монастыри эти не похожи на современные монастыри Запада — они скорее напоминают древние аббатства шартрезцев и траппистов», и хотя в Покровском монастыре «одна из внешних часовен превратилась теперь в залу Бухарина для пропаганды и кино», но все-таки «главный храм монастыря, в ограде, остается нетронутым»[11]. Вообще все происходит, как в лучшем обществе. Когда производились «полицейские обыски, официальные визиты для составления инвентаря, свидетели единогласно признают, что начальники этих налетов обыкновенно были исключительно вежливы во французской церкви.
— Милостивая государыня, как должны мы поступить, чтобы исполнить данное нам приказание, не нарушая ваших религиозных убеждений? — спросил первый делегат, который, окружив церковь, пришел, чтобы объявить о ее национализации.
— Вы должны соблюсти три вещи: снять шапку, говорить тихо и не трогать престол.
Все было исполнено»[12].
«Человечество идет к всемирной централизации, которой благоприятствуют современные пути сообщения. Три великих течения ищут ее, три империализма, скажете вы, люди Запада, но, точнее, три универсализма: наш универсализм московский, материалистический, коммунистический, опирающийся на Азию, обслуживаемый пропагандистами всех наций; универсализм лондонский, также материалистический, капиталистический, опирающийся на Америку, обслуживаемый интернационалом банков, и универсализм папского Рима, идеалистический, спиритуалистический, опирающийся на... Бога. Мы в Москве очень хорошо держим в руках оружие против лондонского капитализма, справиться с которым мы можем довольно скоро, тогда как Рим остается для нас загадкой, против Рима мы еще ищем оружие, без Рима все разновидности христианства капитулировали бы. Без Рима все религии умерли бы. Но Рим бросает на службу религии своих пропагандистов всех наций, более опытных, чем наши, и победа остается сомнительной, и борьба будет длинной»[13].
Все это выслушал д’Эрбиньи в Москве из уст одного дипломата, которому все это рассказывал «один из наиболее важных советских персонажей».
Одним словом, есть только две реальных силы в мире — универсализм коммунистический и универсализм католический. Они должны столковаться — таков был смысл визита д’Эрбиньи в Москву и таково его отношение к большевикам.
Затем мы читаем нечто, что является сутью всего. Говоря о восстановлении патриаршества, д’Эрбиньи замечает, что многие связывали с этим определенные надежды: как некогда патриарх Филарет помазал на царство и короновал своего сына Михаила, так и новый патриарх в недалеком будущем возложит императорскую корону на голову самодержца из той же династии[14].
Это, несомненно, реальная опасность для большевизма, а рядом универсализм католический, который никогда и ни на кого не возложит короны в России.
Надо сказать, что со стороны Рима было сделано все, чтобы снискать расположение Советов.
С Православной Церковью этот тайный посол Ватикана обошелся весьма строго.
Патриаршая церковь, по его мнению, — это осколок прошлого, у которого нет будущего. Вообще он не понимает, как, несмотря на крушение империи, церковь все же устояла. Его отношение к памяти патриарха Тихона, к его преемникам, к самой идее патриаршества пренебрежительно. С патриаршей церковью Риму делать нечего: она не ощущает духа времени.
Патриарх Тихон был инспектором и ректором Холмской духовной семинарии, а с 1898 года — викарием Варшавско-Холмской епархии при архиепископе Флавиане. Вдумчивый и наблюдательный, он за время своего пребывания на этой древней Червонной Руси прекрасно изучил обстановку и взаимоотношения католичества и Православия.
Он знал все, что задумал Рим в отношении Православной Церкви в России, и занял в отношении католичества резкую позицию. «Соглашения с Ватиканом нет и не может быть», — говорил патриарх Тихон[15]. Вся политика Рима в отношении России создавала невероятную обстановку в Москве — гонимое Православие не имело ни средств, ни сил бороться еще и с интригами иезуитов.
Патриарх Тихон упорно отказывал Польше в предоставлении прав автокефалии Православной Церкви. Не имея возможности добиться положительного результата, польское правительство подослало к патриарху своего тайного представителя. В самое трагическое для патриарха время, 10 июля 1923 года, некий публицист — поляк Стародворский (псевдоним), вел беседу с патриархом. Он старался доказать патриарху, что в Польше все в порядке и что не было такого случая и никто не в силах указать на факты незаконного присвоения чего-либо, что было действительно православным. Патриарх на это заметил, что он все знает. Сам Стародворский признает, что патриарх «прекрасно знает историю Православия в Польше»[16].
Патриарх отлично знал, чего может ожидать Православная Церковь в ее положении от Рима, и не удивительно, что в своем первом пастырском обращении Местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр указывал на то, что «католики вводят наш богослужебный обряд, совращают, особенно в западных, издревле православных церквах, верующий народ в унию и тем самым отвлекают силы Православной Церкви от более неотложной борьбы с неверием».
Д’Эрбиньи не мог не знать об этом послании, и тем не менее он желал вступить в переговоры с митрополитом Петром. Митрополит Петр от свидания уклонился.
Начиная обозрение отдельных частей Православной Церкви в России, он прежде всего останавливается на «той Православной Церкви, которая хранит память патриарха Тихона. Она воплощает в себе верность русскому прошлому. Очевидно, из всех религиозных организаций, именно она наиболее потеряла во время революции. Десять лет тому назад она была всемогуща, в настоящее время она очень стеснена»[17].
Тем не менее он имел встречу с епископами патриаршей церкви, которые с ним были весьма осторожны.
«Тем временем один из епископов выражает опасение, не приехал ли я жать на покинутом поле русского Православия, или, может быть, стать миссионером, перейдя на сторону восточного обряда». Как видим, д’Эрбиньи встретил в России полное знание того, что происходит в Риме.
Засим происходил разговор на церковные темы, причем его собеседники весьма осуждали эмигрантскую иерархию, и затем они любезно простились, однако его собеседник, говорит д’Эрбиньи, «не дает мне того братского целования, которое мне давали другие епископы и русские священники, принадлежащие к разным партиям», и вообще «только Бог видит в сердцах, но снаружи они сухи и жестки».
К «живой церкви» д’Эрбиньи также относится отрицательно и проходит мимо. Совсем в ином виде представляются ему обновленцы. Обновленческая церковь напоминает ему католическую церковь во Франции во время конкордата 1801 года.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!