Борьба за светскую власть и со светской властью

1

Почти двухтысячелетняя история папства являет собою картину непрерывной борьбы за власть.

Во время этой борьбы папство выковало замечательную организацию, переросшую свое содержание. Сложный по технике и совершенный по рутине административный аппарат управления Римской церковью ищет места своего применения. Поразительно то, что, совершенно отказавшись от всякой надежды на воссоединение протестантов, захваченный врасплох беспощадной антирелигиозной политикой советского правительства, столкнувшийся с испанской революцией и мексиканскими насилиями, Рим главное свое внимание в настоящее время обращает на Православную Церковь, как будто бы для полного завершения власти ключей ему не хватает только православной части христианского мира.

Сложная задача борьбы с окружающими католичество врагами оказалась подмененной устремлением на Восток. По-видимому, сама Римская церковь понимает, что для своего укрепления она нуждается в каком-то нетронутом источнике религиозных и национальных сил. Таким источником для нее может явиться только одна Россия. Вот почему вырабатывается особый взгляд на «восточный обряд» и Рим готов отказаться от всех своих вековых утверждений и возвратиться к тому положению, в котором находилась Западная Европа во главе с римским епископом перед конфликтом с Византией, окончившимся так называемым разделением церквей.

Это еще скрывается от католиков, но это в полной мере выявляется перед Православием. Начинается новая эпоха церковной политики Рима, совершенно иная по своим методам и задачам.

Основание борьбы за инвенституру Григория VII лежит в учении блаженного Августина о преимуществах духовного меча над светским. Борьба эта, по крайней мере в настоящее время, является проигранной.

В 1931 году, во время испанских событий, иезуит Я.Урбан писал:

«Католицизм повсюду должен защищать независимость своих религиозных и нравственных влияний на публичную жизнь и на души молодежи, а также бороться с чрезмерными притязаниями современных правительств, стремящихся подчинить государству даже человеческие души, принадлежащие самим себе и Богу»[1].

Между тем были другие времена и намечались другие пути, если взять исходным моментом хотя бы борьбу Григория VII с Генрихом IV.

«Рим никогда, — говорит русский исследователь профессор Е.Н. Трубецкой, — не был в большей степени, чем в те времена, мирообъемлющим центром, в котором узлом сходились нити западноевропейской истории, пружиною, все приводившей в действие[2].

Сам папа, «Раб рабов Божиих», хочет всех привести к единству стада Христова под властью вселенского пастыря, сплотить человечество во единое социальное тело, устроить на земле единое «божеское царство». И вместе с тем он сознает «несоответствия между идеалом католического единства и жизнью современной ему церкви», в которой уже тогда чувствовался дух реформаторства[3].

Григорий VII вообще отрицательно относится к светской власти, которая не хочет понять его идеи спасения всего мира в лоне церкви. По поводу французских дел он в раздражении замечает, что цари ведут свою генеалогию от разбойников, узурпировавших власть над себе подобными.

Он считает себя вправе распоряжаться почти над всей Европой, ибо в силу легендарного «дара Константина» Италия является собственностью Св. Петра, Саксония принадлежит верховному апостолу в силу столь же легендарного дара Карла Великого. Права на Венгрию определяются мнимым даром венгерского короля Стефана I. В конце концов, папство желает стать всемирной империей, и папа утверждает, что вселенная, ради спасения своих душ, должна быть подчинена его власти[4].

Вильгельм Завоеватель покорил Англию с благословения папы Александра II, переславшего ему священное знамя Петра, и потому он «должен владеть ею, как вассал, воин св. Петра». И, кроме всех этих стран, Григорий считает себя верховным сувереном также и в Киеве, который он «отдает в дар князю Изяславу Ярославовичу»[5].

Для Блаженного Августина «мир всех вещей есть спокойствие порядка; порядок же есть расположение вещей равных и неравных каждой на своем месте». Точно так же и Григорий понимает мир вселенной как иерархический порядок — лествицу существ, в которой низшие ступени подчиняются высшим и единый владыка мира — папа — царит над князьями[6].

По существу, между королем и папой шла борьба из-за Италии, «причем Григорий боролся за господство в ней независимого папства, а Генрих — за право Священной Римской Империи». Столкнулись две теократии. В феврале 1076 года Григорий отлучил Генриха и воспретил ему царствовать в Германии и в Италии. В ответ на это Генрих заявляет о своем праве замещать кафедру св. Петра. На Пасху 1076 года он требует, чтобы Григорий сошел с престола и чтобы его место занял такой папа, который помнил бы слова св. Петра: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр., 2, 19) [7].

Григорий требует свободных церковных выборов в Германии и он заявляет, что Генрих может быть восстановлен в своих правах лишь в том случае, если он вообще перестанет рассматривать Церковь как подчиненную и рабу и вместо того признает в ней повелительницу и госпожу.

Папа вообще хочет присвоить себе духовную инвеституру по отношению к королевской власти. Для того чтобы папа мог распоряжаться царствами, королевская власть должна быть не наследственной, а избирательной. И это начало он проводит после низложения Генриха IV. Мало того, избирательная монархия должна носить такой характер, чтобы каждый раз избранный кандидат утверждался папой. Оказалось, что папа может ограничить королевскую власть сверху, в союзе с теми, кто хочет ограничить ее снизу. Получается компромисс между боговластием и народовластием, своеобразное соединение клерикальных течений с идеей народного верховенства[8].

В 1077 году Григорий был встречен Генрихом в Каноссе. Здесь папа остановился по дороге в Германию, куда он следовал по приглашению немецких князей, чтобы судить короля и решить дальнейшую судьбу королевства.

В Каноссе было снято отлучение с Генриха, но он не был восстановлен в своих царских правах. Папа сохранил за собой право судить короля с точки зрения несоответствия его правления благу подданных[9].

Выдвигая против короля права народа, Григорий имеет в виду христианский народ, подчиненный церкви, «которая определяет и указывает те цели, во имя которых подданные должны повиноваться или сопротивляться своему королю».

Победа над Генрихом, казалось, надорвала силы Григория, и после смерти антикороля Рудольфа (1080 г.) папа, не отказываясь от принципиальной точки зрения, на многое смотрел иначе. Фактически удержаться на той высоте, на которую поднялся Григорий, не было возможности.

За всей этой политической и церковной борьбой стоял тот теократический идеал, на который только и мог опираться Григорий.

«Апостол Петр, “всемирный рыболов”, (piscator communis) представляет собою теократию, как деятельное в мире начало; поэтому сам Христос, высший Первосвященник, олицетворяет собою церковь преимущественно как царство не от мира сего. В том изображении папской теократии, которое дает нам Григорий, фигура св. Петра наполняет собою весь первый план; за ним, на втором плане, виднеется в облаках неясный облик Спасителя. Христос не наполняет собою настоящей земной жизни церкви Петровой. Он представляет собою преимущественно отдаленное палестинское прошедшее и ее будущее, грядущее царство»[10].

В формуле присяги, которую папа в 1081 году хочет продиктовать будущему германскому королю, преемнику низложенного Генриха и убитого Рудольфа, мы находим требование: король должен клятвенно обязаться «с помощью Христа (adjuvante Christo) воздавать должное служение и честь Богу и св. Петру».

«От имени верховного апостола он говорит как Папа, глава церкви; ко Христу он обращается преимущественно как частное лицо, с личной своей просьбой: ускорь мой конец, освободи меня ради любви к св. Деве и к св. Петру»[11].

Из всей теории и практики Григория не мог не родиться догмат папской исключительности, а засим и непогрешимости.

Указание Генриха IV на то, что ведь было же время, когда византийский Император утверждал римского епископа, прошло мимо внимания папы, однако уже при заключении Вормского конкордата в 1122 году папа Калликст II должен был признать права светской власти. Символы инвеституры были изменены, король должен был инвестировать не кольцом и посохом, а скипетром. Было также определено, что «предметом императорской инвенституры» является светское имущество церкви, через инвенституру избранный епископ или аббат должен был получить только регалии (но не духовную должность). Устанавливался канонический порядок избрания на духовную должность. Но во всяком случае, несмотря на разные побочные обстоятельства, право замещения должностей, и до настоящего дня принадлежащее государственной власти, хотя и в различной форме, представляет собою, тем не менее, следствие королевских прав инвенституры, создавших когда-то средневековое право как в Германии, так во Франции и Англии и вообще в области романо-германских средневековых государств[12].

Это начало достигло своего апогея в праве апостолического австрийского императорского престола налагать свое «вето» на кандидатуру избираемого папы. Последний раз это право было применено в 1903 году, после смерти Льва ХIII. Кандидатом был намечен кардинал Рамполла, считавшийся другом России и Франции. Краковский епископ, кардинал Пузына, от имени австрийского правительства, заявил «вето». Против Рамполлы был также и орден иезуитов, руководимый немцами. Был избран кардинал Сарто, под именем Пия X. При нем огромную роль играл статс-секретарь по иностранным делам, кардинал Мерри-дель-Валь, испанец, друг немцев и орудие иезуитов[13].

 

2

Папство, которое воспиталось на политической борьбе, перенесло это и на католическую церковь, которая, по словам Е.Трубецкого, «не будучи в силах искоренять дурные страсти людей, вступает с ними в компромисс и пользуется ими для достижения своих целей». В конце концов, сама церковь становится игрой политических сил.

Французское духовенства так же, как и испанское в наше время, приветствовало великую французскую революцию. Революция сначала отняла церковные имущества, объявив их национальной собственностью. Имущества эти, стоимостью свыше 3 миллиардов франков, никогда не были возвращены духовенству. Затем было объявлено гражданское устройство духовенства, и папская власть потеряла всякое влияние во Франции. Францию, порядок и церковь спас Наполеон I. Но засим возник тот же спор, что и с Генрихом IV, только Наполеон был сделан из другого теста и обстановка была иная.

15 июля 1801 года был подписан конкордат Франции с Римом.

2 декабря 1804 года папа Пий VII короновал Наполеона в Париже, от принятия причастия Наполеон отказался, во время коронования вырвал из рук папы корону и сам на себя ее возложил. Папа лишь совершил миропомазание. Такого коронования не было со времени Пипина Короткого. Кроме того, 26 мая 1805 года Наполеон короновался в Милане железной короной.

Папа вынужден был идти на уступки, принимая во внимание, что конкордат 1801 года был первым после конкордата 1516 года.

Затем начались осложнения. Под предлогом, что папская область может быть занята враждебными войсками, Наполеон 13 февраля 1806 года писал папе: «Вы — владыка Рима, я же Император: мои враги должны быть Вашими». В результате генерал Миолли вступил в Рим 1 февраля 1808 года. Рим оказался оккупированным. После 14 месяцев оккупации, в течение какового времени папа жил пленником, не имея возможности сноситься с кардиналами, из которых 24 были сосланы, декретом из Вены, от 17 мая 1809 года, Наполеон объявил папские владения присоединенными к Французской Империи, а Рим свободным имперским городом. Таким образом, светская власть папы упразднилась; Наполеон взял назад у св. престола дар Карла Великого, «своего славного предшественника». Наполеон мечтал о водворении папы в Париже.

10 июня папа издал буллу об отлучении Наполеона. Наполеон напечатал в Мониторе, что, согласно принципам Галликанской церкви, папа не вправе отлучать французского государя.

В ночь с 5 на 6 июля жандармский генерал Рода окружил Квиринал и потребовал отречения папы от светской власти, грозя увезти его из Рима. Папа не подчинился и был увезен, вместе со статс-секретарем Пакка.

«Больше никакой пощады», — пишет Наполеон Мюрату.

Через Флоренцию, Турин, Гренобль папу отвозят в Саванну (20 августа 1809 г.), разлучив со статс-секретарем. Папа отклонил предложение поселиться в Париже с содержанием в 2 миллиона франков.

Император велит отправить всех кардиналов и папскую канцелярию в Париж, туда же думает переселить и папу, чтобы иметь его под рукою в полной власти. Впоследствии перевозят его и заточают в Фонтенебло, где заставляют подписать второй конкордат 25 января 1813 года, с отречением от светской власти.

В Фонтенебло он живет под надзором жандармского офицера. С 1810 года у него отняты секретарь, все бумаги, даже чернила и перья. Но он остается тверд: «Дело идет о нашей совести, и тут от нас ничего не получат, если бы даже с нас содрали кожу».

Папа выигрывает борьбу. Наполеона осуждает весь мир. Популярность Пия VII росла. Наполеон все свалил на Мюрата[14].

Наполеон пал, и в Париже появился освободитель Европы, русский Император Александр I. Союзники, под главенством Императора Александра I, восстановили папу в его светских владениях, а папа восстановил старые порядки. Католическая реакция охватила папскую область, Испанию, Португалию, отдельные области Италии. Однако Австрия и Франция сохранили свободу веры. В Австрии продолжал господствовать иосифинизм, во Франции продолжал действовать конкордат Наполеона.

Остались в силе и так называемые органические статьи, опубликованные Наполеоном 18 апреля 1802 года без всякого соглашения с Римом.

«Эти правила, так же как старые галликанские правила, касались проверки актов курии и постановлений иностранных синодов. Даже постановления общих соборов подлежали “placet”. Восстанавливалось со стороны Императора запрещение епископам собираться в пределах Франции на соборы, без разрешения правительства, а равно выезжать из пределов епархии, а также устанавливалось право апелляции по делам духовным Государственному Совету».

Отказ папы «ради сохранения мира» от конфискованных церковных имуществ остался в силе и при восстановлении Бурбонов. Папа вообще осудил конституционную хартию, данную восстановленными Бурбонами Франции.

Таким образом, папу спас от Наполеона «схизматик» Александр I. За это спасение Александр потребовал уступок в пользу России. Если могли быть сделаны уступки Наполеону, вплоть до участия в короновании, то почему в них должно быть отказано Императору? Папа был удивлен, надеясь на личное свидание в Риме. Александр готов был встретиться, но встреча не состоялась.

Александр I восстановил Польшу в тех пределах и в тех формах, в каких можно было это сделать в 1815 году.

После непрерывного марша наполеоновских войск через Польшу и полного разорения Польши саксонцами, вюртембергцами и прочими союзными наполеоновскими войсками Варшава встречала Александра I в Мокотове на коленях и со слезами на глазах как своего избавителя. Поляки предложили соорудить триумфальную арку в память «на вечные времена».

Александр I от этого отказался. Поляков он знал лучше, чем они думали. Однако Рим не совсем давал себе отчет в происшедших событиях.

Папа продолжал разговаривать с Александром I, как будто за ним стояла какая-нибудь реальная сила. В таком же роде было отношение и к Николаю I, хотя здесь некоторым осложнением являлось подавление польского восстания 1831 года и воссоединение униатов с Православием в 1839 году.

Рим не мог установить правильной точки зрения на Россию и не понимал, что во всяком случае Россия ни в какой мере не зависит от Рима. В результате неосторожного вмешательства в польские дела папа поссорился с правительством Александра II. Папа оказался совершенно изолированным и в полном одиночестве смотрел, как 20 сентября 1870 года войска генерала Кадорны заняли Рим, последний клочок папских владений. Осуществлялась идея национального итальянского объединения и отодвигала в тень папу, ставшего ватиканским узником.

 

3

На Ватиканском соборе 1870 года был провозглашен догмат папской непогрешимости и окончательно уничтожена возможность соединения Западной и Восточной Церквей, ибо догмат примата римского епископа, в соединении с догматом непогрешимости, оставлял только один путь соединения: безусловное подчинение Восточной Церкви не только авторитету первенствующего римского епископа, но и всему содержанию догматической стороны Римской Церкви.

Восточная же Церковь в это время вылилась в Русскую Православную Церковь как естественное сосредоточие восточного Православия. Она стала защитницей и хранительницей восточных и славянских автокефальных церквей, и, разойдясь с ослабевшей Византией, Рим встретился с могуществом России.

Папа Лев ХIII, великий политик, явился слишком поздно. Уже в 1848 году был провозглашен коммунистический манифест и явился новый пророк страждущего человечества — Карл Маркс.

То, что должна была провозгласить Римская церковь, как церковь земного устроения людей, провозгласил противохристианский Интернационал.

Силы народовластия, вызванные Григорием VII против ГенрихаIV, обернулись против церкви. Народ стал ниспровергать королей, но вовсе не в интересах папы.

Лев ХIII сделал попытку попасть в ногу времени. Энциклика о социальных отношениях «Rerum novarum», изданная в мае 1891 года, произвела беспокойство среди католической буржуазии и была встречена иронически социал-демократией.

Политические противоречия в Европе становились угрожающими. Протестантская Германия разбила католическую Австрию и стала центром немецкого объединения.

Вмешательство Франции в польские дела повлекло за собою нейтралитет России в момент нападения Германии на Францию, и Франция под Седаном была разбита.

В Версале родилась Германская Империя и угрожающе обернулась к Риму, требуя, чтобы он стал глашатаем ее национальных устремлений.

Своим военным шумом Германия наполнила всю Европу. Лев XIII сохранял то равновесие, без которого папский престол должен был стать игрушкой политических страстей.

Осложнения начались непосредственно после его смерти, когда кардинал Рамполло был устранен и папой был избран бесцветный Пий X.

Эпоха Пия X в настоящий момент получила некоторое освещение во французской печати.

В 1913 году Пий X почувствовал, что немецкая камарилья внутри ватиканских стен осуществляет над ним настоящую диктатуру. Он отстраняется от Мерри-дель-Валля, навязанного ему иезуитами, и приближает к себе Рамполло, доверенного Льва XIII и наследника его политики. Влияние Мерри-дель-Валля падает, ожидается его отставка, и вдруг внезапно кардинал Рамполло, пользовавшийся завидным здоровьем, заболевает. Его приближенный слуга имеет неосторожность лично бежать за знакомым врачом, но... когда появляется врач, он застает его уже мертвым.

Пропадает одновременно ларец с документами, доверенными ЛьвомXIII кардиналу Рамполло, где имелось завещание папы Льва ХIII и запись его беседы с Вильгельмом II, которую Рамполло имел опубликовать на случай войны.

«Война начинается. Пий X, пленник своих канцелярий, возмущается... хочет действовать, пишет личное письмо Императору Францу Иосифу... призывает к себе секретно кардинала Феррато, бывшего нунция в Париже, друга Франции. Однажды Мерри-дель-Валль, зайдя в кабинет папы, застает его в интимной и продолжительной беседе с Феррато. В тот же вечер с папой случается припадок удушья... он не поправляется, начинается агония, и он умирает спустя три дня 19 августа 1914 года».

Новым папой был избран кардинал Делла Кеза (Бенедикт XV), ставленник немцев и иезуитов. Он все же разговаривает с кардиналом Феррато.

Спустя несколько дней, 20 октября 1914 года, кардинал Феррато, в руках которого находились все секреты и папки с тайными бумагами, с которыми он не успел еще ознакомиться, после легкого ужина заболел. Начались рвоты. Он пал, как пораженный громом, агония продолжалась сутки, и он скончался 21 октября, как уверяют, от аппендицита, причем, однако, хирургической помощи ему не оказали. Разбитый бокал должен был пояснить, почему в его сахарнице нашли толченое стекло».

Сведения эти, взятые французским журналом «Le Graponillot» из книги «Le Bapteme de Sang», были в 1931 году опубликованы в польской печати и вызвали необычайное возбуждение и возмущение католического агентства печати, которое резко все опровергло.

В ответ на это в варшавской газете «Kurijer Роrаnny» от 1 августа 1931 года, под заглавием «Заметание следов или корректирование истории», появилась статья графини М.Велепольской, в которой она, между прочим, пишет:

«В 1914 году началась великая война... Все борющиеся были заинтересованы в том, чтобы папский Рим высказался в их пользу, в особенности же этого желали центральные державы, ибо их союз с Италией стоял под знаком вопроса... Ватикан по понятным причинам не сочувствовал государствам согласия. Зато сверхкатолическая Австрия, которой правили иезуиты, и Бавария — были единственной опорой Ватикана. Во всяком случае, последнее слово было за иезуитами, и хотя в государствах, участвующих в войне, они вели себя прилично, осторожно и даже патриотически, но в нейтральных государствах вели политику явно в пользу Германии. Например, в Испании они были посредниками между королевой и Венским двором, а в Индии наиболее терпимое в религиозном отношении английское правительство должно было применить острые репрессии в отношении ордена иезуитов, столь активным стал этот, последний, в своей деятельности против держав согласия».

И далее автор приводит телеграмму от 26 июля 1914 года баварского посланника при Ватикане, М.Ф. Ригера, своему правительству:

«Апостолическая столица одобряет энергическое выступление Австрии против Сербии. Кардинал статс-секретарь надеется, что на этот раз Австрия не уступит. Ибо, по его мнению, когда же объявлять войну, если не теперь». В этих декларациях обнаруживается боязнь Римской курии перед панславизмом[15].

26 июля была послана телеграмма, а 19 августа того же 1914 г. папа Пий X, не бывший сторонником немцев, умер.

 

4

Победа над немцами свела на нет политическую роль Ватикана. В Версале папы не было. С падением Австрии православные южные славяне освободились от католической и немецкой опеки. Наступление на Православие через Балканы прекратилось.

Казалось, все потеряно.

И в этот самый момент перед глазами Рима возникает великолепное видение России, без царской власти — хранителя Православия — и без всяких препятствий движению Рима на Восток.

Католическое духовенство в России приветствовало русскую революцию как в интересах Рима, так и в интересах Польши.

«Если бы когда-то, накануне войны, — замечает иезуит Я.Урбан,— нам кто-либо с полным ручательством предсказал падение связывающей религиозную свободу царской власти и восстание из гроба Польской республики, католического государства, то, наверно, с этим образом мы соединили бы в своих надеждах также образ напряженной католической работы над обращением восточных диссидентов к церковному единству. Несомненно, в нашем воображении рисовался бы также быстрый процесс этого обращения и заранее радовал бы предполагаемый результат. Если мы не лелеяли в душах наших таких картин, то единственно только потому, что не надеялись на такие радикальные политические перемены, какие неожиданно повлекла за собою мировая война».

«Однако, как оказалось впоследствии, «работа эта более трудна в осуществлении и гораздо скромнее по результатам»[16].

Это говорил иезуит Я.Урбан в 1930 году на первой конференции духовных лиц по вопросам церковной унии в Польше. Конференция происходила в Пинске.

Если польский вопрос был разрешен, то оставалось разрешить вопрос обращения России в католичество.

Рим стремился договориться с большевиками, не веря в возможность договориться с православной иерархией.

Большевики шли навстречу, ибо считали Рим силой в смысле влияния на католические буржуазные правительства. Но весьма быстро большевики поняли, что за Римом никакой реальной силы не стоит. Они прервали переговоры. Надо сказать, что общее заключение большевиков было правильно.

11 февраля 1929 года между королевским итальянским правительством и папой Пием XI «был заключен так называемый Латеранский договор. Папа отказался от притязаний на земли папской области, «дар Константина». Он признал итальянское государство. Правительство признало образованное внутри стен Рима новое государство — город Ватикан.

Муссолини низвел папу с небес на землю и сделал его участником итальянской политической жизни. Папа снова стал римским епископом. Римскому престолу были сделаны уступки в делах школьных и брачных. Римская церковь была введена в общую систему строительства фашистского государства. Трудным и сложным путем пришло к этому соглашению папство. Было 110 встреч представителей папы и короля, Пачелли — нынешний папа Пий XII — с Барроне. Кардинал Гаспари имел 129 аудиенций у папы. Папа прекрасно понимал, что отныне он бесповоротно связывает себя с итальянской политикой. Однако он очень хорошо помнил, что благодаря Муссолини вообще было спасено положение папства от угроз римской черни, впитавшей идеи большевизма.

В Латеранском договоре установлен полный нейтралитет папы и его невмешательство в международную политику.

«Святой престол в силу суверенитета, который ему принадлежит также и на международном форуме, объявляет, что он желает оставаться и останется в стороне от преходящих споров между отдельными государствами и от международных конгрессов, созванных с такою целью, разве только спорящие стороны, по обоюдному согласию, обратились бы к его мирному призванию, оставляя за собою в каждом отдельном случае возможность использования своей моральной и духовной власти.

В силу этого Ватиканское государство всегда и в каждом случае остается неприкосновенной и нейтральной территорией» (ст. 24) [17].

Что Латеранский договор знаменует собою такое соотношение политических сил, которое явно не в пользу Ватикана, это с полной очевидностью выявилось уже через два года, в связи с конфликтом Ватикана и Муссолини по вопросу о подчинении молодежи католическому руководству.

Несмотря на конкордат, Муссолини заявил, что идея фашистского государства выше католической идеи, и отказался предоставить Ватикану полную свободу в деле воспитания молодежи. Дело приняло довольно острый оборот.

2 мая 1931 года из Рима сообщали: сегодня произошли новые демонстрации, которые являются продолжением вчерашних.

Толпа демонстрантов ворвалась в помещение известной католической газеты, издаваемой орденом иезуитов, «Cicilica Catholica», сорвала со стены портрет папы и разорвала его на мелкие куски. Вытащив из библиотеки ряд книг, толпа выбросила их на улицу, где и уничтожила с криком: «Долой папу!».

В городе настроение очень напряженное. Группы студентов расхаживают по улицам и кричат: «Долой папу!» Полиции с трудом удается поддерживать порядок.

Муссолини отказался принести извинения, но прекратил демонстрации[18].

Муссолини дал почувствовать Ватикану руку фашизма.

Возник вопрос о перенесении столицы римского епископа. Указывалось, в качестве примера, на факт семидесятилетнего пребывания пап в Авиньоне, во Франции. Было несколько проектов. Франция предлагала перенести столицу на Корсику. Это тем более было приемлемым, так как в это время уже происходили осложнения в Испании. Параллельно образовался особый комитет в Польше и возник проект о перенесении столицы в Краков на исторический Вавель. К тому же Польша обладает двумя величайшими католическими святынями — чудотворными иконами Божией Матери Ченстоховской и Остробрамской в Вильно. Попутно возник вопрос о перенесении папской столицы в Вену. Однако это серьезно не обсуждалось. В конце концов конфликт был улажен.

Весьма грозными оказались события в Испании.

Полторы тысячи лет католическая церковь вместе с монархией владела душами и сердцами Испании. С момента захвата страны маврами в течение восьми веков, до XV столетия, католическая церковь в Испании подчинила себе все. После освобождения страны положение ее стало исключительным, ибо, как замечает Бокль, характер испанского народа стал теологическим.

Испания дала св. Доминика, зажегшего костры инквизиции, она дала Лойолу, создавшего воинственный орден иезуитов, вернейших из верных слуг католической церкви.

Испанское духовенство разгромило без остатка все ереси, и не только в Испании. Оно уничтожило протестантизм в Нидерландах, оставив в памяти жестокость герцога Альбы. Заставив остатки мавров принять христианство, духовенство настояло на изгнании этих «морисков», ибо оно не было уверено в качествах их христианской души.

«Вся мыслящая часть населения, — говорит Бокль, — посвящала себя на служение или церкви, или военному делу. Часто даже соединялись оба рода занятий, и говорят, что обыкновение духовных ходить на войну сохранилось в Испании еще долгое время после того, как оно было оставлено в других странах Европы».

Веками Испания знала только два благородных класса — духовенство и рыцарство, военный и духовный меч.

Мало того, в эту эпоху вся интеллектуальная деятельность так или иначе была связана с духовным саном. Сервантес за три года до своей смерти сделался францисканским монахом. Лопе де Вега был священником и имел должность при инквизиции. Знаменитый поэт Кальдерон был капелланом Филиппа IV и унизил свой блистательный талант до таких проявлений фанатизма, что его считали поэтом инквизиции. Поэт Заморра был монахом. Аргенсола был каноником Сарагоссы.

Усиление влияний испанской церкви в течение XVII века было исключительным. В Испании оказывается девять тысяч монастырей, не считая женских. В 1623 году доминиканский и францисканский ордены заключали в себе до 32 000 человек. В Севильской епархии было 14 000 капелланов, в Калабрской — 18 000.

Народ был в буквальном смысле пленником духовенства.

Монархия веками служила церкви и духовенству, жертвуя всем, останавливая развитие общественных форм жизни. Испания, величайшая держава в XVII веке, растратила все свое национальное достояние, и та страна, которая посылала Армаду для восстановления силою власти папы в Англии, стала второстепенной державой. Она потеряла все свои колонии и все свое влияние[19].

Но в час испытания монархии духовенство все забыло и от всего отреклось.

Когда король, охранивший свою страну от участия в Великой войне, должен был ее покинуть, духовенство торопливо пошло навстречу республике. Еще не успела улечься пыль от королевского автомобиля, как клир отрекся от монархии и сделал это с такой свободой и непринужденностью, что стало вчуже страшно.

Пятнадцать веков испанскому духовенству совсем не все равно было, какой строй должен быть в Испании, и вдруг в один день оказалось, что в конце концов безразлично, какой строй и какое правительство, лишь бы все осталось по-старому для духовенства. Один только Примас, Толедский архиепископ, что-то прошептал в пользу исторических начал и сейчас же от своего шепота отрекся.

А через месяц можно было подвести итоги. В Мадриде было подожжено десять монастырей и костелов, среди них огромная иезуитская коллегия на Виа Гранде. В течение одного дня, 12 мая, в Севилье был подожжен монастырь капуцинов. Затем севильская толпа подожгла костел иезуитов, освистав пожарную команду и не допустив народную гвардию, которая пыталась разогнать толпу. В тот же день подожгли два монастыря в Триане, каплицу св. Иосифа — замечательный памятник XVIII века. В Алликанто террористы ограбили и подожгли резиденцию иезуитов, семь монастырей, две типографии, архиепископ­ский дворец и здание школы. В Кадиксе — четыре монастыря, на Малаге — два монастыря и дворец епископа. Всего за это время было сожжено до 205 монастырей и костелов.

В Малаге женщины сбрасывали платья и нагие публично танцевали на пожарище. Толпы ходили со знаменами с надписями: «Да здравствует Ленин!», «Долой иезуитов!», «Долой церковнослужителей!»

Из захваченных зданий выносили на улицу иконы, статуи, литургические книги, часто бесценные предметы искусства, складывали в огромные кучи и поджигали. Причиненные убытки определяются в 300 миллионов песет.

По сведениям парижских газет от 15 мая 1931 года, за три дня в Испании было разрушено 205 церквей и монастырей. Из них 27 монастырей — в Севилье, 25 — в Малаге, 18 — в Кордове, 14 — в Валенции, 9 — в Гренаде и т.д. Словом, разрушение шло по всей стране[20].

Примас Испании уехал в Рим, а засим на Гибралтар. Иезуиты были выметены без остатка.

Неустойчивое равновесие в стране продолжалось до тех пор, пока не вспыхнула гражданская война, война невероятная по жестокости и количеству жертв. В той части Испании, которой владели красные, католическая церковь была уничтожена до основания.

Не осталось в буквальном смысле ни одного храма, ни одного священника.

Все, что сохранилось, — это спас генерал Франко при помощи Муссолини и Гитлера.

Такова ирония судьбы. Верные католичеству народы — Франция, которую так превозносил статс-секретарь Пачелли во время своего посещения Парижа, была по существу на стороне красных, Польша не двинула пальцем. Она была в это время занята разорением Православия у себя.

Русский народ, к православной религии которого католики относятся с таким пренебрежением, не прикоснулся ни к одной святыне. Все разрушения храмов и уничтожения святынь и церковных ценностей были произведены правительством. Со злой волей правительства православное духовенство, при поддержке народа, боролось и борется до последней возможности. Однако голод и современная техника во­оружения сломили сопротивление. Только часть духовенства оказалась за рубежом с единственной целью вести церковную борьбу против богоборческой власти и организовать религиозную жизнь миллионов русских беженцев.

Стоит задуматься над отношением испанцев и русских к своей религии. Сравнение будет весьма поучительно.

К этим тяжелым урокам прибавилась трагедия в Мексике, где правительство применяет уже большевистские методы.

Насколько положение Римской курии оказалось шатким, видно хотя бы из того, что даже микроскопическая Литва, недовольная деятельностью папского нунция Бартолони, позволила себе 7 июня 1931 г. выслать его из страны, отправив с полицейскими на немецкую границу.

Борьба национал-социализма с католичеством в Германии приняла настолько беспощадный характер, что Пий XI счел необходимым обратиться к католическому миру с особой энцикликой от 18 марта 1937 года. Энциклика эта непосредственно связана с энцикликой о безбожном коммунизме от 19 марта.

Это совпадение весьма знаменательно. Рим как будто ставит национал-социализм и большевизм в отношении к религии на одну доску. Такая постановка вопроса свидетельствует о растерянности и бессилии Рима.

Какова бы ни была политика национал-социализма, в Германия не разрушено ни одного католического храма, не убито ни одного священника.

Голоса протеста, которые раздаются из Рима в сторону Москвы и Берлина, если они хотят быть услышаны, должны звучать по-разному.

Берлин ведет борьбу с клерикализмом, Москва — с Богом.

Лев XIII во всяком случае умел иначе разговаривать с Бисмарком.

Скала Петра со всех сторон окружена враждебными силами, и в такие исторические минуты, через бедствия настоящего, Рим пытается приуготовить будущее.

В этом будущем пленительным обликом стоит Россия, разоренная и духовно обнищавшая, нива, ждущая сеятеля, и стадо — пастыря, как думает Рим.

На Западе все кончено. Для католичества — холод и пустыня.

Восток — вот содержание жизни сегодняшнего дня для Рима.

И, конечно, Рим не слышит тех слов, какие Местоблюститель Патриаршего Всероссийского престола — митрополит Петр поместил в своем послании от 25 июня 1925 года:

«Много врагов у Православной Христовой Церкви. Теперь они усилили свою деятельность против Православия. Католики, вводя наш богослужебный обряд, совращают, особенно в западных, издревле православных церквах, верующий народ в унию и тем самым отвлекают силы Православной Церкви от более неотложной борьбы с неверием»[21].

Русскими душами и русскими средствами, а в грядущем и силами национального русского государства, всегдашнего охранителя церкви, думает Рим восстановить свои силы и свое величие.

Иного источника нет и иных путей не видно. Только теперь он понял, какой умиротворяющей и созидающей силой в Европе была Россия.

В этот страшный час Рим в тоске взывает к Промыслу Божию о спасении России... для себя. В этом все содержание политики Рима в русском вопросе.

 

 

Глава третья

Русский католицизм

 

1

На известном московском процессе, проходившем с 21 по 25 марта 1923 года, на котором рассматривалось дело по обвинению в контрреволюции 16 католических духовных лиц во главе с архиепископом Яном Цепляком и прелатом Константином Буткевичем, между прокурором Крыленко и архиепископом Цепляком произошел нижеследующий диалог.

Крыленко. Обвиняемый Цепляк, как вы смотрите на октябрьскую революцию и советское правительство?

Архиепископ. Мы очень надеялись на революцию, которая дала нам свободу. При старом строе мы были связаны и была ограничена наша религиозная свобода[1].

Свобода, действительно, была полная: в декабре 1922 года и раньше в костеле св. Екатерины на Невском проспекте в Петербурге, «рядом со службами латинскими и проповедями польскими, совершались каждое воскресенье две униатские службы по-старославянски, с проповедями по-русски». Это удостоверяет очевидец, капитан Мак Гуллах, а издатели книги (книга издана орденом иезуитов) добавляют, что проповеди на русском языке имели место уже с 1909 года. Это при общем отвращении католического духовенства к русскому языку. Когда русское правительство требовало ввести русский язык в интересах народа и государства, тогда католическое духовенство оказало решительное сопротивление и не встретило никаких препятствий для пользования русским языком в целях ведения католической и униатской пропаганды.

«Архиепископ Ропп (митрополит Могилевский и всех католических церквей в России) и епископ Цепляк, по словам того же М.Гуллаха, вначале склонны были думать, что католицизм будет располагать большей свободой под управлением Советов, чем царской власти, ибо, хотя царское правительство имело своего представителя при Ватикане, но постоянно вмешивалось во внутренние дела католической иерархии в России»[2].

«Правительство Керенского, — меланхолически добавляет автор, — мало чем было лучше царского»[3]. Это неудовольствие католического духовенства проистекало, главным образом, в силу первоначального отказа Временного правительства признать «восточный обряд»[4].

Католическая пропаганда в России, если и не достигла значительных результатов, то к моменту революции наметила кое-какие пути и установила методы.

Послушаем, что по этому поводу говорит арх. Каревич, бывший профессор Императорской Петербургской духовной римско-католической академии, а с 1914 по 1921 год — епископ Ковенский.

«Движение по привлечению русских к католичеству генетически связано с тем моментом, когда в только что открытую духовную семинарию в 1879 году был приглашен профессором и духовным руководителем ксендз Константин Маевский, из виленской епархии, человек большой ревности и горевший Божьим духом»[5].

В своих воспитанников К.Маевский вселял не только католический дух, но и отвращение ко всему, что является схизматическим или правительственным. В следующем году уже 26 священников-академиков присоединились путем выдачи временных обязательств к указанному «апостольству»[6] или, проще говоря, совращению православных. Особенной ревностью отличался некий Жмудяк Ломсаргис, настоятель прихода в Нарве. Он часто приезжал в Петербург и своей «идеей апостольства» среди русских увлек между прочим священников Жыскара и Зельбу.

Жыскар особенно помогал Ломсаргису. Он был викарием в костеле св. Екатерины в Петербурге.

«Пользуясь, — эпически повествует арх. Каревич, — дряхлостью настоятеля костела св. Екатерины, Шкилондза, восьмидесятилетнего старца доминиканца, кс. Жыскар составлял акты браков и крещений новообращенных, вписывая их от имени кс. Шкилондза, будучи уверен, что даже русское правительство не станет применять суровых мер воздействия в отношении старца, стоящего на пороге гроба»[7].

В результате такого пастырского делания правительство потребовало убрать Жыскара и Зельбу. В таком же роде действовали и другие лица.

Жыскар, однако, долго в провинции не оставался и отправился в Рим. Там он был принят Львом XIII, который оказывал большое внимание русским католикам. Кс. Ломсаргису с товарищами было разрешено в России причащать в частных домах и совершать браки вновь обращенных без оглашений. «Упросил Жыскар св. отца поручить тайную миссию в России иезуитам», а для Краковского епископа Пузыны получил бреве, дающее право назначить одного из краковских настоятелей для составления метрик браков и крещений для обращаемых в католичество православных. Все это делалось тайно, а когда открывалось, то не влекло никаких последствий, так как все эти проступки покрывались манифестом Императора Николая II, данным по случаю коронации.

Тайная миссия иезуитов тоже давала кое-какие результаты, и, например, иезуит Пыдынковский обратил кузину Столыпина Наталию Ушакову. Иезуит Урбан, работающий ныне на униатском поприще в Польше, обратил петербургского священника Медведева и его жену[8].

После указа о веротерпимости ксендз-иезуит Я.Урбан продолжал работать открыто, но не как иезуит, а как священник Плоцкой епархии, в клире которой он состоял.

Ушакова наняла дом в Петербурге на Петербургской стороне, в котором была устроена церковь «восточного обряда» и жил священник. Униатских священников было три: Зерчанинов, Дейбнер и Сусалев, тайно принятый митрополитом Шептицким. На униатской службе Дейбнера был даже однажды, по поручению петербургского митрополита Владимира, его викарий Никандр, который после службы и проповеди признал, что «такие богослужения ударяют в самое сердце Православия».

Пий X произвел целую революцию. «Он разрешил принимать в унию православное духовенство с оставлением их на занимаемых местах при православных храмах, под юрисдикцией православных архиереев и петербургского Синода, в литургии разрешал не произносить Filioque, не поминать папу, разрешал молиться за Синод, словом, вполне согласовываться с православными формами[9].

«Закончим настоящий очерк о предвоенном апостольском движении в России, — говорит автор, — заметкой об о. Михаиле д’Эрбиньи, иезуите, в настоящее время епископе и председателе Папской комиссии “pro Russia”, который на средства митрополита Шептицкого готовил новообращенных русских к роли священников-миссионеров для России. Всех их поставил в священники митрополит Щептицкий во Львове в своей частной капелле. Из этих поставленных митрополитом священников — русских католиков, особенными способностями, энергией, ревностью и образованием отличался Л.Федоров, в настоящее время экзарх и узник на Соловках[10].

Картина весьма колоритная, и это в стране среди миллионного православного населения, от самого принятия Христианства всей своей духовной жизнью неразрывно связанного с Православной Церковью. Не удивительно, что при захвате Львова русскими войсками правительство вывезло митрополита Шептицкого в глубь Россия.

Кое-что прибавляет и русско-униатский священник Диодор Колпинский, недавно скончавшийся на Дальнем Востоке.

Колпинский происходит из московской дворянской православной семьи, родился в Пскове в 1892 году и окончил 1-й кадетский корпус в Петербурге. В 1911 году принял, вместе с матерью, бабушкой и теткой, католичество. В Риме он окончил Папский Грегорианский университет со степенью доктора богословия и принял сан священника по католическому обряду в Петербурге, так как униатский обряд был воспрещен.

В 1917 году он окончил Петербургский университет по историко-филологическому отделению и в том же году перешел в «восточный обряд» и стал «хартофилаксом» русского католического экзархата.

С 1926 года жил в Польше и преподавал в Люблинском миссионерском институте. Он занимался также и живописью. В 1927 г., вместе с прелатом А.Около-Кулаком, он стал издавать русский католический вестник в Варшаве «Китеж». С поляками он разошелся на почве отношений к русскому католичеству и покинул Польшу в августе 1929 года, высказав полякам много горьких, но справедливых слов. Как видимо — человек незаурядный[11].

Вот что рассказывает о. Диодор Колпинский:

«Чем-то совершенно новым было появление на сцене пока очень скромного русского католицизма. Первым явлением этого рода был облик седовласого священника Алексея Зерчанинова, некогда православного священника, а ныне католика еще до манифеста о религиозной свободе»[12].

 

2

«Патриархом» русских католиков является бывший православный священник Алексей Зерчанинов. Родился 8 марта 1848 года в селе Большом Мурашкине Новгородской губ., в семье священника. Окончил духовную семинарию и 15 октября 1871 г. был хиротонисан в пресвитера. Был приходским священником в нескольких местах, и последним его местом было село Борисово. Здесь он встретился с кс. Марианом Фульманом, который был сослан в Нижний Новгород в связи с закрытием семинарии в Кельцах. Впоследствии Фульман оказался епископом люблинским.

9 января 1896 года А.Зерчанинов перешел в католичество, оставаясь в приходе. Принявший его втайне М.Фульман составил акт и отправил его римо-католическому митрополиту С.Козловскому в Петербург. Митрополит новообращенного в свою юрисдикцию принять не мог, акт же распорядился включить в дело о своей службе. А.Зерчанинов не скрывал своего перехода в католичество и был сослан в Суздальский монастырь, где находился с июля 1898 г. по январь 1901 г. Когда возвратился в Борисово, занялся писательством и воспитанием своих детей.

Между 1901 и 1907 годами происходит его встреча с иезуитом о.Генрихом Пыдынковским, о котором вспоминает арх. Каревич.

В 1907 году он свободно, в качестве католического священника, выезжает за границу, посещает во Львове митрополита Андрея Шептицкого, потом едет в Рим, где его принимает Пий X, посещает Лувр и в Закопане в Австрии служит у иезуитов литургию по «восточному обряду».

Осенью 1907 г. возвращается в Петербург, поселился на Петербургской стороне у некоей Варвары Тимофеевой, которая пыталась устроить какой-то католический женский монастырь, но из этого ничего не вышло.

В 1908 году ему удалось в том же доме устроить первую церковь «восточного обряда». Возле этой церкви находилось еще два священника — Иван Дейбнер и Сусалев из старообрядцев. Дело шло неважно. Самостоятельного прихода открыть нельзя было. Неизвестно, в чьей юрисдикции он находился. Зависел то от митрополита Шептицкого, то от римо-католического митрополита. Прихожан была горсть.

«Кроме того, развитию этого слабого растения, каким являлась группа восточных католиков в Петербурге, препятствовали внутренние трения и мелочные споры между работающими для нее священниками о разных подробностях обряда, об отношениях к католическому клиру и т.д.». В таких словах говорит об этом начинании Я.Урбан, который находился в числе «близких друзей» А.Зерчанинова[13].

Дело изменилось в 1911 году благодаря Наталии Ушаковой, родственнице П.А. Столыпина, тогда председателя Совета министров, перешедшей в унию. Церковь была переведена на Бармалееву улицу, и священником при ней был назначен Иван Дейбнер, бывший чиновник, еще до Манифеста о свободе совести тайно посвященный митрополитом Шептицким за границей в «восточный обряд».

Сам А.Зерчанинов остался в клире церкви св. Екатерины на Невском проспекте, что имело большое значение для пропаганды католицизма среди православных, особенно после революции 1917 г. Он и проповедовал там по-русски.

«В 1921 году о. Алексей отпраздновал свой священнический 50-летний юбилей; служил в костеле св. Екатерины арх. Цепляк при большом участии клира и стечении многих любопытствующих православных священников. Тогда же он получил от св. Отца Пия XI титул прелата двора Его Святейшества».

После обычных в советской России испытаний он был сослан сначала в Екатеринбург, затем в Тобольск. В Тобольске он был встречен весьма холодно прихожанами-католиками, «не ориентирующимися в католичестве «восточного обряда», но потом «привлек сердца всех».

А.Зерчанинову после больших хлопот удалось возвратиться на родину, и он в Нижнем Новгороде умер на руках своего сына 23 сентября 1933 г. 86 лет от роду[14].

Наталья Ушакова, по словам Д.Колпинского, «имела возможность добиться некоторого молчаливого разрешения со стороны правящих сфер». И это было весьма удивительно, ибо «этот по виду незначительный факт был в действительности событием большого значения, ибо после ликвидации унии на западных землях славяно-католический обряд перестал существовать на территории Российской Империи и не был вообще предусмотрен в законодательстве»[15].

Все понемногу развивалось, но произошло нечто вроде катастрофы, о которой повествовал и арх. Каревич.

Русские католики дело вели, опираясь на Наталью Ушакову, а через нее на П.А. Столыпина, открыто, и однажды службу посетил викарный епископ Никандр и каплица была закрыта, однако не надолго. Богослужения стали совершаться тайно.

По этому поводу в «Церковном вестнике», органе С.-Петербургской Духовной академии, появилась статья «Латинская пропаганда в России».

«Накануне блестящих юбилейных торжеств, к которым готовилась Россия для достойного прославления заслуг и деяний на пользу Отечества и Церкви Царствующего Дома Романовых, в Петербурге, благодаря неусыпному бодрствованию епархиальной власти, был раскрыт новый очаг латинской пропаганды. В храме, прикровенно устроенном на одной из удаленных от центра столицы улиц, ставленник известного врага Православия — униатского митрополита Андрея Шептицкого, совершал богослужения по униатскому обряду, путем определенных иезуитских приемов, организовал общину своих последователей и под покровом “католического православия” невозбранно творил всякие дела пропаганды латинства. Раскрытие в столице очага латинской пропаганды произвело сенсацию. Печать, и не только правая, забила тревогу. Правительство произвело детальное расследование относительно постройки униатского храма и распорядилось закрыть его. В Государственной Думе речь была и о формальном запросе правительству».

В дальнейшем в статье приводятся факты пропаганды католичества в России, указывается на книгу Пальмиери «Русская Церковь» (1908 г.), припоминается саксонский принц Макс, известный своими «лекциями» по восточному церковному вопросу, говорится о деятельности свящ. И.Дейбнера, припоминается одобрительное отношение католических кругов к деятельности В.Соловьева, которого известный боснийский католический епископ Штросмайер рекомендовал кардиналу Рамполло «как человека, всю душу положившего на то, чтобы привести Россию в лоно латинской Церкви».

«Пусть же не дремлет православное церковное общество, — так заканчивается статья, — во главе со своими руководителями и пусть противопоставит латинскому завоевательному походу необходимые средства защиты и взаимопомощи».

Нужно признать, что русское православное общество придавало мало значения этому вопросу и весьма беспечно смотрело на пропаганду русского католичества при помощи «восточного обряда» в России.

Совершались службы по «восточному обряду» и в других местах, в частности в так называемом Мальтийском костеле при Пажеском корпусе, где учились и католики. Служил там Глеб Верховский, а разрешал пользоваться церковью, вопреки закону, ныне покойный — тогда каноник — Зигмунт Лозинский, впоследствии епископ Пинский, двигатель новоуниатского движения в Польше.

 

3

Москва также стремилась не уступить Петербургу, несмотря на свои сорок сороков. Там священнодействовали Евстафий Сусалев и тот самый Николай Толстой, подпись которого значится на акте присоединения к католичеству Вл.Соловьева, позднее совсем иначе оценивавшего католичество.

Сусалев привез из Рима признание силы за старообрядческими священническими поставлениями, с чем не мог согласиться Московский Собор 1917–1918 гг. «Признание Рима в старообрядческих кругах вызвало огромное положительное впечатление», — замечает о. Колпинский. Кто мог думать, что Рим найдет дорогу даже к русским старообрядцам?[16]

А между тем нашел:

«В 1916 и 1917 гг. происходили известного рода совещания русских католиков со старообрядцами по инициативе находящегося ныне в эмиграции епископа Иннокентия (Усова) Нижегородского и епископа Геронтия Петербургского, видных деятелей старообрядчества. Факт этот весьма знаменателен, если принять во внимание, что после первого, весьма, говоря в скобках, многолюдного собрания, как-то непроизвольно вырвался из уст епископа Иннокентия возглас: “А может быть, и наступит соглашение между вами и нами”.

Вообще, все наши встречи со старообрядцами были ознаменованы взаимной искренностью и сердечностью, причем старообрядцы стремились подчеркнуть пункты совпадения своего вероучения с католическим, в противовес учению официальной Русской Церкви. В особенности всегда обращали внимание на общность старообрядчеству и католичеству догмата непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии, не признаваемого, как известно, официальными русскими богословами.

Необходимо указать, что немалое во всем этом значение имел момент психологический: общая, до некоторой степени, судьба и общее настроение любви к русской древности. И если нельзя было после этих разговоров и диспутов строить надежды на какие-нибудь непосредственные результаты, то все-таки лед был до некоторой степени сломан»[17].

Этот удивительный рассказ свидетельствует о широком подходе Рима к русскому Православию. Он готов захватить даже старообрядчество, т.е. признать обряд, который возник, как самостоятельное явление, только в XVII веке.

Можно все-таки думать, что признание Римом важности старообрядческих посвящений Риму никакой пользы не принесет.

Русские же католики пошли так далеко, что Сусалев, сам бывший старообрядец, и Д.Колпинский, «близкий к сферам старообрядческим», имели в виду приблизиться как возможно точнее к литургическим дониконовским обычаям.

Старообрядчество, признающее власть папы, — вот та высота, на которую подымается воображение Рима.

В Москве организатором русского католичества явилась Анна Абрикосова из известного богатого купеческого дома. После окончания гимназии в Москве она училась в Оксфордском университете и в Англии перешла в католичество. Замуж вышла она за своего дальнего родственника Владимира Абрикосова, который затем тоже перешел в католичество. Анна Абрикосова была женщиной образованной, знала иностранные языки, имела интерес к богословским предметам, была женщиной властной и в то же время экзальтированной.

Богатый и открытый дом Абрикосовых стал местом католической пропаганды в сердце православной Москвы. Бывало много православного народа из кругов высшего московского общества, бывали и люди бедные, студенты, курсистки. По-видимому, многие даже толком не знали, в чем дело и какую пропаганду ведет Абрикосова. Абрикосова часто ездила за границу и дважды была принята Пием X, который, вероятно, с любопытством смотрел на этих представителей богатой православной Москвы — третьего Рима. За границей она вступила в третий орден св. Доминика, и Анна стала Екатериной, отдав себя под покровительство Екатерины Сиенской.

Жизнь Абрикосовой в Москве изменилась. Свой дом она обратила в подобие монастыря. Собралось несколько молодых русских девушек — до десяти. Абрикосова и монахини принадлежали к латинскому обряду, к приходу католической церкви Петра и Павла. Так продолжалось до 1917 года.

После революции митрополит А.Шептицкий положил начало правильной организации русских католиков «восточного обряда» и посвятил Владимира Абрикосова. Екатерина тоже, вместе со своими сестрами, перешла в «восточный обряд». Екатерина отдала всю себя монашеской деятельности и пользовалась общим уважением. Засим они попали под колеса большевицкой противоцерковной политики.

В 1922 году Владимир Абрикосов был выслан за границу. Это был большой удар для Екатерины, хотя они и перестали быть супругами. Место Абрикосова занял Николай Александров, тоже принадлежавший к доминиканцам «восточного обряда».

До ноября 1923 года этот русский католический монастырь в Москве существовал более или менее благополучно, пользуясь церковью «восточного обряда», устроенной еще в 1917 году там же, в доме Абрикосовых. Засим все были арестованы и заключены на Лубянке. Большевицкий следователь весьма удивлялся этим русским католикам, не совсем понимая, в чем дело. В начале июня 1924 года Екатерина и сестры были высланы в Сибирь, Екатерина в Тобольск. Засим в 1929 году она была отправлена в Ярославскую тюрьму. Во время ссылки Екатерина выявила большую силу характера и смирения. Она оказывала возможную помощь окружающим в тюрьме и ссылке. В конце 1931 года заболела раком. В июне 1932 года была перевезена в Москву, некоторое время находилась на свободе, затем снова была арестована и умерла в Москве 23 июля 1936 г., пятидесяти лет от роду[18].

Так самым причудливым образом на заре русского католичества столкнулись и перемешались православный священник Зерчанинов, молодой дворянин Колпинский, родственница П.А. Столыпина Н.Ушакова, представители богатого московского купечества Абрикосовы, и все это скрепил своим авторитетом митрополит Андрей Шептицкий с особого благословения Рима.

 

4

Возникает вопрос: стоила ли игра свеч и могло ли это «слабое растение» вырасти в нечто, представляющее ценность для Рима?

«Что касается числа католиков в России в этой предвоенной и предреволюционной эпохе, то нелегко его определить. Единственно, что можно сказать, что было сотни две сознательных католиков, не считая тех, которые переходили в католичество в разных местах Империи, побуждаемые к этому внешними причинами, чаще всего вступлением в брак с католиками»[19].

Таким образом, все католическое движение в России корней не имело и серьезных результатов не приносило. Редкие случаи действительного и искреннего перехода в католичество не могли иметь никакого значения, а часто бывали просто дворянской дурью.

Народа это ни в какой мере не касалось. Его душу разъедало скорее сектантство и пропаганда внецерковной интеллигенции. Католичество для него было мертво.

Интернированный в Ярославль митрополит Андрей Шептицкий по освобождении прибыл в Петроград. Возле него собрались русские священники «восточного обряда»: Леонид Федоров, Алексей Зерчанинов, Иван Дейбнер, Евстафий Сусалев, Глеб Верховский, Трофим Семяцкий, Владимир Абрикосов и Диодор Колпинский. Как видим, немного.

По мнению польских авторов, главным препятствием к развитию русского католицизма было русское царское правительство. По мнению же русских католиков, главным препятствием было то обстоятельство, что католицизм в России был связан с польской идеей и потому неприемлем для русских.

По словам Д.Колпинского, развитие русского католицизма возможно было только в том случае, если бы соединение католицизма с польской идеей в сознании русского общества потеряло свое господствующее значение.

Теперь наступили другие времена.

Митрополит А.Шептицкий, старый деятель русского католичества, в столице Российского государства, вероятно, к большому собственному изумлению, 29 мая 1917 года открыл Съезд или Синод «греко-католической церкви в России». Синод продолжался до 31 мая, проходил в здании католической мужской гимназии при костеле св. Екатерины.

Кроме перечисленных русских священников «восточного обряда» на нем присутствовали митрополит барон Ропп, архиепископ Цепляк, ксендз Иосиф Боцяно, каноник С.Лозинский, настоятель Мальтийского костела при Пажеском корпусе, и другие — С.Лозинский, впоследствии епископ Пинский, был одним из главных деятелей униатского движения в Польше. Епископ С.Лозинский умер накануне Пасхи 1932 года в г. Пинске. Независимо и вопреки своим личным качествам человека религиозного и преданного своей церкви и своему народу, он остался в памяти православного народа в Польше как один из организаторов судебной борьбы с православным народом, организуя предъявление от имени католической иерархии в Польше в 1929 г. 724 исков к Православной Церкви в Польше об отобрании святынь. Это ложится тенью на имя этого человека как христианского пастыря. К нашему глубокому удивлению, мы прочли в журнале «Slowo Katolickee» заметку об этом епископе с указанием, что это один из будущих польских святых. Описывая его подвижническую жизнь и его христианское терпение во время болезни и спокойное ожидание смерти, автор заметки К.Беркан отсюда делает вывод, что епископ Лозинский обладает качествами святого.

Совершенно непонятно, каким образом католические церковные деятели могут надеяться на соединение Западной и Восточной церквей в любви и согласии, если Западная церковь высоко возносит таких гонителей Православия, как Иосафат Кунцевич, который уже признан святым, и таких соблазнителей и нарушителей церковного мира среди православных, каковым является епископ Лозинский, имеющий, по мнению католических общественных деятелей, право на особое внимание со стороны католической церкви.

Постановления Синода заключают в себе 68 параграфов и в общем сводятся к следующему: признается примат папы и отдельный обряд, причем воспрещается принятие какой-либо латинской формы. Догматических вопросов, кроме примата и непорочного зачатия Пресвятой Богородицы, Синод не касался. Изменения в культе могут быть допущены только по желанию подавляющего числа верующих. Следует почитать всех святых Западной церкви, и в особенности Иосафата Кунцевича. Что касается русских святых, то, признавая их долголетний культ формой канонизации, постараться получить разрешение св. престола на их литургическое почитание. Признаются обязательными канонические правила Восточной церкви, а правила Западной церкви после 7-го Вселенского Собора «необязательны». Дисциплинарные постановления Римского епископа обязательны постольку, поскольку прямо указано, что они распространяются и на Восточную церковь. Российской католической церковью управляет экзарх в сане протопресвитера, и его права распространяются на всю территорию России. На этой территории он обладает епископской властью. Впредь до особого распоряжения апостолического римского престола законы, издаваемые экзархом, утверждаются митрополитом Галицким Андреем. Русский обряд сохраняется без изменения, причем могут быть и формы старообрядческого обряда, но они не должны быть смешиваемы с обрядом русским. Сделаны также постановления, касающиеся пастырской деятельности, а также и церковной дисциплины. В частности, не разрешается духовенству курение табака, оставляется борода, но не требуется отпускание волос, согласно апостольскому предписанию. За священниками остается право ношения креста поверх рясы, — привилегия, дарованная русским Императором.

«Считаем для нас в настоящее время необходимым полную независимость церкви от государства.

Однако считаем нужным легализацию общим явочным порядком (§ 25 и 26)»[20].

Экзархом был назначен Леонид Федоров.

Любопытна личность этого экзарха. Леонид Федоров по рождению православный. Родился 4 ноября 1879 года в Петербурге. Мать гречанка. На Петербургской стороне они имели столовую, которую сами обслуживали. По окончании гимназии в 1901 году он поступил в Петербургскую Духовную академию. Это время совпало с пробуждением религиозных интересов среди интеллигенции, тогда было организовано Философско-Религиозное Общество. Начали говорить о соединении церквей.

В костеле св. Екатерины на Невском проспекте произносились проповеди на иностранных языках, и эти проповеди слушали православные, а в квартире ксендза Яна Сциславского, настоятеля прихода св. Екатерины, собирались и католики, и православные. Там оказался и Леонид Федоров. Его совратил Я.Сциславский.

В 1902 году Сциславский привозит его в Рим. 31 июля он принимает католичество и получает аудиенцию у папы Льва XIII. Папа его направляет в организованную им семинарию, а бывший в Риме митрополит А.Шептицкий добывает для него стипендию, и 20 октября 1902 г., под руководством иезуитов, он начинает свое образование.

В 1903 году он был в Риме на интронизации Пия X. Л.Федоров сохранял «восточный обряд» и в этом находил поддержку у Шептицкого. Ему приписывают слова, сказанные в то время: «Россия не обратится иначе, как пройдя через море крови своих мучеников и через великие страдания своих апостолов». Таким образом, оказывается в пророческом предсказании Л.Федорова, большевицкая революция — это путь соединения Западной и Восточной церквей.

В 1907 году он окончил иезуитскую коллегию. Там он уже мечтал о правах проповеди на Востоке и с грустью смотрел на обрядовые недоразумения в Церкви и на несправедливое отношение латинян к Востоку.

В ноябре 1907 года Федоров был принят в коллегию Пропаганды и принимает участие летом того же года в первом Велеградском конгрессе (в Моравии).

В том же году, в присутствии Пия X, по поводу 1500-летия со дня смерти Иоанна Златоуста, была отслужена литургия восточными иерархами.

В 1909 году он приехал во Львов, а в 1911 году был посвящен в сан священника в Константинополе болгарским епископом «восточного обряда» Михаилом Мировым. Затем он вернулся во Львов, вступил в орден студитов и был пострижен в 1913 году и получил имя Леонтий. Новициат он проходил в монастыре Каменица в Боснии, который должен был оставить с началом мировой войны. В том же году он прибыл в Петербург, был арестован и отправлен на поселение в Тобольск. Оттуда он поддерживал переписку со священниками «восточного обряда» в Петербурге и работал в журнале «Слово правды».

После революции, накануне Пасхи, Федоров возвратился в Петроград и на Синоде в мае 1917 года был сделан экзархом[21].

По поводу этого назначения современница событий, русская католичка София Лихарева пишет: «Мы, русские католики, чувствовали себя счастливыми, что можем начать новую страницу в истории Вселенской Церкви. Задачей нашей было показать в литургическом действии, что для нас путь к апостольскому Риму пролегает не через латинизацию, а путем сохранения духа и древних форм Восточной Церкви, которая дала России веру и культуру и которая в лице некоторых своих святых признавала верховенство св. Петра и его наследников».

Временное правительство пригласило, его, как представителя «восточного обряда», в комиссию по делам католической церкви в России, а в октябре 1917 года министр исповеданий А.Карташев легализовал греко-славянский обряд католической церкви в тех формах, какие были установлены на Синоде в 1917 году. В звании экзарха Леонид Федоров был утвержден папой Бенедиктом XV в марте 1921 года[22].

На «московском процессе» Леонид Федоров, между прочим, заявил: «Вся моя жизнь была основана на двух началах — любви к Церкви, к которой я принадлежу, и любви к Родине, которую я чту». А в дальнейшем на вопрос председателя объяснил:

«Я хотел сказать, что мы не были поняты правительством. Преследовали нас во время царской власти, и при Керенском имели мы большие затруднения. Поэтому, когда произошла октябрьская революция, арх. Ропп и весь католический клир в конце концов свободно вздохнули. Но не менее были обрадованы и русские католики, ибо только при советском строе греко-католическая церковь была поставлена в равное положение с остальными исповеданиями. Поэтому я сам с восторгом встретил декрет об отделении Церкви от государства. Приветствовал с радостью человека, который ненавидел противную природе связь, какая существовала в России между Церковью и государством. Еще более был счастлив, когда в 1918 году арх. Ропп получил от Бонч-Бруевича приглашение принять участие в комиссии, которая имела в виду обработку исполнительного распоряжения к декрету об отделении Церкви от государства»[23].

Далее шел уже рассказ о всех тех осложнениях, какие получились на почве того самого декрета, об исполнении которого были совещания у Бонч-Бруевича. Нужно думать, речь идет о декрете от 23 января 1918 года, который установил начала, ничего общего не имеющие с понятием свободной церкви в свободном государстве, и создал обстановку, при которой никакая правильная церковная жизнь вообще не могла иметь место.

 

5

Католическое духовенство в России, по-видимому, было уверено, что при своих средствах, дисциплине и поддержке Рима оно извлечет все выгоды из октябрьской революции и обезвредит все вредное для католичества в большевицком законодательстве.

Лояльность католического духовенства к советской власти могла казаться заслуживающей внимания, ибо в отношении католического духовенства русская власть вообще не была властью национальной, исторически связанной с церковью, как это имело место в отношении православного духовенства. Советское правительство некоторое время весьма снисходительно смотрело на деятельность католического духовенства, полагая, что своим наступлением на Православную Церковь оно ослабит оппозицию Православной Церкви к советскому правительству.

«Московский процесс» является одной из величайших глупостей петербургского сатрапа Зиновьева, создавшего советскому правительству большие осложнения в среде весьма расположенного в это время к советскому правительству католического духовенства.

С другой стороны, арх. Цепляк, а главным образом прелат К.Буткевич, люди в стиле традиционного польского клира в России, создали без всякого видимого основания весьма большие осложнения для пап­ского престола. Во время самого процесса было получено разрешение папы на принятие условий советского декрета об аренде церковных зданий и храмов для нужд культа, по каковому вопросу и возникло главное осложнение.

Радость, с которой русские католики встретили большевицкую революцию, окончилась катастрофой. Была разгромлена не только Православная Церковь, но и католическая вместе с «восточным обрядом», и экзарх Л.Федоров умер 7 марта 1935 года в ссылке в Вятке.

«Через год после учреждения Всероссийского экзархата, во главе с экзархом, протопресвитером Леонидом Федоровым, — рассказывает русский католик, князь Петр Волконский, — прибыл в Петроград настоятель православного прихода села Богдановки Старобельского уезда Харьковской губернии иеромонах Потапий Емельянов и явился к экзарху с прошением принять его и всех его прихожан в общение с Апостолическим престолом. К прошению был приложен приговор сельского схода, собрания всех домохозяев села с восемью тысячами подписей мужчин-домохозяев, приговор постановлял принять унию и уполномочить настоятеля о. Потапия совершить этот акт от их лица у всероссийского экзарха».

Из дальнейшего рассказа об этом замечательном происшествии мы узнаем, что о. Потапий родился в 1889 году в Уфимской губернии в крестьянской старообрядческой семье беспоповского толка, от отца начетчика Емельянова. Уфимский епископ Антоний Храповицкий все семейство обратил в Православие, а мальчика Петра взял с собою при переводе на Волынь в Почаевскую лавру в качестве послушника. Там же он был пострижен в монахи и засим был отдан на устроенные в Житомире пастырские курсы. 22 лет он был рукоположен во священники.

В 1916 году архиепископ Антоний забрал его с собой в Харьков и сделал настоятелем единоверческого прихода, а засим он после революции был послан в единоверческий приход в село Богдановку. В этой части рассказ князя П.Волконского вполне совпадает с рассказом В.Заикина, молодого украинского ученого, бывшего делопроизводителем Епархиального совета в Харькове.

П.Волконский рисует о. Потапия монахом-самоучкой, посвятившим себя изучению патрологии и убедившимся в правде и превосходстве католичества. Он изображается замечательным проповедником русского католичества, увлекшим за собою почти 50 000 коренного православного населения и при этом в области, сохранившей истинную религиозность. Факт действительно потрясающий и открывающий широчайшие перспективы перед русским католицизмом в народной среде.

В.Заикин, который лично знал о. Потапия, изображает его полуграмотным монахом с большими претензиями. Переходом в католичество он желал ликвидировать свои недоразумения с церковной властью, а «свою проповедь унии» соединил с демагогической социальной пропагандой: «Земля — народу, помещичье добро — крестьянам», фактически поощряя и подстрекая крестьян к самочинному разделу земли и грабежу имений. Такая «проповедь» имела успех: униатским лозунгам Потапия крестьяне, конечно, значения не придавали, о католичестве и унии никакого понятия они, конечно, не имели, а все богослужение и все обряды оставались те же; зато открывалась возможность со спокойной совестью, с благословения «батюшки», не только завладеть помещичьей землей, но и расхитить помещичье имение. И действительно, богдановские крестьяне переходили в потапиевскую унию».

Особенного успеха Потапий достиг после прихода немцев на Украину весной 1918 года, ввиду порядков, установленных немцами, «проповедь» Потапия обратила на себя внимание и украинского правительства, и немецкого командования. Потапий пострадал. Он даже возвратился в Православие, но засим опять стал на путь авантюр и неодно­кратно подвергался арестам со всеми последствиями.

Всю эту довольно обычную в эпоху безвременья историю П.Волконский изображает подвигом новонародившегося миссионера. Надо заметить, что в таком роде весьма успешно действовали и действуют некоторые миссионеры «восточного обряда» и в Польше, соблазняя крестьян материальными выгодами.

«Этот случай в селе Богдановке — воссоединение со Вселенской Церковью 50 000 русских — показывает нам, — заканчивает свой рассказ П.Волконский, — что может сделать один православный священник, когда он, кость от кости и плоть от плоти своего народа, проникается вселенскою истиною».

Этот рассказ, помещенный, между прочим, и в «Возрождении», произвел впечатление на эмиграцию.

Вся же история, по словам В.Заикина, окончилась тем, что большевики освободили Потапия из тюрьмы как арестованного за пропаганду в пользу советской власти. Этим и завершился первый и единственный случай пропаганды русского католицизма среди народа[24].

Такова в общих чертах история русского католичества, или «восточного обряда», в России.

Большевики похоронили все надежды.

«Вся работа, которая так много обещала, говоря по-человечески, — замечает Д.Колпинский, — разрушена».

Однако «не следует, по словам автора, «впадать в пессимизм: зерно все же было брошено в землю и где-то втайне созревает»[25].

Рим на дело смотрит трезвее, без сентиментальности.

 

 

Глава четвертая

На рубеже России

1

В мае 1918 года в качестве апостолического визитатора прибыл в Варшаву шестидесятилетний Ахилл Ратти.

Ахилл Ратти не принадлежал к политической группе курии. Это был ученый-библиофил, долгое время работавший в Милане, в знаменитой Амвросиановской библиотеке. Он был ее префектом.

«Имея дело с большим количеством русских книг, он должен был предпринять изучение русского языка»[1].

Русский язык он, по-видимому, знал только теоретически, по крайней мере нам неизвестны случаи пользования им русским языком в разговоре.

Засим он работал в Ватиканской библиотеке и был ее префектом.

Любовь к книгам сопровождалась любовью к альпинизму.

Это был человек, стоявший вне повседневных политических интересов Ватикана, доброжелательный ученый, политическим способностям которого курия не очень доверяла просто потому, что их не знала.

«В поисках кандидата в апостолические визитаторы в Польшу, — замечает иезуит Белов, — не находя лица, знающего польский язык, Бенедикт XV остановил свое внимание на А.Ратти, как “немного знающим русский язык”»[2].

По этому поводу Пий XI мог однажды сказать с улыбкой: «Русский язык помог нам стать папой»[3].

Для Бенедикта XV А.Ратти был, по-видимому, также величиной неизвестной.

«Мы знаем, как он обращается с книгами, но еще не знаем, как он будет обращаться с людьми», — будто бы заметил Бенедикт XV при его назначении.

Ватикан в это время был весьма озабочен. Приближалось окончание войны, победа склонялась на сторону союзных держав, в отношении которых Рим допустил много ошибок.

Русская революция ставила на очередь русский вопрос. Захват власти большевиками впервые за всю многовековую русскую историю ставил Ватикан в сношения с таким русским правительством, для которого Православная Церковь не только не представляла никакой ценности, но являлась враждебной.

Этого никто предвидеть не мог, и к этому Рим не был подготовлен. Вопрос сразу же был поставлен весьма ясно — наступило время обратить Россию в католичество или, во всяком случае, поставить ее в зависимость от курии. Но как это сделать? Весь опыт и вся рутина ватиканских канцелярий оказалась совершенно бесполезной, и началась та импровизация в русском вопросе, которая привела Рим к поражению со стороны большевиков и лишила его возможности быть действительной силой в борьбе с коммунизмом.

Это происходило в отсутствие А.Ратти, и он только издали наблюдал события.

«В конце июля 1918 года его права визитатора были распространены на Россию, где ему была дана миссия изучить созданное революцией новое положение религии»[4].

А.Ратти был человеком искренним, и на него большевицкая революция произвела сильное впечатление. Кажется, что он сразу почувствовал, что эта катастрофа христианства отразится не только на России.

Он просит у Бенедикта XV разрешения ехать в Россию и пишет ему с некоторой экзальтацией:

«Я думаю, что для того, чтобы спасти эту обширную страну, нужна не только молитва, но нечто большее, нужна кровь, кровь католических священников, и не только местных, но также пришедших из Рима»[5].

Ватикан на дело смотрел более трезво, и вместо разрешения поездки в Россию А.Ратти получил назначение нунцием в Варшаву.

Какие были даны инструкции нунцию, мы узнаем лет через сто. Можно только думать, что его внимание было обращено на Польшу как на страну, где уже однажды был сделан, правда неудачный, опыт подготовления мер для обращения в католичество России.

«Варшава, ставшая передовым бастионом Римской церкви, была для него великолепным наблюдательным пунктом, где на его глазах сталкивались западные и восточные течения в это катастрофическое время»[6].

В этом наблюдении помогало и истолковывало смысл событий католическое духовенство в Польше. Заслуги его перед польским народом велики. Оно умело бороться, страдать и ждать. Но велики и прегрешения его пред народом и прежде всего его нетерпимость, пренебрежение и высокомерие к православному и благочестивому соседу — России.

В польском кризисе XVIII века, который окончился утратой самостоятельности, одной из главных действующих сил было духовенство, которое вместе со шляхтой со времен Сигизмунда III, верного сына католической церкви и воспитанника иезуитов, поставило своей задачею борьбу с Православием. Этим была вызвана Москва на защиту своих единоверцев, и спор был решен в конце концов в пользу России. В утрате своей независимости виновата Польша, и никто другой.

Между тем не только до освобождения, но и после восстановления независимого государства польский народ и общество воспитываются в ложных взглядах о каком-то особом призвании Польши в Европе, и что это особое призвание возлагает на Европу обязанность охранять Польшу. Эти нездоровые взгляды с особой силой поддерживаются духовенством, и укрепляется дурного тона клерикализм, мешающий здоровому развитию Польши. Польша — государство разноплеменное и разноверное, и залог ее развития — в мирном сожительстве этих различных национальностей.

Ко времени появления А.Ратти католическое духовенство успело уже вполне распорядиться на землях русской Польши.

5 августа 1915 г. в Варшаву вступили немецкие войска. Вскоре германская и австрийская армия заняла все Царство Польское, то есть десять Привислянских губерний. Польское население встречало немцев, как врагов. Оно еще не забыло ужасов Калиша в начале войны. При наступлении немцев ушла не только русская администрация, но и православное духовенство, за немногими исключениями. Была эвакуирована и часть населения.

Польские легионы под начальством Пилсудского в составе австрийской армии в русской Польше встретили враждебное отношение. B ноябре 1914 года, при занятии русскими войсками Львова, ответственные польские политические деятели во главе со Станиславом Грабским, позднее министром в Польше, осудили легионы и обратились с призывом о их роспуске.

Немцы, занимая Варшаву, не допустили вступления легионов. Вообще, будущее Польши не было еще ясно, и этим определялась политика немцев.

Мало того, при оккупации не была сохранена целость Царства Польского, и оно было разделено на две части: на большую — оккупированную немцами, с генерал-губернатором Безелером в Варшаве (с 4 сентября 1915 года) и меньшую — оккупированную австрийцами с генерал-губернатором Диллеромом в Люблине (с 1 октября 1915 года)[7].

Католическое духовенство встретило немцев как своих друзей и сразу же проявило необычайную враждебную активность в отношении беззащитного Православия.

То, что происходило в начале войны, больше не повторялось. При первом занятии города Келец местный римо-католический епископ со всей энергией протестовал против обращения православного собора в конюшни. Он был впоследствии награжден орденом св. Станислава первой степени, причем ленту и звезду передал ему лично помощник варшавского генерал-губернатора Д.Н. Любимов[8].

Через 18 лет, на глазах и по требованию того же епископа, тот же православный собор был разнесен по кирпичам.

На территории своей оккупации немцы не допускали насилий над православными и не позволяли по общему правилу захватывать и обращать в костелы православные храмы. Как могли, они сохраняли церковное достояние от расхищения. Благодаря этому удалось многое сохранить в Варшаве и почти все в Лодзи. Православный собор в Варшаве был обращен в гарнизонный костел, с него сняты были кресты и металлическая облицовка крыши на военные надобности, но ключи хранились у немецкого коменданта, и имущество, которое не было вывезено, оставалось в сохранности до самого ухода немцев.

Совсем иное наблюдалось на территории австрийской оккупации. Они отдали на поток и разграбление католическому духовенству достояние православного народа. На всей территории многострадальных Холмщины и Подляшья началась ликвидация Православия. Были за­хвачены храмы, никогда не бывшие католическими и даже построенные перед самой войной. Захвачен собор в Холме, в Люблине и в других местах. Немедленно после ухода немцев, 16 декабря 1918 г., правительство И.Пилсудского издало декрет, по которому забрало в государственное управление около 20 000 гектаров церковной земли с постройками и угодьями.

В 1939 году все это имущество обращено в собственность казны.

В общем, из 383 бывших до войны храмов к концу 1918 года было закрыто 111, разрушено 59 и обращено в костелы 150. Православным удалось сохранить только 63 храма.

В 1938 году разрушены все закрытые храмы, часть открытых и построенных за время с 1920 года — всего около 200 храмов.

Несмотря на захват храмов и имущества Православной Церкви, католическое духовенство встретилось с неожиданным явлением. Русской власти больше нет, и, казалось, Православие потеряло всякую опору, а между тем население оставалось православным. Не было никаких препятствий населению возвратиться в унию, но оно не возвращалось.

Словом, на территории Холмщины и Подляшья находилось 200 тысяч православных людей, и они не собирались менять веру. Наоборот, просили об открытии церквей и о присылке священников.

В такой обстановке прибыл в Варшаву накануне праздника Тела Господня апостолический визитатор А.Ратти. Он принял участие в процессии, которая в Варшаве привлекает массу народа. Это не могло не произвести на него впечатления. Он сразу же выявил свое знание церковных дел Польши.

Весьма интересен рассказ бывшего министра А.Пониковского о первых шагах А.Ратти, который тогда проживал у Варшавского архиепископа А.Каковского.

«Архиепископ рассказал мне, — повествует А.Пониковский, — что был весьма смущен, когда в первые моменты после появления у него кс. А.Ратти апостолический визитатор спросил архиепископа, был ли он в Пратулине. Архиепископ ответил ему: “Как вам известно, я родом из Плоцка и никогда не был на Подляшье”. Признаюсь, что в первый момент я не мог дать себе отчета, о каком Пратулине спрашивает кс. А.Ратти, засим я быстро сообразил, что идет речь о Пратулине, месте страданий униатов. Как происходящего из Седлеца, это вас больше заинтересует.

При этом случае апостолический визитатор рассказал архиепископу, что он еще мальчиком прочитал книжку о польских мучениках в Подляшье. Итальянская книжка говорила об «обращении униатов в 70-х годах прошлого века“. Книжка на мальчика произвела громадное впечатление. Молодой Ратти сказал себе, что он должен когда-то быть в Польше, увидеть места мученичества и узнать людей, по характеру похожих на первых христиан. Поэтому апостолический визитатор спрашивал архиепископа о Пратулине. В памяти его навсегда остались мученичества униатов и ряд исторических местностей, и прежде всего Пратулин, где униаты отдавали жизнь за веру»[9].

В октябре 1918 года Регентский совет объявил независимость Польши. Немецкие и австрийские войска ушли, а из Магдебурга прибыл И.Пилсудский, враг России.

11 ноября 1918 года — это дата, с которой начинается история возрожденной Польши.

На праздник Троицы 1919 г. «апостолический визитатор посетил Унию, — рассказывает тот же А.Пониковский, — с благоговением осматривал исторические места и благословил немногих живущих еще людей, на телах которых были следы мученичества 70-х годов».

Как ни старались скрыть от А.Ратти то обстоятельство, что в этих местах, несмотря на все, сохранилось Православие, он не мог не видеть, проезжая полями, православных храмов и православных людей. Внешнего различия не было никакого. Тот же народ, так же одетый и сожженный солнцем, ведет одинаковую трудовую земледельческую жизнь, несмотря на разницу религий. У православных и католиков одинаково золотятся поля рожью, и над теми и другими жаворонки поют свои песни.

Впервые за свою долгую жизнь А.Ратти увидал православный народ, и при этом на польской земле. Что он мог думать, созерцая «схизму» не как отвлеченное измышление самолюбивых греков, а как нечто, облеченное реальной и живой плотью Православия? И, может быть, взволнованный взор А.Ратти охватывал православный Восток, лежащий недалеко за горизонтом и раскинувшийся на широких просторах, этот бескрайный мир, загадочный и такой упорный в своих верованиях.

Об этом посещении рассказывает и о. Ян Урбан.

«Вспоминаю праздник св. Троицы 1919 года в Янове на Подляшье». Там восстанавливалась епархия. «На это торжество прибыл также визитатор Ратти и хорошо знал, что приходит на землю, орошенную кровью исповедников “восточного обряда”, пролитой в защиту Унии... Визитатор знал об этом из монографии кс. Прушковского, которую имел с собой... Можно догадаться, какие чувства наполняли сердце А.Ратти, когда после пламенной проповеди нового подляшского епископа Пшездецкого на тему об этих преследованиях униатов уделил собравшемуся народу благословение от имени св. Отца. B какой славе должна была стать перед его душой эта трагедия и эта восточная униатская церковь, которая воспитала таких мучеников.

На обратном пути из Янова в Варшаву я имел счастье сопровождать апостолического визитатора. На основании обрывков разговора о старой унии и ее преследовании, которые сохранились в моей памяти, о миссии среди униатов, — будет позволено мне высказать убеждение, что, если когда-либо “воспламенился” А.Ратти к делу Унии, то именно тогда, во время пребывания на Подляшье»[10].

6 июня 1919 года А.Ратти назначается первым нунцием в Польше после векового перерыва и возводится в сан епископа.

После хиротонии, которую совершает арх. А.Каковский, впоследствии кардинал, 28 октября 1919 года в соборе св. Яна в Варшаве, на торжественном обеде А.Ратти, между прочим, сказал:

«Да будет забвенна десница моя, если я забуду тебя, Польша»[11] (псалом 136).

Так завязывались отношения между будущим папой Пием XI и католическим духовенством в Польше. Из этих отношений обе стороны извлекли все, что можно было извлечь.

 

2

Для Польши начались дни испытаний. Вызванная И.Пилсудским советско-польская война в связи с походом на Киев, чуть не закончилась катастрофой для поляков. Большевики были у ворот Варшавы, и Польшу спасло «чудо над Вислой». Значительную помощь оказали и французские генералы.

Нунций не желал покинуть Варшаву. Он решил встретить большевиков, истинное лицо которых еще ему не было вполне ясно.

Россия потеряла часть Волынской и Минской губерний и около 4миллионов православного населения. В пределы Польши снова вернулась часть тех русских областей, на которые свои права заявлял еще Иван III. Эти области Польша считает своим «жизненным простором».

Православный вопрос принял совсем иное очертание. Между Польшей и Россией оказалась довольно широкая полоса сплошного русского православного населения, и нетрудно было Риму учесть выгоду этого положения. Рим получил территорию и население, где мог производить новые опыты воздействия на православный русский народ.

А.Ратти встретился с Россией, куда он предназначался, в Польше.

«Он приобрел, по его собственным словам, непосредственный широкий опыт в познании дел и лиц Востока, переходя и проходя в течение трех долгих лет вдоль границы восточного мира, и в особенности мира славянского»[12].

Едва ли это справедливо. Настоящего опыта он не приобрел. Он утвердился в господствующем в Риме взгляде на православную Россию как на объект католического воздействия, который делает такой бесплодной политику Рима в русском вопросе.

Можно сказать, что, проявляя интерес к русским делам и имея полную возможность непосредственно познакомиться с Православием в Польше, А.Ратти этого не сделал. Больше того, он не почувствовал ни духа Православия, ни его внутренней силы, ни его огромной способности к сопротивлению.

Из Польши А.Ратти увез, в виде исторической истины, глубокое историческое заблуждение, что душой русского человека можно овладеть при помощи «восточного обряда» и ему подобных выдумок римских бюрократов.

Сознание А.Ратти в отношении Православия и Востока было отравлено в Польше на всю его жизнь.

Одновременно с подписанием Рижского договора (18 марта 1921 года) Законодательным сеймом Польской республики утверждена конституция (17 марта 1921 года).

Вокруг этой конституции, в особенности в связи с вопросом положения католической церкви, велась напряженная борьба между силами польского клерикализма, облеченного в национальные формы, и началами современного государства, равного в правах и обязанностях для всех граждан. Победил национализм и клерикализм. Речь Посполитая, в которой поляки и католики составляют только 60%, была построена как государство национально-польское.

«Римско-католическое вероисповедание, — говорит конституция, — будучи вероисповеданием преобладающей части населения, занимает в государстве первенствующее положение среди иных равноправных исповеданий» (статья 114).

Это преимущество чести практически было понято в том смысле, что католическая религия господствующая. Теперь в этом никто не сомневается.

«Римско-католическая церковь управляется по своим собственный законам», и каноническое ее право стало обязательным для государства.

«Церкви религиозных меньшинств», в том числе и Православная, говорит ст. 115, «управляются по их собственным законам», однако законы эти не должны «содержать каких-либо постановлений, противных государственному закону».

Иными словами, Кормчую книгу нужно рассмотреть с точки зрения ее соответствия польскому законодательству, и тогда «государство не откажет в признании» этих церковных законов.

Что это должно было означать — показало будущее. Польское правительство, основываясь на этой статье, признало такие «собственные законы» Православной Церкви, которые передали все управление церкви в руки правительства.

С апостолическим престолом Польша должна была заключить конкордат, отношение же государства к церквам меньшинства, в том числе и к Православной, будет установлено, говорит Конституция, «в законодательном порядке по соглашению с их законными представителями». Соглашение это выразилось в том, что Православная Церковь должна была принять все то, что ей предложило правительство[13].

Какую долю участия в эту конституционную работу внес апостолический визитатор, мы не знаем, но победу Рим одержал полную, и А.Ратти в Польше нечего было больше делать.

Осенью 1921 г. А.Ратти покинул Польшу, назначенный архиепископом Милана и возведенный в сан кардинала.

Некогда сказанные им слова, что русский язык помог ему стать папой, можно расширить в том смысле, что большую ему помощь оказало пребывание в Польше. О нем стали говорить как о кандидате на папский престол.

В числе разных приятных воспоминаний А.Ратти увозил из Польши убеждение, что польское духовенство знает русский вопрос и что в этом вопросе на него можно опереться.

Бенедикт XV был тяжко болен. K концу его недолгого понтификата иезуиты могли считать свои позиции прочно закрепленными. В центре стоял русский вопрос. Вначале он не представлял особых затруднений. Временное правительство, после некоторого сопротивления, легализировало «восточный обряд», и в 1921 году экзархом с правами епископа этого обряда был утвержден Леонид Федоров.

Католики «восточного обряда» в России получили законную организацию. Рим мог считать себя удовлетворенным и за 1792–1794, и за 1839, и за 1875 годы. Уния, ликвидированная при Екатерине II, Николае I и Александре II, победоносно возвратилась в Россию и угрожает всей ее территории.

Мало того, Православная Церковь на Святой Руси оказалась гонимой. Для Рима было ясно, что это явление всемирно-исторического значения. Но, вообще говоря, смысл этого явления Рим не понял, ибо вообразил, что это начало свободного завоевания России католичеством.

Обращение России в католичество... Напрасная мечта — думаем мы. Как знать — говорит Рим.

У курии большой опыт сношений с Россией. У нее прекрасно сохраняются архивы. Достали старые акты времен Флорентийской унии, Софии Палеолог, Ивана Грозного, Смутного времени, Петра Великого и новых времен и пришли к выводу, что нужно еще раз попробовать договориться с Москвой.

Нашлись живые люди, такие как М. д’Эрбиньи, молодой, блестящий, самоуверенный, будущий чрезвычайный посол курии к Советам.

Что такое большевизм — Рим узнал позднее.

Пока казалось, что с большевиками договориться легче, чем с царским правительством!

Из России шли довольно утешительные вести. Конечно, есть затруднения, и большие, и их не стоит скрывать, но не с такими затруднениями приходилось бороться Риму.

Католичество интернационально, и это должны понять большевики. Борьбу большевиков с Православием необходимо отделить от борьбы с религией. Первая понятна с политической точки зрения, вторая — бессмысленна.

Борьба с Православием для большевиков есть борьба с русской национальной идеей, а так как католицизм никакой связи с русской национальной идеей не имеет, то надлежало, показав большевикам политическую благонадежность католицизма, создать соблазнительную мысль утверждения вненационального католицизма как средства охранения народа от политической реставрации.

Это весьма странно, но не менее странно и то, что у таких выдающихся людей, как бывшего митрополита католических церквей в России барона Роппа и его заместителя архиепископа Цепляка создалось убеждение, что католическая церковь именно при большевиках может получить в России полную свободу.

Многое, что выявилось впоследствии, было еще в тайне. Многое останется в тайне навсегда.

Весной 1922 года Ватикан отправил миссию под руководством священника из Америки, Др. Вальха, для оказания помощи голодающим.

Тогда же проходила знаменитая Генуэзская конференция, и кардинал Гаспари вступил с Чичериным в переговоры по церковным делам. Весьма дипломатично были смешаны вопросы и православные, и католические, говорили вообще о гарантиях религиозной свободы, но все понимали, что дело касается католической церкви в России.

Во время завтрака на королевской яхте в Генуе архиепископ Генуэзский оказался рядом с Чичериным. На вопрос о свободе католической церкви в России Чичерин ответил, что она пользуется не меньшей свободой, чем в Америке. Это было похоже на то, о чем еще недавно доносили из России католические епископы.

Разговор между Чичериным и архиепископом носил самый изысканный характер, засим они чокнулись и выпили за здоровье друг друга.

Говорили еще о красной розе, которую архиепископ преподнес Чичерину, но вопрос этот остался невыясненным.

Перед этим, в связи с посылаемой в Россию миссией, монсиньор Пизардо, заместитель Гаспари, посетил Чичерина в С. Маргерит.

Как будто для Рима все складывалось наилучшим образом. Однако тактика католического духовенства, которая приносила свои плоды во время царского правительства, оказалась совершенно негодной при советской власти.

Как бы то ни было, Рим пытался осуществить какие-то проекты соглашения с Советами. Деятельность эта до известной степени становилась известной, и в этом чувствовалась угроза положению Православной Церкви в России.

Все это вместе взятое в минуту катастрофы и гонения на Православную Церковь производило такое впечатление, что пользующийся европейским авторитетом, ныне покойный, заслуженный профессор Н.Н.Глубоковский, заявил, что «Рим кружится, как изголодавшийся волк, и готов пожрать, как свою добычу, погибающее Православие».

Любезности курии к большевикам с особой силой выделяются на фоне хотя бы того Послания, которое Русский Всезаграничный Церковный Собор отправил Генуэзской конференции и в котором, между прочим, писал:

«Народы Европы! Народы мира! Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу народ русский, попавший в руки мировых злодеев! Не поддерживайте их, не укрепляйте их против ваших детей и внуков! А лучше помогите честным русским гражданам. Дайте им в руки оружие, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевизм — этот культ убийства, грабежа и богохульства из России и всего мира».

С большим политическим предвидением послание заканчивается такими словами:

«Если поможете восстановиться исторической России, то скоро исчезнут те, пока неразрешимые, политические и экономические затруднения, которые по всему миру сделали жизнь столь тяжелой; тогда только возвратится на землю желанный для всех людей мир (Ефес. 8, 13)»[14].

 

3

Таков был план соглашения. Но был еще и другой план.

Трудно сказать, думал ли Игнатий Лойола о России и знал ли он вообще что-либо об этой стране, когда в 1540 году организовывал Общество Иисуса, но уже в марте 1582 года, т.е. через 42 года, блестящий политик своего времени, иезуит А.Поссевин вел богословско-политический диспут в Москве с Иваном Грозным и соблазнял его выгодами подчинения папе.

А.Поссевин содействовал примирению Ивана Грозного со Стефаном Баторием и окончанию несчастной Ливонской войны. Он был принят любезно в Москве.

На все богословские аргументы, сам неплохой богослов, Иван Грозный возражал: «Антоний. Нам с вами не сойдется; вера наша, вера Христианская из давних лет была себе, а Римская церковь была себе... Нам мимо своея истинныя христианския ни которыя веры хотети нечего, ни учения ни которого мимо истинныя христианския своея веры не требуем... А мы веру истинную христианскую веруем и с нашею христианскою Римская вера во многом не сойдется. Да только мы о том говорить не хотим для супротивных слов, что вам будут за досаду наши речи, и мы для того и говорити не хотим, чтобы розни меж нас с папою за то и гневу не было, и любовь бы наша, что почалась меж папы Григория и нами тем не порвалась; и ты, Антоний, о том перестани».

Но Антоний перестать не мог, и Иван Грозный ему весьма твердо заявил: «А что папу называешь, что он наместник верховного Апостола Петра, а Петр Апостол в Христово место; и Апостол Петр так не делал, как папу на столе носят и целуют в ногу, и то есть гордостная, а не святительская; а Апостол Петр на коне не ездил и на столе его не носили, а ходил пеш и бос».

Не помогли и соблазны.

«А коли будет вера одна, — говорил А.Поссевин, — то и церковь одна Греческая с Римскою совокуплена будет вместе. А ты, Великий Государь, будешь с папою и с Цесарем и все государи в любви и соединении; и Ты, Великий Государь, не токмо будешь на прародительской вотчине на Киеве, но и в царствующем граде (в Константинополе) Государем будешь; а Папа и Цесарь, и все государи великие о том будут стараться».

Потерпев неуспех в Москве, А.Поссевин писал 5 ноября 1582 года папе Григорию VIII:

«Поелику вера Московского государства прежде всего зависела несколько от той части России, которая ныне под державою Польского короля, ибо и не очень давно Московские епископы поставляемы были митрополитом Киевским (город, королевской России принадлежащий): то весьма бы способствовал к обращению московского народа, если бы епископы или владыки королевской оной России присоединились к католической церкви»[15].

Вот когда еще намечался путь Рима в Россию через Польшу.

«Увидав совершенную невозможность убедить, заговорить или обольстить Москву, — замечает Ю.Ф. Самарин, — Поссевин присоветовал папе круто повернуть атаку от центра к окружности и направить главные батареи не на Москву, а на Вильно и Киев, употребив в дело ad mijorem Dei gloriam (к вящей славе Божией — Ред.) материальную силу и государственное владычество Польши. Один этот совет и план кампании, составленный Поссевиным, для отклонения Юго-Западной России от естественного ее тяготения к Москве и Византии, для систематического подкупа высшего православного духовенства и для введения латинства, не касаясь на первых порах обрядовой стороны Православия, — этот совет и этот план по широте и смелости замысла, по необыкновенной дальновидности и по истинно сатанинской злонамеренности в выборе средств ставит Поссевина наряду с первоклассными политиками XVI и XVII веков и нас, русских, заставляет отнести его к числу самых заклятых врагов России, наиболее ей повредивших»[16].

Со времени А.Поссевина иезуиты больше не отрывали своего взора от России. Своей главной и, можно сказать, единственной задачей они поставили подчинение этой огромной страны и народа Риму.

Нужно сказать, что иезуиты с первых шагов поняли невозможность вести пропаганду на Востоке без сохранения «восточного обряда». Борьба за этот обряд внутри католической церкви — одна из поучительных страниц церковной истории Запада.

В 1546 году И.Лойола был занят организацией миссии в Эфиопию в целях «отыскания для католичества этой древней церкви, зараженной ересью александрийских якобитов». Миссия была организована только в 1556 году, в год смерти И.Лойолы.

«Экспедиция в Эфиопию впервые поставила перед апостольской работой Ордена вопрос обряда. Из 12 участников миссии в Эфиопию трое по указанию св. Престола должны были принять епископский сан, а один из них, о. Баррето, был назначен патриархом, и, несмотря на это, все они сохранили латинский обряд. Это совпадало с канонически-богословскими взглядами того времени, и никто не допускал, в особенности после декретов Иннокентия IV и Пия V, чтобы латинский миссионер мог изменить свой обряд на восточный».

B Эфиопии выяснилось, что латинский обряд не мог быть применен. Начальник миссии Баррето это предвидел и указывал еще Лойоле, что «было бы глупостью уничтожать столь древнее христианство». Он требовал, чтобы Рим разрешил вопрос обряда. Рим этого вопроса не разрешил, «восточного обряда» не признал, и дело в Эфиопии окончилось катастрофой и кровавыми преследованиями.

Вскоре возникли осложнения в Польше в связи с развитием протестантизма. На Тридентском Соборе этот вопрос поднял известный кардинал Гозий.

«Он видел, что защита католицизма должна была быть разделена на два фронта: протестантский, с одной стороны, и православный — с другой. Быстрое подчинение протестантизму Руси (Западной) может неожиданно привести к объединению двух противников в очень грозную для церкви силу».

Вот почему Гозий считал необходимым прежде всего объединить католицизм с Православием, этим пресечь наступление ереси на польском востоке, а засим общим фронтом стать на борьбу с протестантизмом, идущим с Запада. Дело это должно было быть возложено на иезуитов. Снова возникал вопрос о «восточном обряде». Хотя Поссевин и Скарга относились к «восточному обряду» без всякого расположения, так как для них идеалом было «единство во всем», тем не менее Поссевин в 1583 году обратился в Рим. Рим отнесся весьма скептически к этому вопросу, «не желая приложить руку к делу, о котором потом можно было бы жалеть».

Брестская уния сохранила «восточный обряд», тем не менее она требовала помощи со стороны монашеских орденов, и В.Рутский, будущий униатский митрополит, около 1600 года поднял этот вопрос в Риме. Рим как будто согласился и в 1625 году послал ему несколько кармелитов, которым было позволено принять «восточный обряд». «Однако, история не оставила никаких следов исполнения этого важного распоряжения».

«На новый призыв из Руси (Западной), — говорит исследователь этого вопроса кс. С.Лаский, — о восточных иезуитах нам придется ждать еще целый век».

Немного ранее, а именно в 1609 году, вопрос «восточного обряда» возник у миссионеров, работавших среди греков. Миссионеры эти ставили задачу широкой организации унии на всем Востоке, а для этого требуется «восточный обряд». Снова обратились в Рим, и вопросом этим занялся знаток Востока, кардинал Беллярмин. Несмотря на все расположения курии, к «восточному обряду» он отнесся отрицательно. Он нашел, что доводы в пользу обряда недостаточны, «чтобы рисковать столь деликатной и до сих пор небывалой импрезой».

«Дело обряда, поэтому, снова утихло на многие десятки лет». Однако иезуиты не сдавались.

Николай Пападополи, профессор академии в Падуе и ученик иезуитов, обратился к папе Клименту XI, своему другу, с длинным меморандумом, в котором, между прочим, писал, что «католическое движение среди православных греков так долго будет бесплодным, пока туда не будут посланы отцы Общества Иисуса, но греческого обряда».

В 1696 году, в связи с заключением Ардельской унии православными румынами, кардинал Колония желал, чтобы иезуиты приняли румынский обряд, т.е. восточный, пока не будет образован клир «восточного обряда». Конгрегация рассмотрела вопрос и, несмотря на сочувствие папы, отказала. Папа подчинился.

Кардинал Колонич получил бреве, восхваляющее его ревность, которая, однако, должна искать иных средств для осуществления унийных планов, чем принятие иезуитами «восточного обряда».

Затем происходили разные события, орден был ликвидирован, снова восстановлен, а вопрос обряда не двигался с места. В виде некоторого снисхождения на протяжении XVIII века некоторым маронитам и халдеям, которые, вступив в орден иезуитов, перешли из восточного в латинский обряд, было разрешено возвратиться в «восточный обряд».

Засим этим вопросом занялись русские иезуиты: князь Гагарин, вступивший в орден в 1843 году, затем Иван Мартынов (в 1845) и Евгений Балабин, все люди хорошего общества, а князь Гагарин — даже Рюрикович.

При наличности иезуитов «восточного обряда», по мнению князя Гагарина, можно рассчитывать на широкое поле деятельности в Галиции среди русин, в Боснии, Болгарии и даже в некоторых местах России. В 1861 году возник у него вопрос об организации миссии «восточного обряда» в Иерусалиме для русских православных паломников. Засим он и Мартынов оказались в Константинополе и, ввиду церковных недоразумений между Болгарией и Вселенским Патриархом, опять возбудили вопрос о «восточном обряде» в целях подчинения болгар. Гагарин ставил вопрос очень широко:

«Мы находимся у порога великого кризиса, который, наверно, отворит нам двери в Россию, но ни в России, ни в Австрии мы не сможем сорганизовать церковной группы восточных славян, переходящих в унию, если нам не удастся сделать это в современной Болгарии.

Болгарию нельзя удержать, если не будет прочно поставлен восточный обряд, и исключительно важным является то обстоятельство, чтобы в тот момент, когда Россия будет для нас открыта, уже существовала солидно организованная восточная Церковь того самого, что и в России обряда, способная подготовлять для нее апостолов».

Как видим, ничего нового нет. План, который сейчас осуществляется в Польше, есть именно создание «солидно организованной восточной церкви того самого обряда, как в России», но под главенством папы.

Планы Гагарина осуществлены не были. В общем, нужно было ожидать инициативы св. престола, и только тогда будет ясно выявлена «воля Божья».

Дело было внесено на Ватиканский Собор. Доклад представил Мартынов, но Собор не был закончен и «дело восточных иезуитов снова замерло».

Тем не менее Пропаганда разослала запросы монашеским орденам о принятии «восточного обряда». В конце 1870 года были получены ответы от францисканцев, капуцинов, босых кармелитов, доминиканцев, варнабитов, пассионистов, августинцев, лазаристов, асумпсионистов и иезуитов. В общем, все соглашались, но с разными оговорками. С наибольшей осторожностью выразился генерал иезуитов. Он полагал, что, согласно дисциплине восточной церкви, епископы выбираются среди монашеского клира, а принятие иезуитами епископского сана противно традициям и духу ордена. Нахождение двух обрядов внутри одного ордена могло создать несогласие, и во всяком случае это могло бы повлечь за собою изменение правил Общества, что не может быть допущено. С этим согласилась Пропаганда, и дело снова замерло.

В 1884 году этот же вопрос возник в связи с работой иезуитов в Румынии и Галиции и, хотя Лев ХIII отнесся к вопросу благоприятно, но ввиду оппозиции гилицийского духовенства «осуществление проекта снова было отложено и при этом надолго».

Великая война и русская революция все изменили. Иезуиты увидали свои сны наяву. Однако и здесь их ждали разочарования. Уже в 1922 году «ввиду возрастающих предубеждений в отношении Ордена в России экзарх (Федоров) стал опасаться вредных последствий для развития католической миссии в России, переживавшей очень критический период, от перехода иезуитов на восточный обряд. Он советовал им вести свою работу очень скромно и шаг за шагом[17].

В 1923 году иезуиты одержали вековую победу. Епископ Пшездецкий нашел в Риме все готовым, короткий разговор с генералом Ордена Ледоховским — и оказалась налицо восточная ветвь Ордена.

Борьба велась 376 лет, и, хотя в рядах иезуитов не было согласия, дело закончилось в пользу «восточного обряда». Орден пошел дальше, чем это предполагали инициаторы унии. А.Поссевин представлял себе оставление Руси и Москве «восточного обряда» как некоторую уступку, носящую временный характер, которая после укрепления церковного единства окажется ненужной. Скарга мечтал «об единстве во всем».

Создавая «восточный обряд», независимый от Православной Церкви, и переходя в него, иезуиты стремятся создать такое положение, которого не было и до разделения церквей. Они хотят Православную Церковь возглавить папой, считая, что в настоящий момент нет ни Византии, ни России, и стало быть, нет той силы и того авторитета, который мог бы спорить и противопоставлять себя римскому епископу.

 

* * *

 

В начале 1922 года было ясно, что Бенедикт XV неизлечимо болен. Складывалось убеждение, что преемником ему будет А.Ратти. Это понимали и этого желали в Польше.

13 января 1922 года Иосиф Пилсудский наградил кардинала А.Ратти высшим польским орденом Белого Орла.

«В это время, — рассказывает А.Пониковский, — тяжело заболел папа Бенедикт XV. В качестве премьера, а равно министра исповеданий и народного просвещения, немедленно отправляю в Рим представителя правительства, дабы вручить кардиналу Ратти знаки ордена, ибо папа никаких орденов принимать не может и потому нужно спешить. Кто знает, если в случае смерти Бенедикта XV выбор падет на кардинала Ратти, то будет поздно вручать орден не кардиналу, а папе. Кардинал любезно орден принимает, а Начальника государства благодарит за орден уже как папа».

20 февраля 1922 года папа благодарит личным письмом А.Пониковского, в котором, между прочим, пишет:

«С удовольствием принимаем эти отличия, и мы особенно тронуты этим новым доказательством благоприятного расположения, каким И.Пилсудский пожелал нас одарить. Это еще больше усилит нашу привязанность к Польше, которая уже и так дорога нашему сердцу»[18].

6 февраля 1922 года папой был выбран кардинал Ратти, которого, по утверждению А.Пониковского, правильно называли «польским папою».

 

 

Глава пятая

Старые пути и новые средства

 

1

6 февраля 1922 года Ахил Ратти, кардинал, архиепископ Милана, был избран папой и принял имя Пий XI.

Он застал вполне выработанную программу действий в отношении России: соглашение с большевиками и «восточный обряд». Программу эту он принял.

Первое начинание проводил испытанный политик и дипломат статс-секретарь кардинал Гаспари. Здесь все шло по выработанному плану, и, как вообще в делах Римской курии, было немного места для личной инициативы нового папы.

Несколько иначе складывался «восточный обряд». Этого вопроса в прошлом касались Пий IX [1], Лев XIII [2], на энциклику которого Вселенский Патриарх отвечал посланием в августе 1895 года, и Бенедикт XV [3]. Пий XI берет инициативу в свои руки и проявляет особый интерес к восточным делам.

1 декабря 1922 года в консисторской речи он довольно подробно говорит о восточных христианах.

23 декабря того же года в интронизационной энциклике «Ubi arcano Dei» было сказано, что необходимо создать Pax Christi in regno Christi— ибо только одна церковь способна сблизить в чувстве любви все классы, сословия, всех людей и все народы.

«Только церковь способна защитить человеческое достоинство и так улучшить частную и общественную жизнь, чтобы все управлялось и руководствовалось законами Бога».

В ней сделано замечание о соединении церквей[4].

19 июня 1923 года кардинал Гаспари от имени папы хвалит о.Жанена, асумпсиониста, по поводу его книги «Восточные церкви и восточный обряд».

«Рим не одобряет, — пишет Гаспари, — необдуманных латинизаторских стремлений, напротив того, охраняет древние обряды с полным уважением и любовью, поддерживает развитие униатских иерархий, соединяющих в себе обрядовые различия с единством в догматах»[5].

В Польше пришли к выводу, что наступило время действовать.

Подляшская епархия была восстановлена Бенедиктом XV в 1918 году. На торжественном ее открытии в 1919 году присутствовал апостолический визитатор А.Ратти.

Казалось, что восстановление этой епархии само собой должно ликвидировать Православие на Подляшье. Однако этого не произошло, вместе с тем, по словам епископа Пшездецкого, умершего в мае 1939 года, православные, которые просили в 1919–1921 годах и даже в 1922 году о соединении с католической церковью, ни слова не говорили о «восточном обряде» и просто переходили в католичество. Переходили единицы, и этим вопрос не решался.

«С 1923 года начинаются со стороны православных, ищущих соединения, разговоры о “восточном обряде”. Можно было думать, что идет речь о греко-католическом обряде, который существует в Малопольше (Галиции). Быстро, однако, выяснилось, что не хотят они того обряда и просят о том самом обряде, которым пользуются православные, или так называемом восточно-славянском».

Если расшифровать эти слова епископа Пшездецкого, сказанные на Велиградском съезде в 1927 году, и сопоставить с действительностью, то дело представлялось в таком виде. Власти Подляшской епархии, не замечая никакого движения со стороны православных в смысле перехода в католичество, решили восстановить унию, которая была ликвидирована в 1875 году.

«Для объяснения дальнейшего, — говорит епископ, — должно припомнить, что в 1919 году в Восточной Галиции разгорелась борьба между русинами и Польшей, откуда возникли трения между католиками латинского обряда и обряда греко-русинского или греко-католического»[6].

Смысл этого заявления в том, что униатское население Восточной Галиции, во главе с духовенством, с оружием в руках боролось против поляков, которые силой захватили Восточную Галицию. Этот захват впоследствии был санкционирован союзниками, но с этим галичане не примирились и вели в той или иной форме борьбу до последних дней существования Польши.

Поэтому ясно, что восстанавливать унию на Подляшье при посредстве галицийского униатского духовенства было невозможно. Галицийская уния — это орудие украинского национализма, и насаждать этот национализм на Подляшье для епископа-поляка не было никакого смысла. Было решено создать новый, независимый от галицийского, тип унии в виде восточно-славянского, а по существу в форме православно-русского, или, как еще говорили, синодального обряда. С церковной точки зрения это объяснялось тем, что желающие перейти в унию требовали обряда не измененного, подобно галицийскому, и вообще не желали менять православного обряда. Проще говоря, для епископа Пшездецкого было ясно, что если можно рассчитывать на подчинение православного населения папе, то при условии полного сохранения православного обряда в его русской форме.

Таким образом, начало «восточного обряда» заключалось в том, что брался русский православный обряд в его чистом предвоенном виде и папа на него клал свою каноническую печать. В силу этого православные приходы переходили из юрисдикции православного епископа в юрисдикцию епископа католического. Не было никакой унии в смысле соединения, а было поглощение католической церковью «восточного обряда» вместе со всей той «схизмой», которую этот обряд собою осуществлял. Здесь нет никакого соединения православной иерархии с Римом, как это было на соборах Флорентийском и Брестском, вообще ни Православная Церковь, ни православная иерархия во внимание не принимаются. Нет никакого и перехода православных в католичество, ибо нет никакого нового исповедания веры, а две веры — православная и католическая — и два обряда, смешиваясь, но не соединяясь, подчиняются власти Римского епископа.

В основу соединения положен только один догмат Римской церкви, догмат конца XIX века — первосвященства и папской непогрешимости.

«К этому вопросу, — замечает Н.Ф. Степанов (Н.Свитков), — папа Пий XI многократно возвращается, ставя признание своей власти как основное условие для единения Церквей, почти умалчивая о различии других догматов, имеющих значение гораздо высшее».

По словам аббата Кольве, «в римском понятии единство есть поглощение. Прежде всего, ни от кого не требуют отречения, а лишь объяснений; никого не просят подчиниться, а войти в единение. И в этом созданном единении всякая церковь сохраняет собственное лицо». И дальше аббат Кольве соблазняет православных тем, что им оставляется все, им принадлежащее.

«И здесь мы не видим ничего нового, — замечает Н.Ф. Степанов, — лишь только некоторое уточнение: служите литургию, как вам угодно, охраняйте ваш церковный уклад, ваш епископ остается вашим иерархическим начальством, служите на любом языке, употребляйте какие вам более подходят миссионерские средства, организуйте и блюдите ваши церковные финансы, устраивайтесь с вашими гражданскими властями — все это, будто, Ватикан вовсе не интересует; единственное “коренное”, по выражению аббата Кольве, условие: признайте Папу и его непогрешимость». Нет, это новое...

Такая постановка вопроса в его практическом осуществлении была сущей революцией в католической церкви. Но иного выхода не было.

 

2

В настоящее время «восточный обряд» не обладает ни силой, ни значительностью. По данным Восточной конгрегации дело представляется в таком виде:

I. Александрийский обряд: а) копты — униатов более 32 000; б) эфиопы или абиссинцы — около 30 000.

II. Антиохийский обряд: а) маланкарессы или малабарцы в Индии-униатов около 9 000; б) марониты у подножья Ливанской горы в Сирии — около 366 000; в) сирийцы — около 71 000.

III. Армянский обряд: армяне рассеяны в разных местах, в Армянской республике на Кавказе, в Турции, в Сирии, Южной России, в Польше около Львова. Всего униатов до 100 000.

IV. Халдейский обряд: а) малабарцы (отдельно от маланкаресов) в Индии — униатов около 530 000; б) халдейцы в Месопотамии — около 72 000.

V. Византийский обряд: а) болгары — униатов около 6000; б)албанцы в Италии, или итало-греки — униатов около 51 000; в) униаты в Югославии. Хорваты, сербы и русины, всего около 42 000; г) мельхиты в Сирии — около 166 000; д) униаты в Венгрии. Румыны и русины, обрусевшие венгры — 142 000; е) русины (малороссы) в Польше, в Восточной Галиции, в Прикарпатской Руси и эмигрировавшие в Америку, всего около 5 000 000.

К этому надлежит добавить небольшое движение в Албании и так называемую новую унию, или «восточный обряд» в Западной Европе, Польше, Маньчжурии и Китае — около 25 000 человек.

Всего униатов около 8 000 000. Из них большая часть — славяне, причем славяне, за небольшими исключениями, находились в Польше[7].

Считая общее количество православных в 150 миллионов, униаты составят немного больше 5%. Таков результат пятивековых усилий Рима, начиная с Флорентийской унии (1438–1439 гг.). Результат, как видим, небольшой и при этом совершению непрочный*.

Следует отметить, что христиане составляют 37% населения земного шара, 684 миллиона против 1 132 миллионов нехристиан[8], и таким образом пред «всемирным рыболовом», наследником св. Петра, громадное поле деятельности.

Однако Рим устремляется на Православие, сначала греческое, а потом русское, и до сих пор на этом пути терпит только неудачи. Он торжествует только тогда, когда в своих объединительных стремлениях опирается на светскую власть.

Флорентийская уния дала совершенно неожиданный для Рима результат. Она укрепила Православие в Москве, и наследство Византии перешло в твердые московские руки. Униатский митрополит Исидор был изгнан из Москвы, греки себя скомпрометировали, а русская православная иерархия стала национальной.

В ином роде, но приблизительно то же произошло и в Византии.

«Император и большая часть двора стояли за унию, — говорит Пирлинг, — отныне она становилась государственной религией. Но ничего народного не было в том торжестве. Не водворился мир в душах, не сложили оружия враждебные стороны»[9].

Народ еще сохранял в своей памяти насилия крестоносцев в Константинополе. Уния разбила единство народа и не дала помощи извне. Папа и не желал и не мог поднять Европу в защиту Византии. На защиту города Император едва нашел десять тысяч человек. 29 мая 1453 года Константинополь пал и на его стенах нашел смерть последний Император Константин.

Не лучше обстояло дело и с Брестской унией 1596 года.

Брестская уния была результатом соглашения большинства западнорусской иерархии, правительства и Рима. Громадное большинство русского дворянства ушло в католичество. Мнением народа не интересовались. Уния в Польско-Литовском государстве проводилась подкупом и насилием и имела чисто внешний характер.

Современный наблюдатель новоуниатского движения в Польше, поляк и католик Г.Лубенский подводит такие итоги унии старых времен в Польше.

«В столкновениях с Православием униатские епископы пользуются поддержкой короля и административных властей. Обе стороны борются с фанатическим упорством»[10]. Брат пошел на брата, Русь поднялась на Русь.

Сто лет спустя, после 1702 года, в результате этой борьбы «в границах Речи Посполитой не осталось ни одной православной епархии. Церковь униатская имела в это время 9 епархий.

Православные остались в небольшом количестве в восточных провинциях, в Белоруссии, в Литве около Слуцка, на Украине возле Смелы и Брацлавска. Оставались некоторые монастыри и братства, особенно Св. Духовское в Вильне»[11].

Строго говоря, Православия в Польше не было. Рим одержал полную победу. И, несмотря на это, никакого единства между католичеством и униатством не оказалось. Уния была и оставалась «верой мужицкой». Католическое духовенство в унию не верило и не понимало, для чего она нужна.

27 лет спустя после Брестского собора папа Климент VIII и Конгрегация Пропаганды получили весьма тревожные сведения о положении унии.

«Здание, — говорит знаток этого вопроса Е.Шмурло, — возведенное Климентом VIII, еще не доведено было вполне до конца, а уже начинало шататься и впереди, очевидно, предстояло много усилий, прежде чем удалось бы излечить Польшу с Литвою от схизматической гангрены, превратить упорных дизунитов в послушную паству Римского пастыря».

На запросы Пропаганды Андрей Липский, епископ Луцкий, он же великий канцлер коронный, доносил: «Унию создали зря, необдуманно, не разузнав хорошенько, желает ли ее население, по легкомыслию и лишь бы удовлетворить честолюбие отдельных лиц; и духовенство, и шляхта, и простой народ — совсем не сочувствуют ей». Епископ Краковский Михаил Шишковский также не одобрял введение унии: по его словам, «она принесла больше хлопот и затруднений, чем пользы, осложнила жизнь, создала беспорядки в самой католической церкви».

«Уже в первых своих заявлениях, посланных в Конгрегацию Пропаганды, униаты начинают жаловаться на недостаток поддержки со стороны латинского духовенства... На униатов смотрели, как на добрых католиков, утверждали, что разница между ними и римско-католиками совсем пустая, в одном лишь обряде, простой форме, что сущность веры одна и та же и у них, и у других, — и между тем...

Дело в том, что так говорили и утверждали в одном лишь Риме — в Польше же думали совсем иначе. Польские римско-католики третировали униатов наподобие того, как в “порядочном” обществе третируют батардов. Как папа ни заверял, что это такие же католики, такие же близкие его сердцу сыны Римской церкви, потому что признают примат римского первосвященника, повинуются ему как своему верховному пастырю и действуют согласно его предначертаниям; но это плохо помогало: унию мало отгораживали от схизмы и за истинную, настоящую веру, не считали».

В сущности, католики терпели унию как переход к латинству. К этому переходу склоняли и доминиканцы, и иезуиты, усиленно работавшие в Польше, и «требовалось много характера, душевной устойчивости и крепкой веры, — говорит Е.Шмурло, — чтобы не поддаться соблазну смыть с себя клеймо не то пария, не то приемыша, которого держат из милости и притом всегда в черном теле».

«Будь ты хоть раскатолик, посвящен в сан самым наизаконнейшим образом, — жаловался Пропаганде униатский митрополит Рутский, — ... но раз ты униат, то священник — становись ниже латинского священника, епископ — становись ниже латинского епископа».

Кроме того, латинское духовенство видело в униатском духовенстве совершенно нежелательных участников в наследстве Православной Церкви. «Прекрасно, — говорили они, — пусть гибнет схизма, но при чем тут уния? Прямым переходом в латинство достигнуты будут сразу две цели: восторжествует истинная вера и выиграем мы, к нам целиком перейдет то, чем владеют или владели схизматики»[12].

Внешние успехи унии не могли покрыть собою ее внутреннюю слабость. Уния имела в виду оздоровить условия жизни западнорусской церкви, а через сто лет внутреннее состояние униатской церкви вполне напоминало собою положение западнорусской Православной Церкви перед унией.

Все это развалилось при первом прикосновении Православия.

Между вторым и третьим разделом Польши, т.е. на протяжении неполных двух лет, на Подолии не осталось ни одной приходской униатской церкви, сохранилось несколько на Украине и несколько десятков на Волыни. Из полуторы тысячи священников едва только сто оставалось верными унии до 1796 года[13].

От всего дела Скарги и Сигизмунда III до нашего времени сохранилась уния только в Восточной Галиции. Она является средством политической борьбы. Внутри ее идут раздоры между сторонниками латинизации обряда и сторонниками так называемого византийства. В политическом смысле она направлена и против России, и против Польши. Для того, чтобы было два государства — Россия и Украина, необходимо, чтобы было два народа. Малороссы и великороссы могут стать двумя отдельными народами только при условии, что они будут исповедовать две религии — унию и Православие. Тогда будут возданы две культуры — западная и восточная, и между двумя частями одного народа образуется водораздел.

«Окончательно наступило время, — говорит украинский историк С.Томашевский, — чтобы украинцы перестали раз навсегда повторять исторический идиотизм, полагая церковную унию польской интригой». «Прочную форму национальной церкви дала нам только Брестская уния. Если бы не казачество, которое пошло на службу противоуниатским движениям, направляемым из Москвы, то до половины XVII в. вся Украина за малым исключением имела бы одну национальную церковь, объединенную с Римом, а вместе с ней еще и белорусов. Национально-культурное обособление Украины уже тогда было бы положительно завершено, а сегодня мы были бы среди первых народностей Европы. К сожалению, этого не произошло как по нашей вине, так и по вине Польши, которая никогда не была другом унии». К этому выводу пришла и новейшая польская историография. «Без унии вся Украина до Днепра была бы полонизована»[14].

Совсем иначе на этот вопрос смотрят современные униатские деятели.

О. Гавриил Костельник в своем докладе «Идеология унии», сделанном на униатском съезде во Львове в 1936 году, утверждает:

«И вот мы являемся свидетелями такого неестественного явления, что уния денационализировала “восточный народ” на пользу “латинского соседа”. В давней Польше денационализировала украинцев и белорусов в пользу поляков. В Венгрии — украинцев и румын в пользу мадьяр, в Хорватии сербов — в пользу хорватов, в Италии греков — в пользу Италии»[15].

Как ни рассматривать отношение Польши к Брестской унии, совершенно ясно, что канцлер Замойский пошел на организацию унии не в интересах укрепления западнорусского народа, а для его национального ослабления.

Сербы боролись с унией главным образом в целях охраны своей национальности, в особенности пребывая в границах католической Австро-Венгрии.

«Над сербами, — замечает Тихомир Остоич, — от времени их поселения в этой земле постоянно висел дамоклов меч — уния. Покушения принудить к унии составляют самые мрачные страницы нашей истории в Габсбургской монархии. Этим покушениям сербы отчаянно сопротивлялись и, благодаря этому, подвергались гонениям. Последствием этого постоянного насилия над совестью в народе создалась необычайная чувствительность в делах веры»[16].

С точки зрения современных взглядов деятелей «восточного обряда», старая уния в Галиции, Буковине, Болгарии, Югославии и других местах — хотя и весьма почтенный, но все-таки не больше как пережиток прошлого. Это остатки большого, подававшего надежды, но неудавшегося движения. Уния оказалась какой-то третьей церковью и не только не объединила католиков с православными, но углубила расхождение Западной и Восточной церквей. Уния настолько хранит память о Православии, что без всякого труда возвращается в его лоно.

По словам Станиславовского униатского епископа Григория Хомишина, «дух византийства (в унии), как показывает опыт истории, всегда ведет к схизме и кончает схизмой». Поэтому будем далеки и будем остерегаться византийства, как главнейшего и опаснейшего врага». И вообще «восточно-славянский обряд» не больше, как «российская обрядовщина», и епископ не понимает, как эту «обрядовщину» польские круги сохраняют и ею чванятся.

И потому в униатстве должна быть сохранена латинизация «восточного обряда», установленная на Замостском соборе 1720 г. и на Львовском соборе 1891 г., который принял все решения Замостского собора[17].

Кроме того, Рим не верит в отторжение Украины от России при помощи унии, и во всяком случае она не пригодна для России и, кроме того, ее не с кем заключать.

Тем не менее Риму приходится считаться с этой музейной вещью. Унию выдумали в XVI веке иезуиты. Теперь иезуиты от нее отказались, они нашли другое средства, но Рим не может так просто отказаться от того, что защищал так долго и с такими жертвами. Рим улыбается и «восточному обряду», и Галицийской унии, обоим пожимает руки и обоими желает воспользоваться.

 

3

«Восточный обряд» — это Россия. Все эти копты, эфиопы и малабарцы не больше как украшения папской тиары. Это одна сплошная бедность и примитивность, несмотря на свою древность. Эти униаты не могут дать ни влияния, ни доходов, а требуют только расходов.

Только одна Россия и интересует Рим. С падением императорской власти и крушением Православной Церкви уния, как соглашение равных с равными, потеряла всякий смысл. Договариваться больше не с кем. Русская церковь разбита и, по мнению Рима, не вернется к своему былому величию и единству. Вступать в соглашение с отдельными группами внутри России интереса не представляет.

В момент падения большевиков в России, а еще лучше на тот случай, если они откажутся от своей церковной политики, должна появиться новая организация, зрело обдуманная, во всех частях подготовленная, снабженная большими средствами и техническим аппаратом. Эта сила должна привлечь к себе усталые сердца русских людей и церковно их объединить под сенью Рима.

Такой силой и должен стать «восточный обряд». «Восточный обряд» это не больше, как новое возглавление старого Православия. Это окончательное подчинение Риму наследников Византии.

Рим не верит силе православного вселенского сознания, не верит соборному началу православных людей, с этими качествами Рим не умеет обращаться. В делах духовных он знает только принуждение, и он желает принудить православный Восток признать его распорядительные права.

Обряд — это есть форма, знаменующая собою определенное содержание. С действиями обряда связаны такие исключительные моменты, как пресуществление Святых Даров. В западной и восточной литургии это отнесено к различным моментам. Совершенно различно отношение Запада и Востока к литургическому языку. Восток построен на живой нации и живом языке. Западная церковь живого языка не выносит.

С другой стороны, примат римского епископа проистекает из примата самой римской церкви, и поэтому ясно, что «достоинство и первенство римского престола, с точки зрения его примата, было постепенно распространено и на его обряд».

Бенедикт XIV в коституции Esti Pastoralis от 1742 года категорически запрещает перемену западного обряда на иной. Латинский обряд «ввиду своих высших свойств, потому что это обряд св. римской церкви, матери и руководительницы всех церквей, превалирует над обрядом греческим, в особенности на итальянских землях, где греки подлежат юрисдикции латинских епископов. Поэтому не разрешается по каким бы то ни было основаниям переход с него на обряд греческий, и даже принятый греками без апостолического разрешения не может быть оставлен»[18].

История борьбы иезуитов за «восточный обряд» лучше всего свидетельствует о том значении, какое Рим придавал обряду, и вообще категорически нельзя сказать, «что более трудно — смена восточного на латинский обряд или латинского на восточный» (Там же).

Так было, но все это нужна забыть.

«Вообще, о преимуществах латинского обряда в настоящее время никто серьезно не говорит» (Там же).

С переходом из одного обряда в другой по-прежнему возникали осложнения, и Конгрегация для Восточной церкви 6 декабря 1928 г. разрешила вопрос в том смысле, что переход из латинского обряда в восточный светским лицам разрешают на местах нунции, апостолические делегаты и т.д., духовным — только Конгрегация. Таким образом, перемена обряда подчинена строгому контролю.

12 января 1929 года Комиссия Pro Russia предписала, чтобы вообще дела соединения разрешались или комиссией, или представителями св. престола на местах. «Принятию должно предшествовать исследование побуждений и характера желающих воссоединиться и соответствующее наставление в основах веры».

Любопытно, что та же Комиссия в своей инструкции от 26 августа 1924 года предоставила полную свободу в выборе обряда переходящим из Православия в католичество, хотя «скорее надо поучать их о достоинстве и великолепии восточных обрядов, о том, как католическая церковь судит и учит о тех обрядах и как им благоприятствует». Если бы, однако, кто-либо из русских, «возвращающихся» в католичество, взвесивши все, пожелает принять латинский обряд, может к нему быть причислен[19].

Всему этому причиной русская революция. Ибо, пока была православная монархия, не приходилось думать о подчинении России Риму. Не было никакой надобности заботиться о равноценности обрядов и воспевать православный церковный обряд. Теперь иное. Теперь не только оба обряда равны, но восточный выше, ибо он является тем мостом, по которому Рим войдет в Россию. Oт неприкосновенности обряда пришли к равноценности обрядов.

На эту сторону вопроса в свое время обратил внимание Вселенский Патриарх. Отвечая на обращение Льва ХIII, Константинопольская церковь писала:

«Священное и искреннейшее желание Святой Соборной Православной Апостольской Церкви Христовой — чтобы отделившиеся от нее церкви опять соединились с ней в одном правиле веры; без такого единения в вере не может быть и вожделенного единения церквей. Если же это так, то мы поистине недоумеваем, как папа Лев ХIII, признающий и сам означенную истину, допускает явное самому себе противоречие, с одной стороны, заявляя, что истинное единение заключается в единстве веры, с другой — что каждая церковь и после соединения может сохранить свои догматические и канонические определения, хотя бы эти последние и отличались от определений папской церкви, как это видно из позднейшей энциклики самого папы от 30 ноября 1894 года. Но какое это будет единение, когда в одной и той же церкви один станет веровать, что Дух Святый исходит от Отца, другой — что Дух Святый исходит от Отца и Сына, один будет крестить в три погружения, другой — обливать, один — употреблять квасный хлеб в Таинстве Божественной Евхаристии, другой — опресноки, один будет преподавать народу и чашу, другой — только святый хлеб, и т.п. Что побуждает папу допускать такое разногласие, уважение ли к евангельским истинам Святой Церкви Христовой, косвенная ли с его стороны уступка и признание этих истин, или что другое, сказать не можем».

И не хорошо еще делает папа, что «оставив путь убеждения и рассуждений, начал к общему изумлению и недоумению привлекать в свои сети более простых православных христиан через посредство “лукавых делателей” (2 Кор. 11, 13), посылает на восток, своих духовных лиц, носящих одежду православных иереев, и замышляет многие другие коварные меры для достижения своих прозелитских целей»[20].

Правильность этих соображений Вселенского Патриарха на наших глазах подтвердил опыт Православной Церкви в Польше.

1 июля 1926 года собор епископов рассмотрел прошение польской католической Национальной церкви, которая образовалась в 1923 году в фабричных районах юго-западной Польши и среди малоземельного крестьянства Западной Галиции. «Она считала своим непременным верованием упование на мессианскую роль, предназначенную историей польскому народу в деле объединения всех славянских племен и выявления особенности славянского духа. Она не признавала власти папы и требовала службы Божией на понятном народу родном языке. Выражая желание присоединиться, эти религиозные общины согласились принять все догматы Православной Церкви и канонические начала церковной жизни этой церкви, но сохраняли западную литургию на польском языке с изменениями применительно к православным догматам веры и весь западный обряд, не противоречащий основам православной веры[21].

Во главе национальной польской церкви стоял священник Гушно. Немногочисленный клир был принят в юрисдикцию Православной Церкви, вместе со своими приходами, после торжественного исповедания Православной веры в митрополичьем соборе в Варшаве. В Варшаве был образован приход западного обряда, во главе которого стоял очень культурный человек немецкого воспитания ксендз Филярский, носивший сутану католического священника. Его пребывание в православной консистории, в которой он был членом, производило странное впечатление. Он служил по западному обряду в собственной каплице. Обряды никогда не смешивались и когда он, а также и другие клирики, принимали участие в православных богослужениях, они облачались в православные фелони.

И тем не менее из этого ничего не вышло. Никакой общности не получилось, происходили постоянные трения, взаимные неудовольствия, дело совершенно не развивалось. Сначала был закрыт приход в Варшаве, между о. Филярским и митрополитом произошли неприятные осложнения на материальной почве. В конце концов 24 мая 1939 года ксендз Гушно возвратился в католичество и опубликовал письмо, в котором, между прочим, писал: «Всех, кого я ввел в соблазн, призываю, чтобы по моему примеру возвратились в родную церковь»[22].

Католики такими осложнениями не смущаются. Для них руководящим является утверждение Пия XI, что «в церкви Иисуса Христа, которая не является ни латинской, ни греческой, ни славянской, а католической, нет никакого различия между ее детьми, латинянами, греками или славянами или иными национальностями; у апостолического престола все занимают одинаковое место»[23] и поэтому католическое духовенство без всякого стеснения пользуется православными церковными одеяниями и облачениями. Считая, что католическая церковь всегда имела «восточный обряд», она может пользоваться этим обрядом по своему усмотрению. Что касается одежд, то в Православной Церкви нет однообразия. В различных местах носят различные рясы и, например, черный клобук, которым пользуется восточное духовенство, был принят в Русской церкви только в конце XVII века, наперсный крест — только в XIX веке. Мало того, духовенство «восточного обряда» в Польше в самых мелких подробностях своего внешнего вида стремится походить на духовенство православное в Польше и в России. Ничего свойственного греческому духовенству оно в Польше не принимает и, наоборот, в Греции, Болгарии и в других странах оно стремится быть похожим на местное национальное православное духовенство. Оно называет себя «православным», вводя таким образом в заблуждение православное население. Все это осуждается Апостолом Павлом, ибо все это признаки «лукавых» делателей».

Вместе с тем католическое духовенство прекрасно умеет защищать свои права и отличать правду от лжи. В новом законе об отношении Православной Церкви к государству в Польше, изданном в 1938 году, прямо сказано, что Православная Церковь может вводить новый обряд только по соглашению с правительством. Это не что иное, как защита западного обряда. Административные власти и суды в Польше по требованию католических духовных властей преследовали те католические религиозные общины, которые не признают папы, и воспрещали пользоваться католическими одеждами и облачениями.

Таким образом, вместе с «восточным обрядом», Рим утверждает, что до разделения церквей была единая церковь, и вовсе не Вселенская со своими многоразличными церковными провинциями, а церковь Римская. И потому римская церковь есть законный распорядитель также внутри церкви православной.

 

4

«Желаем соединения православных братьев с нами в одной Церкви, под одним видимым вселенским пастырем, — так заявляет организатор «восточного обряда» в Польше, иезуит отец Я.Урбан. — Хотели бы, чтобы унию совершили сами православные пастыри, хотели бы “унии сверху”. Распространение унии “снизу” считаем, однако, необходимым, ввиду резко выраженной враждебности вождей Православия к делу соединения»[24]. Это было сказано в 1938 году. Не об этом говорилось с самого начала.

Таким образом, «восточный обряд» как бы обходил Православную Церковь и православную иерархию.

Во всех случаях унии, какие знает история, «восточный обряд» приносила с собою православная иерархия, ибо «восточный обряд» почитался обрядом Православной Церкви. В настоящее время вопрос ставится иначе. «Восточный обряд» вовсе не обряд Православной Церкви, а один из обрядов церкви католической, и для того, чтобы его получить, нет никакой надобности входить к соглашение с Православной Церковью. Католическая церковь может предложить православному народу «восточный обряд» прямо от себя.

Таким образом, католическая иерархия, ввиду «резко выраженной враждебности вождей православия к делу соединения» решила поставить себя на место этих вождей и в таком смысле начать работу.

План был простой и, пожалуй, гениальнее, чем план А.Поссевина.

«В 1923 году он (епископ Пшездецкий) разработал план восстановления униатских приходов под юрисдикцией латинского епископа». План был, по-видимому, разработан при непосредственном участии иезуитов и, даже вероятнее, предложен иезуитами епископу. С этим планом епископ Пшездецкий отправился в Рим и так рассказывает о своем посещении.

«Хотя я стоял и нерушимо стою, что никому не позволено навязывать обряда, считал, однако, что я не должен этого вопроса разрешать лично, и потому в 1923 г. отправился в Рим. Св. отец Пий XI, который в качестве визитатора и нунция работал у нас (в Польше), нас хорошо знал и вник в условия нашей жизни. Во время милостиво предоставленной аудиенции выслушал мое сообщение о начинающемся униатском движении, о пожеланиях возвращающихся к церковному единству, о содействии монашеских орденов в унийной работе, которые многое могут сделать в этом направлении, если, чему св. отец положил начало, будут иметь, кроме западной, и восточную ветвь. Папа, после ряда вопросов, на которые я давал разъяснения, благословил меня и велел ждать окончательного решения».

Одновременно из-за кулис истории на свет Божий выходят братья ордена Иисуса.

После свидания с Пием XI епископ Пшездецкий обратился к иезуитам.

«Я разговаривал с генералом ордена иезуитов кс. Владимиром Ледохешским. Разъяснил ему, сколь полезна была бы работа отцов этого ордена “восточного обряда”, с полной откровенностью выяснил трудности, которые встретились бы на этом пути. О. генерал в принципе мысль одобрил. Впоследствии были обсуждены подробности этой работы. В обществе Иисуса возникла восточная ветвь. Первые деятели отправились на Подляшье в окрестности Владавы, а засим, с моего согласия, переселились в очень подходящую для этого местность — в Альбертин»[25].

Вопрос об образовании восточной ветви ордена иезуитов, как мы видели, разрешался триста шестьдесят семь лет, и, отправляясь в Рим, епископ Пшездецкий отлично знал, в каком положении дело. Требовалось только проявить инициативу, и она была проявлена.

12 ноября 1923 года была оглашена энциклика «Ecelesiam Dei» по случаю 300-летия со дня смерти Иосафата Кунцевича. Впервые вопрос ставился широко и принципиально.

«Пусть все верные хорошо поймут, что единение может быть достигнуто примерами и действиями святой жизни гораздо скорее, чем спорами и другими поучениями и прежде всего делами помощи в отношении наших славянских братьев и других жителей Востока. Мы уверены, что точное знание укрепит справедливые суждения о людях так же, как и доброжелательность, соединенная с добрыми делами, послужит, с помощью Божией, религиозному единению. Если следовать словам Апостола, то надлежит отбросить не только предубеждение, но и напрасные подозрения, соперничество, ненависть и вообще все чувства, противные христианской любви, которые разделяют между собою нации»[26].

Кроме того, нужно помнить, что «римская церковь всегда свято уважала и поддерживала различные обряды, предписывая их сохранить, делая себе из них как бы драгоценное украшение, подобно королю, в платье, затканном золотом и задрапированном в плащ различных цветов»[27].

6 декабря Пий XI произносит довольно длинную речь к собравшемуся католическому духовенству «восточного обряда», проживающему в Риме. Собралось более 250 священнослужителей при 2 патриархах и 4 епископах. Кардинал-секретарь Конгрегации для восточной церкви произнес приветственное слово. Отвечая на него, Пий XI сказал:

«Наша столь горячая любовь, наше особенное благоволение к Востоку проистекает не только из постоянного уважения, которое внушает всем Восток, откуда пришел Свет. Восток еще и ныне справедливо называется страною, которая молится, которая умеет молиться, которая чувствует обаяние молитвы...

Говорите, пишите своим, что, благословляя вас, мы хотели благословить всех, не исключая и тех, которые не находятся в единой овчарне, которые себя именуют или заставляют именовать раздирающим душу названием “диссидентов”».

Речь дальше принимает экзальтированный характер. Он просит «милости и счастья пролить даже нашу кровь и отдать нашу жизнь, если бы угодно было Богу удостоить нас этой великой чести и благодати, дабы способствовать хоть сколько-нибудь осуществлению пламенного желания Святого Сердца Иисусова: и будет одно стадо и один пастырь. Эта воля любви Христовой есть в то же время и пророчество, ибо Христос подлинно сказал: “Будет”; на самом деле, будет одно стадо и один пастырь»[28].

Без особого удивления мы узнаем, что Пий XI слова Иисуса Христа относит к римскому папе.

Можно, кроме того, заметить, что в результате пламенной любви Рима к Востоку на землях Польши действительно стала проливаться кровь «диссидентов» православных.

На этом фоне 10 декабря 1923 года издается инструкция для ведения унийной работы в Польше, и в ней, между прочим, сказано, «что Св. Конгрегация (Восточная) впредь повелевает строго соблюдать все обряды и обычаи Греческой Церкви, исходящие от св. отцов... не вводить ничего нового, откуда чаще всего происходят только замешательства и соблазны... Конгрегация желает, чтобы каждый оставался в том обряде, в котором родился».

21 января 1924 года епископ Пшездецкий получил декрет и полномочия и на основании этого 19 июня издал инструкцию о ведении унийной работы в Польше:

«1) Священники должны иметь пред своими глазами единственно только заповедь Христа: «Идите и научайте» и, проповедуя Христово учение, ни в каком случае и ни под каким предлогом не должны вмешиваться в политические дела, национальную и партийную борьбу.

2) Во время богослужений должно учить правилам веры по такому плану, чтобы постепенно слушатели приобретали все то, что христианин должен знать, должны проповедовать в самых отдаленных от святынь местах.

3) При совершении богослужений и таинств запрещается что-либо изменять, должны только прибавлять молитву за папу и епископа»[29].

Одновременно с изданием этой инструкции в Польше появились иезуиты восточной ветви. Первым принял «восточный обряд» француз о. Пароль Василий Буржуа, засим поляк Михаил Малиновский. После временного пребывания во Владаве, 4 ноября 1924 года, был открыт монастырь в Альбертине около Слонима в имении, подаренном помещиком графом Владиславом Пусковским. Права отдельного новициата «восточного обряда» были получены в 1926 г. Вскоре в Альбертине оказались бывший воспитанник Петербургской римо-католической духовной академии, иезуит Антоний Дюмбровский и ксендз Марцелий Высокинский. Довольно скоро Буржуа, как иностранец, был выселен из Польши и переехал в Чехословакию. Суперприором был назначен арх. Вл. Пионткевич. 24 июля 1925 г. при Альбертине был образован приход «восточного обряда».

«Некоторая часть православного населения Альбертина, — говорит «Oriens», — приходящая на богослужение из любопытства, пожелала формально присоединиться к католической церкви».

Альбертин замечателен тем, что в ограде его монастыря одновременно были построены две церкви — западного и «восточного обряда», расположенные одна против другой[30].

Каталог великопольско-мазовецкой провинции Общества Иисуса на 1938 год указывает, что восточная миссия в Польше насчитывает 49 членов, в том числе 14 священников, 26 клириков и 9 братьев. В Альбертине 4 священника (один из них латинского обряда), 5 братьев, 5клириков новициатов. В Дубно, в папской семинарии, — 6 священников, 2 клирика монаха, 2 брата. Воспитанников светских 28. В Вильне — 2 священника. Двое находятся во Львове, трое работают в Риме в «Руссикуме», два учатся в Риме, один в Люблине, 11 проходят курс философии в Кракове, 5 — в Пинске и 1 отправлен в Эстонию.

Пинские лицеисты в декабре 1938 года устроили выставку, посвященную «восточному обряду», где находился также и отдел антикоммунистический[31].

Постепенно стали появляться в Польше и другие монашеские ордена в восточном обличии.

Редемптористы «восточного обряда» Бельгийской провинции, в числе нескольких человек, находились около Львова. Весной 1926 г. их пригласил на Волынь епископ Шелонзак «для спасительной работы над соединением церквей». Редемптористы привели с собою 4 православных иеромонахов и 1 диакона, которые перешли в католичество и слушали дополнительный курс под руководством самого епископа. Этим обращенным предполагалось передать бывший униатский монастырь в Загорове Гороховского уезда. «Накануне передачи монастыря» трое отпали от унии и возвратились в Православие. Диакон, во избежание измены, был отправлен в Рим к Бучису. Николай Чарнецкий, редемпторист, позднее епископ «восточного обряда» и апостолический визитатор, стал воскрешать унию на Волыни. После разных обстоятельств редемптористы получили от военного ведомства православную церковь в Ковеле и там организовали монастырь. Монастырь очень небольшой, и говорят, что редемптористы неохотно и под прямым давлением образовали восточную ветвь[32].

Появились и старые знакомые капуцины, которые пробовали работать среди православных еще при Петре Великом, но в латинском обряде. «Восточный обряд» приняли «по инициативе» Пия XI. В июне 1932 года в Польше появился Кирилл Тернеузен, принявший 16 декабря 1932 года «восточный обряд». Он и раньше работал в Польше в качестве профессора в Люблинском университете (1922–1926 гг.). Он принадлежал к Голландской провинции. Затем присоединились два брата Варшавской провинции и поселились в Любешове Пинской епархии. Позднее к ним присоединились два брата Голландской провинции, прибывшие в 1933 году из Ассиз. Они получили в свое распоряжение бывший свой монастырь в Любешове на Полесье в разрушенном виде. Он сгорел еще в 1817 году, а был основан в 1756 году. Они его отстроили и при нем соорудили небольшую униатскую церковь, которая была освящена 6 сентября 1935 года. На освящение, во главе с униатским епископом Н.Чарнецким и латинским Немирой, отправились участники униатского съезда в Пинске. Поезд потерпел крушение, и путешественники прибыли с опозданием. Наутро шел дождь, и на освящение церкви пришло «едва несколько лиц», но «уния вообще испытывает различные неприятности, недостатки и беды, которые ходят за ней, как тень за человеком». Приведены были, однако, дети гимназии, которую открыли капуцины, и униатского приюта, человек 25. Католический епископ и клир с любопытством наблюдали сложный обряд освящения храма по православному чину. В престол были помещены части мощей св. Франциска Ассизского, Кирилла и других. Во время литургии, после Евангелия, проповедовал Н.Чарнецкий «по-русски», вставляя от времени до времени польские выражения. Перед причастием говорил латинский епископ Немира об едином стаде и об едином пастыре: «Нет никаких препятствий к этому единству, ибо каждый на своем языке и по своему обряду может молиться — у Бога нет различий». Из Любишова, замечает корреспондент, пошла радостная весть: «Там произошло церковное единение разных обрядов».

В действительности это есть не единение, а смешение обрядов, которое в конце концов является смешением догматов.

«Обряд — по прекрасному определению А.С. Хомякова, — это свободная поэзия символов или слов, которыми Церковь, единица органическая и живая, пользуется для выражения своего познания о Божественных истинах, своей безграничной любви к своему Создателю и Спасителю, наконец, любви, взаимно соединяющей христиан между собою на земле и на небе. Обряд по существу изменчивый, есть не более как прозрачное покрывало, которым облекается догмат, по существу неизменный»[33].

Здание монастыря в Любешове было отстроено благодаря помощи св. отца, ордена капуцинов, Апостолата унии в Голландии и помощи жертвователей из Голландии и Волыни.

«Любешов на Полесье должен был стать центром униатской работы в Пинской епархии так же, как Ковель на Волыни». Предположено открыть новициат. Затем прибыли 4 сестры, которые также приняли «восточный обряд» и работают среди женщин и детей. Есть станция и в Эстонии около Нарвы.

Мало понятен тот интерес к «восточному обряду», который стал проявляться в Голландии, по существу протестантской стране. Капуцин o. Boromeusz об этом рассказывает так: «В стране развивается усердная пропаганда единения церквей». Среди причин, которые вызвали интерес голландских католиков к «восточному обряду», одной из главных является посещение львовским митрополитом А.Шептицким в 1921 г. Голландии, «он всюду возбуждал интерес к этому делу». На международном евхаристическом конгрессе в Амстердаме в 1924 г. была совершена служба по «восточному обряду». Это усилило интерес голландских католиков. Во главе движения стал иезуит о. Г.Кольшатен. Амейцы из соседней Бельгии также «оказывали некоторое влияние», и в 1927 году возник Миссионерский апостолат «Apostolat der Hereeniging», во главе которого стал редемпторист Г.Ван-Кеулен. В состав президиума вошел капуцин о. О.Боромеуш и кармелит проф. Др. Тит Брандзина. Словом, сошлись иезуит, редемпторист, капуцин и кармелит. Дело, как видим, было поставлено широко и дало свои результаты.

«Благодаря непосредственному знакомству голландцев с великолепием восточной литургии в широких кругах общества углубилось знание дела унии». В приходах образовалось около 500 отделений Миссионерского апостолата с 50 000 членов. Издается трехмесячный журнал. Члены должны ежедневно молиться о соединении церквей и вносить ежегодно членский взнос в размере 1 флорина. «В последнее десятилетие было роздано более 100 000 флоринов отдельным приходам, институтам и обществам, работающим на Востоке». Кое-что получила и Польша. Едва ли голландцы догадывались, что их деньги идут на борьбу с Православием.

Голландские капуцины создали восточную ветвь своего ордена.

На 1 января 1938 года число членов Апостолата достигло 62 000. «Великолепный пример для католиков других стран», — восклицает «Oriens».

В 1925 году из ордена студитов в Галиции было выделено новое общество «Миссионерки — дети Марии». Была приобретена земля около Пинска, остров на реке около Заречья. Там они поселились в 1929 году и вели работу среди бедных полещуков. По впечатлению католического наблюдателя, их миссия похожа на миссию где-либо в Африке, Австралии или Азии среди масс огромного китайского народа[34]. Китайский народ ныне поглотил миссию.

Еще в 1913 году один из членов ордена облатав, о. Ру, принял «восточный обряд» и работал в Канаде среди украинцев, но желающих последовать его примеру не оказалось. Этим занялась Польская провинция ордена, ведя среди молодежи пропаганду в пользу «восточного обряда». Особых результатов это не дало. Местом своей деятельности они избрали Кодень на Подляшье, где православных около 1000 человек. От православных отобрали 3 церкви, и они пользуются устроенным домом молитвы; несмотря на это, в унию перешло всего около 100 человек[35].

Koe-где на Холмщине работают базилиане (униатский орден св. Василия Великого).

Базилиан ни на Волынь, ни на Холмщину в сущности не допускали. Только в 1930 году Люблинский римо-католический епископ Фульман вызвал их из Галиции и поселил в Городло над Бугом. В половине XIX века они имели монастыри в Варшаве, в Беле-Лодляшской, где были хранителями гроба Иосафата Кунцевича, в Холме при Св. Богородичском соборе, в Люблине и Замостье. Четыре монастыря были за­крыты в 1865 году, а последний в Варшаве в 1878 г. Православная церковь в Городло, которая была передана базилианам, вскоре сгорела, и была построена новая. Кроме того, они организовали приход «восточного обряда» в Грабовце около Замостья. В общем, на Холмщине они не имели успеха.

До завоевания Абиссинии итальянцами Пий XI туда отправил цистеров «восточного обряда». Сейчас там ведется широкая католическая работа[36].

Таким образом, в Польше дело было организовано так. На Волыни работали редемптористы с монастырем в Ковеле, на Полесье — капуцины с центром в Любешове, в Виленском районе — иезуиты с монастырем в Альбертине. Они имели папскую семинарию в Дубно и низшую семинарию в Вильно. И кроме того, мариане. На Подляшье — базилиане, облаты и студиты. Кое-где работали небольшие группы членов женских монашеских обществ среди детей и женщин.

Иезуит ксендз Павел Мацевич организовал в 1925 г. в Варшаве женское Общество почитательниц Сердца Иисусова. Среди этого Общества возникла мысль об образовании монашеского женского ордена «восточного обряда» для работы в пользу унии.

В мае 1927 года было приступлено к организации ордена, и кандидатки собрались в Варшаве. Одна из них подарила небольшой дом, а Общество почитательниц Сердца Иисусова приняло на себя известные материальные обязательства.

21 сентября 1927 года 20 кандидаток отправились в Вильно, где образовали новициат, а в октябре 1928 года перешли в собственный дом, приобретенный на средства варшавского Общества.

В декабре 1927 года Виленский римо-католический митрополит Ялбржиковский, по возвращении из Рима, утвердил устав нового ордена по соглашению с конгрегацией для Восточной церкви. Была устроена каплица «восточного обряда», и в ночь под Рождество 1928 г. были совершены пострижения, засим собралась избирательная капитула и была избрана начальница и генеральный совет.

Альбертинские иезуиты предоставили для нужд сестер дом. Кроме того, в имении графини Браницкой «Рось» около Волковыска был устроен миссионерский пункт с приютом для униатских сирот и мастерской, изготовлявшей облачения. Был организован миссионерский пункт также и в Березно на Волыни. В папской семинарии в Дубно сестры вели хозяйство. Кроме того, образована станция в Риге. Деле развивалось медленно по недостатку средств.

В начале 1933 года миссионерок Сердца Иисусова было не более тридцати[37].

Совсем неудачно вышло с марианами в Друе над Двиной. Работа марианов на восточном фронте началась с 1924 г., когда в Друе был восстановлен монастырь и организована гимназия. Там был устроен также и приход «восточного обряда» среди белорусов, и мариане принимали какое-то участие в белоруском национальном движении. В 1938 г. в монастыре находилось 5 священников и был устроен новициат. Летом 1938 года четырем из пяти священников было предложено покинуть Друй. Они отказались и были 23 июня удалены силою. По этому поводу о. Я.Урбан язвительно писал, что все произошло потому, что поляки считают белорусов частью польского народа, а белорусский язык — ветвью языка польского. В таком случае непонятно, почему Польша при заключении Рижского договора оставила без внимания 6 миллионов белорусов — поляков, оставшихся в Советской России. К этому делу приложил руку некий ксендз Бородзич, который перед тем разгромил православное кладбище в Леонтполе на Волыни.

После этого происшествия мариане окончательно перенесли свою деятельность в Харбин[38].

21 марта 1924 года была образована восточнославянская ветвь ордена бенедиктинцев для унийной работы, а 4 июля 1928 года образован монастырь «восточного обряда» в Амей на Маасе в Бельгии. Это, так называемые ирениконцы, они издают журнал «Иреникон» (Мирный).

Бенедиктинцы принимают слова папы о познании Востока и о любви к Востоку по их буквальному смыслу. Их деятельность направлена к тому, чтобы трудами «медленными, мирными и братскими» привести к соединению с Римом всех христиан, и в особенности Россию. Главный способ — это «психологическое сближение без непосредственной цели прозелитизма». Они понимают, что не может быть церковного сближения без сближения культурного. Направление амейских монахов ничего, кроме иронии, у иезуитов вызвать не может. Амейцы искренно увлеклись Православием, и на этой почве у них возникли осложнения с Римом[39].

 

5

«План», который разработал епископ Пшездецкий и который получил свое утверждение в Риме, носил местный характер и касался восстановления унии на Подляшье и Холмщине. Речь шла приблизительно о 200 000 человек и о ликвидации Православия на многострадальной земле св. Владимира. Задача частная и местная. Епископ Пшездецкий едва ли был заинтересован в обращении России и верил в это предприятие. Он вообще презрительно относился и к России, и к русской культуре.

На Подляшье наблюдалось одно явление, которое выводило из равновесия польских националистов. В некоторых селах говорили исключительно по-польски и горой стояли за Православие. В селе Старый Бубель около Янова население силой открыло запертую православную церковь, заставило священника участвовать в «сопротивлении властям» и говорило между собой в значительной мере по-польски. Таким образом, оказывались налицо поляки и при этом совсем не католики.

В особом положении находилось католическое духовенство, которое ушло из России в Польшу. После имперского русского размаха пришлось познакомиться с узостью польской провинциальной жизни.

В Варшаве оказался барон Ропп, митрополит могилевский и всех католических церквей в России, высланный большевиками в 1919 г. При нем находился прелат А.Около-Кулак и ряд клириков из России. Они поддерживали отношения с русским обществом. Возле них группировались поляки, которые вынуждены были покинуть Россию и решительно не знали, что им делать в Польше, иронически относились к великодержавным замашкам новосозданного государства и не скрывали своего желания вернуться в Россию.

Никакой близости между духовенством — беженцами из России и духовенством Царства Польского не было. Ко всему этому Рим радикально изменил свою точку зрения и пришел к выводу, что главное условие работы в России — это устранение польского духовенства. В этих условиях получились точки соприкосновения и некоторая близость у католического духовенства из России с иезуитами.

Умный и осведомленный прелат Антоний Около-Кулак еще в 1925 году говорил сотруднику польской газеты в Люблине:

«С точка зрения интересов католической церкви деятельность, направленная к латинизации свыше ста миллионов покорных подданных “белых самодержцев”, населяющих обширные плодородные, богатые пространства Европы, была много целесообразнее и разумнее, нежели обращение африканских негров и диких людоедов Австралийского архипелага. Европейские миссионеры погибали в этих последних странах десятками, а обращение немногочисленных и некультурных дикарей не оправдывало таких жертв».

Иезуиты это давно поняли. Обращение людоедов и опасно, и требует расходов, обращение русских всегда приносило прекрасные доходы.

«Поэтому идея направления главных миссионерских усилий на восток Европы имела всегда среди католического духовенства многих горячих сторонников».

События в России «сделали то, что надежды, питаемые католической церковью, приняли характер более оптимистический, а планы апостолического престола — более реальные формы, обещающие успех».

Православная церковь во внимание совершенно не принимается, ибо дальше А.Около-Кулак говорит: «В связи с этим значительно усилился и оживился темп приготовлений к будущей деятельности насаждения католичества на развалинах обанкротившихся лозунгов атеистической жизни в нынешней СССР».

Далее идут вопросы практические.

«Значение Польши как плацдарма для наступления очень велико в этих планах». Планы эти имеют значение не только для Рима, но и для Польши, и для последней «первостепенное», ибо «если католичество будет проникать туда от нас, воздействие польской культуры будет значительно облегчено, а вслед за ним пойдут влияния — политическое и хозяйственное».

Для этой цели организовано миссионерское общество, которое «ведет подготовку к будущей деятельности в России».

Главная задача — это «посылать соответственно подготовленных миссионеров в Россию», которые будут «создавать вокруг себя притягивающий центр, привлекая превосходством духовной, материальной и общественной культуры, и вести склоняющихся этим путем в Римско-католическую церковь». Ввиду этого миссионеры требуют особой подготовки.

Для этого в Люблине основан Миссионерский институт. Вместе с тем А.Около-Кулак вынужден признать, что «о массовом обращении не может быть сейчас речи. Миссионерская деятельность, в силу необходимости, должна будет ограничиться обращением единиц. В этом направлении настроение в России вполне благоприятно и все улучшается».

Обращаясь в сторону Польши, А.Около-Кулак еще раз пожаловался, что «польское общество недостаточно оценивает значение того факта, что Польша является опорным пунктом нашей миссионерской деятельности в России, что она является базой распространения католицизма на Востоке».

Все это совершенно понятно и ясно. Но вот что совершенно непонятно, это заключение А.Около-Кулака. Он полагает, что распространение католицизма в России при участии Польши обеспечит «искреннюю дружбу» со стороны России.

Совершенно правильно замечает г. Vox в «Воскресном чтении», что все это не больше, как подготовка — «разжечь пламя религиозной борьбы на Востоке»[40].

Миссионерский институт в Люблине был основан в 1922 году бароном Роппом с целью подготавливать «будущих работников на ниве Господней». Тихий Люблин был указан еще покойным папой Бенедиктом XV. Дом с церковью и садом предоставил епископ Люблинский M.Фульман, тот самый, который в свое время совратил в католичество А.Зерчанинова в Нижнем Новгороде. В институте преподается сравнительное богословие, русский язык, русская литература и история. Одно время предметы эти преподавал Д.Колпинский. При институте две церкви: св. Иосафата — латинского обряда и Софийско-Никольская — «восточного обряда».

Эта же группа деятелей издавала в Варшаве с 1927 по 1931 год «Русский католический вестник “Китеж”.

«Веруем, — говорится на первой странице журнала, — что Русская Церковь должна прийти к ней, Матери и Учительнице всех церквей православных — Церкви древнего Рима». В этой церкви только «и может успокоиться русская душа, найдя полноту Истины Божьей и себя в Боге»[41].

Журнал издавался осторожно, стараясь не задевать русских чувств, особенного успеха он не имел и, по признанию редакции, был прекращен за отсутствием средств.

Нужно сказать, что между группой барона Роппа, скончавшегося в июле 1939 года в Познани, и польским духовенством было полное расхождение в оценке взаимоотношений католичества и Православия в Польше. Это очень ярко выразилось в той обстановке, при которой о. Д.Колпинский в октябре 1921 г. покинул Польшу. В письме редактору газеты «За свободу», «своему старому другу» Д.В. Философову, между прочим писал: «Больно видеть, что безответственными в католическом, в христианском смысле политиканствующими элементами создается на рубеже России и Запада — на “кресах” многострадальных новое средостение между католической церковью и русским православием. Неужели и так не довольно преград к соединению?

За пределами Польши просто не знают еще всего, а то ужаснулся бы католический мир, ибо не католичество то, что там так часто перед православными демонстрируют... И молчать об этом не следует ни вам, ни нам. И вообще надо помнить, что здесь-то и таится корень той деморализации, которую вносило антиправославное пользование православием в целях русификации (хотя, конечно, многое и преувеличивается в этом теперь) и которую вносит антикатолическое пользование католичеством в целях полонизации и в целях дробления русского народа... И при этом высказывается злорадное пожелание, чтобы большевизм еще продолжался в России».

Это по существу трагическое письмо искреннего человека и русского католика еще с 1911 года, вскоре после отъезда из Польши умершего на Дальнем Востоке, было снабжено обширными замечаниями Д.В. Философова. Последний между прочим писал:

«Такая громадная сила, как католическая церковь, по существу своему вселенская, т.е. интернациональная, становится в Польше орудием полонизации, т.е. превращается в орудие чисто политическое. В этом смысле урон наносится не православным, а именно престижу католичества»[42].

В самом деле, что мог думать Д.Колпинский, живя и работая в Люблине, преподавая русские предметы и рисуя иконы для церкви «восточного обряда», когда он наблюдал насилия поляков в отношении Православия?

В 1925 году была опубликована статья «одного из потомков тех русских, которые подписали акт Люблинской унии». Статья касалась разборки православного собора в Люблине, построенного в 80-х годах XIX века. Материал частью был продан с аукциона, а частью пошел на мостовую улицы Шопена.

«Четыреста с лишним лет тому назад, — замечает автор статьи, — предки нынешних властей клялись на той же площади в том, что обязуются за себя и за будущее поколение уважать и ни в чем не стеснять веру литовцев и русских»[43].

Разобранный собор стоял на Литовской площади рядом с памятником Люблинской унии.

 

Глава шестая

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 575; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!