XIV картина. «Граница литовская» 15 страница
«Конечно, вы удивитесь и даже рассердитесь, но я…» — вот фраза пошла и вдруг пред-, предобморок. Со стула качнулся и к стакану пришел уже с подкосом ног боковым каким-то подходом: сначала подкос ног, а когда пьет… ( показ : стучит зубами по стакану — «ужасно холодно ! » ).
Для нее: «В чем дело?» — может быть, он ей сообщит, что умер какой-то знакомый или родственник. ( Показ интонации .)
Вот теперь, кажется, этот монолог должен быть чистым. Там, где нет обморока, я хотел, чтобы было чисто все абсолютно. «Я постараюсь быть кратким. Вам, уважаемая…» — страшная мягкость, гладкость, безаппеляционность. Чтобы страшно осторожно начиналось это вступление, чтобы вследствие его [было] естественно, что нет другого выхода, как выйти за него замуж. И поэтому публике будет ясно: если не падение в обморок, так что-то с ним должно сейчас случиться, — чтобы у публики была встревоженность.
( Показ монолога Ломова .) Вы сладость получите без движения, когда только голова будет покачиваться. Это, может быть, единственная тирада, которую он выучил. Как мы часто в трудных разговорах готовимся, как начать, — в таких случаях всегда приготовляешь первый период обращения, его несколько раз повторяешь. Поэтому будет впечатление, что это заучено. Пусть это так и дойдет как заученное.
У Ломова: «Мои!»[xci] — тут очень большая градация. Пока еще она наступает на вас, а вы слегка обороняетесь: «это недоразумение!».
|
|
|
Ломов: «Нет, мои!» — машет головой. Чтобы публика любовалась, чтобы на всю жизнь она запомнила этот жест [отрицания головой]. […]
«Даже досадно!» — Наталья Степановна ушла.
{164} Ведь этот спор должен идти очень просто , чтобы не было навязчивого тона двух спорящих по - водевильному людей . Здесь обязательно должна быть простота . Между прочим , в русском водевиле так и произошло , когда водевили стали играть такие актеры , как Мартынов , Самойлов , Живокини , Ш [ умский ]. Они внесли новую черту легкости , простоты , ужасной простоты , правдоподобия интонационного , и водевиль получил новое цветение именно в этой легкости . До этого в водевилях играли штампами амплуа : дедушка - старичок или молодой человек с тросточкой , субретка и т . д . Они играли штампами , а Мартынов , Самойлов и другие стали играть водевиль с необычайно естественной интонацией — просто и очень правдоподобно , с таким тонким знанием бытовых нюансов . [ … ]
Весь спор лучше без темпа, на внутреннем, сдержанном упорстве, которое не выливается, поэтому для актеров это должна быть мучительная сцена. Хочется прорваться, а вы держите себя. […]
15 ноября 1934 года
Ломов — Ильинский, Чубуков — Старковский, Наталья Степановна — Суханова
|
|
|
( Читается начало водевиля до появления Натальи Степановны .)
Мейерхольд. В этом куске, до появления Натальи Степановны, у нас, значит, есть три обморока ( глядя в текст , считает обмороки Ломова ) — раз, два, три, четыре, пять — и все одинаковы по характеру. Поэтому нужно не бояться, что они все друг на друга похожи, это даже лучше. Тогда у публики получится впечатление, что это как тик у человека. Так как они, эти обмороки, одинаковы, то публика даже привыкнет, и на пятом обмороке она уже совсем привыкнет к этим одинаковым выражениям и одинаковым приемам. Может быть, придется потом внести разнообразие игрового характера, некоторые нюансы, маленькие отступления, некоторое разнообразие, но об этом мы еще пока не будем думать, не знаю, понадобится ли это — может быть, не понадобится.
Теперь мы поправим ошибку, которую мы допустили. Это когда начинается у него эта истерика, — он ведь истерик и неврастеник, — когда он кричит: «Сударыня, никогда я чужих земель не захватывал…» Здесь первый раз обморок другого порядка. Там только пред-, пред-, предобморок, а здесь он уже имеет другое выражение — выражение какого-то истерического припадка. ( Ильинскому .) Ошибка в том, что вы слишком быстро смахивали этот припадок. «Не позволю, не позволю, не позволю, не позволю!» — можно даже несколько раз повторить, то есть этот обморок развить как истерический, чтобы у публики был немножко испуг, что это может обратиться в слезливую истерику; и если бы это была женщина, а не Ломов, наверное, здесь были бы слезы — тогда мы позволили бы сделать сцену со слезами, как в «Юбилее», когда гонится бухгалтер за Татьяной Алексеевной, — там она может позволить себе слезы. Здесь это не получится. «Не позволю! Не позволю! Не позволю!» — застынет в воздухе. И дальше надо музыку снять и там, [на тексте], уже музыки не делать. Там начинается перепалка: «Мои!» — «Наши!» Это держится в том же самом напряжении, как, например, бывает сухая гроза, дождь не выпал, блеснул гром и застыл, и публика прислушивается — что, будет {165} еще удар ? Оказывается , появляется еще удар : «Не позволю !! » — «Мои ! Мои ! » — и т . д .
|
|
|
Это все один припадок, который держится очень долго.
Ремарку «Ломов держится за сердце» я бы предложил перенести к словам «Если бы, сударыня, не это мучительное сердцебиение». Не стоит этого эффекта хватания за сердце там брать [«Воловьи Лужки мои»… и т. д.], а перенести этот эффект сюда, а то там это путает немного. И не хватается за сердце, а держится за сердце.
|
|
|
( Берется снова начало водевиля .)
( Старковскому .) Посмотрите, пожалуйста, ремарка: «Чубуков, идя навстречу…» Лучше сделать так. Ломов входит в комнату, когда никого нет. Это будет более по-водевильному. А потом входит в комнату Чубуков {166} и несколько удивлен . Действие происходит в усадьбе , и часто бывает , что приходит кто - то , а вы в это время заняты чем - то в кладовке ; а затем он вошел в комнату , а вы в это время возвращаетесь оттуда . Это лучше будет . Этим мы дадим Ломову маленький пантомимический прелюд , и потом ход Чубукова и двойная игра у Чубукова — удивление , что он давно не приходил , а раньше приходил ежедневно , каждый день , что ли , и теперь вы его давно ждете , и тогда будет выразительнее встреча : «Кого вижу ? » Если заинтересованность будет большая у Чубукова , легче будет построение фразы и мягче будет .
«Иван Васильевич!» — восклицательный знак, а не вопросительный. Вы смотрите на него с удивлением, хотя ну что же подозрительного в том, что он в крылатке стоит; но хоть вы и не видите еще, что он во фраке, но вы видите, что что-то не так, а что не так, вы еще не знаете — это лучше так. […]
( Ильинскому .) «Наталья Степановна…» — совершенно спокойно, как будто уже другое действующее лицо. Перечисления — по методу Смелякова. ( Показ : «Хорошая хозяйка , недурна…» — Мейерхольд загибает правой рукой пальцы на левой руке ; на словах «Чего же мне еще надо ? » тоже загибает палец . Эта игра вызывает смех у присутствующих .)[xcii]
Перед «Шум в ушах!» напомнить надо публике жестом руки к сердцу, чтобы публика подумала — опять сердцебиение; а — «шум в ушах!» — и опять дрожит. А потом возвращается, садится и говорит с публикой, как с врачом. И начинается новая сцена. Сел и вдруг вспоминает брачную ночь, смеется и говорит: «А не жениться мне нельзя» — и все смеется. Эротика! И публика вдруг в вас поверила. Там она не верила, там он был импотент, тут же она вспоминает молодого жеребчика такого, когда выбегает жеребчик в поле и вдруг начинает звонко смеяться. Вот от какой печки вы должны танцевать. Вспомните брачную ночь, и потом возраст критический. А потом уже будет обращение к доктору: «Уважаемый доктор Кончаловский[xciii], у меня порок сердца и постоянные сердцебиения — и смеется, — но я понимаю, что это от другого, потому что жениться пора — возраст критический, а вы, уважаемый профессор Кончаловский…» и т. д. ( Показ .) И тогда легко уже остальное.
Давайте прервем и после перерыва начнем с выхода Натальи Степановны.
{167} ( Перерыв .)
Выход Натальи Степановны — трудный. Чехов ее выпускает в фартуке и неглиже. Если бы ей сказал Чубуков, что там приехал Ломов, она бы тогда побежала в комнату, быстро бы переоделась и вышла бы в порядке; потому и понадобилось Чехову эту шутку Чубукова выдумать, что «купец за товаром пришел», — и она выскочила как была.
Выход ее должен напоминать такой выход в итальянской комедии — это бывает часто. Может быть, эта сцена напоминает «Трактирщицу» Гольдони, когда [Мирандолина] гладит белье, а в это время входит какой-то Ф[орлипополи]. Так что это мотив итальянской комедии.
Нужно ее вывести в подчеркнутом неглиже, чтобы на глазах у Ломова она могла оправляться. У нее заколота юбка и нога обнажена, может быть, она босиком — чтобы был мотив выхода крестьянки, а не выхода барыни. Крестьянка вошла, подол у нее засучен, рукава сильно подняты — чтобы было впечатление мотива эротического порядка, чтобы выход был таким: она небрежна, волосы растрепаны, а потом у нее начинается работа — привести себя в порядок, и поэтому она неловко отступает. Она, пожалуй, не только горошек чистила, она работала: с чисткой горошка связаны еще какие-то процедуры. Это утро Натальи Степановны, когда она в работе. И тут, конечно, нужно будет Наталье Степановне в помощь дать фигуру, которая играла бы роль служанки, девочки лет четырнадцати-тринадцати[xciv], которая вдруг, в момент самого нарастания диалога, приносит гору тарелок — и грохает их на стол невпопад. (В усадьбе вдруг придет в голову навести порядок, и вдруг начинают все оттуда вынимать, чистить, мыть…) И вот во время такой уборки застает Ломов Наталью Степановну. И дальше, когда начинается спор, она может вдруг переключиться на перетирание тарелок. Гора тарелок — и она вдруг со стуком начинает их перетирать и перекладывать. И шум, стук, создаваемый тарелками, придаст ответным репликам более заостренный вид. Мне кажется, это было бы правильным — так заострить эту сцену.
( Выход Натальи Степановны .)
Сразу — «А!» — и не знает, куда деваться. «А папа сказал…» — и быстро, быстро начинает приводить себя в порядок.
( Ильинскому .) «Вам, уважаемая Наталья Степановна…» — здесь не должно быть разнообразия. И на одном придыхании. Здесь ужасно важно, в этом монологе, чтобы он произвел впечатление для слуха зрителя, что это не монолог, а длинная фраза, взятая на одном дыхании.
Этим искусством — так произносить [монологи] — в истории русского театра владел Ленский, у него в Фамусове была почти такая же интонация ( показ интонации ). И не то что однообразно — на этом фортеле он шел и давал волны повышения и понижения, но эти повышения обусловливались и логическими ударениями. Его интересовало одно: состояние человека, который задохнулся, который набрался духу, — а так и по смыслу выходит — и хочет в минимальное количество времени сказать максимально много («Я буду краток»). Он подсел к ней и… ( показ интонации ). Я плохо прочел, я передал вам, что здесь темп и потом дыхание, взято одно дыхание ( показ интонации того же куска ). Так Ленский читал свой монолог к Чацкому, он там тоже торопится, хочет убедить Чацкого, и у него так легко, легко и музыкально получалось. Впечатление музыки — как будто бы стихи и музыка, а не логические {168} ударения . Не рисунок , а воздух такой . Придыхание взять на «И род Чубуковых…» . Поэтому и вышло потом : «Виновата ! Виновата , виновата , я вас перебью» ( показ интонации Натальи Степановны и изумления у Ломова ). И уже у публики боязнь — опять обмороки начинаются, вот сюжет уже появился — и опять обмороки, которые не дают спокойно жить в зрительном зале.
«Я говорю про те, про те, про те…» — настойчивость большая. ( Показ Ильинскому игры на слова : «Входя клином» — показ обеими руками , как входят клином .)
Ломов все время то к ней, то назад. Там, [на сцене], вам будет легко. Около балюстрады, которая служит линией рампы, будет стоять большой круглый стол, около которого вы будете устроены: она будет сидеть по ту сторону стола и вам будет удобно через большой стол тянуться и опять откачиваться. Будет большое поле между вами и нею. Нужно ставить на репетициях большой круглый стол, чтобы он служил этим большим полем, который разделял бы действующих лиц.
( Ильинскому .) Вы только к ней наклонитесь и тут же отклонитесь. Тут два плана надо играть. Отклон от Натальи Степановны — вспомнил брачную ночь, а может быть, от нее луком пахнет[xcv].
Монолог Ломова. Первое дыхание — «Я буду краток» — и выдохнул. Второе дыхание — «Моя покойная тетушка». Третье дыхание — «Род Ломовых…».
( Сухановой .) Наталья Степановна про себя должна сказать какое-то «стоп!» — и вытянула руку. И потом: «Виновата! Я вас перебью…» […]
17 ноября 1934 года[xcvi]
Репетиция назначена в час. Предполагался «Медведь». В. Э. назначает «Предложение». Оказывается, Ильинского нет в театре. За ним посылают. Он приходит с большим опозданием. Режиссерский стол и стол для репетирующих стоит на сцене, зрители сидят в зале. Когда Ильинский приходит и проходит через зал, ему шутливо шикают. Он проходит на сцену, быстро подходит к В. Э.: «Я думал, сегодня “Медведь”…» В. Э. пожимает ему руку и дает сигнал к началу репетиции. На Ильинском коричневый темный костюм.
В. Э. говорит о графине, Ильинский смеется. В. Э. показывает раздеванье Ломова. Ильинский, стараясь на ходу уловить мысль В. Э., спрашивает, показывая на спинку стула: «Он здесь вешает накидку?» В. Э. показывает. Ильинский смеется и с явным удовольствием повторяет всю игру. В зале смех.
В. Э. говорит: «Больше круг вокруг стула». Ильинский на ходу увеличивает круг.
Ильинскому не сразу дается однотонность интонаций: «Я приехал…» — и т. д. В. Э. показывает ему — [предлагает] помочь себе в этом ритмическим постукиванием по стулу. Ильинский делает, но интонации уже пошли и постукивания не нужны. […]
В. Э. показывает, что Ломов закрывает лицо руками. Ильинский улыбается, что не очень смешно, но очевидно, чем-то помогает ему в строении образа, и улыбка — реакция удовлетворения.
{169} Ильинский улыбается , когда В . Э . показывает ему игру с перчаткой .
Когда В. Э. показывает Старковскому плач с платком — Ильинский улыбается.
Переход после слов «Сейчас…» у Ильинского не получается. Не схвачен ритм марша к партнеру. Он повторяет несколько раз это, не достигая точных результатов.
В. Э. показывает мизансцену монолога. Ильинский репетирует без очков, и из зала ему кричат, чтоб он не упал в оркестр, когда выходит к рампе (он близорук). В. Э. распоряжается поставить вторую доску. Ее не сразу находят. Идет длинная проволочка. Ильинский ждет, что-то бормоча под нос, очевидно, повторяя про себя какие-то трудные интонации.
Помеха с доской нарушает ритм репетиции. После этого она идет совсем вяло.
Когда В. Э. показывает интонации монолога и обращение в зал к доктору, Ильинский смеется и делает это, смеясь после каждого обращения.
Дальнейшая часть репетиции идет совсем вяло, В. Э. показывает почти все время Сухановой. Ильинского явно затрудняет игра с партнером, отставшим от него в разработке роли, и он сам начинает путаться там, где не путался, когда повторял показы В. Э. один.
Показанную в прошлый раз В. Э. пантомиму в конце явления Ильинский повторяет очень конспективно, не развязывая галстука, как В. Э., а едва дотрагиваясь до него.
20 ноября 1934 года
Ломов — Ильинский, Чубуков — Старковский, Наталья Степановна — Суханова
Мейерхольд. ( Начало разговора о собаках .) Грациознее, чтобы публика не воспринимала, что из этого может быть ссора.
( Ильинскому .) «Стар?» — Ринальдо Ринальдини, разбойник. «Да я за него пяти ваших Откатаев не возьму» — скрестив руки. ( Показ : сложенные руки поднять выше к лицу , голову наклонить и надвинуть на глаза цилиндр . Показ произношения : «хоть прррррруд пррррруди — рррр ! » ) Вдруг, ни с того ни с сего[xcvii]. ( Мейерхольд смеется .)
( Уход Ломова после «Я вижу , Наталья Степановна , что вы считаете меня за слепого или за дурака» .) Это хорошо, что после такого Ринальдо Ринальдини — такая реалистическая сцена.
«У меня сердцебиение» — двигаться быстрее: сказал — и опять быстро, быстро идет. Остановка, быстро идет и остановка.
«Сердцебиение, нога…» — дергает ногой. У него ничего нет, это он чтобы их раздразнить. […]
Первый вальс возникает, когда они смеются над заснувшим Чубуковым.
Здесь должен зародиться свадебный бал.
[Ломов после третьего поцелуя][xcviii] — отошел и нацеливается, как бы ее приглашая [на тур вальса]. ( Показ Ильинскому : момент игры при появлении молодых людей с цветами ) — отбежал от Натальи Степановны, потому что они в это время вошли.
( Показ кадрили .) Немного тяжелая музыка, черт ее возьми, для кадрили. {170} ( Мейерхольд бросает танцевать . Пианист пробует новую музыку . Мейерхольд опять показывает танец , танцует с большим темпераментом и долго , не устает , его показ вызывает аплодисменты у сидящих на репетиции . Мейерхольд доводит пантомиму до конца , подводит всех действующих лиц к рампе и объясняет : «бокалы , туш , ура ! »[xcix])
25 ноября 1934 года
Ломов — Ильинский, Чубуков — Старковский, Наталья Степановна — Суханова, Машка — Фефер
Мейерхольд ( Старковскому .) «Кого вижу?» — когда второй раз изумление — дольше держать. И только когда Ломов остановится, тогда только второй раз: «Кого вижу?»
А перед тем когда он говорит: «Садитесь, покорнейше прошу!» — перед этим переход и — «брысь!» — как будто увидел, что кошка в молоко залезла; и вы этот переход делаете, тогда у вас такая рассеянность. И опять может кошка в молоко залезть, поэтому он не смотрит на него, а смотрит [влево на кошку]. Тут важно на Ломова не смотреть. Кошка — это будет цель перехода.
И после фразы не уходите сразу — еще стоит и смотрит, смотрит, потому что еще изумлен. Он хоть и не видит еще, что Ломов во фраке, но он немножко изумлен, что какой-то он сегодня особенный, и поэтому еще смотрит, чтобы публика думала, что что-то случилось. Потом он идет, а сам смотрит в одну точку, говорит: «Садитесь, пожалуйста», а сам продолжает смотреть на кошку.
( Финал : выбег Капралова и Логиновой с цветами ; много раз повторяется кадриль .)
( Начало . Старковскому .) Выходите уже с развернутыми руками — такое большое изумление, что он может преувеличить — изумился раз и на всю жизнь.
( Ильинскому .) Игорь Владимирович, руки без движения. [«Одним словом, вы один только можете помочь мне…»] Волнение внутри, поэтому руки беспомощны, как заволновался, так… ( показ ). Тогда энергия перешла в слова и весь этот текст произносится одним словом. И потом не ронять лицо, а то вы закапываетесь, и публика сочтет это за обморок — не дай бог, если она это сочтет за обморок. На «одним словом, вы один…» — можете наклониться, но лица не ронять. Эта тирада идет на одном дыхании.
Все начало слишком тихо, тогда подозрительно — водевиль ли это? Нужно, чтобы и выход был водевильный. А то очень трудно вылезти из трясины вяловатого общего тона. […]
В первой половине водевиля надо добиться большей легкости в отношении декламационной стороны, тогда медлительность покажется несколько иной; сейчас медлительность хорошая, но она должна быть другой немного окраски, ее можно счесть за забывчивость актера, у публики может быть разочарование: ах, вяло началось. Немножко напряженнее всю декламационную сторону! […]
( Сцена Чубукова и Ломова .) Сцена быстрого темпа. В этой сцене, когда они стоят у стола, как будто не надо смотреть друг на друга, а обязательно {171} отвернувшись . ( Показ интонации : «Позвольте , драгоценный мой…» ) Тут не только быстрый темп, но однообразие интонации людей, которые орут друг на друга. ( Ильинскому и Старковскому .) У вас нет энергии, а есть быстрый темп и мягкость игры. А сердца нет в сцене. Сердца у них кипят, они подзадоривают друг друга, у Ломова тоже вспыхнула страсть, надо обязательно, чтобы он выделился. Публика разочарована: а где ж его болезни? Тут трансформация у Ломова.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 77; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!