XIV картина. «Граница литовская» 18 страница
Мейерхольд. ( Вс . Эм . зачеркивает текст Мерчуткиной за сценой и выводит ее со словами : «Честь имею , ваше превосходительство» .) Она выходит — и сразу к перилам. Татьяна Алексеевна выходила, но остановилась, потому что Мерчуткина возникла и что-то говорит Шипучину.
Мерчуткина держит в руках прошение, которое она в конце монолога ему втиснет. У Шипучина есть дальше фраза: «Позвольте, однако я ничего не понимаю» — ее нужно переставить ближе.
Татьяна Алексеевна: «Но нужно сначала…» — бежит к Хирину, тот убегает и прячется под конторку, а Татьяна Алексеевна подбегает все же к нему и, сев на корточки, продолжает рассказ. А, Шипучин тем временем читает прошение, очень долго читает, оно очень длинное; он читает и не видит всей сцены Татьяны Алексеевны.
( Кельбереру , который сразу , как к нему обратилась Татьяна Алексеевна , {186} залез под конторку .) Не сразу туда, под конторку, — сначала он стоит и пишет, к нему подходит Татьяна Алексеевна, и после ее такого наседания с рассказом он прячется. […]
( Башкатову .) Шипучин все время вспыхивает, как человек, который чем-то занят и которого отвлекают, — тогда больше чувствуется раздражение. Тут нельзя половинчатости, тут все время страшное напряжение. Ситуация очень выгодная, вы только усвойте себе: вы штудируете доклад, а вам все время мешают; вы ей уже сказали — «вы пришли не по адресу», а она опять возникает. Каждый раз голос Мерчуткиной усиливает ваше раздражение.
|
|
|
«Я женщина слабая…» — Мерчуткина становится на колени. Тут очень сильная экзажерация все время, Шипучин на минуточку пригнулся к перилам и опять вскочил.
Когда же она опять говорит: «Я женщина слабая…», Шипучин вскрикивает: «Я не могу с вами говорить» — убегает, и тогда Мерчуткина спокойно переходит. Нужно, чтобы чувствовалось, что Шипучину трудно от нее освободиться, — она пристала как банный лист.
( Говорковой .) Вы мизансцены берете, а слова у вас ждут, а тут нужно мизансцены тормозить, а слова выпаливать ( Вс . Эм . показывает , как произносить текст тараторя .)
( Мейерхольд предлагает Говорковой на этой репетиции , пока она еще не знает текста , делать только мизансцены , а суфлеру велит быстро - быстро читать за нее ее текст .) […]
( Башкатову . Обморок Шипучина .) Я вам делаю эту сцену для чего? Потом, дальше, вы говорите: «У меня головокружение» — там уже вы будете кипеть. А эта сцена — еще не обморок, сейчас вам надо дать здесь первый приступ.
( Повторение сцены обморока Шипучина , Мерчуткина на коленях . Вс . Эм . просит дать какую - нибудь музыку , объясняя , что на музыке легче делать .)
( Пианисту .) Ни одной грустной мелодии — опереточность, вальс, вальс из оперетки или канкан — тут грустное нельзя.
|
|
|
( Башкатову .) У него голова закружилась, а сам он вот какой ( показ движений ) — молодой, веселый. Это оперетка, водевиль — что хотите, но ничего серьезного. А вы делаете пантомиму головной боли — этого нет, все весело.
( Говорковой .) Мерчуткина — хозяйка положения, она их всех терроризирует, она всех крепче, всех выносливее.
( Некоторый период репетиции ничего не видно и ничего не слышно .)
( Говорковой .) Непоколебимость чтобы чувствовалась, никакой реакции на получение отпора — вы только немного отступили.
( Пианисту , предложившему музыку для следующего куска .) Эта музыка нехороша, она очень скучающая какая-то. ( Пианист предлагает другую музыку — Вс . Эм . опять отвергает , просит попробовать вальс .) Эта музыка должна выражать не Хирина, а беспечное состояние Татьяны Алексеевны. Хотелось бы здесь вальс с большим шиком. Штраусовский!
( Кельбереру .) Этот монолог — «Я тебя в порошок сотру…» — вы не будете кричать, а как бы в обморочном состоянии — совершенно спокойно говорите.
( Пианист предлагает еще какую - то музыку , какой - то вальс .) Это {187} слишком грациозно . Нужна большая размашистость , как во второй части куплета Ремизовой[cxvii]. ( И Мейерхольд напевает этот куплет , показывая нужную размашистость .)
|
|
|
10 декабря 1934 года
Шипучим — Башкатов, Хирин — Кельберер, Татьяна Алексеевна — Тяпкина, Мерчуткина — Говоркова
( Репетируют с момента прихода Мерчуткиной за барьер . Мейерхольд просит Мерчуткину произнести свою фамилию с буквой «с» на конце — Мерчуткина ‑ с .)
Мейерхольд ( Говорковой .) Нельзя лениво. Вся пьеса на страшной пружине, и ни одной ленивой интонации в пьесе нет, все интонации энергичные.
( Башкатову .) Хоть он на нее (Мерчуткину) не смотрит — он сидит и штудирует доклад ( показ ), — изредка он нервно посматривает на нее и все время от нее удаляется, как будто на него наваливается лавина: он в кошмаре, он слушает, раздражается, он сидит как на угольях, и публика должна ощущать, что это закипит, брожение в вине, и пробка должна вылететь. Нужно не бросать ее слушать, а в то же время штудировать доклад. Здесь два бытия: он не может никак свой доклад проштудировать, у него ничего в память не лезет — это уже трудно; да еще вам мешает {188} [ Мерчуткина ], зудит в ухо какие - то невероятные слова , потом к вам попадает прошение — вы ничего не понимаете : казалось , раз вы слышали , вы должны понять , а вы прошение получили и ничего не понимаете — оттого не понимаете , что ничего не слышали .
|
|
|
Вопрос «Что вам угодно?» — в какой-то рассеянности. […] ( Говорковой .) Вы подаете прошение в свернутом виде, в четыре раза сложенное. ( Говоркова небрежно складывает прошение , Вс . Эм . ее останавливает .) Нет, нет, нет, так не складывайте. ( Показ .)
( Башкатову .) Перед вами возникает бумага, вы машинально ее берете.
{189} ( Говорковой .) Она прошение четко дала, со звуком дала.
( Башкатову .) Он получил бумагу, встает и по привычке — знаете, как иногда, получив письмо, мы его распечатываем и [при этом] обязательно переменим место — на свет надо посмотреть, он тоже встал и машинально перешел к новому месту или к свету, я не знаю, но он должен переменить место.
«Ничего не понимаю» — значит, он ничего не слышал, что она говорила, только сейчас он в ней. Оттого я выпускаю ее как deus ex machina. Он настолько рассеян, что ему не пришло в голову даже спросить, откуда возникла какая-то фигура. Он ее увидит только сейчас. Откуда она явилась, как попала? А да этого — все рассеянно.
( Тяпкиной .) Очень богатая интонация монолога. «Ну, нужно сначала…» — потому что перебили ( показ интонации ). Не нужно торопиться, а то у вас получается заштампованная водевильная интонация, а здесь нужна деловитая интонация.
Тяпкина. Значит, здесь не так быстро?
Мейерхольд. Нет, сначала нет, а то вы собьетесь на штамп — она со вкусом рассказывает. Вам это нужно было рассказать Шипучину, но так как он вас не слушает, вы рассказываете другому — вам непременно нужно кому-то рассказать.
( Тяпкина прислушивается к словам Мерчуткиной .) Вы не должны слушать этого. Вы приехали рассказать свои приключения, вы попали сюда, [к барьеру], и должны пока заняться своим туалетом. Это большая процедура, у нее сумочка, в сумочке пудреница, пуховка, зеркальце… Она только мордой занимается, прихорашивается она — она уже употела от молодых людей, нос заблестел, что недопустимо, и она берет зеркальце и усердно работает, пока идет эта сцена с Мерчуткиной. Потом она кончила работать и — «Ну, сначала…» — бежит.
«И на беду Катя увлеклась…» — смеется. Это тот план, который ее интересует больше всего: кто-то кем-то увлекся, кто-то кому-то изменил.
Перебег к Хирину — деловито, не улыбаясь.
Она рассказывает ему и не ему, надо в пространство рассказывать, не очень быть в нем. Больше получится рассказ публике, чем ему.
Избегайте говорить так часто «э‑э‑э». Потом: «Мама… пишет, что сестре Кате [сделал предложение некий Грендилевский]…» Фамилии как у Гоголя, так и у Чехова, очень здорово подобраны: Грендилевский — на крендель похоже, смешно! Печковский[cxviii]! Фамилия здорово эффектная. Так и Грендилевский.
( Показ Башкатову : во время рассказа Татьяны Алексеевны Шипучин сидит и штудирует , время от времени подымает голову и раздраженно смотрит в сторону Татьяны Алексеевны .)
( Башкатову .) Слишком разнообразная у вас интонация [в обращении] к Мерчуткиной. «Вы не сюда попали…» — здесь должна быть интонация вдалбливания. Вдалбливает. А вы говорите так ( Вс . Эм . передразнивает Башкатова ) — это не вдалбливание. Тут — «дддд» — однообразная интонация на каждом периоде, потому что это одно и то же — «та‑та‑та» — обязательно раздражение.
Мерчуткина получила обратно прошение и машинально сложила его аккуратненько вчетверо: она относится к прошению с большой бережностью, и опять тут должна быть четкость передачи. […]
{190} 11 декабря 1934 года
Шипучин — Башкатов, Хирин — Кельберер, Мерчуткина — Говоркова, Татьяна Алексеевна — Тяпкина, член банка — Поплавский, юноша с хлопушкой — Бахтин
Мейерхольд ( Говорковой .) С «так‑так‑так…» — спокойно, будто она себе уяснила. Здесь падение тона, а потом переход на мизансцену: «Ваше превосходительство!» — здесь его надо ужалить. Если вы его не ужалите, он не сможет вскочить, он должен почувствовать, как раскаленное железо его коснулось.
Уберите ваш старческий тон, в водевиле всегда все старики молоды. Тут не надо бытовить, тут только ритмическая задача, тут важно голосоведение: «Прикажите выдать хоть пятнадцать рублей!» ( Показ интонации .)
После [крика, Шипучина] «А‑а‑а‑а!» — музыка еще раз.
( Пианисту .) Дайте какой-нибудь речитативный аккорд!
( Башкатову .) Сначала мимически встряхнуться от боли, а потом: «А‑а‑а‑а!» — знаете, как будто внезапно зубы выдергивают.
( Говорковой .) «Хоть пятнадцать рублей, я согласна получить не все сразу» — без всяких пауз, здесь еще силушка должна накапливаться, иначе Шипучину нельзя будет встряхнуться.
( Башкатову . Показ обморока .) Ваш предвздох должен быть только трамплином. Он качнется сперва вниз — предвздох, потом встрепенулся и пошел. А то не будет сильного размаха. ( Показ .)
Музыка в этом месте должна быть маэстознее. В это время за вас работает музыка, поэтому вы можете с разными эффектами идти, с тормозами. Он почти как от привидения шарахается — здесь сцена ужаса, так сказать.
Он как бы сваливается, акцент должен быть такой, как будто вы об пол стукнулись ( показ : взмах вниз ). И из движения ваш возглас: «А‑а!» […]
Юбилей приурочили к рождественской ночи, это определит все приготовления, на заднем фоне будет видна елка и тогда понятна эта выдумка с елочной хлопушкой.
( Исполнителям ролей служащих .) Аплодисменты на хлопушку потому, что вам нравится находчивость [молодого человека], и за эту находчивость вы ему аплодируете[cxix].
( Башкатову .) Первое «Танюша!» — наверху, потом он идет к барьеру и второе «Танюша!» — у барьера; а она начинает: «Поехали мы на вечер к Бережницким…» — монолог в публику. […]
Татьяна Алексеевна: «Бабушка, вам же говорят…» — очень мягко, а Мерчуткина — слезливый монолог на это.
После ухода Мерчуткиной у. Шипучина снова вскипает ревность и он снова: «Танюша!», а она продолжает: «Итак, мы поехали на вечер…»
«Выстрел?» — ему кажется, что она говорит об этом выстреле, который только что был, он уже ничего не понимает, он ждет разъяснения по поводу той сцены, которую вы видели, а она стрекочет о чем-то другом.
И опять такая же сцена. Мерчуткина выходит: «Ваше превосходительство!» — Шипучин шарахается: «Кузьма Николаевич!» — он как бы {191} прячется за него и прямо : «Прогоните ее…» ; Мерчуткина же опять переходит на то же место , где она стояла , когда Хирин в нее бумагу бросал , и стоит как истукан , вкопавшись в землю .
Хирин закладывает патроны в пистолет ( показ ), что-то бурчит, Шипучин сидит, не глядя на эту сцену, говоря все: «Гоните, гоните ее». ( Показ Кельбереру .) Публика думает, что вы идете к Мерчуткиной, а вы заворот делаете и нацеливаетесь на Татьяну Алексеевну. Татьяна Алексеевна прячется за конторку — он за ней, она под конторку — он за ней. Шипучин не видит этой сцены. Когда же на сильный крик Татьяны Алексеевны он увидел, что Хирин в нее целится, он бежит к шкафу, заслоняет собой Татьяну Алексеевну, кричит: «Не ее, не ее!» — и, видя перед собой нацеленный пистолет, тоже прячется за ней в шкаф. Двух загнал.
После этого Мерчуткина равнодушно выходит. ( Дальше Вс . Эм . показывает сцену Хирина и Мерчуткиной , которая кончается залезанием Мерчуткиной тоже в шкаф .)
Дальше идет такая сцена. На авансцене симметрично с конторкой стоит портрет Шипучина во весь рост — он потом будет фигурировать в финальной сцене[cxx].
Идут приготовления к банкету, там, вероятно, накрыт большой стол, которого не видно, который откроется только в конце, и за ним будет видна елка.
( Вс . Эм . просит дать одного студента , равного по росту Шипучину , потом просит дать два полотенца ; одним завязывает голову Шипучину , другим — студенту , потом просит вынести студента на руках , устанавливает группу служащих . В это время музыка играет марш Мендельсона .)
Поверните его, студента, таким образом ( показ ). Крик падения, всеобщий обморок, мужчины не только подхватывают женщин, но и сами подражают обмороку. Поплавский тоже падает. Из шкафа выходит Хирин, за ним Мерчуткина с револьвером, потом выходит Шипучин, неся на руках Татьяну Алексеевну в обмороке, облокачивает ее на перила, она соскальзывает на живот.
{192} 27 декабря 1934 года
Беседа с труппой после прогоночной репетиции
Шипучин — Башкатов, Хирин — Кельберер, Татьяна Алексеевна — Субботина, Мерчуткина — Говоркова, юноша с хлопушкой — Бахтин
Мейерхольд. Я бы на месте Башкатова отказался произносить слова с такой фатоватой манерой, потому что эта манера для него чужая, она не подходит к его физическим особенностям: просто построение его рта не дает возможности ему этой манерой овладеть — у него затушевываются согласные, речь становится вялой и потому слова не слышны, на пятьдесят процентов словесного материала не разберешь.
Потом, в монологах нет как-то стержневой подпорки и поэтому каждая новая строка имеет тенденцию упасть, тенденцию начаться ниже предыдущей, а нужно, и нужно непременно, конец фразы перед точкой удержать в памяти своей, вернее в ушах, и следующая строчка обязательно должна быть немножко выше. Все время вверх ухабы, а так как у вас все время вниз идет, то произносятся слова в себя и для себя, а не для зрительного зала.
Характерно для водевиля так шиковать манерой произносить, так бросать слова, чтобы они как-то возбуждали зрительный зал. Так что тут должен быть своеобразный форс игры для публики. Этого у вас не ощущается. Вы прощупываете какие-то психологические мотивы, а психологических мотивов здесь нет — здесь очень однообразно. Он все время в одном основном состоянии апломба. Человек, который с апломбом. Этого у вас ничего нет.
А потом возникает новое состояние — раздражение по поводу того, что вам все кругом мешают. Вы хотите прочитать доклад, хотите его усвоить, а вам мешают. И к этому человеку с апломбом прибавляется раздражение, и это раздражение апломб стирает. Вы говорили сначала с апломбом, а потом перестали говорить с апломбом, потому что стали человеком раздражающимся. Вы не бежите от этих людей, которые вам мешают, а просто меняете места, поэтому впечатление получается, что освоенные мизансцены механистичны, они не обусловливаются вашим раздражением, поэтому получается излишняя суета, и я уже беру под подозрение — не от мизансцен ли суета? Нет. А оттого, что Башкатов их делает очень механистично, они не обусловлены, надо их обусловить.
Потом не схвачен самый характер водевиля, нет этой легкости. Так что, например, игра со жбаном слишком уподроблена. Вещь должна быть в руках не по разметке, а импровизационно: «Если мне, пока я имею честь быть председателем банка…» — это основное, это экспозиция. Здесь не режиссерская наметка, а экспозиция текстовая, и на нее надо обратить внимание, ее надо произносить с максимальной легкостью, это построено как шутка, водевиль. Поэтому здесь дело не в предметах, которые возникают, а дело именно в этом состоянии. […]
Теперь, почему не возникает возбудимость? Надо менять: «Дайте мне, пожалуйста, доклад…» — эта фраза должна быть произнесена озабоченно. Когда мы говорим «озабоченно», этот мотив должен обязательно вас взбудоражить, возбудить. Представьте себе, вы приходите домой голодный и усталый, у вас все предпосылки к тому, чтобы говорить {193} вяло . Вы и говорите вяло , и когда вас зовут к телефону , вы говорите : «Я не могу подойти к телефону» ( Вс . Эм . слабым , утомленным голосом говорит эту фразу ). Но когда вы голодны, у вас, несмотря на вялость и усталость, возникает некоторое раздражение к окружающим, вы вскакиваете, раздраженно говорите, и появляется возбудимость, — это раздражение вызывает возбудимость. И вдруг вы начинаете быстро ходить, книжки бросать, начинаете предметы на стол раздраженно швырять. Это живой человек с возбудимостью. А у вас нет возбудимости, нет температуры, вы начинаете в мизансценах делать суету, а она не заменяет возбудимости. Только живая возбудимость может оправдать эту суетность, если же ее нет, это плохая работа режиссера. Если мизансцены верно построены, если эти переходы имеют свою обусловленность, но если нет живого человека, то получается так, впустую.
«Дома у себя я могу быть мещанином…» — опять почему-то было спадение: сел на стул и упавшим голосом говорит, и получается герой-резонер. А нужно все время чередовать: апломб — раздражение, апломб — раздражение; он сел — нужно найти и позу апломба, и все интонации человека, говорящего с апломбом. Но опять не зазвучит мелодически, если нет возбудимости. А благодаря хорошей, живой возбудимости эта фраза произведет впечатление нахального разоблачения самого себя.
При первом появлении Татьяны Алексеевны он говорит: «А вот и она!» — и уходит, может быть, потому, что он знает природу своей жены-тараторки. Часто так бывает, что пришла в голову какая-то мысль и, чтоб ее не забыть, нужно скорее осуществить. Он поэтому и уходит, но когда он вернулся, он поцеловался с ней — все-таки он не видел ее недели три-четыре. А потом он опять ускользает, потому что ему нужно какую-то работу сделать. Он сам выдумывает для себя необходимость подойти к шкафу, к конторке, к стулу, в доклад смотрит, чтобы дать понять ей, что не надо мешать ему дальнейшими ласками: что подумают клиенты этого банка, увидя в директорском помещении такие фамильярности на людях. Это все должно быть отражено в ваших мизансценах, иначе все будет фальшиво.
( Кельбереру .) Образ чувствуется. Образ есть, и есть живая возбудимость, и раздражение не фальшиво, но я думаю, что эта шамкающая дикция… От нее нельзя отказываться, потому что в ней может оказаться необходимость, но нужно добиться, чтобы была обязательная ясность произношения, — ну прямо двадцать пять процентов слов пропадает из-за шамкания, тем более очень важного текста. Потом у вас есть некоторая патологичность — это нужно убрать. Нет выбрасывания текста в зрительный зал — все для себя и в себя и для тех действующих лиц, которые стоят рядом. Здесь нужно, чтобы у публики вызывалась улыбка по поводу его раздражения. Все имеет единственное назначение — вызвать у зрителя улыбку, это надо держать все время в голове. […]
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 85; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!