Архимандриту Спиридону, миссионеру 28 страница
Утром мы как следует разглядели друг друга: русский протоиерей из‑под Москвы, молодой двоюродный брат отца Агафодора и студент‑академик из Троице‑Сергиевой Лавры. Они восторженно рассказывали о своем восхождении на вершину Афона и спуске на Карулю.
– Вчера добрались сюда к вечеру, все ноги отломали! Но очень, очень благодатно! – наперебой описывали паломники свои впечатления. – Сегодня по карульским цепям полазаем, если вы не побоитесь…
– А кто нас поведет? – Отец Агафодор интересовался больше всего проводником. – Тут без местного «специалиста» не пройти…
– Сербы поведут… – ответил за всех протоиерей. Здесь целая община сербских монахов проживает. У них даже есть свой старец!
– Старэц, старэц! Авто инэ мегало Геронда! – вступил в наш разговор хозяин кельи.
Между монахом Христодулом, иеродиаконом и «академиком» началась оживленная беседа по‑гречески, в заключение которой монах вынес из своей комнаты желтоватый череп – главу известного карульского старца, русского схиархимандрита Феодосия, ото‑шедшего ко Господу в 1938 году. Мы с благоговением приложились к главе в руках отца Христодула.
Снаружи раздалась молитва по‑гречески, и вошел средних лет сербский монах Серапион, согбенный и худой, с небольшой бородкой и в разбитых донельзя башмаках. Он неплохо говорил по‑русски. Вся наша паломническая группа отправилась в его большую келью на краю скального уступа.
|
|
|
– Это русская келья в честь святителя Иннокентия Иркутского, и все в ней русское! – Серб указал на множество икон, висевших по всем стенам. – А это подарки от русских цариц! – Он достал из большого сундука искусно расшитые пелены и покрывала. – В этой келье русские отцы подвизались – это все их имущество… А теперь Бог дал, что я здесь спасаюсь по их святым молитвам… А сейчас мы посетим Старца схиархимандрита Стефана!
Мы прошли по узенькой дорожке, уставленной горшками с множеством цветущих растений: красные и белые розы, вьющаяся голубая глициния, синяя и желтая, свисающая с полок, бугенвиллия, гладиолусы, ромашки, эхинацеи. От их пестроты рябило в глазах, но это создавало особенную умилительную картину на фоне беленькой церкви и беспредельно синего моря. Сам старец сидел на скамейке внутри небольшого дворика и кормил птиц хлебными крошками, окруженный таким же беспорядком своего цветочного царства.
– Благословите, отец Стефан! – подали мы голос.
– Хотите, фокус покажу? – без предисловий отвечал старец. Он вытянул руку вверх ладонью, на которую сразу село несколько синичек. Старец подкинул их в воздух и рассмеялся. В его глазах и голосе было много детского радостного чувства. Он несколько пугал свалявшимися прядями своих буйных рыжеватых волос, выпиравших копной из‑под поношенной шерстяной скуфьи и совсем спутавшейся в веревочки длинной бородой.
|
|
|
– Заходите в церковь, в церковь, приложитесь к святым мощам!
В маленьком храме на удивление царила чистота и во всем ощущался порядок. Отшельник налил всем воды в стаканы. Посмотрев их на свет, некоторые из нашей компании незаметно вылили воду в цветы – стаканы были очень грязными.
– Пейте, пейте, вода у нас своя, самая лучшая на Каруле! – Старец отворил дверь в довольно большую пещеру, внутри которой находился каменный бассейн, куда капала вода из подведенного к резервуару шланга. Приглядевшись, я увидел в емкости множество плавающих там рыбок.
– Я их тоже прикармливаю, – засмеялся отец Стефан. И воду отсюда же пью. – Он постучал себя кулаком по крепкой груди. – На здоровье не жалуюсь… Рассаживайтесь, где кому нравится!
Монах Христодул начал рассказывать:
– Сила у старца Стефана великая. Он помогал строиться русским подвижникам Феодосию и Никодиму. Повыше меня видели церковь Пресвятой Троицы? Так он брал сразу под мышки два мешка цемента и с пристани носил их наверх! Столько даже мулашке трудно тащить…
|
|
|
Мы с уважением посмотрели на смеющегося схиархимандрита.
– Скажите, отче, слово нам на пользу! – попросил протоиерей.
– Это так, это так… – не расслышал просьбу отец Стефан. – Всю эту землю, что вы видите во дворе, я принес сюда сверху от Данилеев своими руками! А камни таскал с моря, чтобы стенку выложить. Здоровье у меня ого‑го, не жалуюсь! Но, чтобы не гордиться, вот, могилу себе приготовил…
Мы оглянулись: возле храма, накрытая плитой, находилась могила, на которой стоял деревянный крест с надписью «Схиархимандрит Стефан».
– Отче, жаждем услышать от вас слово на пользу душевную! – повторил протоиерей свою просьбу.
– Сейчас нужно говорить только одно слово – о конце света. Нужно всем к этому концу готовиться. Как готовиться? – Старец обвел всех прищуренным взглядом. – Каяться в своих грехах! Тогда все зло сгинет навеки. Какое зло? Те, кто грешат и не каются. А кто не кается? Америка не кается, не может покаяться из‑за гордости своей. Ей конец уже назначен. А Россия и Сербия спасутся! И греки тоже, если за Россией пойдут…
Старец неожиданно высоким голосом запел:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит.
В той степи глухой
|
|
|
Умирал ямщик.
И, набравшись сил,
Чуя смертный час,
Он товарищу
Отдает наказ:
«Ты, товарищ мой,
Не попомни зла,
Здесь, в степи глухой,
Схорони меня!»
Впечатление было сильное. Старец всех растрогал этой песней, которую оборвал на высокой ноте.
– Спаси Господи, отец Стефан! Растрогали нас… – Протоиерей смахнул слезу.
Отшельник, засмеявшись, ответил:
– Голос‑то мой у меня Господь забрал, а дал детский. Так и пою от радости Богу! Вот, все вам сказал…
Мы тихонько вышли, поцеловав жилистую худую руку старца. Множество впечатлений не укладывалось в голове.
– Батюшка, знаете, в этой пещере до серба Стефана подвизался отец Софроний, – вполголоса сообщил мне иеродиакон. Это сообщение еще больше укрепило во мне уважение к Каруле и ее подвижникам.
– А теперь по цепям вниз! – скомандовал монах Христодул, карульский богатырь, больше похожий на кулачного бойца. Он ловко хватался за цепи, ведущие в голубую бездну, плескавшуюся глубоко внизу. За ним последовал серб Серапион в своих разваливающихся башмаках, одетых на босу ногу. В пещере, под цепями, лежали белые черепа. Монахи зажгли свечи и укрепили их на камнях возле присыпанных пылью глав.
– Это косточки русских подвижников! Помолимся о них, отцы и братья!
Мы все протянули по четке.
В длинной узкой келье на краю обрыва нас ожидал другой монах – серб Серафим, угостивший нас водой с лукумом – традиционным афонским угощением. Остальные кельи оказались сильно разрушенными и необитаемыми. После обратного перехода по обрывам и нагревшимся от солнца цепям мы отдыхали в домике монаха Христодула. Унылый удручающий вид желто‑коричневых скал не портил благодатного впечатления от головокружительного путешествия по кручам Карули. Облака рассеялись, и день стоял пыльный, душный, а окрестности выглядели совершенно пустынными. Над нашими головами со свистом проносились дикие голуби, пикирующие, сложив крылья, к плещущемуся о причал прозрачному до камешков и водорослей на дне Средиземному морю. Во всем этом унылом пейзаже было что‑то завораживающее…
– Наверное, здесь молиться хорошо, – шепнул я отцу Агафодору. – Настоящая пустыня.
– Еще бы, на Каруле такие старцы жили, которых даже греки почитали, – согласился мой друг.
Между тем во время прощального чаепития я заметил, что хозяин кельи, монах Христодул, время от времени бросал на нас изучающие взгляды, по‑видимому, присматривался к нам, пока не спросил напрямую:
– Отцы, вы не хотели бы остаться на Каруле, чтобы продолжать русскую традицию? – Видя, что мы затрудняемся с ответом, он сделал великодушное предложение: – Если Бог еще раз приведет вас сюда, оставайтесь! А вопрос с кельей я улажу: у меня в Лавре хорошие отношения с Духовным Собором!
Мы с признательностью поблагодарили Геронду Христодула, приложив руку к сердцу.
Нашим паломникам предстояло возвращаться в Русский монастырь после героического подъема на пик к храму Преображения, и их компания распрощалась с нами.
– А на вершину мы пойдем, отец Агафодор? – не удержался я, слыша столько разговоров от паломников об удивительной благодати на вершине Афона.
– А вот жара спадет, и пойдем! – невозмутимо ответил он.
– Серьезно? А успеем спуститься до темноты?
– Там переночуем, в Панагии…
Не убойся, душа моя, страха перед злыми, а еще больше – гордого презрения их, ибо только смирение бесстрашно и только кротость не горда. Тогда злой потеряет зло свое, а грешный исправится от грехов своих. Злым смирение кажется трусостью, а грешным кротость видится слабостью. Но сила Божия, укрепляющая смирение, и благодать любви Христовой, пребывающая в кротости, постепенно, пядь за пядью, разрушают твердыни зла и греха, как весенняя молодая трава прорастает сквозь дорожный безжизненный асфальт. Злые и грешные мечутся по лицу земли: одни хотят мстить, а другие – убежать от мстителей. И не находят убежища себе, ибо не нашли Пастыря и Помощника, а в тщете своей понадеялись лишь на самих себя. Мучаются злые и грешные от погибели своей, потому что не познали Господа Вседержителя, но мучаются и те, кто обрел и Спасителя, и Защитника, ибо скорбят об участи братьев своих, лишивших самих себя Человеколюбца Христа. Но мучения одних и мучения других далеко отстоят друг от друга, как противоположные берега безбрежного океана. И благо первым, если они прибегнут к покаянию, и блаженство вторым, которые укрепятся в молитве за всех людей, ибо сверхблаженны они, познавшие Творца в священном безмолвии.
СТАРЕЦ ИСИДОР
Если меня закружит суета земная, нет преграды тому, чтобы не обнаружил меня взор Твой, Господи, и не посетил утешением сердце мое, если оно верно Тебе. И даже если выйду я на жизнь безмолвную, где обетование того, что Ты явишься мне, Христе, и вселишься в сердце мое? Предел молитвы – молиться за всех людей как за самого себя, а предел созерцания – забыть даже тело свое и дыхание и всеедино возвести ум в горняя. Как сочетать мне, Боже, дела и попечения земные и молитвенную жажду сердца моего? Передали нам святые отцы и наставники, что тело нужно целиком отдать трудам, а весь ум – единому Богу. И Ты Сам сказал, Господи (Мф. 6:21): Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Наполняются глаза мои и сердце мое жгучими слезами, Боже, ибо скорблю я ходить по земле сей, желая расстаться с телом и поселить дух в безмерной любви Твоей. Прошу милости ко мне, Господи, не ниспадать ни умом, ни сердцем из животворящих глубин благодати Твоей в тяжкий зной забот и попечений. Дай пройти мне по земле сей, чтобы ноги мои не касались праха земного, а дух мой, как свободная птица святых Небес Твоих, пребывал бы неразлучно в священной беспредельности Твоего созерцания.
К вечеру, среди неумолчно стрекочущих кузнечиков и терпкого запах чабреца, мы продолжали подниматься по узкой пыльной тропе среди густого кустарника. Ветра не было. Пот ливмя заливал лицо и грудь. Близость вершины манила своей свежестью и прохладой, но мы явно не успевали. Мне нелегко дался этот переход в душном воздухе от Карули до креста с источником на распутье троп. Легкие отказывались дышать соленым безветрием тяжелой морской дымки. Иеродиакон легко шел позади, не обгоняя меня из уважения. Наконец мы сделали привал.
– Далеко еще Панагия, отец? – прохрипел я, утоляя жажду из родника.
– Вон там, в соснах… – указал он рукой высоко вверх.
После родника посвежело. Корявое, изогнутое сосновое редколесье неведомо как росло на голых каменистых склонах. На небосклоне загорелись первые вечерние звезды, а в море отпечатался огромный конус Афона, отбрасываемый заходящим солнечным диском. Показалось приземистое здание небольшой церкви Матери Божией, называемой Панагия, с приютом для паломников. По преданию, сюда поднималась Пресвятая Богородица.
Внутри кто‑то уже располагался на ночлег, позвякивая ведром. Через трубу в окне шел дым из очага. Малоразговорчивый грек‑иерей обосновался на Панагии и жил здесь все лето, как выяснил мой спутник. Улегшись на старых пыльных подстилках и укрывшись такими же старыми одеялами, мы отдыхали после вечерних молитв. Потянуло сильным острым холодом, так что захотелось накрыться одеялом с головой.
Не спалось… Костер догорал, постреливая в темноту крошечными искрами. В углу ворочался грек, неразличимый в темноте, то ли укладываясь, то ли совершая поклоны. Удивительное очарование этого места, светя крошечными огоньками лампадок на иконостасе, неторопливо проникало в душу, уставшую от изобилия впечатлений. Это благодатное чувство успокоило возбужденный после перехода ум, умягчило сердце и умиротворило душу. Сладостное и нежное ощущение святости этого места овладело сердцем, не давая ему уснуть и наполняя молитву, текущую внутри, по‑юношески бодрой и свежей силой. Так бы я и молился всю ночь, не смыкая глаз, потому что не хотелось уходить в сон, когда жизнь предстала более невероятной, чем самое прекрасное сновидение. Так, с молитвой в сердце, я незаметно уснул под не‑прекращающийся шорох поклонов из темноты, где находилось ложе любителя уединения.
Утром подниматься совершенно не хотелось, но было стыдно валяться под одеялом перед иереем, который был примерно моих лет. Он бегло что‑то читал и пел по книге, стоя перед аналоем. Иконостас представлял собой простую деревянную стену со скромными иконами. В круглой железной подсвечнице в песке теплилось несколько свечей. Пришлось вставать, с трудом двигая ногами: с непривычки они болели страшно. Выйдя из двери, я невольно остановился: с трех сторон скромное здание Панагии окружал неоглядный морской простор. Вдали в дымке угадывались острова, похожие на синие грезы. Молитвенное счастье затопило душу. Встав лицом к вершине, такой высокой и уже такой близкой, прорезавшей острым пиком быстро летящие и меняющие свои очертания облака, я молился, пока меня не позвал отец Агафодор.
Чай и печенье составили весь наш небольшой завтрак. Грек принес нам в банке тахини – пасту из размолотого кунжутного семени, которую мы смешали с медом, предложенным тем же молчаливым иереем.
– А по баночке тунца съедим на вершине, чтоб сил хватило вниз спускаться! – Промолвив эти слова, иеродиакон уже стоял, ожидая, когда я надену на плечи рюкзак, где лежала новая ряса, а также монашеская одежда, с которой я приехал на Афон.
Крутой подъем на сам пик дался мне значительно легче, чем утомительная тропа от Карули до Панагии. Растительности практически уже никакой не осталось, каменные сланцевые плитки позванивали под ногами. Тропа, зигзагом поднимающаяся по крутому склону, стала еще круче.
Первым на вершине открылся массивный железный крест, с погнутыми металлическими деталями от ударявших в него молний. На небольшой площадке находился низенький, словно вжавшийся в камни, храм Преображения Господня. Скромный иконостас украшали такие же скромные иконы. Мы зажгли свечи и поставили их в подсвечник перед иконостасом, помолясь о здравии всех наших близких. После молитв мы взобрались на вершинные скалы: на север, в синеющей под ногами пропасти, уходил зеленый полуостров Афона, во всех других направлениях горело и сверкало под солнцем море, без конца и края. Угадывались острова – Лимнос, Тассос, Самофраки и Имброс. Их мне указывал мой друг, протягивая руку в сияющую даль. Уходить вниз не хотелось, как, наверное, каждому, кто поднимался на вершину Афона.
Иеродиакон достал четки и сел в стороне на камень. Обернувшись на восток, я сложил на груди крест‑накрест руки и закрыл глаза. Чувство огромного простора передалось душе, в которой в мгновение ока, вместе с утомлением, исчезли все границы тела, словно оно, как легкокрылый дух, обрело невиданную до сей поры свободу лететь в лучезарном небосклоне, сливаясь с ним и становясь светозарной невесомой птицей. «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!» – пела душа, и ей вторило сердце, вернее, то удивительное безбрежное пространство, которым оно стало, обретя в нем Христа…
На спуске, отдохнув у родника с крестом под тенью узловатых, крепко вросших в землю дубов, мы вспомнили о своих рыбных консервах. На вершине мысль о еде полностью вылетела из головы. Подкрепившись, мой провожатый повел меня в Кавсокаливию, где мы приложились к мощам преподобного Акакия и полюбовались древними фресками в соборном храме. По нижней тропе вдоль моря, блестевшего внизу утренней голубизной, мы отправились к пещере преподобного Нила Мироточивого. Подъем по крутой скале с каменными ступенями без перил оставил сильное впечатление. Вниз с шуршанием улетали камни из‑под наших ног. Можно представить, по каким кручам пробирался преподобный, когда этих ступенек не было.
Трехсотметровая скала представляла собой вертикальный отвес до самой воды, где в крутые скалы врезалась узким языком рябая от поднявшегося ветра морская бирюза. По этой скале когда‑то истекало священное миро от мощей угодника Божия. Деревянная шаткая лестница привела нас под полутемные своды просторной пещеры, где стоял простой иконостас из грубых досок с одними вратами. Он выглядел пределом простоты. Мне вспомнилось благословение отца Кирилла сооружать на Кавказе побольше маленьких церквушек, что тогда казалось для меня некоей новизной в монашеской жизни после грандиозных лаврских соборов. Наконец на Афоне я с радостью убедился в мудром выборе для нас истинно монашеского направления, заповеданного старцем, – не связывать себя строительством больших церквей, а уметь обходиться простыми церквушками, построенными своими руками, и больше обращать внимание не на украшение храмов, а на благоговейное совершение богослужений.
Монахи‑келиоты вынесли нам кофе и сладости. Мой друг о чем‑то переговорил с ними.
– Давно хотел я отыскать на Афоне пещеру преподобного Петра Афонского, – идя рядом со мной по тропе к Лавре, говорил отец Агафодор. – У монахов сейчас разузнал, где примерно это место находится. Там подвизается в полном уединении с одним послушником удивительный старец. Заглянем к нему? Кажется, его зовут отец Исидор. В наше время он – настоящий отшельник, а послушника зовут Петр. Они никогда не выезжают со Святой Горы.
Иеродиакон свернул на неприметную тропинку, где не имелось никакого указателя. Под высокими старыми кипарисами на небольшой площадке с колючим дубняком, перевитым ярко‑зеленым плющом, виднелся куполок небольшой церкви вместе с маленькой кельей, составляющей с ней единое целое. Моему изумлению не хватало места в груди: ведь это та самая церквушка, которой я любовался на рисунке в афонском Патерике, с трепетом разглядывая его в лесу на Грибзе!
На наши молитвы и стук в дверь вышел послушник лет пятидесяти с черной бородой, с пробивавшимися в ней прядями кудрявой проседи. Он осведомился, что нам нужно.
– Благословите поклониться в церкви преподобному Петру Афонскому и взять благословение у старца, – смиренно отвечал отец Агафодор.
– Мы никого не принимаем, живем закрыто. Старец бывает недоволен, когда его отвлекают! – отказал нам послушник.
– Со мной иеромонах из Москвы, просит повидать Геронду и задать вопрос о молитве, – уговаривал послушника мой провожатый. Тот сохранял неприступный вид, но последняя просьба тронула его.
– О молитве? Из Москвы? У нас русских еще не было ни разу. – Послушник задумался. – Пойду спрошу благословения у Геронды. – Он закрыл дверь и ушел.
– Отец Агафодор, я не думал у отшельника что‑нибудь спрашивать, достаточно, если только посмотрим на него.
Меня взволновала предстоящая беседа с этим подвижником.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 32; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!