Архимандриту Спиридону, миссионеру 26 страница
В Кутлумуше нас застала всенощная праздничная служба – Панигир.
Звон кадил, множество народу, благоухание ладана, сияние лампад и свечей смешались с тихим светом вечерней зари, потухающей в высоких церковных окнах. Служба все продолжалась, пение длилось беспрерывно, стройно и слаженно, затем оно перешло в тягучий монотонный напев, который не мешал, а даже усиливал молитву.
– Это терирем поют – Ангельские гласы, – шепнул иеродиакон.
На литургию на рассвете начали приглашать всех иеромонахов.
Я попытался укрыться за спинами паломников, но ко мне быстро подошел расторопный благочинный, выхватив меня из толпы.
– Иеромонах? – он воткнул в мою грудь указательный палец. Я кивнул головой.
– Идите, идите, батюшка, отказываться нельзя! – подсказал мне переводчик. В алтаре царила суматоха, но греки быстро распознали во мне новичка, помогли облачиться и поставить в шеренгу седобородых священников благочестивого вида. Вместе с игуменом, чей святоподобный лик внушал невольное уважение, возглавлял службу представительный архиерей. Никакого возгласа мне не досталось, хотя отец Агафодор и сунул мне в руку служебник. Причащение, пение, торжественный молебен, поздравления и заключительное переодевание окончательно смешались в моем сознании.
Ошалевший, с заплетающимся языком и ногами, вывалился я вместе с монахами во дворик монастыря. Яркие солнечные лучи заливали все пространство вокруг неестественным ослепительным светом. В груди, в голове и в ушах продолжали греметь греческие песнопения. Те же заботливые руки благочинного усадили меня с иеромонахами монастыря неподалеку от игумена – красивого седовласого старца, снова приковавшего мой взор прекрасным молитвенным лицом. Епископ произнес долгую речь, потом что‑то еще и… все закончилось.
|
|
|
Глубоко удивляется душа моя: чем отличается земной сон жизни моей от сновидений? Лишь тем, что в земном сне властвуют законы: что посеем, то и пожнем, пожиная плоды своих действий и поступков. А в сновидении дух мой видит лишь носимые ветром воображения образы, подобные мысленным облакам. Но вор мой – невнимание – расхищает память о Тебе, и теряю я единство с Тобою, Боже мой. Стыдом покрывается лицо мое: Ты никогда на оставляешь меня ни на миг, а я – зная, что един с Тобою в Духе Святом, забываю о Тебе, увлекаясь земными сновидениями. О, как бы я хотел пробудиться однажды вместе со всеми, близкими и дальними, в Твой лучезарный мир Святой Истины, чтобы все мы единодушно возрадовались единению с Тобою и восхвалили Тебя в ликовании сердец наших, пребывающих неисходно в тихости священного безмолвия.
|
|
|
СТАРЕЦ ХАРАЛАМПИЙ
Есть смирение истинное, и есть лжесмирение. Истинное смирение говорит: «Отдам волю свою, душу, ум и сердце Тебе Единому, Господи, чтобы Ты стал для меня все во всем!» Ложное смирение, прячась за эгоизмом, изрекает: «Нет, это не для меня…» Лень и сластолюбие – корни лжесмирения, воздвигающего железную стену отчаяния между Богом и душой. Малодушие обманывает нас ложными домыслами, нашептывая: «Непрестанная молитва не для нас, грешных… Исихия не для нас, мы недостойны священного созерцания…» Не верь этим лукавым помыслам, душа моя, ибо все мы, во Христа крестившиеся, получили те же самые заповеди, что и святые апостолы. Святая Церковь всех призывает взойти на вершину Боговидения, дабы облечься во Христа, потому что Господь Иисус Христос вовеки не перестанет оделять этим даром молитвы и Богосозерцания всех последовавших Ему верою. Огнем любви Твоей, Боже, попали малодушие мое и отверзи мне врата Боговидения даром смирения Святого Твоего Духа.
Сильный щебет множества птиц на лесной тропе привел меня в чувство.
– Отец Агафодор, у меня просто шок… Нет слов, это даже не служба, а какое‑то вселенское торжество! Все внутри словно улетает на небо, – поделился я восторгом со своим спутником.
|
|
|
– Ничего такого, отец Симон, обычный Панигир! Это вам с непривычки… Придем сейчас в Ивирон и отдохнем.
В маленьком храме у Иверской иконы Матери Божией монахи читали Акафист. Молящихся стояло довольно много. Я жадно рассматривал любимую икону: «Какой удивительный лик! Какие небесные, проникающие в душу глаза! Самый любимый, самый родной сердцу образ!» – Я что‑то шептал еще, но слезы бежали сильней и сильней. Подошла моя очередь приложиться к святой иконе. Когда я приложился губами, а затем лбом к прохладному благоухающему стеклу, мне показалось, что я поцеловал живую руку Пресвятой Богородицы.
– Отче, Она – живая… Отче, Она – живая… – твердил я иеродиакону сквозь слезы, душившие меня. Отец Агафодор отвел меня в стасидию, где состояние сильного благоговения и горячей любви к Матери Божией начало быстро возрастать. Ноги будто онемели, а дыхание перехватило. Слезы безостановочно бежали по лицу, и я уже перестал вытирать их ладонями. Монахи стали поглядывать на меня с любопытством.
Мне внезапно стало ясно, что отсюда я никогда не уйду, что Матерь Божия не отпускает меня с Афона. «Пресвятая Богородица, Мамочка моя дорогая! Если Ты не желаешь, чтобы я уехал отсюда, останусь здесь до конца своей жизни, и будь что будет!» – «Да, да, оставайся, оставайся, – выговаривало мое сердце. – Оставайся здесь, и пусть никогда не заканчивается этот удивительный сладостный миг встречи с Той, Которую душа всегда жаждала увидеть и поцеловать Ее святой Лик…» Плач перешел в сильное беззвучное рыдание…
|
|
|
Мой друг тронул меня за рукав:
– Батюшка, пойдемте в трапезную. Монахи приглашают…
За столом напротив сидели строгие монахи‑греки, смотревшие только в свои тарелки. Я пытался что‑то есть, но слезы продолжали бежать. Приходилось глотать их вместе с хлебом и оливками. Ко мне начали приглядываться. Было страшно неудобно, но я ничего не мог поделать. Наконец мы оказались в архондарике, где нам отвели большую светлую комнату с пятью или шестью койками. Я упал на одну из коек и, ощущая на губах солоновато‑сладкий вкус прикосновения к живой руке Пресвятой Богородицы, мгновенно уснул, словно провалившись в какие‑то радужные цветные облака.
Ночью, под звонкий перестук в деревянное било, мы поднялись и отправились в соборный храм, старинный, благолепный, полный благоухания древности, с изумительными росписями и иконами. Негромкое монашеское пение не мешало молитве и даже не отвлекало, что для меня явилось открытием. На рассвете мы, вслед за монахами, пошли вновь приложиться к святой иконе Богородицы. Я вошел в храм с робостью: смогу ли я уйти от святой иконы? Но в этот раз все было по‑другому.
Душа поняла, спокойно и несомненно, что Матерь Божия пока отпускает это тело на время, забрав навсегда мое сердце… В него пришли неземной покой и полная уверенность в благополучном завершении паломничества и в том, что отныне мое место – на Святой Горе. Тихим веянием нежного кроткого духа повеяло в сердце: «Сейчас можешь ехать в Россию, а потом вернешься сюда непременно…» Этот неслышимый небесный глас вновь вызвал рыдания, но это были уже слезы благодарности и счастья., Того, что произошло со мной в предыдущий день, уже не повторилось, но молитва, словно буравом, сверлила мое сердце, проникая в самые сокровенные его глубины. Тело словно прикипело к стасидии, ум погрузился в молитву…
Меня неожиданно кто‑то тронул за рукав.
– Из России, отец?
Я открыл глаза. Передо мной стоял крепкий русский парень в подряснике, похоже, послушник.
– Из России.
– Паломничаешь?
– Паломничаю.
– А на Афоне хочешь остаться?
– Хочу. – Я не стал говорить, что решил вернуться на Святую Гору навсегда.
– А ты на какое время приехал?
– На месяц, вообще‑то…
– Прости, что отрываю от молитвы, – продолжал говорить послушник. – Ищу себе напарника на келью. Игумен Василий ко мне хорошо относится, русских любит. Ты еще зайди в Ивирон, мы с тобой это дело обсудим. Мне думается, мы найдем общий язык. Меня зовут Владимир. Спросишь послушника Владимира, любой покажет. Так что приходи. Обещаешь?
Я пообещал непременно заглянуть в монастырь, когда останусь один.
В Дафни, главную афонскую пристань, с мелкими магазинчиками, торгующими всякой всячиной, от гвоздей до йогуртов, мы пришли пешком. Там мы отдохнули и снова двинулись дальше, теперь уже в монастырь Симонопетра, стоящий на высокой скале – монументальное сооружение древнего монастырского зодчества. Несмотря на его внушительность, свободных мест не оказалось.
– Не беда, батюшка, переночуем сегодня у бывшего лаврского иеромонаха. Он от монастыря келью получил, Кто келью имеет, тот называется геронда. Говорят, что здесь в ущелье, в пещерке, подвизался святитель Григорий Палама.
Отец Агафодор повел меня в узкое ущелье, выходящее к морю, где на берегу лежала опрокинутая на песке лодка. К моему удивлению, хозяином кельи оказался знакомый иеромонах, в келью которого когда‑то вселил меня благочинный после отъезда всей первой группы монахов на Афон.
– Ого, лаврские отцы пожаловали! Милости прошу, – пригласил он радушно в старенькую небольшую келью. Иеромонах с гордостью показал нам небольшую пещеру под камнем, расположенную рядом со строящимся двухэтажным зданием.
– Здесь подвизался сам святитель Григорий Палама!
Мы преисполнились уважения к этому святому месту и самому хозяину.
– А здесь строится моя новая келья. Послушник присматривает за стройкой. Недавно лодочку купили, теперь к ней мотор нужно достать…
Из‑за кирпичной кладки показался послушник – молодой голубоглазый парень в выпачканном известкой старом подряснике.
– Бывший спецназовец! – представил его Геронда. – Но характер, правда, у него ершистый…
Тот ничего не ответил, рассматривая нас.
– Ставь чай для гостей, послушниче!
Спецназовец не торопясь принялся готовить чай. За долгой беседой о лаврской и афонской жизни я утомился и начал клевать носом. Нас уложили отдыхать на веранде, куда заглядывали огромные звезды созвездия Скорпиона.
Монастырь Григориат прошли быстро. Совсем не запомнилось, что мы там осматривали. Потом долго и нудно тащились по унылым, удручающего бурого цвета скалам с запыленными и чахлыми кустиками, не дающими никакой тени. Воды с собой не взяли, и я совсем охрип. В горле саднило от жажды и пыли. Внизу плескалось о скалы море, освежая лишь глаза своей чудесной прохладной синевой.
– Переночуем в Дионисиате, отец? – прохрипел я. – Отдохнуть надо.
– Да, отец Симон. Потерпите чуть‑чуть, немного осталось, – говорил иеродиакон, ловко лавируя впереди меня, спускаясь по узкой обрывистой тропинке. – Там у меня друг есть, монах и хороший иконописец Дионисий, чадо игумена старца Харалампия, ученика знаменитого афонского подвижника – исихаста Иосифа Спилиотиса, или Пещерника. Святой жизни был монах. Мы к нему заглянем потом на могилку, помолимся. Он в Новом Скиту в последние годы жил… – рассказывал мне отец Агафодор, когда мы подходили к монастырю, расположенному на скалистом обрыве над морем.
– А игумен сам какой, строгий? – осторожно спросил я.
– Ну что вы? Он по характеру совсем как ребенок! Чудный старец… Они всем братством вместе с Иосифом Исихастом крепко подвизались! Сначала жили в самом удаленном скиту святого Василия, а потом в пещере возле скита святой Анны…
Это сообщение меня заинтересовало:
– А со старцем можно будет поговорить?
– Попрошу отца Дионисия, он все устроит…
Такое радостное известие придало мне сил. Иеродиакон какими‑то тайными ходами привел меня на кухню, где хозяйничал наш иконописец, худощавый монах лет тридцати с тонкими чертами лица, несший заодно послушание монастырского повара. Он гостеприимно усадил нас за стол, принес кофе и сладости. Поглядев на наши потные подрясники, поставил большую бутылку воды из холодильника. Когда мы отдохнули от жары и пришли в себя, я попытался деликатно перевести разговор между моим другом и поваром на старца Харалампия.
– Отец Агафодор, пожалуйста, спроси у монаха Дионисия, – попросил я иеродиакона, который бойко говорил и шутил по‑гречески с иконописцем, – когда можно с Герондой встретиться.
Мой спутник обратился с вопросом отцу Дионисию, потом перевел его ответ.
– Сейчас уже вечерня начнется, потом повечерие, потом отбой. Завтра после литургии!
– Спасибо, отец Агафодор! – поблагодарил я, оставив друзей наслаждаться беседой.
Всю ночную службу я присматривался к игумену: невысокого роста, с кустистыми бровями, с очень добрым выражением старческого лица, коренастый и крепкий, он ходил вразвалочку, словно у себя дома. На литургии ко мне подошел старый монах и что‑то сказал.
– Что он говорит? – наклонился я к моему переводчику.
– Просит, чтобы вы прочли Символ веры!
От волнения мне показалось, что я забыл все слова. Монахи и игумен смотрели на меня в ожидании.
– Отец Агафодор, подсказывай, если вдруг собьюсь! – попросил я умоляющим шепотом. Выйдя из стасидии и сглатывая от волнения комок в горле, прочитал до конца весь текст. «Слава Богу, не сбился!» – Вернувшись в стасидию, я вытер вспотевший лоб.
После литургии мы стояли у кельи старца Харалампия, откуда вскоре вышел седобородый монах внушительного вида, только что исповедовавшийся у игумена.
– Это монастырский отшельник, монах Феоктист! Живет в уединенной келье вверх по ущелью, всегда в затворе. Только иногда на исповедь в монастырь приходит…
Объяснения отца Агафодора прервал монах Дионисий, пригласивший нас в келью известного духовника и молитвенника, у которого мы сразу взяли благословение. Я смотрел в его доброе деревенское лицо и отдыхал, умиляясь душой. Из‑под опущенных уголков его век смотрели молодые, как у юноши, светло‑карие глаза. Небольшая бородка, простая матерчатая скуфья, старенький выцветший подрясник, натруженные крестьянские руки – весь его простой облик был необыкновенно симпатичен.
– Отец Симон, Геронда немного знает по‑русски. Он жил когда‑то под Краснодаром, где и вы! – негромко сказал иеродиакон, наклонившись к моему уху.
Старец услышал его слова и просиял:
– Краснодар? Как дела? Хорошо? – И засмеялся. Мне сразу стало легко и спокойно.
– Хорошо, очень хорошо, слава Богу! Евхаристо! – ответил я, поклонившись. – Спроси у игумена, отец Агафодор, можно ему задать несколько вопросов о молитвенной жизни.
– Эндакси, эндакси! – согласился старец.
– Говорите, батюшка, а я буду переводить… – шепотом подсказал переводчик.
– По благословению нашего духовного отца, Геронда, мы живем в уединении в лесном скиту на Кавказе… – начал я.
– Кавказ – хорошо! – подтвердил отец Харалампий, услышав знакомые слова, вызвав у нас улыбку. – Краснодар – хорошо! Я жил в Краснодар… – Он продолжал внимательно слушать.
– Поэтому мне очень важно знать, как бороться в уединении с помыслами? – закончил я свой вопрос. Мой друг перевел его Геронде. Старец отвечал по‑гречески, а отец Агафодор негромко переводил слово за словом.
– Если бы за тобой охотился убийца на твоем Кавказе, что бы ты сделал? Убежал в лес! Так и ты убегай от мысленного врага глубоко в сердце… Тот, кто стяжал благодать, крепко стоит в сердечной глубине, облеченный в броню отречения от всего земного. Для монаха в миру нет дорог! Спасайся раньше, чем начнешь погибать.
– Уважаемый Геронда, как разобраться, какой помысел от Бога, а какой от врага?
– Без непрестанной молитвы будешь биться в помыслах, как рыба на горячем песке! Поэтому стяжание такой молитвы есть основная цель монашеской жизни. Но вообще не принимать никаких помыслов – это великая тайна, которую мало кто уразумевает.
– А что такое помыслы, отче?
– Помыслы – это бесы, демоническая энергия. Их логикой победить невозможно, поэтому никогда не вступай с ними в собеседование и не поддавайся их внушению, которым они увлекают за собой не имеющую рассуждения невежественную душу в самые бездны ада. Возражая им, ты лишь на время заставишь их умолкнуть, а затем они нападут на тебя с новой силой, пока не увлекут на грех, сначала мысленный, а потом и телесный. От того, кто носит в себе дурные помыслы, ангелы отбегают, как от ведра с помоями.
– А если противоречить им цитатами из Евангелия?
Старец слегка улыбнулся:
– Это не наша мера, а мера великих подвижников. Никогда не вступай в беседы с помыслами, как я сказал! Всякий помысел, приносящий в душу сомнения, – от лукавого. В Божественной благодати нет никаких сомнений – в чем ей сомневаться? Она видит все как есть. Старайся стяжать благодать – и тогда освободишься от рабства помыслов. Царство Небесное силою берется… (Мф. 11:12).
– А как же стяжать благодать, отец Харалампий?
– Основа основ молитвенной жизни – целомудрие, что значит целый здоровый ум, отринувший всякую связь с земными вожделениями. Только такой ум способен к духовной практике и стяжанию благодати. Духовная практика – это счастье! Поэтому практикующий всегда счастлив. Если нет духовной практики – откуда возьмется счастье? Без молитвенного делания нет и духовного рассуждения. «Чистый ум право смотрит на вещи», – говорил преподобный Максим Исповедник.
– Мой духовный отец в России дал мне наставление приблизиться к началам бесстрастия, но пока у меня ничего не получается…
– Это делание самое трудное, но возводящее душу к Божественному созерцанию, что есть великое совершенство и истинная духовная жизнь. Сразу этому не научишься. Нужны время и помощь благодати. Хорошо, что у тебя есть духовник: следует искать старца заранее, а не тогда, когда душа чувствует, что ей приходит конец. Послушание духовному отцу приносит смирение и духовное рассуждение. Послушание и есть истинная школа спасения, в которой овладевают навыками бесстрастия, а учитель – Божественная благодать, передающаяся в Православии от старца к верному послушнику.
– А что с нами совершает благодать, отец игумен? – Мне хотелось за эту встречу узнать как можно больше, не представляя, когда еще появится следующая возможность.
– В таком молитвенном непрестанном делании преображается все человеческое существо, и прежде всего ум. Многие думают, что непрестанная молитва – это когда человек постоянно молится. Но это еще молитва человеческая, по нашим усилиям совершаемая. Духодвижная молитва, когда сердце пробуждается благодатью и само воссылает Богу моления, – вот что такое непрестанная молитва! Когда твой ум полюбит радость пребывания со Христом, он уже не захочет отклоняться от памяти Божией даже на краткое время. А к памяти Божией приводит память смертная. Память смертная отсекает все временное как пустое и преходящее. Так сердце становится чистым.
– Что такое чистое сердце, отче?
– Чистое сердце – это есть духовная свобода, которая состоит в том, что сердце целиком пребывает во Христе, не уклоняясь в чуждые Православию учения и догмы. Люди запутаны, сбиты с толку помышлениями, не ведая, что сердце каждого человека есть маленькое солнце Божественной вечности, в котором сияет Христос. Чистое сердце, обретенное раз и навсегда, подобно немерцающей яркой лампаде, ясно светящей в ночи.
Чтобы стяжать такое сердце, никогда не становись приверженцем бессмысленной деятельности, подобно некоторым неразумным монахам. Старайся стяжать великую духовную цель – Христа, пребывающего в тебе самом. Тот, кто постиг Христа, постигает и Царство Его, «пришедшее в силе», – чистую невечернюю обитель света. Это есть состояние бесстрастия – совершенство духа человеческого в полноте святости. Для того, кто обрел подобное постижение, все является Отцом, Сыном и Святым Духом, Раем, наполненным святыми Ангелами. В этом непостоянстве, называемом нами жизнью, есть одна отрада, которая дает вздохнуть с облегчением, – неизменная Христова любовь, побеждающая даже смерть…
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 41; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!