Архимандриту Спиридону, миссионеру 25 страница
СВЯТАЯ ГОРА
Господи, для Тебя все люди – словно малые дети. Но ты серьезно внемлешь и малому ребенку, как умудренному старцу. А о тех, кто убелен сединами, ты заботишься как о младенцах. Почему Ты более всего возлюбил детей, Христе мой? Потому что души их, подобные дыханию только что распустившейся розы, привлекают милость Твою и любовь. А души измученных своими грехами и заблуждениями Ты видишь немощными и слабыми, и потому лелеешь их, словно больных младенцев, в объятиях Своего милосердия. Ты, Христе, вечно юн, как вечно юная вечность Твоего блаженства, не ведающая старости детей земных. В такую юную вечность роди меня заново, Боже, несказанным рождением от Духа Святого. Ибо в чем корень старости душевной? В горьком эгоизме, в который вновь и вновь впадает дух мой, где и находит свою смерть. Знаю, что лишь смерть эгоизма положит конец моему страданию, когда, возрожденный Тобою, Христе, услышу глаголы уст Твоих: «Все Мое – твое! Ты был мертв и ожил, и пришел к Нам!» И тогда радости нашей никто не отнимет у нас, ибо Ты даешь прозреть духовным очам в благолепном видении Твоем.
Жужжащий говор аэропорта остался позади. Таксист повез меня по улицам города: чистые и опрятные, оттененные высокими платанами и заполненные множеством магазинов и кафе, они выглядели уютными и мирными. Часто встречались красивые церкви иной, восточной архитектуры, напоминающие те, которые я видел в Ново‑Афонском монастыре. Лица прохожих удивляли своим славянским видом, не похожим на их описания в книгах по греческой мифологии. Во всем проступала иная христианская культура, очень своеобразная и глубокая.
|
|
|
В одном из районов города таксист высадил меня из «Мерседеса» на узенькой улочке, помахал рукой: «Сто кало!» На звонок в дверь мне открыл седенький, немного согбенный от старости, худенький монах, подпоясанный какой‑то веревочкой. «Должно быть, этот старичок – сторож при подворье…» – подумал я, осматриваясь. Метох представлял собой двухкомнатную квартиру на первом этаже. В комнате стояло несколько двухъярусных коек.
– Снимай рюкзак. Что, паломничать приехал? – спросил меня старичок, обратив ко мне светлое приветливое лицо с мягкой вьющейся белой бородой.
– Паломничать, отче. В нашем монастыре хочу помолиться. К Иверской иконе Матери Божией сходить, а там как Бог даст… – в общих словах передал я свои намерения.
– Так, так… А кушать будешь? Тогда помогай мне. Помой помидоры и огурцы да хлеб нарежь. А я пока картошку сварю. Скоро братья приедут, тоже кушать захотят… – старческим голосом дребезжал он.
«Какой необыкновенно добрый дедушка, и еще веревочкой подпоясан…» – думал я, нарезая помидоры и огурцы.
|
|
|
– А вы давно в монастыре, отче? – с любопытством спросил я.
– Давно, давно, – тихо засмеялся монах.
– А игумен у вас строгий?
– Строгий, строгий игумен, хе‑хе‑хе… – Монах поставил на стол сковороду с поджаренным картофелем, затем полил помидоры и огурцы оливковым маслом.
– Читай молитву!
Когда мы потрапезничали и помыли посуду, мой сосед по метоху ушел в другую комнату, закрыв дверь.
В прихожей зазвенел звонок. Из двери выглянул старичок:
– Пойди открой, наши монахи приехали!
В комнату шумно вошли трое или четверо рослых монахов.
– А отец игумен у себя в келье?
– Какой отец игумен? – не понял я. – Этот старичок?
– Ну конечно! Кто же еще? – рассмеялись они. – Ты что, игумена не узнал?
«Вот, какие здесь игумены! – поразился я. – Вот это смирение, о котором я читал только в древнем Патерике…»
Когда настоятель монастыря вышел из своей комнаты, я со стыдом упал ему в ноги:
– Простите, отец игумен, не узнал вас…
– Ладно, ладно, Бог простит! Хе‑хе‑хе… – осветясь тихим добрым смешком, ответил он.
Эта первая встреча ярким и сильным впечатлением, родившимся из удивления пред высокою мерою монашеской жизни на Афоне, глубоко проникла в мое сердце – встреча не с величественным, грозным хозяином монастыря, с проницательным зорким оком, а со смиренным и кротким старцем, заботливым и добрым отцом своего многочисленного монашеского семейства.
|
|
|
Сизые и бледно‑зеленые горы Греции с сухими, желтыми, давно убранными полями мелькали по сторонам нашей машины. На солнце блестели солнечные батареи, стоявшие на крышах домов, окруженных садами, оживляющими монотонный пейзаж. Разрешение на посещение Афона монахи помогли мне сделать в Салониках. Вместе с игуменом, сидевшим рядом с водителем‑монахом, мы прибыли в небольшой городок Уранополис, последний перед Афоном, и, выждав очередь, состоящую из большого скопления лесовозов и джипов, заехали на паром. Мои попутчики отправились в буфет пить чай, а я подошел к борту и стал жадно всматриваться вдаль, ожидая из‑за поворота береговой линии увидеть шпиль Святой Горы.
Слева потянулся высокий берег с песчаными отложениями, и скалами из желтоватого песчаника и высокими, густыми светло‑зелеными соснами. Когда впереди в синей дымке показалась вершина Афона, я перекрестился, не веря своим глазам. Хотелось встать на колени и так плыть в Пантелеимоновский монастырь, но постеснялся паломников: пестрая толпа народа сновала по кораблю, среди которой выделялись статные молодые монахи‑греки и седобородые старцы. Мои попутчики подошли к борту парома, разглядывая проплывающие берега. Показалось первое красивое ущелье с оливковым садом и заброшенной одноэтажной кельей.
|
|
|
– Это все русская территория, еще царем куплена! – объяснил мне один из монахов.
– А что за келья на берегу?
– В честь Иверской иконы Матери Божией. Там никто не живет…
Я задумался: «Странно, келья есть, а люди не живут! Я бы с радостью пожил в ней…» – Такие размышления не хотелось высказывать вслух.
– Это что, вон, смотри, какой большой скит на горе! – Монах указал рукой на высокий берег. – Скит Новая Фиваида, раньше там больше двухсот монахов подвизались, целый город монашеский был! А теперь никого нет…
Мы проплыли разбитый причал, над которым в густой зелени сосен возвышался большой трехэтажный корпус с главами церквей, молчаливо свидетельствующий о запустении: обвалившиеся балконы, окна без стекол, заросшие, одичавшие оливковые сады. Рядом возвышался огромный недостроенный храм, который только подчеркивал грандиозность разрухи и заброшенности. Вскоре начались греческие монастыри, подобные древним крепостям, с башнями и желтыми византийским флагами с двуглавыми орлами. Все это скрасило первое мимолетное грустное впечатление.
Я отошел в сторону от шумливой, окутанной сигаретным дымок греческой толпы паломников. Люди вокруг говорили, смеялись, шутили и беспрерывно щелкали фотоаппаратами. Отец Анастасий на дорогу дал мне свой маленький фотоаппарат, но я не решился достать его, чтобы не потерять счастливых мгновений приближения к Русскому монастырю. Слышны были разговоры на греческом, румынском, болгарском, кое‑где на английском. Русские паломники тогда еще редко встречались на Афоне. Греческие монахи, окруженные своими почитателями, сидели на скамьях на открытой палубе, ведя степенные разговоры. Те же, кто подобно мне, впервые увидели Афон, столпились у борта парома, с жадным любопытством разглядывая берег с монастырями и кельями, весело обмениваясь впечатлениями.
Чем дальше мы плыли, тем больше я понимал, что попал в самое удивительное место на земле, непредставимое никаким воображением. Белокрылые чайки, крича, кружились над кораблем. На скалах важно восседали бакланы. «Это Афон, Господи, я на Афоне! Какое счастье, – шептал я, разглядывая древние монастыри – затуманенными от слез глазами. – Может, еще дельфинов увижу…» – почему‑то пришло в голову.
Русский монастырь в честь святого великомученика Пантелеймона я узнал сразу по фотографии, присланной мне одним из его насельников. Не узнать его было невозможно, настолько разительно отличался он от греческих монастырей. Величавые строения с огромной колокольней словно парили над морским побережьем. Большой корпус прямо на берегу, кажется, пострадал от сильного пожара много лет назад. Остальные здания, несмотря на ветхость, имели величественный вид. Черная стена кипарисов обрамляла вход в монастырь. Вместе с монахами я сошел с парома и, отойдя в сторонку, опустился на колени и с благоговением поцеловал соленый причал.
Монастырь белой громадой нависал над морем. Мы миновали огромные блоки сгоревших зданий на берегу. Войдя в ворота монастыря и поцеловав, как все остальные, привратные иконы Матери Божией и великомученика Пантелеймона, я увидел много знакомых монахов из Лавры, прежде меня уехавших на Афон. Мне стало легче: среди них я уже не чувствовал себя одиноким. В узкой высокой келье я постепенно пришел в себя. Смутный гул моря доносился в открытое окно, не уменьшая духоты.
Прожив несколько дней в монастыре и приняв участие в монастырских литургиях, я взял благословение у духовника, бывшего лаврского иеромонаха, на паломничество по Святой Горе. Не зная греческого языка, я пребывал в недоумении: куда сначала отправляться и с кем?
Беседуя с монахами Русского монастыря, я спрашивал: есть ли сейчас на Афоне старцы? Но часто слышал один ответ:
– Не знаем никаких старцев. У нас свой старец – игумен! Мы по чужим монастырям не ходим…
Такое объяснение и обрадовало, и опечалило меня. Обрадовало твердой приверженностью к духу своего монастыря и опечалило отсутствием сведений о духовной жизни на Святой Горе. Святость, горение души, драматизм и борения духа Афонских отцов, о которых неоднократно я читал в книгах, вдохновляли мое сердце на поиски современных подвижников в неведомой для меня монашеской стране.
Прошла уже неделя моего пребывания в Свято‑Пантелеимоновом монастыре, когда однажды вечером меня известили, что приехал из Троице‑Сергиевой Лавры какой‑то иеродиакон, который знает греческий. Им оказался, к моей великой радости, хороший знакомый с «подсобки» – нашего лаврского скита, молоденький монах Агафодор, приехавший сюда на две недели. Он ожидал приезда на Афон родственников – одного протоиерея и своего двоюродного брата, сотрудника ОВЦС, со своим другом. Я неотходно прилепился к иеродиакону.
– Что, батюшка, нравится вам на Афоне? – голосом знатока святогорских обычаев спросил он, приехав на Святую Гору уже третий раз. Он учился теперь в Афинах на богословском факультете.
– Очень нравится, только никак не привыкну к монастырскому времени. Боясь опоздать на ночную службу, прихожу к закрытому храму и сижу возле дверей, пока не откроют…
– Так будильщик по коридорам ходит! По его колокольчику и вставайте.
– У меня быстро встать не выходит, поэтому раньше поднимаюсь. А во времени путаюсь.
Иеродиакон принялся мне объяснять разницу во времени по большим часам на колокольне. Я попросил у него совета: у кого можно разузнать что‑нибудь об афонских Старцах? Первым делом мы с ним отправились к монаху Лазарю, монастырскому иконописцу.
– Серьезный монах, – толковал мне иеродиакон. – Он лично был знаком с современным пророком отцом Порфирием! Его в Греции очень почитают…
– А этот отец Порфирий еще жив? – затаив дыхание, спросил я.
– Уже умер. Под Афинами у него маленький женский монастырь остался, который он основал.
– Он там и лежит сейчас? – Мне интересны были все детали жизни этого человека.
– Этот старец великой благодати сподобился еще в юном возрасте на Афоне, в Кавсокаливском скиту, где был послушником. Интересно, что благодать к нему перешла после встречи с неизвестным русским подвижником. Перед смертью он завещал похоронить его в Кавсокаливии, а мощи скрыть. Ученики так и поступили. Где его косточки сейчас, никто не знает…
– А книги о нем есть?
– Есть немного, но все на греческом. На русский пока не перевели, поэтому в России отец Порфирий неизвестен, – рассказывал иеродиакон, когда мы поднимались по лестнице в иконописную мастерскую. На нашу молитву и стук в дверь отозвался глухой тихий голос. Нам навстречу встал из старенького потертого кресла грузный монах средних лет, похоже, долго и сильно болеющий. Прихрамывая, он подошел к нам и взял у меня благословение. Жестом он пригласил нас присесть на старые скрипящие стулья. Вдоль стен стояло множество старинных икон, ждущих реставрации.
– Отец Лазарь, просим прощения, что беспокоим вас, – начал иеродиакон. – Это иеромонах Симон, пустынник с Кавказа, хочет расспросить вас о старце Порфирии.
– Это был удивительно благодатный старец. Греки называли его великим пророком, потому что он видел все, что на небе и под землей. – Отец Лазарь говорил об отце Порфирии с глубоким благоговением. – Любого человека знал как свои пять пальцев. Мог даже под землей видеть воду и указывать на нее людям, а в Греции, особенно на островах, с водой большая проблема.
– Мне сказали, что вы встречались с ним, это так, отец Лазарь? – задал я волновавший меня вопрос. Монах не спеша налил нам воду в стаканы и поставил на столик тарелочку с лукумом.
– Встречался, Бог привел к нему, и не один раз. Помню, взял он меня вот так рукой за подбородок и стал перечислять все мои болезни, о которых я тогда понятия не имел. Сказал, что вены у меня на ногах плохие, а потом обнаружилось, что у меня тромбофлебит. Сильно от него страдаю, но слава Богу за все! Еще мне предсказал опасность рака, но пока вроде ничего такого нету…
– А о духовной жизни говорили с ним? – Она интересовала меня больше всего.
– Говорили, но я, к сожалению, не записывал слов старца… – Иконописец помолчал, вспоминая. – Так, по памяти, кое‑что помню… Он всегда говорил, что любовь – высшая цель развития человеческой души. Если ты монах, то должен жить и действовать ради любви, а если создаешь семью, то тоже лишь ради любви. Еще помню, он втолковывал мне, что Православие – это не только лишь то, что пребывает исключительно в храмах и в Священном Писании. Это прежде всего правое, или, иначе, правильное постижение Бога, правильное Богопознание, а проявляется оно в нас через правильное исповедание Божественной Истины.
Удивлял он меня тем, что говорил следующее: не всякое обстоятельство есть зло, как мы думаем. Бог разоряет тех, кто жаден, попускает болезни тем, кто грешит, и попускает преждевременную смерть тем, кому не полезно оставаться живым. Бог премудро наводит голод, засуху, всякие ливни и грады, чтобы остановить грех людей. Старец рассказывал мне, что все эти природные напасти – бичи для народов, отпадающих от Бога.
– А что‑нибудь из изречений отца Порфирия о молитве вам доводилось слышать?
Отец Агафадор уже поглядывал на меня нетерпеливо, показывая, что пора закругляться.
– О молитве он так говорил: если все наши действия, когда мы сидим, ходим, едим, спим или говорим, наполнить молитвой, то мы все непременно спасемся милостью Божией. Но для меня, грешного, – это высокая мера, очень высокая. К примеру, подобное изречение Старца: безмолвие – это когда монах един с единым Богом, мне, конечно, исполнить пока не по силам. Но, думаю, все это он не для меня говорил, потому что я не восшел все еще в такую меру…
– А о своем жизненном пути вы спрашивали у отца Порфирия, отче?
– Это для меня тогда был самый главный вопрос: податься в монастырь или просить себе келью на Афоне? Вот старец мне и сказал: «Твой путь‑ это монастырь. Держись его до конца, никуда не уходи!» Конечно, после стольких лет в монастыре иной раз тянет уйти на келью, но я не ухожу, помню слова батюшки… – Монах внимательно посмотрел на меня. – А как там у вас на Кавказе с молитвой? При отце Софронии тоже приезжал кавказский пустынник. С ним когда‑то Силуан о молитвенном делании толковал…
– Если сказать кратко, начинали мы с богослужебного суточного круга по книгам – вечерня, повечерие, полунощница, утреня ночью, потом часы и ночная литургия по воскресеньям. А когда сердце разгорелось к молитве по четкам, то сначала вместо кафизм читали с благословения отца Кирилла, лаврского духовника, по три четки за каждую кафизму, а потом на канонах перешли на Иисусову молитву. Так потихоньку и привилась эта молитвенная практика… – поведал я монаху, который с любопытством слушал мое повествование.
– А Добротолюбие читаете? – вдруг спросил он.
– Конечно, все эти Отцы из Добротолюбия в пустыне для нас – великая опора!
На мои слова отец Лазарь внезапно предложил:
– Хочу вам, отец Симон, подарить старинное Добротолюбие на церковнославянском языке в переводе Паисия Величковского! В этой замечательной книге есть одна интересная глава преподобного Каллиста Ангеликуда. Читаю, чувствую, что очень сильно написано, а о чем – не пойму. Вот если бы кто перевел на русский… – Он протянул мне толстую старинную книгу. Когда я стал ее рассматривать, иеродиакон встревожился.
– Батюшка, с Афона нельзя вывозить старинные книги! Если поймают таможенники, то три года могут дать!
Я в растерянности держал Добротолюбие в руках.
– Но ведь это подарок с Афона, как я его оставлю? – Мой взгляд остановился на монахе Лазаре.
– Как знаете, отцы, как знаете… Я вам книгу подарил, а вы сами смотрите, что с ней делать…
Я решительно упрятал книгу в рюкзак.
– Буду в паломничестве читать, а там увидим, арестуют или нет…
Жарким утром, по предложению энергичного моего проводника и переводчика, мы вышли пешком в Карею, духовный и административный центр Афона, по пути решив зайти на старинную мельницу, где располагался храм святого пророка Илии. Здесь некогда проходил послушание преподобный Силуан. Мы застыли в стасидиях – трепетное чувство близости к святому подвижнику перед иконой Спасителя, где ему явился Господь, орошало благодатью наши сердца. Казалось, что в этом святом месте можно остаться на всю жизнь, забыв обо всем мире.
Но иеродиакон торопил меня двигаться дальше на перевал, чтобы засветло прийти в Карею, где находится чудотворная икона Матери Божией «Достойно есть», а затем переночевать в монастыре Кутлумуш. Жара стояла невыносимая. В толстом шерстяном подряснике и в теплой скуфье со мной чуть было не случился тепловой удар. Пот заливал лицо и глаза, тек по груди и спине. Буйная душная жара летнего дня оказалась мне не по силам.
– Вам, батюшка, нужно греческий подрясник купить, рясу и камилавку, а то в этом зимнем подряснике никуда не дойдете, – сострадая моему положению, советовал отец Агафодор.
На предперевальной развилке мы свернули в сторону. Над каштановым лесом возвышалась русская колокольня и выцветший купол старинного храма.
– Старый Руссик, батюшка! Здесь начинался Пантелеймонов монастырь.
Следуя за отцом Агафодором, я вышел к большому двухэтажному, очень ветхому зданию с башней на восточной стороне корпуса. После долгого стука в рассохшуюся дверь нам открыл старенький худенький монах с небольшой клиновидной бородкой – Иона.
– Из самой России, отцы? Надо же… давненько русских тут не видал! Значит, поехал народ на Афон? Хорошо, слава Тебе Господи!
В этой скромной обители вспомнилась история святого Саввы Сербского и его отца, преподобного Симеона Мироточивого. Сын Растко принял постриг монашеский в этом самом Руссике, затем основал на Святой Горе монастырь Хиландар, где к нему присоединился его отец Стефан, сподобившийся великой святости вместе со своим сыном. «Бывают же удивительные судьбы, Боже, которыми Ты спасаешь верных чад Своих! – молился я у иконы Спасителя. – Приведи и нас с моим отцом к спасению Твоему, если есть на это святая воля Твоя».
Помолившись у чудотворной иконы, мы зашли в лавки этого монашеского городка. С помощью моего друга я приобрел необходимую греческую одежду и, переодевшись под тенью оливы в каком‑то саду, сразу почувствовал облегчение и наконец‑то отдышался.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!