Архимандриту Спиридону, миссионеру 32 страница



– Папа, они не только девушки, а сестры! Это большая разница, понимаешь? – нервничал я.

– Что ж не понять, понимаю, – усмехался отец.

Вскоре в нашей квартире состоялось собрание женского скита. Мнения сестер разделились: Надежда с сыном и Тамара хотели остаться с Федором Алексеевичем. Раиса вместе с послушницей Никифорой собирались поступать в московский монастырь к игумении Фотинии на подворье.

Было заметно, что в их среде возникли разногласия. София смущенно молчала, скромно пристроившись на краешке стула, изредка сердито поглядывая в мою сторону.

– Жаль, очень жаль, Надежда, что женский скит на Псху не состоялся… Только начали жить, а вы с Тамарой уходите, – заключила Раиса. – Значит, не было на то воли Божией.

– Нет, была воля Божия! – твердо заявила Надежда.

– А в чем она проявилась? – не уступала Раиса.

– В том, чтобы мы испытали себя. – стояла на своем послушница.

– Испытали, да ничего не вышло! – с вызовом заявила абхазка.

Мне пришлось вмешаться:

– Сестры, не нужно ссориться, лучше приготовимся к литургии на прощание!

Надежда с Тамарой начали в уголке читать правило к причащению. Раиса отправилась ночевать к родственнице, договорившись с Софией, что та придет туда попозже. Абхазка встала.

– Батюшка, можно поговорить с вами с глазу на глаз? – сказала она, покраснев.

Мы вышли на кухню. Ваня то выбегал на улицу, то вновь звонил в дверь, мешая нам говорить. От визга и криков детей, играющих во дворе, было трудно разговаривать шепотом. Я решил не открывать дверь на его звонки, как тут же услышал строгий голос отца:

– Сын, открой дверь ребенку! Уважай просьбы детей и никогда так не поступай с ними!

Мне стало очень неловко.

– Прости, папа…

Я поспешно впустил запыхавшегося мальчика. Он схватил какую‑то игрушку и вновь выбежал во двор.

– Отец Симон, как мне поступить: остаться в миру и помогать родителям? – робко начала беседу София. – Я преподаю в Сухумском университете экономику и хожу в нашу церковь. У меня еще сестра есть…

– Нет, София, твой путь – в монастырь!

Преподавательница не ожидала такого решения.

– А справлюсь я, отец Симон?

– Справишься, конечно справишься! – уверил я девушку. – А если в миру останешься, не выйдет ничего хорошего. Лучше Богу послужить, чем миру. А с родителями пусть останется сестра.

– Так и знала, что вы мне скажете идти в монастырь! А в какой? – Она подняла на меня глаза, полные доверия.

– К матушке Фотинии. Ее очень уважает отец Кирилл. Тем более что он духовник Святейшего и духовник этого подворья. И монастырь хороший, и старец самый лучший…

– Благословите, я сообщу о вашем решении родителям? Когда мне ехать в Москву? – Голос ее задрожал.

– Как соберетесь, София, так и поезжайте, пока решимость вас не оставила. Завтра приходите с Раисой на литургию…

Абхазка, поколебавшись, ответила:

– Простите меня, батюшка, что сердилась на вас за скит. Потом подумала, если вы уезжаете в Грецию, значит, так лучше…

Проводив гостей, мы устроились на ночь: отец на лоджии, я в домовой церкви на сундуке, сестры с Ваней в комнате, Санчо на кухне. Осень в Адлере стояла теплая, море еще не остыло. Под шаги одиноких прохожих под окном я долго молился в маленьком нашем храмике, с любовью смотря на лик Спасителя на большой иконе, подаренной мне жителями Псху. Литургия прошла на одном дыхании. С послушником Александром мы договорились на всякий случай: если нам с отцом Агафодором удастся устроиться на Афоне, то впоследствии он приедет ко мне.

На отъезд к нам на квартиру приехали монахи из Ермоловского скита и вдобавок строитель церкви на Псху – Михаил. К чаю я посадил за стол монахов отдельно, а сестер попросил сесть на кухне, чтобы не смущать монахов.

– Сын, а где же наши девушки? – спросил, как всегда некстати, отец.

– Они пьют чай на кухне, папа. Монахам нельзя ни есть, ни пить с послушницами! – Я был тогда чрезмерно строг и требователен в исполнении уставов монашеской жизни.

– Не так, отец Симон, не так! Не нужно чай разделять, – строго заметил мне отец.

Уступая Федору Алексеевичу, мы вместе с сестрами выпили чай. Он при всех обратился ко мне:

– Ты поправил, сын, свое решение. Что сказать? Хорошо, когда ты никого не боишься. Но еще лучше, когда тебя никто не боится. Хорошо, когда тебя все любят. Но еще лучше, когда ты любишь всех.

– Федор Алексеевич, ваше рассуждение мне нравится! – Послушник Александр заметно заинтересовался стариком. – Вот скажите, что такое, по‑вашему, мужество?

– Быть добрым – это самое большое мужество на свете, – спокойно ответил он.

Чтобы поговорить о наших делах отдельно, наша мужская компания отправилась к морю. Отец тоже вышел с нами на улицу. В каком‑то дворе, где на лавочке сидели пенсионеры, мы услышали за спиной разговор:

– Кто это идет?

– Мафия! – ответил чей‑то важный голос и значительно добавил: – А седой – это у них босс!

Под шипящий монотонный шум прибоя мы попрощались с монахами, не ведая, встретимся ли вновь, за исключением послушника Александра, который твердо верил в наше будущее отшельничество на Афоне. Сильный ветер ломал серые волны и сыпал водяной пылью, взъерошивал и лохматил магнолии. С запада текли низкие тучи, тоже чем‑то похожие на гребни волн. Где‑то там находилась Греция, которая звала мою душу кротким зовом чудотворной иконы Иверской Матери Божией, зовом Афонских святых и преподобных.

Начавшийся дождь побудил нас повернуть обратно.

В квартире мы застали оживленную беседу – сестры вспоминали свою жизнь на Псху. Они заодно не преминули вспомнить, как Михаил приезжал к ним в Адлер и своей молитвенной ревностью к чтению правила измучил их так, что Надежда потеряла терпение и позвонила в Тбилиси, келейнице отца Виталия, с которой была знакома, монахине Серафиме. Та властным голосом по телефону сделала ему выговор:

– Михаил, ты знаешь, кто я? Я – игумения Серафима! Чтоб не смел больше сестрам своих правил устанавливать!

– Да я, матушка, совсем не имел в виду здесь правила устанавливать! – оправдывался москвич. – Меня не так поняли…

– А ты без всякого вида не лезь в дела сестер, понял, что я сказала?

– Простите, простите, матушка игумения! – извинялся Михаил. Нам он с гордостью пояснил:

– Да уж, было дело… С самой келейницей старца Виталия дал Бог поговорить! Надо же… Это большая удача…

Заодно я вспомнил, как монахиня Ольга из Сухуми рассказывала, что отец Виталий иногда забирался от строгой келейницы на высокое дерево и сидел на нем до вечера.

– Отец Виталий, слазь, хватит юродствовать! – уговаривала его матушка.

Архимандрит начинал раскачивать макушку дерева, приговаривая:

– Вот так скорби на людей пойдут и станут бедный народ трясти да раскачивать!

– Ну, опять начал пророчествовать, – махала рукой келейница Серафима.

Во дворе звенели детские голоса, от которых тоненько вызванивало оконное стекло в лоджии. Малиновый закат бился в окна, погружая комнату в розовое сияние. Мы разошлись на вечернюю молитву по четкам. Каждый из нас молился о своем сокровенном, и всепримиряющий Бог собирал эти молитвы воедино, устрояя жизнь каждого молящегося сердца одному Ему ведомыми путями. За горизонтом адлерской жизни вставали иные события, неуловимо, но очень тесно связанные с внутренними изменениями наших душ.

 

* * *

 

Одеваю озябшие плечи

В старый свитер, протертый до дыр.

Не спеша группируются вещи

В бесконечно загадочный мир.

 

Из‑за облачных лабораторий

На панель городских этажей

Ветер сносит пунктир траекторий

Бесконечно прекрасных дождей.

 

Будто снова история ткется

Быстрым блеском таинственных трасс.

Будто снова весь мир создается

Кем‑то добрым и любящим нас.

 

Боже благий, не количества трудов Ты ждешь от меня, но качества смиренного сердца, в котором неисходно пребывает весь мир. Ты зовешь меня в Свою беспредельность, чтобы душа моя смогла вместить беспредельное Царство Божие, которое неизмеримо просторнее и светлее царств земных. Однодневные дела мои сгорят, как сухой лес, а вечные дела останутся – благоговейная молитва и священное созерцание светлейшего лика Твоего, Христе мой. Чем больше смотрю на него, тем необъятнее блаженство, излучаемое прекрасным ликом Твоим. Как ничтожны все надежды юности моей, как нелепы пожелания зрелости, как смешны увлечения старости! Лишь стяжание непрестанной молитвы от юности моей осталось неизменным достоянием души, которой коснулась неизреченная благодать Твоя, Господи, вознесшая бескрылый ум мой в небесные созерцания, призвав его в благодатное общение с Тобой во Святом Духе. Дай мне постичь в Тебе, что такое священное бесстрастие, которое есть очищение души от всякого греха, во всей полноте приемлющей неиссякаемый поток любви Божией! Жажду всем существом своим соединиться неразлучно с Тобою, Возлюбленный Иисусе!

 

ИЗРЕЧЕНИЯ АФОНСКИХ СТАРЦЕВ

 

♦ Сколько благодати ты получаешь, зависит от того, сколько сердца ты отдаешь Богу.

♦ Тяжело быть мирянином, монахом – еще тяжелее, но труднее всего быть святым, который берет на себя их тяготы.

♦ Даже множество добрых слов не сравнятся с молчащим языком.

♦ Гордец постоянно унывает, а смиренный всегда блаженствует.

♦ Тот, кто совершенно отрекся от самого себя, полностью исполнил заповедь Евангелия: Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф. 5:7).

♦ Как спастись мирянину? Отдай тело служению Богу и людям, язык – молчанию, а сердце – молитве.

♦ Как спастись монаху? Посели тело в келье, Иисусову молитву посели на устах и в сердце, а ум – во внимании.

♦ Справедливость прогоняет Христа, а милость привлекает Его в наше сердце.

♦ Даже один раз послушаться старца лучше, чем два раза в день причаститься без послушания.

♦ Кто в молитве упирается в стену? Тот, кто печалит старца и его чад.

♦ Как ты относишься к своему старцу, так к тебе относится Христос.

♦ Тот, кто небрежен в послушании, не находит и следа молитвы.

♦ Слушая старца, научаешься, как слушать Бога.

♦ Книги нужны для понимания, а старец нужен для спасения.

♦ Аскетика выше благочестивых попечений, но хранение себя выше аскетики.

♦ Что отверзает ум? Благодать. А что ее привлекает? Усердие в спасении.

♦ Пребывай в своей келье, и она всему тебя научит. А если научишься неисходно пребывать в своем сердце, оно все тебе откроет.

♦ Ум насыщается заботами и попечениями, а душа – молитвой и созерцанием.

♦ Кого жаль больше всего? Того, кто свою жизнь отдает послушанию, а свое спасение – праздным разговорам.

♦ Бессонница – это средство дьявола отнять у нас молитву, перевозбуждение – дьявольское средство уничтожить ее, а бесстрастие – наше средство пребывать в Боге, попирая дьявола.

♦ Демон празднословия сторожит врата бесстрастия, а Ангел благого молчания беспрепятственно вводит в них.

♦ Бесстрастие есть противоядие от страстей, а смирение есть противоядие от смерти.

♦ Бессмысленно говорить о бесстрастии с празднословным, а о спасении – с горделивым.

♦ Что есть просвещение сердца? Свет Духа Святого.

♦ Что мешает просвещению сердца? Рассеянность.

♦ Кто быстро приходит к бесстрастию? Тот, кто стяжал чистую совесть.

♦ У кого чистая совесть? У кого нигде в мире нет ни друзей, ни врагов.

♦ Кто истинно молится сердцем? Тот, кто научился молиться из сердечной глубины.

♦ Что быстрее всего учит бесстрастию? Несчастья. А что быстрее всего утверждает в бесстрастии? Отказ от счастья.

♦ Безмолвие очищает ум для Христа, а Святой Дух соединяет ум со Христом.

♦ Как нам радостно идти к Богу, так Ему радостно вести нас к спасению.

♦ Всех люби, но ни с кем не дружи, ибо спасение есть любовь.

♦ Кто истинно любит Бога? Тот, у кого ум не отрывается от Него, даже если тело охвачено огнем.

♦ Поскольку святыми могут стать все люди, то презирать людей и относиться к ним с высокомерием значит не понимать сути Православия.

♦ Если ты возмущаешься недостатками других, вспомни, что подобное возмущение есть грех только твоего ума, который подлежит покаянию.

♦ Неустанно добивайся стяжания добродетелей, и твое созерцание станет одухотворенным благодатью Святого Духа.

 

 

ЧАСТЬ 4

СВЯЩЕННОЕ БЕЗМОЛВИЕ

 

«СТРАШНАЯ» КАРУЛЯ

 

Поистине, Боже, да не будут купола наших земных храмов выше наших душ, сотворенных Тобою! Что станет с нами, если храмы земные станут просторны, а наши души – узки? Не устыдимся ли мы золота рукотворных домов молитвы, когда внутренность сердец наших останется в запустении? Когда в церквях наших свечей горящих будет много, а горящих благодатью душ не сможем найти днем с огнем? Истинно, – тогда лишь разбросанные камни храмов останутся на просторах земли, а Господь снова станет искать поклоняющихся Ему в духе и истине. Лишь чистый благоговейный ум непрестанно стоит перед светозарным ликом Твоим, Боже, и такое благоговейное созерцание и есть Твое Небесное Царство, пришедшее в силе на землю нашего сердца. Пусть же Твоим неизъяснимым даром обожения не стану я богом сам себе и другим, – да не будет этого! – но измени немощный дух мой предивным изменением Духа Святого, и стану я незрим и безвестен для людей, когда сотворенное Тобою преображенное сознание станет всецело богоподобным и соединенным с Тобою, Христе!

 

В Салониках мы с отцом Агафодором, теперь уже иеромонахом, пришли на автобусную остановку еще в темноте, в шесть часов утра, чтобы попасть на утренний паром в Уранополисе, пограничном городке Афона. Слегка накрапывал дождь. До приезда автобуса собралась порядочная толпа паломников, среди которых находился греческий иерей. Из‑за угла пьяной походкой неожиданно вышел подвыпивший грек, что для греков – редкость, и, подходя к каждому из толпы отъезжающих, хриплым голосом просил денег. От него неприятно разило вином. Никто не подал ему ни драхмы. Все молчали. Пьянчужка остановился напротив меня:

– Патер, дай мне несколько драхм!

Я тоже молчал, не желая подавать пьяному милостыню. Он разошелся:

– Эх вы, богословы, академики, монахи! Все‑то вы знаете, а дать бедному человеку несколько драхм жалеете!

Насколько я понял, нищий был очень обижен, поэтому я не знал что делать. Мой друг шепнул:

– Не надо, батюшка, не давайте ему! Пьяницам не подают…

Внезапно иерей, стоявший позади меня, подал просящему какие‑то деньги.

Тот поблагодарил и тут же удалился в темноту, покачиваясь. Но что‑то неприятным осадком осело в душе, словно я был виновником этой ситуации.

Рассвет застал нас в Уранополисе. Большой белый паром уже стоял у причала, откуда нам предстояло плыть в Русский монастырь святого великомученика Пантелеймона. Огромные фуры, одна за одной, неторопливо въезжали на палубу корабля. Несколько полицейских сдерживали толпу паломников, нетерпеливо пытавшихся попасть на паром.

– Паракало, перименэтэ, перименэтэ! – осаждали они сгрудившуюся у входа толпу людей. Среди них выделялась группа русских мужчин:

– Мы русские паломники! Едем помолиться святыням. Что вам еще нужно? – горячась, доказывали они вразнобой полицейским.

– Они же русского не знают, что вы им толкуете? – недоуменно обратился к ним кто‑то из монахов, с сумкой через плечо, по‑видимому, серб.

– Все они знают, только прикидываются, – отвечал ему бойкий парень с рыжеватой бородкой. – Документы у нас в порядке, чего задерживают?

Полиция, тщательно проверяя разрешения на въезд на Афон, начала пропускать пассажиров. С шумом и прибаутками русские паломники поднялись на паром и столпились у борта. Вслед за ними взошли на палубу и мы с отцом Агафодором.

– Красотища какая! Прямо рай! Хорошо им тут, монахам, молиться, под пальмами! – восторженно делился с друзьями рыжебородый паломник.

– Это для гостей рай, а для нас, монахов, куда ни кинь – одни искушения… – усмехнулся серб, стоявший чуть поодаль у борта. – Одно дело – паломничать, а другое – жить! Приезжающих много, а остающихся по пальцам можно пересчитать…

– Это точно, – оглянувшись, откликнулся кто‑то из русских. – Оставаться здесь как‑то боязно…

Потянулась полоса Афонского берега, то зеленая, в кудрявой поросли сосен, то серая, где вырубили каштаны, то бурая, со скальными лбами и ущельями, с разбежавшимися по ним низкорослыми вечнозелеными кустарниками – колючим каменным дубом. Периодически мимо проплывали светло‑зеленые квадраты виноградников и серебристо‑светлые прямоугольники оливковых плантаций.

По мере того как мир городской суеты оставался позади, сердце вновь ощутило, как оно постепенно вступает в чистый благодатный мир покаянной молитвы, послушания, целомудрия – всего того, что так трудно найти в миру. Благодать Святой Горы словно струилась вокруг корабля, приглашая всех, кто вырвался из уз мира и стоял теперь вдоль борта парома, насытить благодатью жаждущие души и глаза. Один за другим вставали и уходили назад величественные монастыри‑крепости, возвышающиеся на берегу. Чайки, гортанно крича, парили белым клубящимся облаком за кораблем.

Вскоре внушительные постройки Русского монастыря приняли нас под свои прохладные каменные своды. Но первая же беседа с духовником монастыря повергла нас в уныние: никаких келий монастырь не дает даже своим монахам, тем более приезжим.

– Нужно вам искать место для келейного жилья у греков! У них полно келий, может, какую‑нибудь и дадут, – так объяснил нам отец Меркурий.

– Батюшка, поедемте к отцу Христодулу! Помните, он обещал нас устроить? – вспомнил мой спутник по мытарствам, отец Агафодор.

Мы приплыли в Дафни, маленький портовый поселок примерно на половине пути от Уранополиса, где пересели на крошечный паром с симпатичной командой, которая запомнилась мне надолго – капитан Мастроянис и помощник капитана Костас. Началась самая замечательная часть Афонского полуострова‑монастыри, начиная с Симонопетра, потом скиты – Новый Скит, Агиа Анна, малая Агия Анна. Суровые скалы заставляли задерживать дыхание.

Опять над головой затрепетало знакомое, словно выцветшее, небо с безводными легкими облачками, а у борта заплескалась темно‑синяя зыблющая поверхность моря, увенчанная белыми шлейфами дневного крепкого бриза. По бетонному причалу, с гулко ударяющей об него волной, мы сошли на узкую каменистую полоску крутого скального берега. Минут десять затем мы стояли на причале и беспомощно озирались по сторонам. На берегу царила суматоха: албанцы‑погонщики, вместе с седобородым монахом‑греком навьючивали мулов, составлявших целый отряд, мешками с цементом, виднелись какие‑то шланги и мешки с продуктами. Отдельно стояли ящики со свежим виноградом.

– Эла, эла! – угрожающе закричали погонщики на своих мулов, и мы тронулись за ними в путь, на самую Карулю.

Мулы, беспрестанно помахивая хвостами, шли мелким шажком со ступеньки на ступеньку, громыхая копытами. Мы двинулись сзади, обливаясь потом. Я с неприязнью вдыхал резкий запах аммиака от навоза, которым была густо покрыта бетонная тропа.


Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 29; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!