Архимандриту Спиридону, миссионеру 34 страница
Вновь необыкновенная греческая всенощная, продолжавшаяся около двенадцати часов, потрясла меня. На клиросах пели лучшие певцы‑псалты Афона и даже какая‑то знаменитость из Афин. Безупречное древнее пение кружило голову и перехватывало дух. На всенощной не возбранялось выйти во двор и посидеть на теплых камнях рядом с храмом под огромными ночными звездами. Двор периодически поливали водой из‑за духоты, а монахи в приемной игумена раздавали прохладительные напитки и ломти холодных сладких арбузов.
Во время долгого пения тэрирэма монахи искусно раскачивали хорос – огромное паникадило под куполом в центре храма. Другие монахи с помощью длинных шестов, с прикрепленными на конце тонкими свечами, зажигали большие свечи на хоросе. С удивлением я увидел отца Агафодора с таким же шестом и разволновался – удастся ли ему зажечь свечи, потому что сотни глаз следили за его движениями. Но он имел талант ловко управляться с любыми послушаниями.
Народ к концу ночного богослужения заметно поредел. Многие отправились спать, но к ранней литургии в храм и в прилегающий к нему двор собрались все паломники. Огромный храм не смог вместить всех желающих, поэтому большинство людей стояло вне его, заполнив пространство большого двора. К утру в голове стоял звон от кадил, в ушах – шум от непрерывного пения, тело не чувствовало ног.
На литургию собрали всех иеромонахов, в том числе пригласили и нас с отцом Агафодором.
|
|
|
– Отче, если благословят мне сказать возглас, я могу не вспомнить, ты подсказывай мне! – волнуясь, попросил я своего друга.
– Батюшка, тут столько служащих священников, что вряд ли нам придется что‑то говорить. Просто следите, что делают остальные иеромонахи, то же делайте и вы…
Возглавлял службу какой‑то представительный архиерей. Игумен Филипп следовал за отцом Василием, игуменом Ивирона, который на Панигире Лавры исполнял по древней традиции должность почетного Лаврского игумена. После Причащения и заключительного водосвятного молебна все торжественно пошли в трапезную.
Вот тут‑то нам и пришлось побегать: на всех паломников мест не хватило и каждую тысячу человек пришлось кормить отдельно. Каждый раз следовало мытье посуды, новое раскладывание по столам тарелок и приборов и снова посудомойка…
После пространного слова митрополита, обладавшего несомненным даром красноречия, поднялся игумен Филипп. Что он говорил, я не понял, потому что мы слушали его речь из посудомойки. Но то, что настоятель при этом непрестанно плакал, поразило меня. Голос его, тихий и кроткий, словно буравом, пронзал сердце.
– Что он говорит, отец Агафодор? – спросил я своего помощника, слушавшего игумена, раскрыв рот.
|
|
|
– О послушании, в основном. Это древнегреческий, я сам с трудом понимаю, но говорит старец очень проникновенно, да еще плачет…
Три дня пролетели в один миг. В полдень третьего дня все келиоты, помогавшие в Лавре на Панигире, стояли в очереди возле приемной игумена. Каждый получил по конверту с тремястами драхмами и серебряную в позолоте икону преподобного Афанасия. Такие же подарки получили и мы, поцеловав руку игумена.
– Как ваша жизнь на Каруле? Чем Лавра может вам помочь? – заботливо спросил отец Филипп.
От нас двоих отвечал иеромонах Агафодор:
– У нас все – слава Богу, отец игумен, благословите! Из кельи отца Ефрема на Катунаках нам провели воду из цистерны. Продуктами нам помогают монахи из кельи Данилеев, – поведал он.
– А какое же у вас рукоделие? Нужно обязательно иметь свое рукоделие! – игумен дотошно вникал во все наши дела.
– Четки плетем и сдаем в лавки в Дафни (мой друг включил в это рукоделие и меня).
– Четки – это хорошо, но нужно научиться чему‑то серьезному. Келиоты обычно делают ладан. Вот и вы обучитесь этому рукоделию.
– Благословите, Геронда, – ответил с поклоном иеромонах.
|
|
|
Затем, посмотрев на меня, мой друг сказал:
– Еще патер Симон просит благословение у вас, чтобы в лесах Лавры иногда жить и молиться в палатке.
При его словах иеромонахи, сидевшие за столом в кабинете, стали внимательно меня разглядывать.
– А почему он на Каруле не молится? – спросил настоятель монастыря.
– Отец Симон всю жизнь молился в горах, а на Каруле задыхается: легкие плохо дышат, – объяснил отец Агафодор, тщательно подбирая слова.
– Ну что же, если хочет молиться в лесу, пусть молится, это хорошо. Бог благословит! Удивительно, что еще есть такие монахи, ревнующие о молитве… Молись и обо мне, грешном, и обо всех Лаврских отцах – отец Филипп прямо обратился ко мне. – Не будь голоден к миру, будь голоден к Богу. Единственное правило монаха и основа всей его духовной жизни – искреннее покаяние. На Афоне, когда монах берет в руки четки, он в сердце берет пожизненное покаяние. Так жили и освятились все Афонские отцы, так живем и мы – в покаянии до конца жизни…
Мой друг шепотом переводил мне слова Геронды, которого я полюбил всей душой, найдя в нем облик дорогого мне старца, оставшегося в далекой России, но не оставившего моего сердца – архимандрита Кирилла.
|
|
|
– А теперь идите в монастырскую лавку и возьмите столько продуктов, сколько унесете. Только все не берите, нам тоже оставьте…
Иеромонахи, внимательно слушавшие слова игумена, заулыбались.
– Благословите, Геронда! – поклонились мы и, поцеловав руку игумена, отправились в монастырский магазинчик.
Выйдя из канцелярии, мы столкнулись с послушником Николаем. Он был одет в рясу и выглядел очень чинно:
– Отцы, благословите! Правильно, что вы на Панагир пришли, нужно Лавре помогать. А меня взяли в Лавру послушником и дали келью, слава Богу за все! – поделился с нами своими впечатлениями наш знакомый по Каруле. – Я теперь исповедуюсь у игумена. Он говорит, что исповедь – лучшее средство для очищения души и устранения всех препятствий в духовной жизни. Я это всей душой чувствую в его присутствии!
– А какое у тебя послушание? – спросил я.
– Присматриваю за лаврским молитвенником, отцом Евфимием. Великой жизни старец. Пойдемте, познакомлю с ним.
Мы последовали за послушником на второй этаж монашеского корпуса. В большой светлой келье лежал на койке почти высохший монах, очень худой, но глаза его светились живым светом любви. Он безостановочно передвигал пальцами руки длинные четки, укрепленные на блоке под потолком. Губы его шевелились в такт молитве.
– Отец Евфимий, слышь, отец Евфимий, русские монахи к тебе пришли! Помолись о них тоже: Симон и Агафодор!
Монах Евфимий кивнул головой, не переставая молиться.
– Ну что? Видели, как Афонские монахи Иисусову молитву читают? Старец за весь мир молится, никогда не перестает, даже ночью! А я рядышком с ним, такая от него благодать…
Взяв благословение у молитвенника, мы медленно шли, нагруженные продуктами, по лесной тропе, провожаемые мелодичным колокольным звоном. В Лавре преподобного Афанасия начиналась вечерня, а отец Евфимий молился за весь мир. Незабываемая чудесная пора знакомства с афонской жизнью…
Геронда из Катунак, из кельи старца Ефрема, симпатичный, еще не седой грек, навестил нашу каливу и осмотрел помещения. Затем вышел во дворик, глянул наверх и покачал головой:
– Крыша очень ржавая, будет сильно в дождь протекать. Нужно герметиком заклеить дыры и покрасить.
Состояние нашего жилища явно вызвало в нем жалость.
– Простите, течет, патер Иосиф, а что делать? Денег нет… – мой друг, как бы извиняясь, пожал плечами.
– А рукоделие есть? – спросил сострадательный грек.
– Четочки делаем и в Дафни сдаем…
– Приходите к нам как‑нибудь, научим ладан делать и дадим все что нужно, – ответил Геронда и удалился, провожаемый нашими благодарениями.
Заглянул к нам и старец Даниил, седовласый представительный монах, знаменитый псалт[1] из верхней одноименной кельи, чье послушание состояло в перевозке грузов и строительных материалов от причала на страшную крутизну, где стояла добротная келья с разросшимся ухоженным садом. Почти каждое ранее утро под моим оконцем раздавался грохот копыт и перезвон колокольчиков его мулов, на одном из которых восседал сам старец Даниил, неизменно спокойный и доброжелательный. Когда я падал духом, мулы казались мне подобными бесам, а крики албанских погонщиков – воплями из ада, которые словно специально нарушали безмятежную тишину афонского утра. После ночной молитвы эти звуки представлялись иногда невыносимыми.
– Ну что, отцы, кушать есть что‑нибудь? – с участием спросил монах.
– Вермишелью живем и тахином, Геронда, – ответил, улыбаясь отец Агафодор.
– Вот вам «утешение» с нашего праздничного стола!
Монах вытащил из большого пакета кастрюльки с ароматными блюдами: рыбу с приправами и осьминогов, которые первое время во мне вызывали сильное неприятие. В другом пакете оказалась куча греческих сладостей. Так вот кто был все время нашим невидимым благодетелем!
– Если нужда возникает, приходите к нам, всегда поможем. Вы литургию служите? – спросил грек.
Иеромонах посмотрел на меня и ответил:
– По воскресеньям, патер Даниил.
– Почему так редко?
– Денег нет на вино, Геронда, – замялся отец Агнафодор.
– Вино вам дадим. Служите каждый день. Будете служить литургию каждый день, все у вас появится. Здесь у нас такое правило: кто хорошо молится, тому Бог откроется! – гость широко улыбнулся в белую бороду. – Живите тихо, без дела по Афону не бродите. Поминайте всех о здравии, а покойников – о упокоении: тогда келиоты будут вас любить и в духовной жизни все наладится…
Его старческое лицо приветливо лучилось добротой и святостью. Этот монах мне очень понравился. Мы с почтением поцеловали его натруженную руку. Как и где брал он силы несколько раз в неделю спускаться по кручам с десятком мулов, а затем подниматься наверх, – и в жару, и в зимние пронизывающие ветра, – оставаясь неизменно благожелательным? Мы только диву давались. Должно быть, силы в свои преклонные года он черпал в безукоризненном послушании. Я очень укорял себя за неприязнь к мулам из‑за грохота их копыт под окнами, но теперь их погонщик представлялся мне святым человеком, а его мулы стали как бы нашими друзьями.
Нравился мне и строгий отец Фома с иконописным ликом из кельи Фомадосов, находящейся повыше Данилеев. Их братство тоже состояло из певцов, а зычный голос Геронды разносился по Каруле с самого причала. Когда он со своими мулами проезжал мимо нашего дворика, то всегда оставлял нам ящик или два фруктов: яблок или бананов, которыми мы делились с отцом Христодулом и с сербами. Еще одна известная келья Герасимеев тоже не оставляла нас своим вниманием и ее старец, монах Спиридон, даже пытался продлить нам визы, когда у нас они закончились, но, к сожалению, безрезультатно, хотя он и очень старался.
К этому времени от русских паломников пришла удивительная новость: отец Херувим с братьями приехали на Афон и Русский монастырь дал им место в самом начале Святой Горы, называемом Новая Фиваида, – метох[2] монастыря, находившийся в страшном запустении.
– Вот к кому будем ездить на исповедь, отче! – решительно сказал я своему другу.
– Благословите, отец Симон! Как скажете, – проявил полное послушание отец Агафодор. – Только денег нет у нас туда добираться.
Поневоле пришлось отложить эту встречу.
Жара понемногу начала спадать, но для моих легких застойный воздух Карули оказался убийственным. Неприятный душный ветер нес снизу горячее дыхание прокаленных солнцем скал. Красно‑коричневые нависающие над каливой уступы, покрытые редкими белесыми кустарниками и тощими веничками полыни, перекрывали всякое движение прохладного воздуха с высокогорий. Одышка развивалась все больше. В поисках благоприятного места для молитвы, которое бы обдувалось свежим воздухом, я облазил все разрушенные кельи и каливы Карули, привыкнув не глядя ходить по цепям. Но такого места для себя не обнаружил: везде было душно, жарко и пыльно. В разрушенной келье Иверской Матери Божией мне посчастливилось найти старую пожелтевшую записную книжку с расплывшимися чернилами. Стряхнув с нее пыль, я разобрал на оставшихся листках тронувшие меня записи. Неизвестный русский монах записал следующее:
«Скорби пустынника. Я скорблю оттого, что прямое постижение истины заслоняет мои собственные размышления. Я скорблю оттого, что не обретаю в сердце Христа из‑за своего собственного самомнения. Я скорблю оттого, что Христос и все добродетели не переходят в мою душу через священные книги и буквы. Я скорблю оттого, что лишь умом понимаю, что Христос неотделим от моего сердца, но это понимание не становится его живым опытом, ибо оно гордо и похотливо. Но я знаю, что Господь Сам охотно является тем душам, которые каются, которые смиренны и кротки, и это дает мне веру и надежду». Выписав эти строки на листке бумаги, я прикрепил его у себя в комнате в головах.
Летом температура в келье поднималась иногда до сорока градусов. Однообразные часы летнего зноя изматывали душу. Иной раз, когда я сидел с четками, мне становилось дурно: все расплывалось перед глазами и сознание куда‑то проваливалось. Только глубокой ночью становилось чуть свежее и тогда мы с отцом Агафодором выходили во дворик и прохаживались с молитвой вдоль обрывов. На краю отвесной скалы я поставил старую стасидию и в ней проводил ночи, стараясь беспрерывно молиться. Но здоровье становилось все хуже и хуже.
С благословения Лавры я начал все чаще уходить в скалы и на кручи Афона. Отец Агафодор, сострадая мне, помогал заносить продукты в высокогорье. Исследовать гору я начал с круч над скитом Агиа Анна, ища места для молитвы, осматривая попадающиеся гроты и пещеры. В некоторых гротах я находил следы некогда живших там аскетов: ветхие доски, служившие когда‑то ложем для их натруженных тел, или остатки одежды и кухонной утвари: черепки глиняных кувшинов, деревянные ложки, кресты из грубо сколоченных дощечек, разрушенные дождевые цистерны.
На одном остром скальном выступе с грандиозным видом через залив до самого Олимпа я поставил палатку. Воду, проливая ее за шиворот, принес в канистре снизу, от самого креста, скользя и спотыкаясь на каменных осыпях. По ночам мерцающие огоньки Ситонии (другого полуострова Халкидики) смешивались с огромным созвездием Скорпиона, которое плавно опускалось за далекий горизонт. Тогда я уходил в палатку, спасаясь от ночного холода. В одну из безлунных ночей вдали послышался глухой перезвон колокольчиков: это поднимались мулы. «Неужели кто‑то поднимается по тропе в кромешную ночь?» – удивился я. Звук приближался все ближе и ближе. «Господи, сюда прямо, что ли, едут? Здесь же кругом обрывы!»
Страх закрался в мою грудь. Пугающие рассказы греков об албанцах, которые все наркоманы и грабят келиотов, пришли мне на память. Послышался треск кустов, мулы остановились рядом с палаткой. «Все, нашли‑таки меня…», – в отчаянии пронзила сердце чудовищная мысль. Однако человеческих голосов не было слышно. Перекрестившись и взяв фонарик, я осторожно вылез из своего укрытия: два мула мирно стояли в кустах неподалеку, позвякивая колокольчиками. Как они нашли ночью мою палатку и для чего пришли, так и осталось непонятным. Стараясь не шуметь, я отогнал мулов подальше, на тропу, где их утром забрали албанцы‑погонщики. Мою палатку они не заметили.
В одну из ночей разразился жуткий ураган. Ветер что есть мочи трепал и рвал мое тонкое сооружение, но парашютный шелк выдерживал его сокрушительные порывы. Послышался треск рвущихся веревочных креплений. Я выполз наружу: рев и свист шторма обрушились на меня. Снова связав стропы и привалив их камнями, я забрался внутрь палатки, хлопающей полотнищами, словно подстреленная птица. Ураган, не стихая, рвал и скручивал ее. Нейлоновые веревки вновь порвались с гулким треском. Опасаясь, как бы ветер не сбросил меня в пропасть, я схватил руками бьющиеся в воздухе стены моего убежища, чувствуя, как временами меня приподнимает от земли вместе с палаткой. До самого рассвета пришлось сражаться со штормом, крича во весь голос молитву и удерживая руками свое хрупкое укрытие. Под утро ветер немного утих и мне удалось забыться тяжелым сном.
Когда я спустился в каливу, отец Агафодор уже делал вручную ладан из кедровой смолы и ароматных масел. Я попробовал встать с ним рядом за работу, но сильный запах масел и взвесь талька, висевшая в воздухе, вызвали во мне судорожный кашель.
– Одевайте, батюшка, маску! – посоветовал мне ладанный мастер.
Но даже в маске я задыхался: легкие не выдерживали подобного истязания.
– Ладно, отец Симон, оставьте. Может, мы придумаем вам другое рукоделие, – успокоил он меня.
Несмотря на некоторые успехи в обустройстве нашей отшельнической жизни, жить без совета с опытным духовником‑греком среди незнакомых афонских традиций представлялось нам затруднительным. Отец Агафодор вспомнил о знакомом ему игумене маленького монастыря под Фивами, архимандрите Нектарии. Он занимал и официальную должность – духовника всей епархии. Это для меня было внове. Отец Агафодор заметил мое недоумение.
– У греков духовником может быть лишь тот монах, которого назначит епископ. Обычно это очень мудрый опытный батюшка с сильным даром рассуждения. Он периодически ездит по епархии и посещает приходы, где исповедует людей. Другие священники без подобного благословения не могут быть духовниками…
Это меня заинтересовало. Понимая, насколько важно для нас иметь близкого и доверенного духовника, иеромонах вспомнил еще одного знакомого в Салониках, архимандрита Илиодора.
– Вы, батюшка, можете повидать обоих. Кто из них вам будет больше по душе, к тому и будем ездить.
Я согласился. Отец Илиодор оказался очень симпатичным добродушным монахом, окруженным множеством приехавших к нему чад. Он тут же заставил всех, старых и молодых, поцеловать нам руки, запретив мне уклоняться от этого обряда.
– Люди целуют не твою руку, патер, а лобызают десницу Самого Христа!
Исповедовал он людей в канцелярии, сидя за столом, в то время как кающийся излагал ему свои грехи и проблемы в свободной беседе. Узнав, что мы хотим добраться до Фив, он снабдил нас деньгами на дорогу и, в придачу, положил в наши рюкзаки бутылки с вином для литургии.
Патер Нектарий встретил нас на своем мини‑джипе: седовласый, умный, эрудированный, он с первого взгляда производил сильное впечатление. К тому же он оказался еще духовным писателем и серьезным почитателем святителя Луки, о котором написал несколько книг и сделал цикл передач на телевидении. После отдыха в монастыре, расположенном на вершине горы, он активно начал нас знакомить со всеми святынями – от Фив до Пелопоннеса. Столько святынь сразу я не видел никогда. К ночи они все смешались в моей голове. Помню вечерний мелкий дождик. Мы стоим в полной темноте и архимандрит, указывая рукою куда‑то вверх, произносит:
– Если бы сейчас было светло, вы бы увидели в огромной пещере один из известнейших монастырей Греции – Мега Спилео. Но вы можете представить его в своем воображении…
Он великодушно полностью оплатил нам обратный путь и посадил в автобус, следующий в Салоники. Расстались мы с ним, как с давним другом.
– Отцы, если понадобится помощь с визами, обращайтесь ко мне, у меня знакомый консулом в Москве работает… – на прощание сообщил он.
И с отцом Нектарием, и с отцом Илиодором пришлось встретиться еще не раз, и они всегда помогали нам словом и делом, укрепляя в афонской непростой жизни. Прекрасные, замечательные люди, спаси их всех Господь!
– Ну, как ваши впечатления, батюшка? Правда хорошие духовники? – мой друг сделал все возможное для меня и ожидал ответа.
– Конечно хорошие, даже очень! – согласился я. – Но к отцу Нектарию далеко ездить, а у отца Илиодора полно мирян, особенно женщин. Будем искать духовников на Афоне.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 34; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!