Архимандриту Спиридону, миссионеру 35 страница
Мы опять направились в Лавру к игумену Филиппу. Поднимаясь по ступенькам в канцелярию, я наставлял иеромонаха:
– Отец, спроси у Геронды, как нам быть? Старец Ефрем Катунакский, которого мы очень почитали, умер, а посоветоваться о духовной жизни не с кем. Что скажет отец Филипп?
Мой друг перевел настоятелю эти слова.
– У нас в Лавре старцем является игумен. Если есть вопросы о монастырской жизни, спрашивайте. А о том, как молиться – в келье или в палатке на вершине Афона, ничего не могу сказать, – заговорил, после некоторого молчания отец Филипп, по‑доброму смотря на нас. – Такое делание мне неизвестно. Пока исповедуйтесь друг другу. На исповеди считайте грехом не только явные прегрешения, но даже и добрые дела за нечистоту их исполнения. На совершенной исповеди вся жизнь видится как неправда, и это рождает у монаха плач не только за себя, но и за весь мир. А что касается старца, скажу одно: у нас всегда имеется под рукой Святое Евангелие. Но есть в духовной жизни один секрет: не оставляющий молитвенного правила и стяжавший даже малую благодать находит в ней своего учителя. Если старец действительно необходим, Бог обязательно откроет его для нуждающейся души…
Беспрерывное возбуждение считал я жизнью, Господи, но был мертв, ибо необузданное возбуждение, смешанное с воображением, умертвляло душу мою. Изменил я сердце свое и вручил его навеки Тебе, и Ты мгновенно оживил его, снова вдохнул в него благодатное дыхание жизни, утерянное мною в пустых наслаждениях, ибо благодать Духа Святого дарует нескончаемое блаженство лишь тихому и умиротворенному сердцу. Подобно тому, как в неоглядном море отражается утреннее солнце, так Ты, Христе мой, отражаешь Свой чудный лик в сердце моем, чтобы неописуемой радостью озарилось оно до самых сокровенных глубин его. Потому и прилепился к Тебе всем дыханием своим и каждым биением сердца, ибо Ты – единственный, Кто воскрешает мертвых, подобных мне. Господь пробуждает уснувших навеки и разыскивает их по всему лицу земли, чтобы сказать им слово пробуждения: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей».
|
|
|
«ОСТРИЕ ИГЛЫ»
Наполнись, душа моя, красотой возлюбленного Господа, а Его Небесные очи да светят прямо в сердце твое, и мудростью Его да исполнится твой ум, чтобы ты не дремала в сонном забытье этой жизни, зная, что в тебе пребывает Господь Вседержитель. Все горячие искания твои да соединятся в предельной цели всех нескончаемых поисков и устремлений: совершенно уподобиться Святой Троице, – не в дерзости, не в горделивом помышлении, душа моя, а в смирении и кротости Святого Духа, в излиянии беcчисленных потоков покаянных слез и воздыханий, не ведая – в теле ты или вне тела созерцаешь это пресветлое диво Божие по слову Христову: «Да будут все едино, как Я и Отец едино суть». И ныне желаешь ты сказать, душа моя, что исполнилось упование твое и исповедание, когда ты говорила: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века». Поистине, теперь исполнилось оно и воскресла ты в иную жизнь, неведомую на земле, но ведомую в вечности на непреходящих и немеркнущих Небесах Святого Духа.
|
|
|
Возвращаясь из Лавры, мы зашли для совета на Катунаки, в келью старца Ефрема. На стук вышел келейник почившего Геронды.
После молитв у могилки старца мы уселись на лавочке возле кельи с монахом Неофитом. Услышав о наших поисках духовника, он посоветовал:
– Не ломайте себе головы, патерас. Наш Геронда Ефрем служил литургии ежедневно и так обрел дары великой благодати и слезного плача. Он всегда нам говорил: «Сокровище духовной жизни и спасения для монаха – это послушание и ежедневная литургия!» Послушание игумену Лавры вы исполняете, теперь начинайте каждый день служить литургии – вот вам мой совет!
Звонить батюшке Кириллу мы с отцом Агафодором поднимались к келье Данилеев, где стоял единственный телефон‑автомат. Путь неблизкий, но нужно было звонить и отцу: я переживал за него, жившего в тесноте с двумя послушницами и мальчиком. Голос у моего старичка был бодрый:
|
|
|
– Здоровье хорошее, послушницы не мешают, а помогают. Приезжали проведать дочь с мужем на месяц. Пока все нормально. Знаешь, Симон, какая самая нужная часть обуви? Подошва. Так и я…
А вот разговор с отцом Кириллом встревожил меня. Мой друг, архимандрит Пимен, сообщил нам новый номер телефона батюшки, не объяснив в чем дело, и это обеcпокоило меня. Старец рассказал, что его перевели в Переделкино, в Патриаршую резиденцию, и братию монастыря он уже не видит, за исключением тех, кто приезжает в его келью, расположенную в одном из корпусов резиденции. Голос батюшки мягко дребезжал в телефонной трубке:
– Старайтесь на Афоне служить литургии, по возможности, каждый день, отец Симон, слышишь? Помни, что широкий путь – это когда мы ищем счастье для себя одного, а узкий путь‑ это когда мы ищем счастье для других! Передавай поклон отцу Херувиму, если увидишь…
Я шел вниз по тропе вслед за отцом Агафодором, понимая, что у старца начались сложные времена и его отделяют от братства Свято‑Троицкой Лавры неспроста… Слова батюшки произвели на меня впечатление: «Вот путь, который, возможно, станет моей жизнью на Афоне – ежедневная литургия, как у Ефрема Катунакского…»
|
|
|
Мне очень хотелось подражать его углубленному и самоотверженному литургическому служению.
– Отец Агафодор, ты согласен помогать мне служить в Троицком храме литургии каждый день? Можем служить по очереди, если хочешь, – предложил я моему другу.
– Служите вы, батюшка, а я, по Афонской традиции, пока опасаюсь предстоять у Престола каждый день… Здесь рукополагают в священнослужители только после тридцати лет! – ответил он, явно смущенный таким поворотом в нашей жизни. – А помогать буду охотно, как благословите…
– Знаешь, отче, я решил брать записки о поминовении от паломников и молиться о всех этих людях на наших литургиях. Это и будет моим рукоделием и к тому же на хлеб заработаем… Как ты думаешь? – обратился я к иеромонаху. Он повторил свои слова:
– Как благословите!
Выбрав время, мы отправились на Новую Фиваиду, уплатив, по нашим понятиям, немалые деньги морскому такси, курсирующему между Дафни и Уранополисом. Огромный метох находился в плачевном состоянии, но братству удалось привести в относительный порядок нижний храм святых апостолов Петра и Павла и восстановить несколько келий. После исповеди мы разговорились с отцом Херувимом. Он, благодушно посматривая на нас, ворковал тихим голоском:
– Я, отец Симон, постоянно благодарю Господа, что попал на Афон. Батюшку, конечно, пришлось умолять, чтобы отпустил меня сюда. Вот Бог и привел нас встретиться… Видел, Симон, в иконостасе нашего храма икону Матери Божией «Отрада»? Прямо настоящее обретение этой иконы получилось! Всё отсюда вывезли, а кое‑что, может, и разграбили, как Мамай прошел… Полез один наш брат на чердак и обрел икону – целехонькой! Благословение Самой Матери Божией… – духовник приумолк, молясь и перебирая четки. Я с умилением смотрел на его милое детское лицо со множеством морщинок у глаз. – Но бывают сильные искушения, хоть и Афон, а враг работает вовсю! Сижу я как‑то здесь, в своей келье, ночью, и молюсь. Лампадка в углу горит. Смотрю, а ручка в двери тихонечко поворачивается. Я сильно испугался: «Кто там? – говорю. – Вы, отцы?» Молчание… Я быстренько – раз! И ключ в двери повернул. А дверная ручка медленно на свое место вернулась. Утром наших спрашиваю: «Отцы и братия, кто из вас ночью ко мне приходил?» А мне все говорят: «Аввочка, мы вас ночью не дерзаем тревожить! У вас днем все время исповеди, вам ночью молиться надо…» Так‑то, отец Симон. Мы теперь каждый вечер с крестом вокруг корпуса ходим с тропарем Честному Кресту, чтобы врага отогнать…
– Батюшка, можно к вам на исповедь приезжать? – спросил я напоследок.
– Приезжай, приезжай, это с Карули‑то? Не близко. Я там ни разу не был…
– А вы к нам приезжайте, батюшка! Все вам покажем…
Отец Херувим задумался:
– Ждите, постараюсь приехать. А как там наш старец поживает? У нас здесь нет никакой связи…
– Говорит, жив и здоров, слава Богу! Передает вам поклон. Только у него возникли искушения: его перевели в Переделкино. Он там сейчас людей принимает, – с печалью в голосе промолвил я.
– Вот оно что… Значит старец опасен стал, потому что о печатях антихриста говорит. За это его и удалили из Лавры. Нужно будет в Дафни съездить, поговорить с аввою…
Мы оставили духовника в тревожном состоянии. Это чувство передалось и мне: как теперь видеться с отцом Кириллом и когда это станет возможным?
На Каруле мы с иеромонахом начали каждый день служить литургии в Троицком храме. Пел мой друг прекрасно и даже всю литургию мог петь по‑гречески. Затемно, в четыре часа утра, я шел в храм и начинал проскомидию. Теперь мы брали записки от паломников о поминовении, с которыми они передавали также и деньги, кто сколько даст. Стало жить несколько легче, тем более, что наш ладан брали в лавках Дафни и сразу же выплачивали за него драхмы.
От литургии к литургии благодать возрастала в душе, а потому все душевные переживания сопровождались ощущением блаженства. Так, в упоении ежедневными богослужениями, шел месяц за месяцем, пока я не заметил, к своему огорчению, что, хотя душа и пребывает в блаженном состоянии, тем не менее, ум мой расслабился, и появилась леность к Иисусовой молитве. Мое сердце легко пропускало всякие помыслы; меня раздражало все, что мешало служить в уединении, – и ранние крики погонщиков, и постоянный запах мочи и навоза от мулов с проходящей рядом тропы, и множество мух на нашей кухне. Русские паломники, узнав о том, что на Каруле служат два иеромонаха из России, стали беcпокоить нас частыми визитами. Я попробовал навесить на калитку замок, но ревностные посетители предпочли тогда другой путь – через каменную стену. Пришлось убегать в расщелины скал или прятаться в крохотную пещерку под тропой, со стороны обрыва. Духовное состояние мое представлялось плачевным: усилились различные мечтания, помыслы о мире и об оставленном отце свободно проникали в мой ум даже на литургии – и все это не могло не вызывать тревогу.
– Отец Агафодор, а игумен Харалампий еще жив? – как‑то за обедом спросил я.
– Жив, но только он не игумен теперь. Игуменство он отдал своему чаду, который начал менять в монастыре устав старца. Отец Харалампий теперь часто сидит на пристани, рыбу ловит…
Сообщение моего напарника опечалило меня, но, тем не менее, помогло сделать простой вывод: значит, у духовника есть время, чтобы побольше поговорить с ним.
– Отче, поедем в Дионисиат, нужно у старца совета спросить о молитвенной жизни!
– Хорошо, благословите! – как всегда ответил послушный иеромонах.
Бывшего игумена мы действительно увидели на причале: в выцветшем добела подряснике и в большой соломенной шляпе, он сидел на низкой скамеечке у воды с удочкой в руках.
– Геронда, патер Симон просит разрешения задать вам свои вопросы, благословите? – отец Агафодор сделал попытку обратить на нас внимание.
Старец повернул голову в нашу сторону, затем молча взял скамеечку и, не торопясь смотав удилище, перешел в тень под стены монастыря. Мы поцеловали его крупную, в больших раздувшихся венах, крестьянскую руку.
– Геронда, помыслы одолевают меня на каждой литургии, раздражаюсь на всякие мелочи, молитвенная практика моя ослабела, хотя вот уже год ежедневно служу литургии в церкви на Каруле. Подскажите, где я ошибаюсь и что мне делать?
Старец, прищурясь, посмотрел на меня из‑под края широкополой шляпы:
– Патер, молитва, как и литургия, без внимания – это утомительный и напрасный труд. Многие священники, пренебрегая вниманием и молитвой, полагают, что литургия сделает все за них. Охи, патер, охи… Само собой ничего не бывает!
– А что делать с помыслами, Геронда?
– Не отрекайся от одних мыслей с помощью последующих мыслей. Так ты будешь множить их бесконечно: просто не имей их, и они оставят тебя. К суетной деятельности ума человек привыкает быстро, а к духовной молитве и отсечению помыслов – тяжело. «Господи, просвети тьму мою!» – так молился святитель Григорий Палама.
Мой друг старался негромко переводить слова дионисиатского молитвенника. От волнения отец Агафодор даже вспотел.
– Отче Харалампие, у нас особой суеты нет. Но всегда нужно что‑то делать: зима на носу, с деньгами проблема, а нам еще ремонт крыши необходимо сделать, вот помыслы и идут… – продолжал я.
– А вы поступайте так: есть деньги – делайте ремонт, нет денег – оставьте помыслы о ремонте, пребывайте в покое и молитесь, – невозмутимо отвечал духовник. – Но всегда помните: «Земля и все дела на ней сгорят». Никогда не поддавайтесь духу нескончаемой деятельности, пожирающей время молитвенной практики.
– Понятно, Геронда. Но у меня получается так: ремонта нет, а помыслы о ремонте лезут в голову!
– Ум нужно всегда держать чистым, в Боге, – это главное правило всякого монаха. Сделай свой ум свободным от всякого помысла и представления о чем – либо земном и даже небесном, – спокойно и рассудительно отвечал старец.
Он снял соломенную шляпу и с удовольствием подставил голову под легкий морской бриз.
– Разве нужно совершенно все помыслы отбросить, даже не греховные? – мне это не было понятно до конца.
– А какая у них разница, если они отвлекают от молитвы? Стань для всех помыслов, как глухой и немой ко всему внешнему! Грехопадение человека разделило ум и сердце, но молитва Иисусова вновь соединяет их, делая цельным естество человека, которое уже не нуждается ни в каких помышлениях. Оно всецело живет смирением и через него стяжает благодать. Смиришься до земли, окажешься на Небе. Осознаешь себя недостойным Бога, постигнешь Его, как Он есть. Потому что покой Божий, где нет никаких помышлений, есть сверхмысленное благо. Это нужно понять и накрепко усвоить. Любой помысел – это проявление несмирения. Отсеки в себе всякое сопротивление смирению и быстро стяжешь благодать!
– Благословите, отче Харалампие! У меня с молодости есть старец в России. Но теперь он далеко, а вопросов накопилось много, и я вынужден искать совета у Афонских отцов. Правильно ли я поступаю?
– Советников духовных может быть много, а старец всегда один. Старец – это врата к постижению истины.
– Грехи мои не дают мне прямо постичь ее, Геронда. Даже на Афоне совершаю мысленные грехи… – с огорчением сказал я.
– Накопленные грехи подобны густой тьме вокруг нас, но стоит нам зажечь свечу, как вся тьма исчезает. Вот что значит: «Постигните истину и она освободит вас», как сказал Господь Иисус Христос. «Освободит» – значит сделает зрячим духовно. Чистое и простое сердце узрит мгновенно чистого и простого Бога, Который сияет ярче полуденного солнца…
– Таким Господь явится душе в раю, Геронда?
– Стремись не в рай, стремись к спасению, которое пребывает за пределами райских обителей‑ это Сам Христос! Познаешь Христа, и все остальное приложится к этому… – старец многозначительно посмотрел мне в глаза. – То сердце приходит к духовной свободе, к совершенной свободе от помыслов, которое во Христе делает себя свободным от всяких помышлений о вещах мира сего. Какие там ремонты, какие там заботы и попечения и тому подобное? Бог Сам все устроит, а ты молись и делай! Ум, не имеющий никаких мыслей, и сердце, не имеющее никаких привязанностей, сливаются воедино и обретают Христа с помощью Святого Духа. Поистине, патерас, думать о вещах мира сего – неблагодарный труд… Вспоминая огонь, не согреешься, потому что это огонь мира сего, пустой, привременный. Вспоминая Бога, сердце все становится огнем, ибо это огонь Небесной Любви, огонь Небес и попаляет в душе все мирское…
Мы помолчали. Морской ветер крутил и разбрасывал по причалу сухие листья платана.
– Геронда, меня временами борют страсти, и я рассеиваюсь, как ни собираю себя в молитве.
Я ждал слово молитвенника, и оно оказалось строгим:
– Если мы, молясь, то и дело впадаем в страсти и в отвлечения ума, то этим самым предаем Бога, и тогда не помогут ни поклоны, ни четки! Даже если мы будем молиться тысячу лет, но невнимательно и впадая в страсти, ничего не достигнем… Любой помысел, любая страсть – это коготь сатаны, крючок смертного мира, который затягивает нас в греховное состояние.
– А как же помысел о Боге? – спросил я, запутавшись в понимании точного смысла его слов, переведенных отцом Агафодором. – Разве он не ведет к Нему?
– Помысел о Боге – это не Бог, это дьявольский подлог. Можно сколько угодно думать о Боге и это нисколько не приблизит нас к Нему. Покаянная молитва – вот путь к Богу, патер! Внимание в молитве означает устойчивость этого молитвенного покаяния. Ум постоянно соскальзывает со внимательного сосредоточения в молитве, как железный шар с острия иглы. Возвращать его туда снова и снова – это путь его обуздания и спасения во Христе. Восковой шар прочно держится на острие иглы и уже не падает. Так и ум, умягченный благодатью покаяния и слез, уже никогда не покидает Христа, никогда не теряет внимания…
Уже не дожидаясь моих вопросов, старец продолжал:
– В евангельских заповедях мы противодействуем грехам, не позволяя себе совершать их, размышляя о дурных последствиях подобных поступков‑ это дело новоначальных в вере. В стяжании непрестанной молитвы: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», что является духовной практикой опытных монахов, мы преображаем наши греховные состояния в добродетели, замещая дурные душевные состояния прямо противоположными: гнев преображается в любовь, чревоугодие – в воздержание, сребролюбие – в щедрость, похоть – в целомудрие. В непрестанной же молитве мы стяжаем благодать, а с нею – бесстрастие, через которое приходим к священному безмолвию – исихии. Это есть дело совершенных, возводящих душу в «горняя, где Христос сидит одесную Бога».
– А как мы узнаем, преодолели мы рассеянность ума или нет, Геронда? – в заключении спросил я, взглянув на моего друга.
Тот взмок от напряжения, стараясь быстро переводить вслед за старцем.
– Проверка своего молитвенного состояния в период молитвы состоит в том, что ум становится подобен спокойному морю во время штиля, а в период после молитвы – в том, порабощают ли наш ум помыслы или нет. Как Господь усмирил Галилейское море, сказав: «Умолкни, перестань!» – и сделалась великая тишина, так и благодать умиротворяет бунтующий ум и смиряет его.
– Благословите, отче Харалампие, и простите, что утомил вас вопросами! – попросил я прощения у старца, видя, что он утомлен. – Можно к вам еще приходить, если это возможно?
– Ничего, ничего, главное, чтобы вы исполняли то, что говорит духовник, – усмехнулся Геронда и надел свою старую шляпу. – А приходить, приходите, Бог благословит! Только всех своих «товарищей» оставь навсегда за порогом кельи, патер!
– Каких товарищей, отче? – не понял я.
– Помыслы, говорю, помыслы оставь, понимаешь?
– Теперь понял, Геронда! Благословите, – я наклонился, целуя его натруженную руку.
– Отче Харалампие, а если, к примеру, ум ленится на Иисусову молитву, что делать? – последний вопрос задал отец Агафодор, помогая старцу подняться и подавая ему скамеечку и удилище.
– Держи молитвенное правило по книгам, пока сердце не согреется, а потом переходи на четки…
Мы попрощались с духовником, который старческой походкой вошел в ворота монастыря. Щедрый и гостеприимный монах Дионисий, чадо старца Харалампия, нагрузил нас продуктами в монастырской кухне и поделился за чаем своими скорбями, наш друг‑иконописец был печален: порядки в монастыре менялись на суету и попечения, невзирая на молитвенный устав, учрежденный старцем. На Карулю мы отправились пешком. Монах долго смотрел нам вслед, как мы уходим по тропе: нас сопровождали распростертые в синеве крылья парящих чаек – непременная принадлежность афонских морских просторов.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 34; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!