Шесть правил, которым я собираюсь следовать весь выпускной год и которые, я надеюсь, хоть немного смягчат маразм моего пребывания здесь, хотя ручаться в этом я бы не стала. 12 страница
– Это значит, что в этом году я смогу еще больше отдыхать на горнолыжных курортах.
Вот так вот. Как можно спорить с такими людьми? Сестрица и ее муж представляют собою все то, за что иностранцы ненавидят Америку. И хотя ничто не оправдывает массовых убийств, я не могу винить чужаков за то, что они чувствуют это, поскольку сама порой чувствую то же самое.
Прежде я бы отказалась от этой поездки под предлогом того, что мне нужно ходить на тренировки или писать большую статью в газету. Но теперь, когда я бросила и то, и другое, я уже не могу с их помощью избегать тех видов деятельности, которыми больше не хочу заниматься. С понедельника по пятницу я занята репетиторством. Выходные же все еще являются проблемой. Надо над этим поработать.
Кстати, мои любительские занятия древневосточными практиками уже преподали один важный урок: йога мне дается с трудом. Хорошо, что это не соревновательный вид спорта, и именно поэтому, как я понимаю, Хоуп и рекомендовала мне йогу. Когда я лежу на животе и пытаюсь выгнуть спину в асану кобры (которая, на самом деле, является самой легкой позой, сложившейся за шесть тысяч лет практики), все мышцы, связывающие вместе мои органы и части тела, протестуют: «ЧЕМ ТЫ ВООБЩЕ ЗАНИМАЕШЬСЯ???»
Я знаю, что так больно быть не должно, но мне как будто нравится она, эта боль мне мазохистски приятна. О достижении того восхитительного состояния, когда разум, тело и дух соединяются воедино, я могу надолго забыть. Нужно разучить еще множество поз, пока я смогу достать пальцы своих ног, а уж о просветлении и говорить нечего. Я убеждаю себя дышать и еще раз дышать и проклинаю все эти годы бега, за счет которых мои ноги стали накачанными, а девственная плева – нетронутой.
|
|
|
В книге говорится, что между физической негибкостью и непреклонным характером имеется прямая взаимосвязь. Похоже, так оно и есть.
Двадцатое октября
Меня просто поражает эта способность моего поколения моментально восстанавливаться после недавних трагедий. Поскольку мы никогда не испытывали настоящих трудностей, то думаем, что все, что в мире не так, исправится само собой. Это наше неотъемлемое право – жить без тревог. (Мое оппозиционное отношение к жизни делает меня причастной к Поколению Икс, отсюда моя любовь к восьмидесятым годам. Но я отклоняюсь от темы.)
До тех пор пока мировой хаос не доберется до вашей местности.
– Боже мой! А твой тест кавычки открываются – попал в сибирскую язву – кавычки закрываются?
– Какой тест? В какую сибирскую язву?
– Застрял ли тест на определение академических способностей, который ты сдавала на прошлой неделе, на почте, зараженной сибирской язвой?
|
|
|
– Я не сдавала его в этот раз, – ответила я. – Я сразу набрала достаточное количество баллов. – Вторая часть фразы была необязательной, но похвастаться своими мозгами удается так редко. Бонус: я знала, что Сару это расстроит.
– Боже мой! Ненавижу тебя! Если мне придется еще раз писать его, я убью себя.
Сомневаюсь, что она будет так добра. То, что Сара вообще подняла тему этих тестов, говорило о том, что она находится в крайне нестабильном состоянии. Ведь тесты на определение академических способностей – это та тема, которую Сара избегает, как строгий вегетарианец чуждается гамбургеров. Д’Абруцци уже раскошелились на сумму, равную стоимости обучения в колледже, чтобы нанять профессионального репетитора, который подготовил бы Сару к более успешному написанию теста. Ей не хватает больше двухсот баллов, чтобы ее зачислили в университет Рутгерс, где они с Мэндой уже договорились стать соседками по комнате , вступить в один и тот же университетский женский клуб , встречаться с парнями из курящего студенческого братства, быть подружками невесты на свадьбе друг у друга с теми же самыми парням из курящего студенческого братства, купить роскошные дома, стоящие рядом в охраняемой резиденции, и быть самыми‑самыми лучшими подружками на всю жизнь.
|
|
|
Сара не единственная в классе, кто так расстроен потерей результатов теста.
– Э‑э‑э! Я никогда не поступлю! Э‑э‑э! В Корнелл! – скулил Лен возле моего шкафчика между уроками.
Лен неплохо справился с тестом в марте, но 1480 баллов ему показались недостаточными. Поэтому он еще раз написал тест в мае, но был настолько убежден, что справился хуже, чем в прошлый раз, что вышел из класса, прямиком отправился к начальству и потребовал, чтобы его баллы за эту попытку не были засчитаны. Будучи полным психом, он снова сдавал тест в этом месяце.
– Теперь мне придется снова писать тест! Мне нужно набрать! Э‑э‑э! Как минимум! Э‑э‑э! Тысячу пятьсот, чтобы быть уверенным, что я поступлю! Э‑э‑э…
– Лен, ты поступишь и с 1480 баллами, – сказала я, обрывая его.
– Тебе легко говорить. Э‑э‑э. Мисс Тысяча‑пятьсот‑сорок, – он сглотнул.
– Ну, хорошо. Теперь мне легко говорить, но я так же стремалась прошлой весной, как и ты. Всем было не по себе, потому что наша школа не сделала ничего, чтобы помочь нам подготовиться.
– А я, типа, не стремалась, – сказала Бриджит, подошедшая к нам сзади.
|
|
|
– Это потому, что тебе было наплевать на количество баллов, поскольку ты вбила себе в голову эту дурацкую идею, что ты не будешь поступать в колледж, – ответила я.
– А я и до сих пор не собираюсь поступать, – заявила она.
– ТЫ НЕ СОБИРАЕШЬСЯ ПОСТУПАТЬ В КОЛЛЕДЖ? – у Лена просто не хватило мозгов переработать эту информацию.
– Да будет она поступать, – я махнула рукой, – просто она драматизирует.
– Я, типа, не буду поступать, я хочу быть актрисой, – сказала она. – Если я что и постигла этим летом на Летней довузовской программе по искусству, так это то, что невозможно научиться быть актрисой. Тогда зачем платить так много денег?
Лен чуть не упал, изо рта у него чуть ли не пена шла, когда он слушал, как ученица выпускного класса из группы с углубленным преподаванием предметов рассказывает о том, что не собирается в университет. Он прочистил горло и хмыкнул.
– В нашей школе и так самая низкая статистика поступлений в вузы во всем графстве. Только 18 процентов выпускного класса, что приблизительно равняется нашей группе для отличников, собираются посвятить следующие четыре года обучению в высших учебных заведениях. Еще 10 процентов поступят в двухгодичные колледжи или техникумы, и в большинстве случаев – это Колледж графства Оушн. Если выпускники специализированных классов не станут продолжать образование, то рейтинг школы упадет еще ниже, и серьезным студентам вроде меня и моего младшего брата Дональда, у которого сейчас самый высокий средний академический балл в восьмом классе, станет еще сложнее поступить в высококлассные вузы типа Корнуэлла. Что ожидает будущие поколения учеников Пайнвилля?
И вдруг, на том месте проповеди‑монолога, когда Лен обычно не может самостоятельно остановиться и кто‑то милосердно его перебивает, он замолчал сам. Я вытаращила глаза от удивления. Впервые я услышала, что Лен закончил предложение, не говоря уже о том, что в этот раз он произнес довольно страстную и складную речь без заиканий и повторений. Как будто он проглотил Пола Парлипиано. Или предательницу Хэвиленд.
– Она будет поступать, и она уже подала документы.
Он снова повернулся ко мне и спросил в своей классической манере:
– Э‑э‑э. А? Она. Что?
Бриджит не уклонилась от удара:
– Я подала документы в Калифорнийский университет в Лос‑Анджелесе, чтобы папа отстал от меня. Но я, типа, совершенно не собираюсь там учиться.
Я знаю, что Бриджит будет учиться в вузе, поэтому не считаю нужным заводиться. Правда, чем чаше она говорит об этом, тем больше это начинает беспокоить меня. Бриджит никогда не лжет, она действительно убедила себя в том, что она не будет учиться. Мне кажется, что лучший способ заставить ее изменить свое решение, – это не заострять на этом внимание и продолжать разговор как ни в чем не бывало. Но мне нужно было успокоить Лена. Ведь, случись у него апоплексический удар, он не смог бы себе помочь, несмотря на то, что он будущий медик.
– Так вот. За исключением Бриджит, которая не в счет, поскольку она не собирается поступать, – я произнесла последние четыре слова с легкой иронией, чтобы подчеркнуть свою мысль, – все остальные, включая меня, изрядно поволновалась по поводу тестов прошлой весной. Поэтому не думай, что я не понимаю твои чувства.
– Типа, Скотти не волновался, – тихо добавила Бриджит.
К счастью, Лен ее не слышал. Ее комментарий был необязателен, но он соответствовал действительности.
Скотти был единственным человеком, кому я завидовала прошлой весной, потому что он был совершенно расслаблен по поводу тестов. Его уже завербовали играть в бейсбол за Лигу патриотов, что является самым высоким достижением, на которое может рассчитывать достаточно хорошо тренированный белый парень ростом метр девяносто, из пригорода. Все, что ему нужно было сделать, – это правильно вписать свое имя, и он автоматически получал необходимое количество баллов, чтобы получать стипендию, которую предлагал ему университет Ли. Естественно, он набрал 1170 баллов.
Мне такие успехи в спорте не грозили. Тем не менее я сохраняла иллюзию этой возможности для отца и Килли, обещая им старательно тренироваться все лето, чтобы снова прийти в отличную спортивную форму. Частично я это даже имела в виду.
Так было, пока я не получила результаты теста на определение академических способностей.
Тем не менее мой успех привел к образованию одной проблемы. Как на то указал Лен, я одна из немногих учениц за всю историю нашей школы, чьи баллы могут дать повод гордиться, ведь у меня есть шанс поступить в действительно престижный университет. Поэтому вопрос мне задают миллион раз на дню. Учителя, которые никогда мне не преподавали. Буфетчицы в столовой. Нельзя не отвечать на вопрос, если ты Джессика Дарлинг, поэтому я, как и прежде, отвечаю:
– Университеты Эмхерст, Пьедмонт, Суартмор или Уильямс.
Я решила послушаться маму и начала подавать заявления в эти четыре вуза, которых не одобрил Пол Парлипиано. Скорее всего, он понял бы мое желание находиться в безопасности, то есть подальше от Нью‑Йорка. Я даже осмелилась поднять эту тему в разговоре с Тэрин, пока мы разбирали доказательства теорем.
– Тэрин, а твой сводный брат упоминал, что мы случайно встретились с ним этим летом?
Она даже не подняла своих огромных глаз.
– Ну, так вот, мы с ним пересеклись. Он сказал мне, что я должна поступать в Колумбийский университет, что я и собиралась сделать, пока, ну знаешь, все это не случилось у них на Манхэттене.
Было похоже, что она хочет натянуть свою шерстяную шапку на глаза.
– Не говорил ли Пол, что теперь ему хочется уехать из города, что ему страшно из‑за того, что еще может произойти?
Она смотрела на меня сквозь толстую занавесь своих волос и не отвечала. Наверное, она хочет, чтобы наши отношения оставались сугубо деловыми.
Мне все еще кажется, что ни один университет из моего списка мне не подходит. Я пытаюсь убедить себя, что безопаснее оставаться в том мирке, который Мак назвал моим «милым пригородом». Зачем кому‑то бомбить стеклянный шар со снегопадом?
Тридцатое октября
На нем была черная рубашка. Это было единственное исключение из униформы, посвященной дням недели. Он перестал носить одну из своих футболок в память о том кошмарном вторнике, который произошел больше месяца назад.
Но тем не менее произошло это все во вторник.
Секунду назад я лежала на кровати, слушала «Наверху у Эрика» и думала о том, что я должна чувствовать облегчение, ибо уже разослала свои документы в четыре университета, но почему‑то лучше на душе не стало. Короче, самая обычная жизнь.
Секунда прошла, и… волшебство! Великолепие!
– Привет, Джессика.
Раз! МАРКУС СТОИТ В МОЕЙ СПАЛЬНЕ.
На самом деле, он подпирал стену всем своим длинноногим и длинноруким, татуированным и сутулящимся безразличием.
Все мое тело наполнилось звоном тысяч колокольчиков.
– Ты молчишь, потому что удивлена, или потому что тебе неприятно?
– Э‑э‑э… – МАРКУС ФЛЮТИ СЮИТ В МОЕЙ СПАЛЬНЕ. – Не неприятно.
Да и не очень удивлена. Просто… это как‑то сверхъестественно. Мои руки и ноги стали совершенно бесплотными. Казалось, они были наполнены гелием, который легче воздуха, и поэтому взлетали вверх, вверх, вверх. Да и голова уже не была такой твердой, как прежде.
Маркус осмотрелся в комнате, как бы впитывая в себя обстановку. Затем повернулся ко мне. И тут я начала воспарять в воздух.
– Смотри‑ка, – сказал он, вынимая руки из карманов своих потертых джинсов, чтобы указать на мозаику, которую Хоуп сделала мне на шестнадцатый день рождения. – Ты выгладишь счастливой.
Он был прав. Это был портрет розовощекой счастливицы с блестящими глазами. Я была счастлива тогда, и это не было моей заслугой. Счастье тогда само меня выбрало. Но ответить Маркусу я не смогла, потому что была занята тем, что старалась не взлететь еще выше.
– Не знаю, видел ли я тебя когда‑либо такой счастливой, – улыбнулся он.
Это было настолько в его стиле: прийти ко мне совершенно обычным вечером, после того как мы практически не разговаривали девять месяцев, и продолжить свои игры с моим разумом с того самого места, где он остановился в прошлый раз.
Игры с моим сердцем.
Я ничего не отвечала, вся моя энергия уходила на то, чтобы оставаться на поверхности: одной рукой я цеплялась за спинку кровати, другой держалась за одеяло.
– Я не планировал приходить сюда сегодня. Это был внезапный импульс. Возвращался с репетиции и увидел, что у тебя горит свет. Я остановил машину, вышел, постучал в твою дверь и вежливо поговорил с твоими родителями. Затем поднялся по лестнице, открыл дверь, и вот я здесь.
Он остановился и осмотрел книжную полку, на которой, к сожалению, стояло больше дисков DVD, чем настоящих книг. Затем стал разглядывать плакат «Шестнадцать свечей». Я изо всех сил держалась, боясь взлететь вверх, вверх вверх, и быть разрезанной на мелкие кусочки вентилятором на потолке.
Он снова обратил свое внимание на меня.
– Можно я присяду?
Я нервно закивала, продолжая бороться с левитацией.
Пока он выдвигал стул из‑под письменного стола, я быстро посмотрела на себя в зеркало. Волосы мои были собраны под бейсболкой с символикой университета Уильямс, которую мне подарили, когда я ездила на день открытых дверей. Спортивные шорты на талии были сколоты английской булавкой. Сейчас модно носить штаны на бедрах, но мои спускаются слишком уж низко, поскольку я потеряла аппетит. Слава богу, что я сидела, и Маркус не увидел слова «СЕКСАПИЛЬНАЯ», написанного под моей тощей задницей, – эта подстилка под попу была подарком‑шуткой от Хоуп. Хуже всего то, что на мне был топик, который от многочисленных машинных стирок стал совсем прозрачным. Я быстро подняла с пола словарь и прикрыла им свою отсутствующую грудь в надежде, что это одновременно прикроет меня и притянет к земле.
Маркус развернул стул к себе, чтобы сесть на него верхом, а не как все обычные люди. Он посмотрел на пасмурные стены, которые мы с Хоуп некогда покрасили в серый цвет прямо по розовому. Этот эксперимент в стиле «сделай сам» с треском провалился.
– А ты знаешь, что цвет, в который покрашены твои стены, когда‑то изменил мир?
Я была слишком занята тем, что парила в воздухе на несколько сантиметров выше одеяла, чтобы отвечать на вопросы.
– Цвет мов, – продолжил он.
Еще на полтора сантиметра выше. Заметил ли он?
– Изобретение этого оттенка в 1856 году вдохновило мастеров на создание новых красок, что, в свою очередь, привело к многочисленным научным открытиям.
Два сантиметра…
– Забавно, как нечто настолько незначительное может так сильно повлиять на историю…
Он оставил свой комментарий – как и меня – висеть в воздухе.
– Это была шутка, – усмехнулся он.
– Я поняла, – кивнула я.
– Просто я вспомнил времена, когда мы только начинали с тобой общаться.
– Да.
– И я задавал вопрос.
– Я помню.
– В качестве опоры для разговора.
– Правильно.
– Чтобы поддержать разговор.
– Ага.
Он вел к тому, чтобы я задала ему нужный вопрос.
– Почему ты здесь?
Он шумно сложил вместе ладони – раз! – и я свалилась вниз на кровать.
– Я здесь, потому что мне нужно сказать тебе две вещи. Я решил сказать их тебе, потому что то, что я тебе не говорил важные вещи раньше, уже привело к нынешней ситуации нашего необщения. Я ничего не рассказываю тебе, а ты мне. – Он остановился, положив подбородок на спинку стула, которая сейчас находилась перед ним. – Ты меня понимаешь?
– A? Нет.
Он взъерошил пальцами волосы, отчего они поднялись торчком. Взрыв на макаронной фабрике.
– Я не сказал тебе, что много знал о тебе, потому что подслушивал ваши разговоры с Хоуп, когда болтался по дому с ее братом. А когда я сказал тебе об этом на прошлый Новый год, было уже поздно для такого откровения. Поэтому ты сказала мне, чтобы я трахнул самого себя, что я и сделал, – он приподнял бровь. – Фигурально выражаясь, конечно же.
– Конечно.
– В буквальном смысле это был бы подвиг, – он сделал паузу, несомненно, представляя себе, какую акробатическую позу ему пришлось бы принять, чтобы совершить половой акт с самим собой.
– Так вот, две вещи, которые я хотел тебе сказать.
Он снова перестал говорить. Я задержала дыхание. Я понятия не имела, что он собирается мне сказать. Вообще.
– Первое: я знаю твою бабушку Глэдди.
– Что?
– Дом престарелых, в котором я работаю…
– «Серебряные луга?»
– Да.
Ни фига себе.
– Я не знал, что она твоя бабушка, пока ты как‑то не пришла ее навестить. Я увидел вас, идущих вместе по холлу. И сразу все, что я слышал о ее внучке, «умненькой печенюшке с красивыми ножками», стало совершенно понятным. Ты и была Джей Ди.
Умненькая печенюшка с красивыми ножками. Маркус сделал умелый комплимент как моему уму, так и внешности. Вроде как. Да?
– Значит, ты общался с моей бабушкой? Она разговаривала с тобой? Обо мне?
– Да, да и да, – ответил он, и его темные глаза заставили меня отвести взгляд. – Я решил сообщить тебе об этом, чтобы ты не обвиняла меня потом, что я сделал это все нарочно, и не послала меня снова.
– Но какая вообще разница? Мы не… или… а… не были…
– Что ты говоришь, Джесс? «Не» или «не были»? Настоящее или прошедшее время? Тогда или сейчас?
– Мы же не разговаривали друг с другом.
Прошедшее время, глагол несовершенного вида. Как символично. И многозначительно.
– Да, не разговаривали, – кивнул Маркус.
– Так ты мог и не говорить мне об этом. Или я сама бы все узнала. Зачем ты мне это вообще сообщил?
– В мире и так слишком много напряженности, – торжественно объявил он, поднявшись со стула. – Ближний Восток вообще безнадежен, если даже мы с тобой не можем помириться.
Вся эта сцена была настолько странной, что я начала подозревать, что он издевается надо мной. Я не знала, что ответить. Голос Элисон Мойе заполнил пустоту.
«Иногда, когда я думаю о том, что это только игра,/И я нуждаюсь в тебе…».
Боже мой. Теперь я падала. Падала, падала, падала.
– И второе… – продолжал он.
Боже правый, я и забыла, что есть еще что‑то!
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 32; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!