Итальянский поход 1796–1797 годов 25 страница
Их было не так уж много: это не раз упоминавшиеся Дюрок, Ланн, Бертье, Жюно, Мармон, Мюрат, Лавалетт. После Маренго к ним присоединились Савари, отчасти Рапп и Реаль. Четыре-пять лет назад большинство из них были мальчишками: они носили эполеты лейтенантов и капитанов, не задумывались над завтрашним днем; они, может быть, даже и не мечтали о большой карьере. Но с тех пор как судьба свела их с Бонапартом, в жизни молодых офицеров все изменилось — их имена стали окружать почет и слава, они носили шитые золотом генеральские мундиры и эполеты, командовали дивизиями, корпусами, их знала вся страна.
Эти люди из ближайшего окружения Бонапарта — люди первой итальянской кампании — безгранично верили в гений Бонапарта, и он им доверял. Некоторые важные дела, которые он сам не успевал довести до конца и не доверял министрам, он поручал своим ближайшим сподвижникам. Сложные дипломатические миссии Бонапарт поручал Дюроку, и «солдат Дюрок», как он сам о себе говорил, превосходно с ними справлялся. Сведущие люди знали, что мнение Ланна или мнение того же Дюрока для первого консула гораздо весомее, чем мнение официального должностного лица — министра, а иногда второго или третьего консула.
Но и этих близких ему помощников не хватало для управления огромной и всевозраставшей государственной машиной, и Бонапарт привлек в качестве ближайших сотрудников ряд новых людей. Он учредил должность государственного секретаря. На нем лежали обязанности регулирования и координации всей межминистерской деятельности. На эту должность был назначен Маре — всегда корректный, пунктуальный, точный во всех мелочах, своего рода Бертье гражданского ведомства[708]. Вопросы юридического порядка, гражданского законодательства он передоверил Камбасересу, сохраняя, однако, за собой право последнего слова. В Государственном совете, ставшем главным правительственным органом консульского режима, он прислушивался к мнению Редерера, Реньо де Сент-Анжели, Шапталя, Тибодо. Более всех иных он ценил мнение Редерера: он его считал — с должным основанием — одним из самых умных и проницательных сотрудников. Слишком своевольного младшего брата Люсьена он убрал с поста министра внутренних дел и назначил на эту ответственную должность Шапталя.
|
|
|
Бонапарт знал, что Шапталь не принадлежит к числу его почитателей; позже он стал почти открытым противником первого консула. Но он ценил в Шаптале иное: Шапталь был одним из крупнейших ученых своего времени. Выдающийся химик, автор ряда важных исследований, Шапталь был и крупным организатором. Во время революции он сумел наладить в большом масштабе производство пороха в Гренельском лагере. Бонапарту не повезло с Лапласом; но от идеи, чтобы министерством внутренних дел управлял ученый, член Института, он не отказался. Шапталь полностью оправдал его надежды. Его деятельность как министра была в высшей степени плодотворной.
|
|
|
Бонапарт всегда питал к науке и людям науки глубокое уважение. Он его сохранил на всю жизнь. Он требовал уважительного отношения к науке и от других. Неосведомленность, некомпетентность в научных вопросах, тем более невежество были в его глазах непростительным пороком. Однажды Бернарден де Сен-Пьер, автор «Поля и Виржинии», прославленный писатель, чей талант Наполеон высоко ценил, пожаловался Бонапарту на то, что в Институте, членами которого они оба состояли, к нему относятся без должного уважения. Наполеон на минуту задумался. «Скажите, — спросил он после недолгой паузы, — а вы знакомы с дифференциальным исчислением?» «Нет!» — чистосердечно признался писатель. «Так что же вы жалуетесь!» Член Института, не знающий дифференциального исчисления, по его мнению, действительно не заслуживал уважения[709].
Бонапарт стремился привлечь к государственному управлению ученых. В вопросах экономической политики, в особенности в организации промышленного производства, — он прислушивался прежде всего к мнению ученых. С наибольшим вниманием он относился к мнению Шапталя, и не потому, что тот был министром, а потому, что он был ученым.
|
|
|
После июньского кризиса 1800 года, когда Карно стал или, может быть, показался Бонапарту опасным, он с ним разошелся на долгие годы. Но, разойдясь с Карно, он продолжал питать к нему глубокое уважение и высоко ценить его талант и как военного руководителя, и как ученого-математика.
В отношении Бонапарта к таким людям, как Шапталь, Карно, Монж, Лаплас, Бертолле, отчетливо проступало, как уже говорилось, его уважение к науке. Но нетрудно разглядеть за этим и большее — его уважение к талантам, его умение ценить талантливых людей. При огромной личной одаренности, энергии, почти беспредельной работоспособности Бонапарт не боялся соперников и окружал себя талантливыми людьми. Так было вначале, позже он стал к ним относиться иначе. Бонапарт проявлял своего рода жадность к талантам, он их разыскивал, у него был на них зоркий глаз. Он хотел, чтобы весь правительственный аппарат состоял из высокоодаренных людей. Конечно, при условии, чтобы они не становились ему поперек дороги.
|
|
|
В Англии XIX века о некоторых кабинетах — о министерстве Эбердина или Гладстона — наполовину иронически, наполовину всерьез принято было говорить: «Министерство всех талантов». Если это выражение имело какой-либо смысл, то с наибольшим основанием оно могло бы быть применено к руководящему штабу консульства и частично империи, к окружению Бонапарта. Ближайшие военные и государственные помощники первого консула — то было действительно «министерство талантов», такое блистательное сочетание ярких и своеобразных дарований, которым не располагало в то время ни одно другое правительство Европы. В том деле, которое Бонапарт считал своей основной профессией, — в военном деле, в руководстве армией — он сумел объединить вокруг себя столько талантов, такое созвездие первоклассных дарований, подобного которому история Франции не знала ни раньше, ни позже.
Массена, Клебер, Лани, Даву, Ней, Бертье, Дезе, Мюрат, Брюн, Сульт, Журдан, Макдональд, Жюно, Дю-рок, Мортье, Бесьер, Мармон, Ожеро, Удино, Рапп, Ло-ристон, Виктор — вот далеко не полный перечень военных соратников Бонапарта. За каждым из этих имен стоят удивительные биографии, неожиданные жизненные повороты, суровые испытания и воинские подвиги. Эти люди различались по происхождению, по образованию: Даву, Дезе и Мармон принадлежали к старинным, хотя и обедневшим дворянским семьям; Ланн, Мюрат, Брюн, Клебер, Ожеро, Жюно были выходцами из народа, некоторые из них были из самых низов и начинали военную службу простыми солдатами. Но какова бы ни была их сословная принадлежность, все они были сыновьями революции.
В обширном литературном наследии Наполеона мало страниц, которые не были бы написаны с оглядкой, с учетом суждений посторонних — современников или потомков, всюду чувствуется трезвый голос рассудка; слова, даже если они носят печать торопливости, почти всегда взвешены и дозированы. Но есть и исключения — это ранние письма к Жозефине, письма 1796 года, когда не было дня, чтобы он не напоминал ей, как он безмерно ее любит. Позже его письма к ней стали иными. Но примечательно, что в ранних письмах, всегда кратких, так как времени не хватало, он не мог не рассказать ей об успехах своих генералов. «Массена отдал распоряжения, и они были очень удачны», — писал он в письме 11 июля 1796 года после сражения под Вероной. «Генерал Брюн получил семь пуль, все они пробили его одежду, не задев его самого. Вот что значит иметь счастье!»[710]— сообщал он в том же письме. В этих коротких строчках нет ни тени зависти или чувства соперничества, как-то объяснимого у полководцев, соревнующихся в служении Марсу. Ни Массена, ни Брюн не были лично близкими Бонапарту, и все-таки он не мог удержаться, чтобы не рассказать об их успехах жене.
Конечно, Бонапарту были менее всего присущи чувствительность, сентиментальность. Его зоркий взгляд не терял из поля наблюдения ни одного из крупных генералов, которые могли бы встать на его пути или перебежать ему дорогу. Если надо было, он железной рукой устранял всех, кто мог быть опасным. Так, он не позволил Моро после победы под Гогенлинденом идти на Вену; Моро он считал соперником и потому следил за ним и ограничивал его деятельность. Он не спускал глаз с Бернадота: он ему не доверял. Когда затрагивались его прямые интересы, он был беспощаден. Он отправил на казнь Арена, хотя с ним его связывали воспоминания юности. Он приказал расстрелять Фротте, так как надо было сломить сопротивление вандейцев.
Но при этом он последовательно оказывал поддержку тем, кого не считал своими врагами, воздавал им должное. Так, он сумел оценить таланты Дезе и протянуть ему руку дружбы/ Он сразу отгадал военный талант Ланна и быстро продвигал его по ступеням военной иерархии. Ланну он прощал даже его резкую критику: он остался одним из немногих людей, дерзавших говорить правду в лицо. В армии Моро он заметил Мишеля Нея, Груши; он их сразу сумел оценить и оказал им поддержку. За внешне колючим обликом Даву он разглядел человека незаурядных дарований; он его поддержал и не ошибся в выборе.
В спорных вопросах, когда надо было решать, кому доверить руководство ответственной операцией, Бонапарт отдавал предпочтение таланту. Он не любил Клебера, о чем откровенно рассказал в своих воспоминаниях[711]. Но он не мог не признавать его военный талант, и, когда в 1799 году надо было решать, кому доверить командование египетской армией, он сразу же решил, что это может быть только Клебер. Со времен Тулона Бонапарт был лично привязан к Жюно, это был его старый товарищ. Он высоко ценил также и Нея. Но когда позже, в 1810 году, Жюно и Ней, командовавшие корпусами в Португалии, не проявили должной энергии, Бонапарт назначил над ними начальником — главнокомандующим армией в Португалии — Андре Массена[712]. Своенравный старый Массена, и при маршальских эполетах сохранивший опасный норов и замашки бывалого контрабандиста, оставался генералом, независимым от первого консула, а затем императора. Бонапарт к тому же имел основания полагать, что этот старый волк Массена, имевший на своем счету немало славных побед, наверно, оставаясь наедине в своем логове, рычит, что его подвиги остались неоцененными. И все же, как бы лично ему ни были ближе Жюно и Ней, он не мог не ценить военный талант старого рубаки и не воздавать ему должное как первоклассному полководцу. В выборе между Жюно, Неем и Массена он отдавал предпочтение более сильному таланту.
Бонапарт настойчиво стремился и в армии, и в гражданском ведомстве заместить все наиболее важные должности людьми таланта, сильными умами, «les hommes d'esprit», как он любил говорить. Желание составить свою команду из игроков первой категории оставалось определяющим в формировании Бонапартом правительства, и даже шире того — всей военной и гражданской администрации. То, что эти первоклассные игроки в какой-то момент захотят оттеснить его самого и выйти на первое место, ни в малой мере не смущало Наполеона. Он был настолько уверен в своих силах, в такой степени убежден, что он останется впереди любого из соперников и в конце концов каждого из них переиграет, что он смело шел на риск привлечения в состав правительства и людей, которым он заведомо не доверял. Так, после Маренго он стал относиться с недоверием (кстати сказать, обоснованным) к Талейрану и не питал к бывшему епископу Оттенскому никакой личной симпатии. Но он не мог не признать, что Талейран был в высшей мере тем самым homme d'esprit, которых пытался привлечь и объединить вокруг себя Бонапарт. Он не мог не воздавать должное и поразительной работоспособности министра иностранных дел, обладавшего при своей кажущейся немощи железным здоровьем и завидной способностью не спать по две-три ночи подряд, сохраняя полную бодрость духа.
Еще меньше доверия, если здесь возможны какие-либо соизмерения, он питал к Фуше. Впрочем, к этому молчаливому человеку, после того как он проделал эволюцию от смиренного аббата-ораторианца к неистовому террористу и гонителю церкви в Невере и Лионе и от крайнего эбертиста к министру полиции Директории, никто не мог питать доверия: его биография, даже внешний облик его исключали доверие. У Бонапарта не было необходимости и даже особой выгоды принимать услуги, которые предложил ему еще в октябре, до брюмера, Фуше. За спиной Фуше не было никакой силы, ничего, кроме его собственной тени. Он никого не представлял, кроме самого себя.
И все-таки Бонапарт, сохраняя к Фуше постоянное недоверие, принял предложенные услуги и поручил ему не столько почетную, сколько существенную в государственном механизме функцию — руководителя полиции.
Можно не соглашаться со Стефаном Цвейгом, который изображает Фуше своего рода гением — гением зла[713] нельзя не признавать, что этот внушавший ужас и отвращение бледный, худой, как бы обескровленныи человек был наделен какой-то силой. Его имморализм, его возведенная в принцип беспринципность, презрение к людям, беспощадность — это страшное соединение в одном лице всех пороков делало «мрачный талант» Фуше по-своему тоже значительным. И Бонапарт к тому яркому созвездию блистательных талантов, которые должны были лишь усиливать его собственное сияние, не колеблясь присоединил и темную тень Фуше.
Бонапарт мог предположить, что некоторые из его сподвижников — Фуше, Талейран, Бернадот, Ожеро, может, еще кто-либо — при первом же колебании ветра начнут покачиваться, а при сильной встречной буре повернут против него. Короче говоря, это были верные помощники, готовые при первой же неудаче предать своего сюзерена. Что из того? Бонапарт знал, с кем имеет дело. Но он верил в свою звезду, верил в свои силы. Он сумеет перехватить руку с отравленным кинжалом раньше, чем она его ударит. И потом не в его характере было задумываться над тем, что произойдет через несколько лет. «Надо ввязаться в бой, а там будет видно». Придет время, и он опять найдет единственно верные решения, которые надо будет принять. Зачем заглядывать в далекое будущее?
Пока же он смело, уверенно, без колебаний выдвигал на первые места людей таланта. Люди ума, люди таланта— вот что нужно для возрождения Франции. И Бонапарту действительно удалось создать такое правительство, такое государственное, политическое, военное руководство, которое силой и богатством талантов затмевало любое другое из современных ему правительств.
Когда говорят о гениальности Наполеона, о его поразительном, чудодейственном даре, нередко забывают о том, что Бонапарт был не один, что он был лишь первым среди множества ярких талантов, что он шел вместе с могучей, почти неодолимой когортой людей выдающегося ума, таланта и силы. Если угодно, гениальность Наполеона Бонапарта прежде всего проявилась в отчетливом понимании того, что истинно великое может быть совершено усилиями не одного человека, а всех разбуженных талантов страны, раскрывших и приумноживших свои дарования в осуществлении большой цели.
***
Так что же, бонапартистский режим, консульская Франция — это была республика талантов, своего рода Афины девятнадцатого столетия? Или особое государство, где дарования, способности, ум, поощряемые блистательным полководцем и государственным деятелем, были свободны от классовой зависимости, были вне классов или над классами?
Полноте! Кто может, кроме слепых апологетов наполеоновского культа, принимать подобные домыслы всерьез! Конечно же это было нё так. Если консульство до какого-то (довольно недолгого) времени империя действительно объединяли и представляли множество талантов в самых различных сферах общественной деятельности, то это отнюдь не потому, что они были вне классов и классовых интересов. Напротив, само это появление одновременно множества по-разному талантливых людей было одним из выражений выхода на общественную арену тогда еще молодого, восходящего, полного сил класса — буржуазии.
И его первое лицо — первый консул Французской республики при всей автекратичности созданного ям режима, при возраставшем единовластии действовал и проводил политику в интересах буржуазии и буржуазного общества. Порядок, который он устанавливал и укреплял, то был буржуазный порядок. Миллионер Уврар, сколотивший огромное состояние за годы революции и Директории и вынужденный скрываться в 1793 и 1794 годах, теперь, при консульской республике, мог впервые выставить свое богатство напоказ. У Бонапарта были личные причины не любить Уврара,» до поры до времени он показывал миллионеру силу своей власти, но он не мешал ему накапливать миллионы и пользоваться всеми благами, которые приносит богатство.
В великолепном особняке Уврара в Ренеи «можно было встретить королей, принцев, лордов, всех знаменитостей, создаваемых благородным происхождением, литературой и искусством»[714]. Сабля Бонапарта, неограниченная, деспотическая власть первого консула в конечном счете защищали особняк и миллионы Уврара и ему подобных. Бонапарту случалось резко осуждать богачей, и, надо признать, он не питал особого пиетета к богачам в богатству. Он не может быть уподоблен в этом смысле Луи-Филиппу Орлеанскому, королю Июльской монархии скопидомов. Время всесилия денег еще не пришло. Но вся политика консулата экономическая, финансовая, налоговая, наконец, внешняя — была направлена на утверждение нового общественного строя — буржуазного порядка, государства собственников.
При подготовке и обсуждении в Государственном совете Гражданского кодекса, проходивших под председательством и при деятельном участим Бонапарта, наибольшее внимание и даже воодушевление вызывали вопросы собственности. «Право собственности является главной основой гражданской свободы», «право собственности является основным правом, на котором покоятся все общественные учреждения», — утверждали Тронше, Порта-лис и другие члены комиссии, вырабатывавшей Гражданский кодекс[715]. Революция смело попирала права собственности: она конфисковала собственность церкви, эмигрантов, врагов родины. Но после того как перераспределение собственности уже произошло и восторжествовала буржуазная собственность, надо было ее укрепить и упрочить. Бонапарт провозгласил «неприкосновенность собственности», и это стало основой Гражданского кодекса. По этим же мотивам Бонапарт был и против ограничения права наследования, его не смущало дробление собственности: чем больше будет собственников, тем лучше. «Собственники — самая прочная опора безопасности и спокойствия государства»[716].
Из всех сфер экономической деятельности Бонапарт сознательно уделял наибольшее внимание развитию промышленности. Торговля, спекуляция, финансовые операции в его глазах не имели большой цены — то был все род деятельности, проходящей бесследно: что от нее остается? Иное дело — промышленность; Бонапарт считал промышленное производство самой полезной отраслью экономики: она создает новые материальные ценности — фабрики, мануфактуры, промышленные товары.
Непримиримая, ожесточенная война с Англией — это ведь была в конце концов защита интересов французской промышленности от британской конкуренции. Интересы промышленности всегда стояли при консульстве и империи на первом плане. Не случайно Через год после установления консульского режима при деятельной поддержке Бонапарта было основано «Общество поощрения национальной промышленности». Его непосредственными организаторами и руководителями стали крупнейшие ученые — Бертолле, Конте, Монж, Шапталь. В 1802 году была основана Торговая палата, в 1803 году — Палата мануфактур. В 1801 году в Париже открылась первая промышленная выставка; она показала, что и во французской промышленности вслед за Англией наступает время технического переворота. В текстильном производстве, в металлургии начинали прокладывать дорогу машины, повсеместно вводились технические усовершенствования, и правительство консулата деятельно помогало в этом. Широкий размах приняли строительные работы: в стране прокладывались новые дороги (в том числе знаменитая дорога через Альпы — через Симплон на Милан), усовершенствовались морские порты и гавани; в городах строились новые дома, соответствовавшие требованиям нового века; на глазах восхищенных иностранцев, снова устремившихся во Францию, Париж преображался, обогащаясь новыми зданиями, нарядными, красивыми бульварами. Сугубо буржуазный характер власти консулата особенно ясно проступал в его антирабочем законодательстве. Закон 12 апреля 1803 года воспроизводил основные положения закона Ле Шапелье: снова были подтвержден ны запреты стачек и права рабочих объединяться в союзы. Закон 1 декабря 1803 года о «рабочих книжках» показывал, что в классовых конфликтах между рабочими и предпринимателями правительство подчеркнуто брало сторону хозяина. Могло ли быть иначе? Правительство консулата было правительством собственников [717].
Дата добавления: 2019-11-25; просмотров: 140; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!