У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии). Кратократия. Взлёт и падение перестройки
– Ну вот мы и вернулись снова к последней нашей возможности, – невесело улыбнулся Эрестор. – Кольцо должно быть уничтожено. А между тем решение этой задачи всё так же далеко от нас. Какие силы помогут нам отыскать огонь, породивший Одно? Первый шаг к Ородруину – шаг отчаяния. Я бы даже осмелился назвать это глупостью, и только известная всем мудрость правителя Элронда останавливает меня.
– Значит, ты считаешь – отчаяние или глупость? – усмехнулся Гэндальф. – Но отчаяние существует для того, кто увидел несомненный крах своих устремлений. Где он? Мы взвесили все пути, мы увидели всего лишь несомненную необходимость одного из них и выбираем его – это мудрость.
Глупостью она может показаться обольщающемуся ложными надеждами. Впрочем, пусть глупость послужит нам щитом, укроющим от Врага. И Враг отнюдь не лишён мудрости, но он взвешивает всё самым тщательным образом на весах злобы. Обо всех сердцах судит он под знаком своей страсти – жажды власти. Ему едва ли придёт в голову мысль об уничтожении Кольца. Как? Уже владея им – уничтожить? Нет, он не будет и думать о такой возможности.
(Дж. Р. Р. Толкиен. «Властелин колец»)
Более-менее типически обтонченная фигура «долбократа», иначе – силовластника. (Далее по тексту экспонируются некоторые разновидности.)
Расклад перед боем
Посмотрим внимательнее на ситуацию в стране, сложившуюся к середине лета 1991 года и определявшую стратегию уничтожения Кольца Всевластия кратократии. Кратократия оказалась под двойным прессом. Если с октября 1990 до апреля 1991 года основной социальный конфликт происходил между кратократией и новыми политическими группами, то новоогарёвские соглашения резко активизировали другое измерение конфликта – между Центром и республиками.
|
|
|
Причём в какой-то степени на стороне республик начал играть Горбачёв, решая тем самым проблемы личной власти и используя республики в качестве контрбаланса, с одной стороны, репрессивному Центру, с другой – России. «Свой среди чужих, чужой среди своих» – если бы только точно знать, кто чужие, кто свои.
Но что значит Центр? Ведь это не государство, о развале которого на все лады кричит перекрасившаяся в патриотов коммунистическая номенклатура. Это нечто другое. Это – кратократическая суперячейка, имперская изоморфа (аналог, модель) кратократии, враждебная реальной государственности. Путч 19 августа продемонстрировал это со всей наглядностью.
Поскольку репрессивное ядро кратократии сложилось как наднациональное, надреспубликанское и надгосударственное образование, то её сохранение было основой как существования кратократии, так и (теоретически в глазах кратократии) безболезненного, бесконкурентного, эволюционного превращения во что-то другое. В условиях, когда новоогарёвский «процесс пошёл», под угрозой оказался Центр, а вместе с ним – власть и благосостояние кратократии, перспективы её паракапитализации. Отсюда – подготовка к силовым акциям, к перевороту.
|
|
|
Автор рисунка: Л. Пухов
Разумеется, нельзя исключить, и мы уже говорили об этом, что в случае краткосрочного успеха путчистов перед их руководством мог встать (и скорее всего встал бы) жёсткий выбор: паракапитализация или власть, выбор, который в российских условиях едва ли удалось бы решить по китайскому образцу (от этого образца удалось бы заимствовать лишь кровь на площади, как позднее из польского – шок без терапии). Это означало бы подавление «коллективным железняком» (Язов, Крючков, Пуго – фамилии условны) под социал-патриотическими лозунгами всех чуждых тенденций, включая паракапиталистические.
Вовсе не исключено, что краткосрочно был бы сделан реставрационистский выбор в пользу власти – даже ценой отсечения паракапиталистов. Далее. Это означало бы широкомасштабную акцию экспроприации, где кратократии (и части населения) пришлось бы выступить в качестве бандита, социального Джека-потрошителя по отношению к другой части населения.
|
|
|
Однако в целом такая вялотекущая гражданская война всё же была бы маловероятна. Экономическая логика так или иначе толкала бы кратократию к паракапитализации и сопутствующим социальным компромиссам, по крайней мере для того, чтобы создать хотя бы минимальную капиталистическую подпитку верхушке и среднему звену коммунистического порядка. Как это происходит в Китае, который в качестве примера для подражания начали приветствовать даже некоторые либералы-шестидесятники.
Ну что ж, с них спрос невелик: они так и помрут с идеалом «социализма с гуманным лицом» и непониманием того, что если социалист хочет иметь гуманное лицо, то, во-первых, рядом он должен поместить кого-то с лицом совсем не гуманным, а во-вторых, готовить свой зад к негуманному тычку со стороны социалистов с негуманным лицом – такая вот, к слову, диалектика. Но, повторю, это – в среднесрочной перспективе, тогда как краткосрочная могла оказаться ужасной и превзойти многие творения большевиков.
Кроме того, и паракапитализация по-кратократически (или по-гэкачепистски), то есть под дулами автоматов – та самая среднесрочная перспектива, о которой идёт речь («большевистский паракапитализм») едва ли имел бы «гуманное лицо». Ситуация была бы такова: ни «социализма», ни «гуманного лица».
|
|
|
Впрочем, о вариантах развития в случае успеха путча мы поговорим позже – и подробнее. Сейчас же констатируем: кровь могла быть пролита, советская Тяньаньмэнь могла быть организована репрессивными ведомствами из-за страха перед иной моделью отношений Центра с республиками, в которой не было места огромному репрессивному аппарату с толпой генералов. Возникший в результате подписания нового союзного договора тип властного образования в основном имел бы характер государственный, а не кратократический.
Новому Центру предстояло стать совокупностью государственных или квазигосударственных республиканских структур, тогда как старый кратократический Центр социально множился на ноль, и только Горбачёв переходил в новый Центр, отряхнув со своих ног прах старого. Под репрессивно-кратократическим Центром разверзлась бездна. Миновать её, даже «включив» насилие, можно было только с помощью приводных ремней КПСС, которая обладала фактической властью в обществе.
Нет, не даром комначальники чуть что – пели про «паровоз». Он им и накатал линейность мышления. Или, по-учёному сказать, менталитет.
Автор рисунка: И. Смирнов
На ограничение этой власти и было направлено создание блока (партии) «Движение за демократические реформы» (ДДР).
И здесь тоже генсек оказывался как бы по другую сторону баррикад от основной массы кратократии, поскольку ДДР и планировалась как средство укрепления позиции реформаторов из стана кратократии во главе с Горбачёвым. Однако не всё было так просто в реализации компромисса между сильно потрёпанной и напуганной реформаторской фракцией кратократии и новыми политическими группами. Вот что я писал по этому поводу в некоем журнале в июле 1991 года:
«В средне- и долгосрочной перспективе это (создание ДДР – А. Ф.) может стать реальным путём формирования новой господствующей группы или даже класса. Но проблема в том, что за терминами «старая номенклатура» (партократы) и «новая номенклатура» (демократы) скрываются два принципиально различных и взаимоисключающих типа власти – социально однородный (кратократический) и социально дифференцированный (политический).
Выбор очевиден: либо политическая власть растворится в кратократии, либо реформаторы от кратократии станут политической силой. Второй вариант и может быть реализован ДДР. Однако для его успеха требуется окончательное выяснение отношений между реформаторской фракцией кратократии и её репрессивно-силовым ядром, исход которого не предрешён».
Этой фразой кончается журнальный (то есть опубликованный) вариант моей статьи. К сожалению, журнал не напечатал её реальную концовку: «Оно (выяснение отношений – А. Ф.) может пройти относительно мирно, а может оказаться и роковым, кровавым.
Однако игра стоит свеч, а ставки велики: в случае победы реформаторов их ждёт пропуск в XXI век, первая четверть которого, совпадающая с A-фазой нового кондратьевского цикла, обещает всплеск благосостояния (но только не для левых).
Многое будет зависеть от того, кто нанесёт первый удар – реакционеры или реформаторы, кратократы или новые политики. Конечно, страшно бить первым, особенно когда противник – репрессивные структуры – ещё очень силён. Однако именно решительный первый удар часто приносит успех. Делайте ваши ставки, господа».
Главный редактор журнала, в котором печаталась статья, «отрезал» конец, объясняя это тем, что журнал не может ангажироваться таким образом и фактически призывать демократов первыми нанести удар. По-человечески мне ясна такая позиция, я понимаю её логику. Она продиктована страхами, порождёнными длительным сожительством целого поколения интеллектуалов с властью, страхом перед репрессивным потенциалом.
Понимаю. Но – не принимаю. И не только потому, что не хочу жить чужими страхами. Просто в определённый момент необходимо, хотя бы для того чтобы выжить, резко поменять стиль мышления и поведения.
К счастью, Ельцин, опытный во властных делах экс-коммунистический волк или даже вепрь (одно разбрасывание с танка 110 листовок с Указом чего стоит!), действовал не в соответствии со старыми страхами, а по ситуации борьбы. И логика этой борьбы за власть продиктовала ему как раз то, о чём шла речь в части статьи, прошедшей обряд журнального либерально-интеллигентского обрезания.
Ельцин ударил первым. Этим ударом по кратократии вообще, основам её бытия, репрессивному ядру, был Указ 14 о департизации. Развязка перестройки с ним, по сути ставшим мирным началом антикратократической (антикоммунистической) революции, спровоцировавшим – наряду с новым союзным договором – путч, приблизилась максимально.
Если оформление ДДР грозило, особенно в преддверии заключения нового союзного договора, ограничить КПСС (а следовательно, и пространство кратократии), усилить потенциал новых политических групп и ослабить капээсэсный надзор и контроль над директорами предприятий, то Указ 14 подрывал саму основу существования кратократии.
Если угроза подписания нового союзного договора и оформления альтернативной КПСС властной социалистической партии (то есть левой организации) как бы очерчивали двумя линиями социальное поле кратократии, ограничивая её движение, но не блокируя его, то указ Ельцина – третья линия, соединявшая две первые между собой и замкнувшая кратократию в треугольник (самая прочная фигура) новых властных отношений.
Можно даже сказать, что Указом 20 июля полководец Ельцин завершил операцию по окружению кратократической группировки. Операцию по политическому, законному, правовому окружению неполитической, нелегальной, а потому незаконной и несуществующей (даже по советскому праву) и, следовательно, неправовой структуры.
Это событие огромной важности прошло как-то незамеченным для большей части населения СССР, которое стало уже поплёвывать на КПСС и с большим интересом следило за перипетиями борьбы Ельцина и Горбачёва, а также России (и вообще республик) и Центра. А напрасно. Это были вторичные арены борьбы. Главную, но невидимую для большинства арену борьбы представляло собой поле брани между кратократией (КПСС – КГБ – МВД), с одной стороны, и новыми политическими группами и государственными структурами – с другой.
Центр – Россия, КПСС – ДДР – исход этих противостояний носил производный характер, зависел от результата противостояния кратократии и новых социальных сил, от силы и состояния самой кратократии, коммунистического, капээсэсного строя в целом. Вот по этому-то строю, по его сути, по его ядру и нанёс удар, врезал Ельцин Указом о департизации. Кратократия оказалась замкнута треугольником, который должен был постепенно сжиматься, превращая её в сингулярную точку.
Однако сингулярные точки, как известно, взрываются или, по крайней мере, могут взрываться. Понимал ли это полководец Ельцин? Понимал ли он до конца, что сделал, какой улей потревожил, какие пчёлы-убийцы могут вылететь из обустроенных, комфортабельных, заполненных сладким мёдом ульев? Думаю, понимал.
Более того, не исключаю и даже предполагаю сознательный стратегический расчёт в этой акции, её провоцирующий репрессивных «революционеров-паракапиталистов» на преждевременные, недостаточно подготовленные, климактерические действия характер.
С менталитетом профукать власть – это... ну, как выспаться.
Автор рисунка: Г. Басыров
Резоны очевидны. Время ведь работало не только против кратократии, но и против руководства России. Ситуация напоминала состояние русской и французской армии после Бородина. Обе армии, ослабленные, оказались перед угрозой разложения и развала. Вопрос заключался в том, какая армия развалится скорее. Гений Кутузова, помимо прочего, состоял в том, что тонкими, но точными ходами он заставил французов действовать, двигаться и тем ускорил процесс разложения и деморализации их армии.
Ельцин (и демократы) летом 1991 года оказались в таком положении, что со временем уходила единственная в условиях сохранения кратократии сила российского руководства – доверие и поддержка народа. Кратократия же сохраняла реальную (физическую) силу своих репрессивных структур.
В ситуации ухудшения экономического положения осенью 91 – зимой 92 года, а положение это не могло не ухудшиться (блокирование деятельности демократов, некомпетентность последних, инерционный характер процессов социально-экономического распада), доверие и поддержка народа стали бы слабее.
В таких условиях на фоне роста цен, дефицита и так далее, а с ними апатии и недовольства населения, обвинить находившихся у власти (но во многом реально её не имевших) демократов и устранить их было бы сравнительно несложно. Короче, осень светила «Октябрём-2». И объективно (повторяю: объективно, так как не знаю реальных мыслей и ходов Ельцина) перед демократами стояла задача нанести описываемый удар по кратократии.
Но наносить его было нечем, и поэтому единственным ударом могли стать такие действия, которые заставили бы кратократических лан пиротов задёргаться, занервничать («всё пропало», «это конец») и сломя голову броситься в атаку на супостатов-демократов, раскрыться (чему должны были способствовать, с одной стороны, презрение к народу, с другой – уверенность, что они-то народ и что нужно народу знают лучше всех), раскрыться – и получить нокаутирующий удар. Получить так, чтобы российские власти могли войти в Град Кратократический «на плечах врага».
Некоторые пишут о том, что путч был предпринят кучкой лиц из высшего руководства СССР, решившихся выступать, потому что они теряли свои посты. Предпринят – да, но то, что за путчем стояла не кучка, по-моему, ясно. Что значит скоропалительная акция нескольких руководителей? Это значит, что их «отсекли» от основной массы готовившихся и заставили выступить раньше срока, раскрыв карты и нарушив связи и порядки (не забиваешь ты, забивают тебе). Заставили – обстоятельства или сознательные действия?
Где-то в газетах проскользнула информация, что из записываемого гэбистами на плёнку разговора между Горбачёвым, Ельциным и Назарбаевым лидеры путчистов узнали, что вскоре лишатся своих портфелей. Так ли наивны и беспечны Горбачёв и остальные участники беседы, чтобы не понимать, что можно говорить, а что нет?
Не знаю, руководствовался ли Ельцин сознательно кутузовско-чапаевской (надеюсь, читатель простит меня за соединение двух этих имён – оно функционально) тактикой. С точки зрения Истории и социальной эсхатологии это, в общем-то, и не так важно. Хотелось бы, чтобы подтвердилась версия сознательности расчёта, противоположного краткосрочной акции по обострению ситуации. Важен, однако, результат: Указ попал в цель.
Думаю, Указ имел и чисто тактическую сторону. Он должен был, говоря словами из песни Высоцкого, «равнять козыри»: силе активно противопоставлялась сила (но законная и – закона), которая, как уже говорилось, подрывала силу КПСС. Почему, как, в чём именно подрывала?
Часто говорят: путч 19 августа был спровоцирован угрозой подписания нового союзного договора, которое должно было состояться 20 августа. И это так. Но это – скорее последняя капля, последняя черта, непосредственный повод. Указ о департизации мне представляется не менее, а по роли в комплексе антикратократических акций – более фундаментальной причиной.
Ведь он ударил не просто по КПСС или кратократии как «социальному телу» или совокупности людей. Он ударил по идее номенклатуры как организующему принципу. «Обновлённый союз» резко ограничивал социальное поле кратократии, но не уничтожал её до конца, оставляя надежды на то, что какой-нибудь кратократический Урфин Джюс изобретёт оживляющий порошок и дуболомы пойдут на штурм под красными или другого цвета знамёнами.
Процесс департизации по сути лишал кратократию её специфического присвоения (властесобственности), а подписание нового союзного договора резко сокращало, сводило к минимуму её возможности активной (то есть внезаконной, со ставкой на репрессивный аппарат) защиты властесобственности, уничтожало Кольцо Всевластия коммунистов.
Указ о департизации, или «Смерть коммунистической номенклатуре!»
...Некоторые критики Горбачёва говорят о том, что ему надо было начинать перестройку с удара по номенклатуре, в самом начале отменить её привилегии. Вот тогда бы, рассуждают они, перестройка победила.
В этих упрёках почти всё неверно. Критики исходят из того, что Горбачёв собирался менять систему. Что это неверно, говорит название проводимой им политики – «перестройка». Далее. Если бы в 1985 году или даже в 1986 Горбачёв попытался бы всерьёз, а не косметически (то есть с помощью всяких «комитетов по привилегиям», составленных по принципу «блаженные идеалисты привилегированные специалисты по защите и сокрытию привилегий») ограничить привилегии, едва ли он долго протянул бы на посту генсека. Ельцинская история 1987 года очень показательна.
Наконец, самое главное, суть номенклатуры не в самих привилегиях, они лишь оформляют это явление, фиксируют статусные различия внутри него. Коммунизм (кратократия) кульминирует в номенклатуре, она его организующий принцип, суть сути и соль соли. Не совпадая с коммунистическим строем в целом, с кратократией вообще, номенклатура – это их квинтэссенция. Более того, она – тот скрытый на дне озера золотой ключик, которым открывают потайную дверцу в кукольный театр кратократии и которым запускают в движение механическое пианино (гильотину?) коммунизма.
Термин «номенклатура» употребляют часто – и прежде всего для характеристики той группы, которая здесь именуется кратократией. Вспомним интересную, ставшую во многих отношениях классической книгу М. Восленского «Номенклатура», в которой автор описал целый социальный слой советского общества. Но – описал, а не объяснил его суть с точки зрения отношений производства и присвоения.
Почему именно номенклатура стала принципом и формой организации господствующих групп СССР? Что лежит в основе этого? Какие социально-экономические и властные реалии? Чтобы ответить на этот вопрос, взглянем ещё раз на социальную природу кратократии – как саму по себе, так и сквозь призму её документов и установлений (Устав КПСС).
Как мы помним, для кратократии характерно присвоение (в котором сняты различия между властью и собственностью) прежде всего социальных и духовных факторов производства. На практике это проявлялось в контроле над созданием каких бы то ни было коллективных форм организации социальных ячеек.
«Торбостройка» не на всех «бугров» действовала снотворно. Иных мутило. Опрастается такой и опять – за стол... с вертушкою. Руководельники наши, прости Господи!
Любая коллективная форма контролировалась и направлялась КПСС, то есть никакие самостоятельные, независимые организации в кратократическом обществе не были возможны. Они разрешались, то есть присваивались КПСС, становились объектом её властесобственности – будь то ВЛКСМ или ДОСААФ, организация ветеранов или что-то ещё. А вот саму КПСС никто не разрешал и потому-то с юридической точки зрения она вообще не существовала в советском обществе, организация-невидимка, в лучшем случае – нелегальное тайное общество троечников. Но это – с юридической, правовой точки зрения.
Поскольку вместо права был порядок, то КПСС могла быть официально, собственным Уставом объявлена общественной организацией высшего типа, и именно её «невидимость» означала высший статус и высшие материальные блага (в кратократическом обществе вообще чем «зримее» и «материальнее» та или иная организация, тем ниже её статус и тем меньшими материальными благами она реально располагает и распоряжается). И хотя КПСС объявлялась носительницей высшего типа социальности по Уставу, а не по Конституции, как пояснял гражданин В. Ленин, «мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая Конституция советской республики строится на том, что партия всё исправляет, назначает и строит по одному принципу».
И тот же Ленин даёт пояснение, как в реальности работает партия: партией руководит ЦК (из 19 человек), текущую работу ведут узкие коллегии, без их и ЦК указаний не решается ни один вопрос ни одним учреждением. Таков, продолжает вождь, общий механизм «власти, рассматриваемый «сверху» с точки зрения практики осуществления диктатуры... Вырастал этот механизм из маленьких, нелегальных, подпольных кружков в течение 25 лет».
Вот так открыто, на страницах распечатанного огромными тиражами собрания сочинений, а не где-то там в скрываемых за семью спецхрановскими печатями книжках, излагается механизм коммунистической власти – то, что она генетически носит нелегальный характер, что стоит над Конституцией, которая потому бессмысленна; она фикция (как афористически заметил историк Юрий Пивоваров, Устав КПСС – реальная Конституция СССР), что власть эта по сути и функционирует как нелегальная, пряча себя за чуждые ей явления, оболочки и так далее.
Нет, тысячу раз прав Александр Зиновьев в своих высказываниях о том, где следует искать ключ к секретам и тайнам советского общества. Однако этими советами – заметим попутно – не воспользовались как западные, так и отечественные советологи, спешно перековавшиеся (чего не сделаешь, если партия прикажет...) из специалистов по научному коммунизму и критике буржуазных теорий тоталитаризма – в критиков советского уже тоталитаризма и кремленологов, но уже по «нашу» сторону Кремля. Вообще поразительно, что именно лучшие, наиболее серьёзные работы о советском обществе, прежде всего А. Авторханова и А. Зиновьева, оказались в тени.
Ну, с нашими новейшими советологами – понятное дело, а вот выбор западной советологии приходится объяснять её характером научного гетто («советологическое гетто» – выражение американского историка М. фон Хагена). Но я отвлёкся.
Итак, КПСС была над- и внеобщественной организацией; «я здесь и не здесь» – как злой дух из «Шах-намэ». Это, помимо прочего, позволяло успехи приписывать себе, а неудачи списывать либо на второстепенные или третьестепенные социальные организации (хозяйственные, профсоюзные и так далее), либо просто на отдельных конкретных лиц. Положение КПСС можно трактовать и как то, что реально она была просто единственной социально значимой организацией. Остальные представляли собой фикции, в которые их и превращала КПСС своим проникновением в них. Как? Очень просто.
И эта технология власти не скрывалась: «Первичные партийные организации предприятий промышленности, транспорта, связи, строительства, материально-технического снабжения, торговли, общественного питания, коммунально-бытового обслуживания, колхозов, совхозов и других сельскохозяйственных предприятий, проектных организаций, конструкторских бюро, научно-исследовательских институтов, учебных заведений, культурно-просветительных и лечебных учреждений пользуются правом контроля деятельности администрации.
Партийные организации министерств, государственных комитетов и других центральных и местных советских хозяйственных учреждений и ведомств осуществляют контроль за работой аппарата по выполнению директив партии и правительства, соблюдению советских законов. Они должны активно влиять на совершенствование работы аппарата, подбор, расстановку и воспитание его сотрудников, повышать их ответственность за порученное дело, за развитие отрасли, обслуживание населения, принимать меры по укреплению государственной дисциплины, вести решительную борьбу с бюрократизмом и волокитой, своевременно сообщать в соответствующие партийные органы о недостатках в работе учреждений, а также отдельных работников, независимо от занимаемых ими постов.
Примечание: В первичных партийных организациях могут образовываться комиссии по осуществлению права контроля деятельности администрации за работой аппарата по отдельным направлениям производственной деятельности». Так говорил Устав КПСС.
Несколькими страницами выше в Уставе КПСС отмечается, что партийные организации всех уровней, их руководящие органы имеют своей обязанностью руководить советами народных депутатов, профсоюзными, комсомольскими, кооперативными и другими организациями. Короче, КПСС, осуществляя социально однородную власть, легко растворяла, поглощала кратократию, «множила на ноль» различные организации, особенно функционального типа.
Сложнее было управиться с организациями содержательного типа – коллективами в материальном производстве. Их нельзя ни отменить, ни помножить на ноль, контроль в них никогда не будет так силён, как, скажем, над просиживающим за столом профсоюзным, комсомольским или советским функционером. Работяга стоит у станка и всегда может послать «социального контролёра» на хрен или порекомендовать ему самому встать за станок. Сесть же среднему кратократу за ЭВМ ещё более не с руки.
А народ... народ деревенел. Деревянных бит «городочного матча» августа 91-го набиралось достаточно.
Автор рисунка: В. Данилов
Решить проблему коллективов, связанных с производством, прежде всего материальным, кратократия могла только одним способом: осуществлением максимально возможного сращения, слияния, совпадения партийно-властных коллективов (ячеек) с производственными. В результате формировалось такое общество, которое было властной системой производства или системой производства власти. Отсюда: принцип социальной, властной организации кратократии, принцип её самоорганизации (самодвижения, саморазрушения) – производственный (а, например, не территориальный, как у структур государственного типа).
Приведение в соответствие партийно-властных и производственных структур есть не что иное, как приведение в соответствие, социальное совокупление функционального процесса, функциональной власти и её ячеек с ячейками производства как содержательного процесса. Однако как это осуществить в реальности, конкретно? Как реально запустить механизм, посредством которого «партия всё исправляет, назначает и строит по одному принципу»? С помощью какой технологии власти? Такая проблема стала перед большевиками уже в ходе гражданской войны, когда начал формироваться властно-партийный аппарат.
Окончательное решение было найдено в 1920 году, когда в ЦК и губкомах РКП(б) были созданы учётно-распределительные отделы (учраспреды). Эти органы специализировались на учёте кадров, а также на выдвижении и перемещении ответственных партийных работников. Сначала учраспреды занимались перемещением партработников (как фишек по полю игры) только в партийной зоне. Однако очень скоро ситуация «тотализировалась».
На XII съезде партии И. В. Сталин заявил: «Доселе дело велось так, что дело учраспреда ограничивалось учётом и распределением товарищей по укомам, губкомам и обкомам. Теперь учраспред не может замыкаться в рамках укомов, губкомов, обкомов. Необходимо охватить все без исключения отрасли управления».
...В учётно-распределительных отделах были немедленно сконцентрированы учёт и распределение ответственных работников во всех без исключения областях управления и хозяйства. В учраспреде (отдел) ЦК было создано 7 комиссий по пересмотру состава работников основных государственных и хозяйственных органов: в промышленности, кооперации, торговле, на транспорте и в связи, в финансово-земельных органах, в органах просвещения, в административно-советских органах, в наркоматах иностранных дел и внешней торговли.
Так возникла номенклатура. Nomenclatura – по-латыни «список», «перечень». Ячейка власти (кратократии) каждого уровня получала право назначения работников на определённый уровень управленческих иерархий всех видов производства. Так, райкомы партии утверждали назначения руководителей (при прочих равных) на уровне района и так далее – до самого верха, до номенклатуры (перечня назначенцев) секретариата ЦК КПСС, который «называл», давая им тем самым первотолчок на занятие кресел высших чиновников (директора крупных заводов и институтов, высшие сановники МИД и так далее).
Только «называние», nomenclatio, а не соответствие его содержательным аспектам управляемого им производства (профессионализм, честность и так далее) превращало того или иного индивида в социального агента. Получение nomenclatio было актом социального рождения кратократа, поскольку номенклатура была бытием, за её рамками располагалась зона социального небытия.
Небытием (для кратократии) был мир содержательных процессов! И содержание это не имело никакого значения для характера самой власти, которая, ввиду своей исходной, генетической функциональности, совмещалась с любыми содержательными формами, напластовываясь на них, проникала в них неглубоко. И это нашло отражение в лексиконе партийных управленцев: «бросить на культуру», «бросить на сельское хозяйство», «бросить на химию».
Вот это «на» очень чётко отражает специфику отношения кратократии к производству. А «бросить» должно предваряться актом nomenclatio: того или иного чиновника должны назвать, вызвать из функционального небытия, чтобы он из социального вируса, проникающего в социальную клетку, стал её ядром. Ведь партия, согласно конституциям 1936 и 1977 годов, и есть руководящее ядро всех организаций трудящихся как общественных, так и государственных.
Посредством номенклатуры партийно-властные структуры упорядоченно охватывали систему производства и систему проникновения в неё. В этом смысле номенклатура не есть ни господствующий класс, ни класс вообще. Она есть принцип организации кратократии. Это не столько особая социальная группа, сколько способ проникновения кратократии (как группы властесобственника и как структуры присвоения) в сферу производственных структур, в ткань общества и её самоорганизации в ней.
Иными словами, номенклатура есть способ реализации функциональной власти как особого типа собственности, специфическая форма материализации этой власти и дематериализации функционализации производства, подчинения его своим задачам и логике воспроизводства.
Разумеется, наращивая на себя «социальное мясо», номенклатура как организационный принцип оказывается представлена целым слоем, относительно значительной по величине статусной группой. Отношения и различия внутри него устанавливаются и регулируются иерархически. Речь идёт об иерархии объёмов власти и потребления. И то и другое ранжировано до мелочей. Номенклатура, помимо прочего, есть ранжированный организующий принцип.
Один – но очень показательный – пример. Л. А. Оников, аппаратчик ЦК КПСС с большим стажем, вспоминает о некоем случае из времён Сталина: заведующим секторами был положен чай с бутербродами, а лекторам – только чай. После того как была введена промежуточная должность заместителя заведующего сектором, встала проблема фиксации её особой формой ранжированного потребления. Вопрос был решён дополнением стакана чая для новой разновидности кратократа – салфеткой.
Ранжировано в номенклатуре было всё или почти всё. Конечно, в самом существовании иерархии рангов нет ничего удивительного. В России был табель о рангах, который расписывал и коррелировал гражданские (от коллежского регистратора до канцлера) и военные чины, но существовал открыто. Кратократия же всегда стремилась укрыть, спрятать, сделать невидимой свою номенклатуру.
Так, в России официально фиксировалось, что коллежский советник (чин 6) выше надворного советника (чин 7). Где, в каких официальных, открытых документах советской эпохи говорилось, например, что инструктор ЦК КПСС выше секретаря обкома и ниже первого секретаря? (А потому назначение инструктора ЦК КПСС первым секретарём обкома – повышение.)
Нигде не говорилось и сказано не могло быть. Потому что официально – все товарищи по партии, её сыновья и слуги народа. Народа – потому что народ и партия едины. А раз так, то какая может быть иерархия (или номенклатура) всего народа, общества в целом? Советское общество – монолит, в котором народная власть никак не отделена и неотделима от народа.
На самом деле, несмотря на тесную связь коммунитарной социальности с кратократией, на тот резон, который имелся в лозунге «народ и партия едины», номенклатурная власть была отделена от народа барьером невидимым, то есть реально нигде не фиксируемым (нелегалы до конца!), даже в Уставе КПСС, не говоря уже о Конституции! Перестройка, помимо прочего, позволила во многих отношениях выявить этот барьер, сделать зримым, и это одна из тех вещей, которые слой номенклатурных работников никогда не простит Горбачёву.
Если особые отношения КПСС с ВЛКСМ и армией в Уставе подчёркивались, то ни о номенклатуре, ни о репрессивных органах (КГБ), ни об отношениях с ними КПСС ничего не говорилось – как будто ни явлений, ни структур, ни отношений этих не было в природе. Это умолчание, придающее номенклатуре и репрессивным структурам кратократии социально невидимый характер (отсюда: если ты говоришь о том, чего нет или критикуешь это, то ты, конечно же, сумасшедший и место тебе – в психушке) самым красноречивым и точным образом показывает, что было главным в кратократическом обществе, а потому и представляло собой тайну тайн, которую необходимо скрывать как можно строже.
Само умолчание даже в Уставе коммунистов о номенклатуре и репрессивных органах, то есть о принципах организации и средствах её поддержания вскрывает как раз эти принципы и средства. Это позволяет охарактеризовать кратократию как номенклатурно-репрессивный строй. Принадлежность к номенклатуре была предметом одновременно тайны и гордости (то есть тайной гордости): «Я – номенклатура ЦК, и потому меня похоронят на Новодевичьем кладбище». Или примерно так.
Вот ещё один факт, красноречиво показывающий стремление скрыть номенклатурно-репрессивный принцип власти. Как заметил Е. К. Лисов, работники КГБ в большей степени руководствовались в своей работе не законами, а инструкциями и положениями, и они все были засекреченными не только от общественности, но и от прокуратуры.
Поразительная (с нормальной, правовой точки зрения) ситуация: законная советская власть не знала (и не имела права знать) тех правил, в соответствии с которыми действовали репрессивно-чекистские подразделения кратократии, то есть тот боевой отряд, без которого, как в своё время хорошо поняли ленины-дзержинские-сталины, невозможен коммунизм как строй!
***
Совершенно ясно, что Указ Ельцина о департизации – первый в истории СССР сознательный, рассчитанный и планировавшийся именно как таковой антикратократический и антиноменклатурный указ. Если бы КПСС действительно была партией, то есть корпорацией публичного права, существующей в рамках гражданского общества как политическое явление, обособленное от экономики и идеологии, указ Ельцина никак не затрагивал бы коммунистов и не был бы опасен для них.
Но в том-то и дело, что, разрывая связь коммунистических ячеек с производством и выводя их за пределы территории производственных организаций, то есть, подталкивая КПСС к превращению в настоящую партию (а следовательно, к пространственно-географическому принципу организации), лишая её власти и собственности, возможностей тотального присвоения (включая распоряжение имуществом), Ельцин наносил страшный и хорошо рассчитанный удар по основам, сердцевине кратократии.
По сути, он начал наконец легальными средствами революцию, направленную против нелегальной, кратократической власти, её верхушки. Если Хрущёв, вводя совнархозы и разделяя партийные структуры на городские и сельские, стремился укрепить Центр кратократического общества в борьбе со средним звеном, то Ельцин своим Указом подрывал все звенья и уровни кратократического общества.
Показательно, что сама борьба против указа заставляла кратократию «светиться», обнаруживать скрываемые принципы и механизмы власти, наконец, открыто демонстрировать свою номенклатурно-репрессивную суть, как это и произошло во время путча.
Вполне естественно, как и можно было ожидать – Empire strikes back (Империя наносит ответный удар), ответом стала кратократическая контрреволюция, путч. Но контрреволюция началась раньше путча.
Андрей Фурсов
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!