У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)
Рубрика научного обозревателя «Социума» Андрея Фурсова
Кратократия. Взлёт и падение перестройки
«Постепенно шум стих, я открыл глаза и увидел, что низкорослые звери уже утаптывают землю. Всех закопали, живьём! Страшное наказание за неспособность сопротивляться! Я не знал, кого больше следует ненавидеть, но чувствовал, что люди, не уважающие самих себя, не могут рассчитывать на человеческое обращение. Подлость одного человека и то способна погубить очень и очень многих!
Если бы я до конца осознал всё, что видел, я бы ослеп от слёз. Лилипуты казались мне самыми жестокими тварями, они действительно уничтожили Кошачье Государство, даже его мухи были обречены на гибель.
Потом я наблюдал, как некоторые люди-кошки пытались бороться, но небольшими группами – по четыре-пять человек. Они до самого конца не научились действовать сообща. Я видел холм, на котором собралось десятка полтора кошачьих беженцев, – единственное место, ещё не захваченное врагом. Не прошло и трёх дней, как они перепугались и передрались между собой. Когда на холм поднялись лилипуты, там осталось всего два сцепившихся человека-кошки – наверное, последние жители Кошачьего Государства.
Солдаты не стали убивать их, а посадили в большую деревянную клетку, где пленники продолжали яростный бой, пока не загрызли друг друга до смерти. Люди-кошки сами завершили своё уничтожение».
Лао Шэ. «Записки о кошачьем городе»
|
|
|
Инсайдеры и аутсайдеры, защита и нападение
На первом этапе перестройки основной социальный конфликт развивался внутри самой кратократии. Это был конфликт между двумя вариантами реформистского выхода из кризиса: «административно-аппаратным» и «социально-экономическим». Какое-то время оба варианта сосуществовали, а затем представители административно-аппаратного варианта с их акцентом на силовые и «кадровые» методы, а также на косметическую «маркетизацию» были оттеснены.
Причём сделано это было, повторю, с помощью подключения к конфликту внутри кратократии (на стороне реформаторов) различных социальных групп, которые в ходе перестройки становились всё более автономными и самостоятельными, что ещё более усиливало макрохарактер социального кризиса. Реформаторы от кратократии использовали эти силы в качестве противовеса реакционерам, с помощью которого они обеспечивали свое центристское равновесие.
Аутсайдеры (относительно кратократии), пользуясь поддержкой реформаторов, их сознательными действиями по ослаблению своих противников, ошибками, просчётами и «реформаторов», и «реакционеров», а подчас результатами более сложных комбинаций и взаимодействий различных сил, начали укреплять свои позиции в обществе. Прежде всего в политической сфере, обособление которой из кратократического целого по ряду причин шло значительно быстрее, чем обособление сферы экономической.
|
|
|
Внешне это выглядело как более ускоренная либерализация (демократизация) и перестройка в политике и идеологии, чем в экономике. Этим, помимо прочего, перестройка отличается как от НЭПа, так и от реформ в КНР. Логика борьбы внутри кратократии заставила реформаторов не только допустить формирование элементов политической власти, гражданского общества (а затем политических групп, выполнявших функцию квазипартий), но и опереться (временно) на них в этой внутрикратократической борьбе. Или по крайней мере использовать их.
Хотя процесс давления аутсайдеров в политике опережал таковой в экономике и был сильнее, экономизация кратократии, провозглашение перехода к рынку объективно создавали некоторое социальное пространство для конкурентов со стороны. Путь аутсайдерам, однако, в большой мере перекрывался правительственными планами перехода к рынку, «экономическими реформами» по Рыжкову. Рыжковские планы перехода к рынку критиковали много: говорили, что они не предусматривали экономических стимулов к труду, что премьер и его коллеги усвоили худшую буржуазную практику обогащения – исключительно путём подъёма цен и так далее. Однако суть дела состоит в том, что эти планы кратократические, а потому оценивать и «читать» их надо не с экономических позиций и не «экономическим глазом», а с позиций господствующих в обществе отношений власти и собственности (точнее – властесобственности).
|
|
|
А вот с этой точки зрения с планами, составленными под руководством Рыжкова, было всё в порядке. Правительственные программы конструировались таким образом, чтобы свести к минимуму, а по возможности исключить какие-либо социальные и экономические возможности для конкурентов-аутсайдеров, Что может быть важнее? Какая уж тут забота об экономических стимулах и мотивациях для будущих рыночников. Главное – перевести кратократию из внеэкономической фазы её развития в экономическую.
Такая задача, сложная сама по себе, требовала к тому же много времени, и Рыжков настаивал на длительном переходном периоде. С одной стороны – и это главное – требовались постепенная институциализация превращения власти в богатство, «отмывание» уже достигнутых в брежневское время результатов такого превращения. С другой – это нужно было для постоянного экономического обескровления потенциальных конкурентов и устранения их. Однако в сложившейся социальной и политической ситуации планы эти (не столько хитроумные, сколько экономически порочные) не могли быть реализованы в процессе перехода общества к рынку.
|
|
|
Реальным результатом рыжковской экономической политики могла стать и в конечном итоге стала экономизация кратократии, ведомств (различными способами – от самопереименования в концерны до создания сети малых предприятий, совместных предприятий и так далее), формирование того, что в прессе называют «номенклатурным капиталом». Название это не совсем точное, поскольку в нём смешаны различные процессы – экономизации и капитализации, не говоря уже о промежуточных формах «первоначального накопления» в виде грабежа кратократами, например, кооператоров, грабежа, который нередко приобретал значение самостоятельной формы «накопления капитала» (в частности, «государственный рэкет»).
Правда, если говорить о купеческом и торгово-ростовщическом капитале как о капитале – но не в формационном смысле – термины «номенклатурный капитал» или, точнее, «кратократический капитал» возможны, по крайней мере в публицистике. Однако, повторю, необходимо отличать реальную капитализацию от экономизации, направленной на энергичное использование кратократией экономических отношений для расширения зоны и спектра своего потребления и придания этому процессу легального вида.
Перестройка как экономизация, а отчасти и капитализация кратократии, как тот её аспект, что был связан с решением этой задачи в целом, конечно же, увенчалась успехом. Этот процесс требует отдельного анализа, поэтому здесь ограничусь лишь констатацией, что уже к началу 1990 года были достигнуты, особенно за 1988–1989 годы, значительные успехи в создании того, что называют «номенклатурным капиталом».
Немалую роль, правда, до определённого предела в этом сыграло развитие «демократии и гласности» – и в качестве ширмы, и в качестве «отвлекающего шара» или напёрстка, и в качестве средства борьбы кратократии, ориентированной на экономизацию и переход к рынку со «старой кратократией» (то есть доперестроечной и раннеперестроечной). И, разумеется, в качестве средства устранения или ограничения конкурентов из «теневиков», соответствующих периоду «хмурого утра перестройки» (1986–1987).
С какого-то момента экономизация кратократии, институциализация этого процесса начала всё больше вступать в противоречие с демократизацией общества, с тенденцией развития и оформления новых политических групп и экономических структур. «Мавр сделал своё дело», и ситуация, сложившаяся за первую половину 1990 года, была такова, что он должен был уйти. Сдвиги в соотношении сил в обществе ускорили развязку.
«Чугунная баба» августа 91-го ТАКОГО явно не достала. Автор рисунка: Г. Басыров
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 177; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!