У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)
Рубрика научного обозревателя «Социума» Андрея Фурсова
Мы живём в парадоксальное время: третье тысячелетие ещё не наступило, а вот XX век уже кончился. По-видимому, осознание этого факта должно сыграть большую роль в разработке социальной эсхатологии, тем более что, как это чаще всего и бывает, многие пока ещё не заметили ни конца века, ни парадоксальности самого времени.
Отчасти это и понятно: когда живёшь в определённом времени, трудно взглянуть на него со стороны. Так же и с парадоксом: тем, кто внутри социального парадокса, трудно понять его парадоксальность. Задача, эквивалентная попытке вообразить или изобразить четвёртое измерение.
XX век длился 77 лет, а может, и меньше, в зависимости от того, какие даты мы примем за конец и начало. Началом можно считать 1914 год (мировая война), 1917 год (большевистский переворот в России, ставший прологом социальной революции), 1929 год (коллективизация как очередной тур социальной революции в России, мировой экономический кризис, породивший фашизм, и т. д.).
В качестве временной точки отсчёта я предпочитаю 1917 год. И не только из-за октябрьского переворота, не только из-за того, что умные современники (прежде всего русские) уже тогда понимали, к чему ведут Россию Ленин и Троцкий «со товарищи», какие силы высвобождают, какие страсти развязывают «под игом ущербной луны» и к чему это приведёт. Но и потому, что именно в 1917 году стало ясно: XIX век с его иллюзиями кончился и подобного времени больше никогда не будет. Он умер в окопах – вместе с целым поколением, которое потерялось. Оно уже было не с XIX, но ещё не относилось к XX веку.
|
|
|
Потерянное поколение. Это его представители в течение двух десятилетий будут мучительно стремиться понять происшедшее и выплёскивать свою боль в литературе, живописи, философии, пока новая, более страшная война не затмит все эти проблемы.
О конце XX века возвестили два события. Первое – упадок коммунизма в Восточной Европе и СССР с лавинообразным распадом советской империи (иначе – исчезновение противостояния «Восток – Запад», с которого начался и под знаком которого прошёл весь XX век, и выход на первый план противостояния Север – Юг). Второе – иракско-американский конфликт в Персидском заливе, война, которая была начата Югом и в которой Северу (персонифицированному прежде всего его гегемоном – США) впервые после 1945 года пришлось доказывать своё преимущество, что, по замечанию А. Г. Франка, психологически означает некий поворотный пункт.
Поворотный тем более, что, несмотря на военную победу, политическая ситуация на Ближнем Востоке не изменилась по сравнению с 1989 годом. О чём справедливо говорят многие западные обозреватели, в отличие от обозревателей отечественных, в радостном восторге и захлёбе криков «Позор!», «Позор Саддаму!» возвестивших об изменении именно политической ситуации и о создании нового мирового порядка во главе с США. Quelle naivite.
|
|
|
Конец XX века можно, таким образом, датировать либо августом 1990 года, когда Ирак вторгся в Кувейт, либо 23 августа 1991 года, когда в 17:09 была приостановлена деятельность КПСС, либо 26 декабря, когда в 10:45 советская империя прекратила своё существование. Из этих дат я выбираю всё же 23 августа 1991 года. Распад СССР был логически предопределён запретом КПСС, вытекал из него. После запрета КПСС распад советской империи стал лишь делом времени и техники.
Многие, особенно в последние перестроечные годы, говорили о том, что необходимо снять задубевшую и ненужную «партийную кожу» с государственных органов, которым она мешает дышать, и всё будет хорошо. Партия якобы оттеснила государство на второй план. Реальность опровергла такой подход: когда устранили считавшееся чем-то поверхностным, то рассыпалась в прах вся структура: «шкура», «кожа» и была настоящей и единственной плотью. За ней не было ничего качественно иного: за очагом, нарисованным на холсте, открылась не потайная дверца, а пустота.
|
|
|
Иными словами, не было ни государства, якобы отодвинутого партией, ни партии, будто бы занявшей его место, но лишь система единокачественной (злокачественной) социально однородной власти. Устранение системообразующего элемента развалило систему (суперячейку) в целом. А ослабление империи («Центра») как кратократической сверхъячейки автоматически не могло бы не ослабить «партию». Поэтому-то она так билась за СССР, максимально противодействовала подписанию новоогарёвских соглашений. Устранение КПСС сделало неизбежным развал её изоморфы-камуфляжа – СССР. Поэтому я и принимаю в качестве даты окончания XX века 23 августа 1991 года.
Кто-то скажет: коммунисты могут вернуться. Нет, господа. Не могут. Разумеется, в истории случается всякое, но у неё есть только one way ticket – билет в одну сторону. И дело даже не в том, что прополотый сорняк прежнюю силу не наберёт, а в другом.
В течение последних нескольких лет большевики не только посыпали голову пеплом, но и становились собственниками, вкладывали финансовый и властный («политический») капитал в новые структуры. Им есть что терять в случае возвращения коммунизма, особенно в его неосталинистском варианте. Да и структуры появились – политические, экономические, которым есть что терять, как выяснилось во время путча.
|
|
|
Помимо прочего, путч 19-21 августа 1991 года был схваткой двух различных типов властных структур: кратократических, социально однородных, с одной стороны, и государственных, социально дифференцированных – с другой. За этими слабыми ещё структурами стояло не менее слабое же гражданское общество. Поэтому, когда путчисты или их защитники пытаются убедить нас в том, что это был не путч, при помощи такого аргумента, что, мол, власть и так была у Янаева и К0 в руках, они либо не понимают сути власти и сложившейся ситуации, либо лукавят.
В руках этих людей была кратократическая власть («партия», Центр), которая, однако, постепенно слабела и сужалась под давлением расширяющейся и усиливающейся настоящей государственно-политической власти. Путч представлял собой попытку именно государственного переворота, поскольку его мишенью было формирующееся российское государство.
В августе 91-го произошла попытка незаконного устранения нарождающихся структур. Незаконного – вдвойне. Во-первых, агентом действия выступила нигде и никак не зарегистрированная, а следовательно – нелегальная власть (кратократия – КПСС). Во-вторых, объектом устранения была законная, то есть выбранная народом власть.
Дальнейшее развитие этой власти и гражданского общества по сути сводили на нет кратократическую иерархию. Поэтому последняя, в лице своих репрессивно-карательных структур, и обрушилась как на законную российскую государственность, так и на ту часть «реформаторов» от кратократии, которая пыталась (хотя и непоследовательно) найти общий язык с новой политической элитой (1).
Летом 1991 года, к моменту подписания нового союзного договора, сложилась такая ситуация, в которой многое зависело от того, кто нанесёт первый удар и какой он будет силы: репрессивные структуры кратократии или «реформаторы» некратократического государства и гражданского общества. Разумеется, у последних не было сил, и удар нанесла кратократия (ставка больше, чем жизнь, а именно – билет в XXI век). Но удар оказался слабым и плохо скоординированным, кратократия – дряхлеющей и распадающейся.
В таких условиях государственные власти и поддержавшее их гражданское общество (именно оно, а не некий «народ») выстояли у Белого дома. Само это стояние оказалось победой и революцией; революцией – независимо от первоначальных замыслов и воли представителей столкнувшихся сил и структур. Оно напоминало то, что произошло на реке Угре, когда в 1480 году друг против друга, разделённые водной полосой, стояли русские и татары. Никто так и не решился напасть, но для татар это-то и было поражением. Для коммунистов «стояние» тоже стало поражением, за которым, как и у татар, последовало бегство...
Не слишком ли много места уделено событиям 19-21 августа 91-го в статье о социальной эсхатологии? Не слишком. Прежде всего, как-никак, годовщина. Кроме того, слишком многие хотели бы забыть, вычеркнуть, «взять да отменить», хотя бы в памяти, то, что произошло год назад, представить это как балаган, карнавал с обеих сторон (кстати, в любой революции силён карнавально-балаганный элемент, достаточно вспомнить и 1789, и 1917 годы).
Наконец, немало людей не только не поняли, что произошло, но и (после того, как не сбылись многие их революционные надежды) склонны преуменьшать значение событий 19-21 августа. А это большая ошибка логики обыденного сознания, так называемого «здравого смысла». А ведь если пользоваться неадекватными, но модными терминами «реформа» и «контрреформа», то августовские события положили конец контрреформе, поскольку перестройка в реальности была упреждающей контрреформой. А вот после августовских событий возникли условия для настоящей реформы. Той самой, что затрудняется ныне многими пресловутыми результатами перестройки!
События 19-21 августа означали, помимо прочего, победу государственных структур над кратократическими (помимо прочего – потому что, например, не все кратократические структуры, по разным причинам, выступили в путче). Другой вопрос – как была использована эта победа, кто, какие силы утилизовали её результаты. Здесь не следует впадать в крайность, как это делают некоторые, говоря: «всё осталось как и прежде», «всё те же люди остались на местах», «было одно ворьё, пришло другое, которое ещё не успело нахапать», и так далее. С точки зрения эмоций на фоне дефицита все эти позиции понятны. Если же рассуждать трезво, то необходимо чётко уяснить: антикратократическая революция не разовое мероприятие – это процесс, хотя исторически он может оказаться довольно кратким.
He остановился ли, кончился XX век 23 августа 91-го? Автор рисунка: А. Алексеев
«Остались те же люди». Да, во многом те же. Но структуры другие. Конечно, эти люди стремятся изменённые структуры приспособить под себя. Однако в условиях нынешней социальной конкуренции, особенно – появления стаи голодных «молодых волков», подобное занятие рискованно. Что же касается некой потенциальной кратократизации новых государственных структур, то она представляется делом маловероятным. Логика этих структур, принимающих дихотомию «государственное – частное», «рулит» в некратократическом направлении (хотя, оговоримся, родимых пятен может быть много и сходить они будут небыстро).
Думаю, переходное время в России «подарит» такие варианты, которые продемонстрируют нам набор черт обычных российских типажей (Репетилов, Хлестаков, Расплюев и многие другие), помноженный на развал коммунистических строя и империи вкупе с проникновением капитализма и ролью исламского фактора. Да, уже подарило – достаточно посмотреть на иных депутатов и политических деятелей, на их «учёных советников». Что поделаешь... Промежуточное время. Переходное время. Время шудр.
Напрашивается аналогия с периодом 1450-х – 1520-х годов в Западной Европе. Только у нас переходный период должен быть значительно короче – в пределах одного поколения, а потому и фантастичность, гротесковость, нецельность и кунсткамерность социальных типажей должна быть на порядок выше (я – поэтому – в ожидании нового Гоголя).
Россия вдвойне оказалась у конца «третьей эпохи»: вместе с миром в конце Нового времени, и сама по себе (Московия, Санкт-Петербургская империя, коммунистическая империя). И, по-видимому, одним из показателей наступления новой эпохи, по крайней мере для России и по российскому счёту, будет изживание «переходно-промежуточных персонажей».
Персонажей с психологией двойных агентов – демократов из числа бывших комсомольско-партийных работников, напоминающих Хлестакова и Репетилова одновременно («шумим, братец, шумим», да и врём – лекции читаем за границей), экспертов из бывших «советников вождей», малоумеющих считать, но многоумеющих выворачиваться (гибрид Расплюева с Собакевичем). Кроме того, ниспровергателей марксизма из бывших аппаратчиков.
Ну и, наконец, малообразованных молодцов и просто полусумасшедших-полуистеричных околополитических мужиков и баб из обоих лагерей, мелькающих на телеэкране. «Тара-тара-тара-ра, заплясала мошкара», опьянённая исчезновением страха перед тараканищами с бородой, усами, бровями и прочая.
Ну чем не имидж уходящего времени? Этакий, знаете, лейбл. Автор рисунка: В. Фёдоров
Ещё одной чертой переходного времени станет, по-видимому, значительная роль факторов более или менее случайных или представляющихся таковыми. Причин тому несколько. Дело в том, что в условиях слабой «отструктуренности» общества (прежняя структура ушла, новая ещё не сформировалась) значительно повышается роль различных человеческих действий, поступков. Как показал Илья Пригожин, в условиях «рассыпающихся» (диссипативных) структур, неравновесия любое незначительное колебание может иметь значительные последствия, много большие, чем те, что оно способно вызвать в стационарных (равновесных) состояниях. А это – как раз ситуация России и вообще «бывшего СССР».
И вот ещё что. В переходные периоды социальные процессы вообще ускоряются. В наше время, когда переходный период России, похоже, совпал с переходным периодом развития мира в целом, это ускорение должно многократно усилиться. Следовательно, ускоряется действие причинно-следственных связей, которые в аномальных социальных ситуациях (искривление социального пространства) могут расстыковываться, а быть может, и меняться местами.
***
1 – См.: А. И. Фурсов. Есть ли место для левых в грядущем мире. Мировая экономика и международные отношения, № 7, 1991, с. 37-38
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 144; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!