У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)
Мордор – это название хоббиты знали только из легенд далёкого прошлого; оно тонуло во мраке воспоминаний. Но оно было зловещим и лишало покоя. Казалось, что злая сила, которую изгнал из Густолесья Белый Совет, вновь объявилась и обрела ещё большую силу в своём логове – в Мордоре.
Говорили, что Чёрная башня отстроена заново, и оттуда сила зла распространяется всё дальше и дальше, всё шире и шире, и далеко на западе, далеко на юге полыхают войны, растёт и множится страх.
В горах развелось видимо-невидимо орков. Появились тролли, но не тупые, как когда-то, а хитрые, коварные и вооружённые страшным оружием. А ещё – но только шёпотом и намёками – передавали весть о существах без имени, ещё более ужасных, чем тролли и орки.
Дж. Р. Р. Толкиен. Содружество кольца
Рубрика научного обозревателя «Социума» Андрея Фурсова
Перед европейской цивилизацией периода «стареющего капитализма», когда социальные противоречия начинают принимать этнокультурную или даже расовую форму, когда сама эта цивилизация оказывается «у конца третьей эпохи», встаёт некая задача объективного характера. Её суть состоит в конструировании такой социальной теории, в основе которой будут лежать общеевропейские ценности – ценности европейского исторического субъекта. Эту теорию, предполагающую устранение идеологических противоречий между консерватизмом, либерализмом и марксизмом, можно будет назвать оксидентализмом.
|
|
|
Разумеется, полностью устранить присутствие в ней консерватизма, либерализма и марксизма невозможно. Ведь несмотря на то, что оксидентализм консервативен по определению (ввиду цивилизационной ориентации), в нём не могут не иметь места и теоретические достижения марксистской мысли, ценностные и эмпирические достижения либеральных теорий. Однако присутствие этих элементов сможет проявляться не идеологически, а социокультурно и специфически-теоретически. Речь не о механическом объединении трёх идеологий, не об их синтезе.
Игра начинается как бы с относительно чистого листа, однако форма листа и правила игры заданы интеллектуальными достижениями европейской цивилизации, представленными (в разной степени) в теориях, развивавшихся в рамках трёх великих идеологий Запада.
Оксидентализм – открытая теоретическая система, которая конструируется не путём соединения, а посредством отбора тех элементов ценностей, которые представляются необходимыми, исходя из логики и специфики развития европейской цивилизации, с одной стороны, и требований, предъявляемых к любой научной теории (правило «бритвы» Оккама – отца европейской теории познания и т.д.) – с другой.
|
|
|
В том, что оксидентализм до сих пор не возник на самом Западе, то, что западный взгляд на мир асимметричен (есть ориентализм, но нет оксидентализма, то есть взгляда на самого себя) некоторые западные же исследователи усматривают провинциализм Старого Света. Правда, Запад в практике своей длительное время не нуждался во взгляде на себя со стороны, однако в теории это всегда необходимо. Парадокс, но формирование оксидентализма как теории европейского исторического субъекта, как субъектного подхода к Европе, её цивилизации возможен только как взгляд извне: субъектный подход диалогичен по определению. Запад, «снятый» в оксидентализме, виден только внешнему по отношению к нему наблюдателю.
Где находится наиболее удобная для такого наблюдения точка? Формально – в пространстве любой цивилизации. Однако трудно понять и тем более концептуализировать западный опыт с точки зрения китайской или индийской цивилизаций, в рамках понятий, отражающих их картину мира.
Предпочтительнее Россия, которая, логически и исторически отличаясь от Запада, в то же время, во-первых, относится к субъектному варианту развития (хотя он и проявляется специфически); во-вторых, находится в рамках христианского социокультурного ареала; в-третьих, как таковая, позитивно и негативно существует во взаимодействии с Западом, без и вне которого может утратить свою идентичность. Наконец. Россия противостоит Западу как целостность и в этом смысле адекватна оксидентализму как целостно-западной теории, преодолевающей внутриевропейские различия.
|
|
|
Разумеется, всё это не означает, что невозможна разработка оксидентализма на самом Западе; более того, тенденции к подобной разработке наметились. Речь для нас о другом – о ситуации с наиболее благоприятствующими тому условиями, ведь субъект, не совпадающий с системой, существует в двух вариантах – европейском и российском, и в этом смысле оксидентализм – часть более широкой теории исторического субъекта и сам может стать аналитическим углом зрения при конструировании теории российского исторического субъекта.
Не следует забывать и о том, что нынешний российский взгляд на Запад отталкивается и от критического осмысления последних семидесяти лет российско-советской истории, специфически и остро поставившей проблему соотношения субъекта и системы.
Гравюра на дереве неизвестного мастера. XVI век
|
|
|
Оксидентализм должен быть теорией исторического субъекта, общества как субъекта – творца социальной системы, а не теорией такой социальной системы или их комбинаций. Не вдаваясь в детали, отмечу, что цивилизация и формация суть исторические системы разных типов, которые не стоит противопоставлять друг другу. Они – продукт деятельности субъекта, и соотношение между ними варьируется: в Европе одна цивилизация представлена несколькими формациями, в Азии же одна формация – несколькими цивилизациями; для Европы капитализм явление прежде всего цивилизационное (хотя по потенциалу это «зияющие высоты» Европейской цивилизации), для Азии – преимущественно формационное.
Сложная проблема – анализ взаимодействия европейских и неевропейских общественных форм. Дело в том, что не во всех обществах субъектность фиксировалась социально. Следовательно, с одной стороны, необходимо говорить об иных, нежели исторический субъект, проявлениях субъектности и об иных вариантах развития; с другой – оксидентализм, как теория европейского исторического субъекта, будет обладать некоторыми особыми чертами, которые в неевропейских обществах могут возникать только при столкновении с чертами европейскими.
В частности, оксидентализм (как и теория российского исторического субъекта) по изначальной сути предполагает наличие такой дисциплины, как социальная эсхатология (или сониоэсхатологика). Будучи самостоятельной, она должна быть тесно связана с оксидентализмом уже хотя бы потому, что европейский исторический субъект, как мы увидим позже, не совпадает с социальной системой, а потому имеет начальный момент развития и, следовательно, конечный – или конечные фазы своих состояний.
Европейский исторический субъект – носитель Стрелы Времени, воплощённой в христианстве, которое, в отличие от азиатских религий, построено на линейной модели времени (циклическая же модель субъекта не предполагает). С этой точки зрения эсхатология есть расплата за генезис и существование: каждая потеря есть приобретение и каждое приобретение – потеря. Конец – расплата за начало.
В начале было Слово. По-видимому, и в конце должно быть тоже Слово. Слово (Логос) есть Дело, более того, это разумное (то есть логичное) Дело, и только такое Дело может преодолеть конец одного социального качества, одной «социальной вечности», «пробить» её и войти в начало другого качества. Именно так произошло с христианством как особой духовной практикой (и практическим Духом – Делом-Словом), которое, подобно стреле времени, пробило тьму хроноклазма между позднеантичным и раннефеодальным обществом.
Речь не о том, чтобы повторять или имитировать христианство – это не только поздно в мире, где все универсалистские системы приходят в упадок, скукоживаются, но и просто невозможно. (Я уже не говорю о проблематичности будущего самого христианства. Сможет ли оно стать адекватным средством европейской цивилизации в противостоянии неевропейским фундаментализмам? Сомневаюсь. Что может занять его место? Новая постхристианская универсалистская религия откровения или европейский же фундаментализм в виде неоязычества, «германизма»?)
Речь о принципе и о том, в чём, как минимум, мы нуждаемся. Что нужно нам для того, чтобы достойно и с наименьшими потерями выйти из кризиса, не утратив свою цивилизационную идентичность (программа-максимум – социальная эсхатологика), или достойно встретить конец «нашей» двух- трёхтысячелетней «вечности» (не дай бог, социальной апокалиптики)? Серьёзное теоретическое осмысление современного мира, европейской и других цивилизаций, капитализма как реальной исторической системы без полного отождествления капитализма как с рынком (Ф. Бродель: «Капитализм – враг рынка»), так и с его европейской «ядровой» моделью. Далее, мы нуждаемся в осмыслении истории России, социальной природы обществ советского типа, а также российской и советской форм социальности. Пока что высшие достижения здесь не столько за наукой, сколько за литературой (в первом случае – Н. С. Лесков, во втором – В. С. Маканин).
Как в осмыслении развития и нашего, российско-советского, общества, и современного мира в целом, так и в упованиях на помощь извне не стоит делать серьёзную ставку на западную («ньютонианскую») науку. Западная наука в том виде, в каком она сформировалась в XIX веке (а качественных методологических сдвигов в XX столетии в ней не произошло: если в физике последовательно сменили друг друга несколько картин мира, то обществоведы продолжают жить в ньютоновской!), есть отражение общества, где закон развития – дифференциация; основа – индустриальные производительные силы.
Эта наука воспроизводит картину общества, центральное место в котором занимает экономика, институционально обособленная от всех прочих сфер, также носящих дифференцированный характер, – от политики (последняя представлена «завершённым» государством и гражданским обществом), идеологии, морали и, last but not least, самой науки. Наконец, она описывает мир, своё пространство, поделённое на национальные единицы – суверенные государства – и воспринимаемое сквозь их призму качественно и количественно (в частности, термин «статистика» происходит от слова staat – государство).
Ну а как же быть с такими обществами, в основе которых либо лежат натуральные производительные силы, либо капиталистичность их функциональна, либо они просто некапиталистические (Россия и Китай, например)? Как быть с обществами, которые, в отличие от обществ Европы XVI–XX веков с взаимообособившимися в ходе исторического развития «государственностью» и «классовостью» («базисность» и «надстроечность»), выступают в нерасчленённом единстве? Как быть в том случае, если власть в обществе не политическая, а социально нерасчленена, однородна? Как быть с такими крупными надгосударственными целостностями, как цивилизации (особенно неевропейские), и с миром в целом – капиталистической мир-системой?
Современная западная социальная наука испытывает серьёзные затруднения не только с анализом всего этого, но даже с элементарной концептуализацией с соответствующим понятийным аппаратом (в результате «идеология» появляется в докапиталистическом обществе, «бюрократия» в социалистическом и так далее. Невольно вспоминаешь, как первые португальские и испанские завоеватели поименовывали вождей в Африке и Америке «баронами», «графами» и «герцогами». Завоеватели, правда, жили в донаучную эпоху).
Выход из такого рода затруднений предполагает разработку уже упоминавшейся теории исторического субъекта и его отношений с социальными системами различных типов (формациями, цивилизациями, современной капиталистической мир-системой), теории власти (кратологии) капитализма, теории и философии развития России как маятникового (от «субъектности» к «системности» и назад). Разработку теории различных форм социальности естественной, системной, универсальной, «зоосоциальной» или патологической.
В не меньшей степени выход из обозначенных затруднений требует критического отношения к реальности собственной страны и мира, а также к имеющимся теориям. Он предполагает и своевременность, современную адекватность изучаемому объекту, его проблемам. Думаю, что одной из трагедий значительной части русской философско-религиозной мысли рубежа XIX–XX веков была именно её неадекватность тогдашней России. При всей правильности и горечи мысли (потому и горькая, что верная, и наоборот) религиозных философов, при всём её духовном, интеллектуальном блеске и утончённости, она запоздала объективно с точки зрения тех требований и задач, которые мировая ситуация ставила перед Россией в начале XX века.
Написанное ими не философия, не история и не наука. Конечно же, это не умаляет ни исторического значения, ни духовной ценности их огромного опыта осмысления российских проблем, который представляется мне балансированием на грани религиозного откровения и эмпирических обобщений, выраженных в виде метафор. Полагаю, что уже в начале XX века подход, например, Бердяева, содержание и форма, в которую он (как некоторые другие русские мыслители) облёк анализ российской истории и развития российского общества, объективно не соответствовал тому, в чём нуждалось это общество.
Суть в том, что при многих верных замечаниях, оценках и пророчествах русская философия истории начала века не смогла дать ни адекватного анализа современной ей эпохи российского общества, ни чёткой социальной оценки его, ни предложить реальное решение социальных проблем. Эта форма рефлексии была «несовременна при её своевременности» – и в этом её трагедия. Решение было предложено другое – практическое, другими и с других позиций. И оказалось это решение – оставим в стороне оценочный подход – адекватным состоянию российского общества первой трети XX столетия.
Итак, создание современной социальной теории требует наряду с усвоением достижений западной науки об обществе критически переосмыслить (как говорят наиболее дальновидные учёные на Западе, unthink) её в качестве явления исторического. Иначе говоря, подойти к ней как к феномену определённой цивилизации и определённой формации, связанному с определёнными интересами, институтами и представлениями, включая ньютонианскую форму организации и картину мира.
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!