Почему «перестройка»? Зачем «демократия и гласность»?
В отличие от Андропова Михаил Горбачёв был вынужден пойти другим путём. Будучи избран генсеком, он обнаружил зашедшую достаточно далеко дифференциацию (дивергенцию) внутри самой кратократии, неэффективную экономику, сложную международную и военно-стратегическую обстановку (СССР всё более отставал в гонке вооружений). Однако выяснилось не только это.
Стало ясно, что в ходе своего развития (или разложения – в данном случае это одно и то же) кратократия утратила значительную часть своей реальной силы, которая «осела» на среднем уровне управленческих структур. Так срабатывал закон сегментации власти. Это должно было случиться с центром – кратократией высшего уровня за брежневское время общественной расслабленности и «всеобщего глубокого удовлетворения» на фоне многократно растянутого социального оргазма разгильдяйства и воровства.
Задача состояла в том, чтобы вернуть эту власть. Однако эта задача была не единственной. Вторая заключалась в разрешении кратократической дилеммы в ключе, диаметрально противоположном андроповскому. Предстояло легализовать накопленные кратократией экономические средства, придать имеющемуся богатству адекватную функцию, экономизировать власть, усилить её внеэкономические отношения с населением.
Причём сделать это таким образом, чтобы укрепить прежде всего Центр, высший уровень власти. Короче, следовало осовременить кратократию, модернизировать военно-промышленный комплекс и, самое главное, восстановить баланс власти между её средним и высшим звеном по крайней мере на уровне конца 60-х.
|
|
|
На пути решения этих задач было несколько трудностей. Любая реставрация в той или иной мере «бежит против времени». Что можно сказать о ситуации, когда реставрировать, точнее, реанимировать собираются группу, о которой можно заметить словами Цицерона: vixerunt (они прожили, то есть отжили своё). Ещё одна трудность заключалась в том, что Горбачёв, как оказалось, плохо знал русского человека и, как и предыдущие реформаторы, неважно знал страну, в которой жил. Кстати, он сам говорил об этом.
Скверно знал, то есть не имел сколько-нибудь адекватного представления о реальной социальной природе советского общества, которое на самом деле не поддаётся реформированию, в котором, на самом деле, «шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству, прыжок на месте – провокация».
Горбачёв начал с прыжка на месте, но логика борьбы в своём окружении и со своим же окружением – сначала за власть, а потом за выживание у власти заставила его сделать шаг вправо (по принятой у нас терминологии – «влево»).
Причём не один, а несколько, и они, как и предсказывала Нина Андреева, добивали систему, а не реанимировали её (а в том, что систему можно реанимировать, ошибается сама Андреева).
|
|
|
Но самым сложным, пожалуй, было следующее. Возвращение власти Центру требовало опоры на «государственно»-коллективистско-внеэкономические блоки, «элементы» системы (то, что как раз и не сработало у Андропова). Это стремление «опереться» вступало в противоречие с необходимостью решения другой задачи, объективно стоявшей перед Горбачёвым (независимо от того, как он её сам понимал и формулировал).
Речь идёт о разрешении дилеммы кратократии путём признания, легализации и «рыночного запуска» тех средств, которые кратократия накопила за брежневский период – и тем больше, чем больше разлагалась система. (В этом смысле развитие торговли, товарно-денежных отношений так же действует на кратократию, как торгово-ростовщический капитал – на докапиталистические общества.)
Экономизация и маркетизация кратократии предполагали со стороны Центра «поворот головы» в сторону ведомственно-экономическо-индивидуалистических (или групповых) элементов кратократического строя. В этом же направлении подталкивала Горбачёва необходимость решения задачи военного соревнования с Западом путём отказа от «холодной войны» и перехода к политике «нового мышления», признания приоритета общечеловеческих ценностей над классовыми. Всё это требовало обретения «реальным социализмом» гуманного облика.
|
|
|
Один мат... для стольких шахов! Плакат художника А. Резаева
Такой внутренне противоречивый комплекс задач по сути исключал возможность разработки сколько-нибудь единого и цельного плана перестройки. (Вообще реформаторские планы большевистских лидеров, будь то Ленин с НЭПом или Хрущёв с «оттепелью», – миф: реальные реформы в кратократическом обществе никогда не планировались, поскольку всегда были реакцией на обстоятельства, вынужденной уступкой им.) Не могло быть никакого плана перестройки – слишком разные и разнонаправленные задачи приходилось решать, да и каким может быть «сценарий» оживления умирающего?
Смешны поэтому те, кто обвинял Горбачёва в отсутствии плана перестройки или требовал таковой обнародовать. Горбачёв, как и следовало политику его положения, делал вид, что подобный план есть и, подобно Волшебнику Изумрудного города, вселял в людей (включая ближайшее окружение) то одну иллюзию, то другую. На самом же деле он просто тянул время. И слава Богу!
|
|
|
В течение этой «протяжки» успели окрепнуть новые силы и структуры, подросло поколение, не испытывающее страха перед коммунистической системой. Его-то представители и стали в августе 91-го оборонительным кольцом Белого дома.
Подобно тому, как в своё время поколение непуганных татарами русских вышло на Куликово поле или как поколение непоротых дворян стало на Сенатской площади.
Среди прочих – спасибо и Вам, Михаил Сергеевич.
Итак, план перестройки отсутствовал, а потому первые два года её (до весны 1987 года) были наполнены шараханьем в разные стороны, сосуществованием разнонаправленных действий различных социальных сил и т. д. Вспомним, лишь только на апрельском (1985 года) Пленуме ЦК КПСС прозвучало слово «перестройка», как сразу вслед за этим последовали очередная перетряска кадров и раскручивание антиалкогольной кампании. Ещё в мае 1985 года Горбачёв говорил о вкладе КПСС во главе со Сталиным в победу над гитлеровской Германией. Это, так сказать, штрих к тогдашней идеологической обстановке. В экономике же главный упор был сделан на программу «ускорения» (хотя в данном контексте «ускорение» могло ускорить лишь конец: да, страшно далеки вышедшие из народа «верхи» от народа).
Начало 1986 года было многообещающим. Началась перестройка средств массовой информации. XXVII Съезд КПСС вынес вердикт брежневской эпохе: «застой» (хотя Лигачёв впоследствии справедливо оспорит – «Какой же это «застой»? Экономика-то развивалась, росла»... Оно и понятно – на новоязе реформаторов от кратократии слово «застой» означало только одно: акт утраты власти верхом, Центром в пользу среднего уровня управленческих структур).
В апреле 1986 года произошло событие, заставившее реформаторов более трезво взглянуть на страну, в которой они живут, – взрыв в Чернобыле. С осени 1986-го началась разработка триединой формулы преобразований: «новое мышление» в международных отношениях; радикальная реформа в экономике; «демократизация и гласность» во внутренней политике. Последнее заслуживает особого рассмотрения.
«Демократия и гласность», на мой взгляд, были гениальным по простоте способом решения дилеммы возвращения власти Центру при экономизации кратократии, то есть либерализации. Вопрос о власти всегда был центральным для большевиков. Как вернуть власть, перехваченную звеньями её среднего уровня в эпоху – так его растак – «застоя», и при этом осуществить и модернизацию ВПК, и экономизацию кратократии? Что делать? – всё тот же традиционный российский вопрос.
Ответ: развивать «демократию и гласность». Действительно, если обстоятельства – требования экономических преобразований – не позволяют вернуть назад власть в полном объёме, сделай так, чтобы те, у кого эта власть, не смогли ею распорядиться. Сделай их уязвимыми – хотя бы частично – критике, давлению, контролю снизу. Для этого нужны демократизация и активизация прессы (гласность). Правда, хоть и затухая, продолжал инерционно действовать андроповский модуль ужесточения контроля над кратократией среднего уровня – «борьба с коррупцией» (только теперь не в Азербайджане и Грузии, а в Узбекистане). Но главная ставка во внутрикратократической борьбе была сделана, как уже было сказано, на «демократию и гласность».
Однако они были обоюдоострым средством. Дело в том, что впервые в своей истории кратократия высшего уровня привлекла для решения проблем борьбы в своей среде общество и с этой целью значительно ослабила «гайки». Причём это ослабление естественным образом освободило социальное пространство для ростков иной, некратократической – политической формы власти, необходимость подавления которой и привела «верхи» к августовскому путчу.
По мере преобразований, прежде всего в сфере власти и массовой информации, стало нарастать и сопротивление реформаторам (Горбачёв ещё на январском – 1987 года – Пленуме ЦК КПСС предупреждал, что наступает самый трудный этап перестройки). Осенью 1987-го разразился первый кризис: Пленум ЦК КПСС вывел Бориса Ельцина из кандидатов в члены Политбюро, одновременно сняв с должности первого секретаря Московской парторганизации.
Кульминацией контрнаступления кратократии стало письмо «Не могу поступиться принципами», подписанное Ниной Андреевой и опубликованное в «Советской России» 13 марта 1987 года. По сути это был манифест антиперестроечных сил, точнее, тех, для кого модификация советского общества не должна была выходить за рамки аппаратных перетасовок и преобразований в андроповском духе. В статье была впервые сформулирована та оценка перестройки, которую позже муссировали лигачёвы-зайковы-гришины: мол, до конца 1987 года она шла как надо, а вот потом свернула с верного пути.
После публикации «Принципов» страна на 24 дня как бы (по крайней мере внешне) вернулась в «застой»: парткомы с одобрением обсуждали статью, партийное начальство (по крайней мере часть его) потирало руки. Однако 5 апреля, в день разгрома тевтонов на Чудском озере, реформаторы нанесли мощный ответный удар, устроив реакции своё «ледовое побоище». В «Правде» была опубликована статья, в которой «принципы Нины Андреевой» (и всех-всех-всех её единомышленников) подверглись шквальной критике. Что ещё важнее, это была критика «сверху», отражавшая точку зрения Горбачёва. Реакция на какое-то время вынужденно замолкла. Перестройка вступила во вторую стадию.
Реформаторам и демократически настроенной части общества 24 дня в марте-апреле продемонстрировали: сохраняется реальная угроза и возможность свёртывания даже тех робких реформаторских мер, имевших место в 1986–1987 годах. С другой стороны, устраняются даже те хилые результаты этих мер, которые они принесли. То есть угроза сохраняется до тех пор, пока существует без изменений структура аппарата, партии, власти, в принципе блокирующая реальные реформы.
К концу 1987 года стало ясно, что двум до сих пор уживавшимся и даже взаимопереплетавшимся, но диаметрально различным подходам к перестройке пришёл конец. А именно – перестройке внеэкономически-силовой («андроповски» ориентированной только на усиление коллективистски-внеэкономической сути кратократии) и экономически-либеральной, к которой всё более склонялся Горбачёв. Одна из силовых линий должна была переломить другую. Таким образом, помимо прочего, сама логика борьбы за власть подталкивала реформаторов к продолжению реформ. А это означало необходимость превращения либерализационной политики в политику, ведущую к демократизации общественной жизни.
Уже в самом начале второго этапа перестройки реформаторы дали сигнал о дальнейшем освобождении духа и тела: в июне-июле 1988 года была реабилитирована церковь и проведён первый конкурс красоты (шутка ли!). Тогда же прошла XIX партконференция, ставшая продолжением наступления реформаторов на «традиционалистов» внутри КПСС.
Вообще весь второй.этап перестройки (от 5 апреля 1988 до октября 1991-го – время «похорон» плана Шаталина – Явлинского) был насыщен бурными политическими событиями. Несмотря на спады и подъёмы, несмотря на то, что ещё летом 1989 года в «Невозвращенце» Александра Кабакова были предложены «воспоминания о будущем перестройки», в целом до мая 1990-го демократизация шла по восходящей: I Съезд народных депутатов, II Съезд, массовые демонстрации в Москве в феврале 1990 года, успех демократических сил на выборах в республиканские и местные советы (конец зимы – начало весны 1990-го), наконец, отмена 6-й статьи Конституции – о руководящей роли КПСС – III Съездом народных депутатов СССР.
На этом же Съезде Горбачёв был избран Президентом. В мае Ельцин – с трёх заходов, преодолевая сильнейшее сопротивление кратократии, – избирается Председателем Верховного Совета РСФСР. Начинается «война законов» России с Центром.
В социальной борьбе возникает совершенно новая ситуация. С одной стороны, резко активизируется сопротивление кратократии переменам (проведение «по горячим следам» – в июне российской партконференции, появление фигур типа Полозкова, Макашова и иже с ними), с другой – вносятся изменения в поведение «инициатора перестройки» – Горбачёва. Разрешается эта ситуация как раз тем самьм отказом от программы Шаталина – Явлинского, а по сути – началом агонии перестройки как курса на демократизацию общества. И дело здесь не только в проблемах личных отношений и особенностях борьбы за власть, а в более глубоких причинах.
***
1 – От consumption – потребление (англ.)
2 – Более того, увеличение потребления кратократии посредством перераспределения произведённого продукта требовало постоянного, не оправдываемого производственно-экономической рациональностью формального расширения производства, подрывавшего экономику, превращавшего её в фикцию и существовавшего как ячейка власти и механизм потребления.
3 – Моё внимание на эту мысль К. Победоносцева обратил Ю. Пивоваров.
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 238; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!