Необыкновенное лето 1991 года
В июне произошли два, казалось бы, не соотносящиеся друг с другом события. Однако в исторической ретроспективе очевидна тесная связь между этими событиями как акциями кратократии на пути к августу.
В самом начале июня Прокуратура СССР в документах, распространённых среди депутатов ВС, сообщила, что ответственность за новочеркасский расстрел 2 июня 1962 года, за события в Грузии 9 апреля 1989 года и в Литве 13 января 1991 года полностью лежит на жертвах. Юрист А. Лукьянов охарактеризовал это как «более активную и спокойную оценку того, что происходит и происходило в стране» (интересно, не хотелось ли ему добавить: «и будет происходить»?).
Оправдание действий армии Генеральным прокурором СССР Н. Трубиным означало не только закрытие дела и фактическое одобрение действий военных по отношению к мирному населению, но и нечто более зловещее – индульгенцию на возможные действия подобного рода в будущем.
Под вторым событием имеется в виду июньская акция премьер-министра В. Павлова, поддержанного председателем КГБ В. Крючковым и министром обороны Д. Язовым. Это трио, и прежде всего – Павлов, на несколько дней максимально обострило ситуацию в ВС СССР, 17 июня в полуторачасовом докладе Павлов потребовал у парламента предоставить правительству право законодательной инициативы.
Иными словами, правительству хотелось стать чем-то вроде средоточия суммы, комбинации, а в какой-то степени и единства исполнительной и законодательной власти. Судебная власть (как особая в кратократическом обществе) никогда не существовала, а была лишь исполнительницей карательных функций и представляла собой содержательную фикцию, придающую действиям кратократии внешне законный вид.
|
|
|
С учётом этого становится ясно, что Павлов законным или квазизаконным путём попытался создать мощную властную структуру, комбинирующую в себе все формы власти. Это было бы наиболее адекватным отражением (и выражением) на данном этапе интересов и оперативных планов тех сил, которые я условно назвал союзом паракапиталистов и репрессоров-централистов. Не случайно Павлова активно поддержали Крючков, высказавшийся за чрезвычайные мероприятия, и Язов, говоривший о необходимости возвращения СССР статуса сверхдержавы.
Кто-то из наблюдателей назвал это попыткой «бархатного переворота». Звучит красиво, но не соответствует российско-советской действительности. В России (СССР) бархатные, будь то перевороты или революции, возможны ли? Самые гладкие (по российско-советским меркам) акции оборачиваются не бархатными перчатками, а ежовыми (и ежовскими) рукавицами, зубодробительными тычками («Куда прёшь, капитанина!»), удавками, табакерками, людьми, раздавленными танками, и так далее («ГПУ справку не давало, срок – давало»).
|
|
|
Другая оценка наблюдателей – парламентский кризис – была бы верной, если бы в СССР парламент был полностью самостоятельной и самодостаточной властью, а не функциональным (во многих, хотя и не во всех, отношениях) органом другого типа власти, зоной, возникшей в неблагоприятных для кратократии условиях.
Тряхнутость. Автор рисунка: С. С. Айнутдинов
Ситуация, вызванная Павловым и косвенно проявившаяся как парламентский кризис, на самом деле была проявлением кризиса в отношениях кратократии и «остального» общества, а также внутри самой кратократии: с одной стороны, в отношениях между старыми реформаторами и паракапиталистическими революционерами (и в то же время реакционерами!) – централистами, с другой – между кратократией Центра и глотнувшими свободы республиканскими кратократиями.
Внешне акция Павлова выглядит как направленная на рекратократизацию общества, на воссоздание в более полном объёме и укрепление социально-однородной власти. И отчасти так оно и было. И не только внешне формально, но и в какой-то степени по сути, поскольку на все сложные, острые ситуации кратократия всегда реагировала однозначно: полуинстинктивно хваталась за власть (как за пистолет, а ещё точнее – как за кистень), сплачивалась вокруг центра («ещё теснее сплотиться вокруг ленинского ядра»).
|
|
|
То есть перед нами – попытка ползучего, вялотекущего реакционного переворота. Но реакционного – в каком смысле? И о каком ядре и о каких целях может идти речь? Ведь «подгнило что-то в нашем королевстве», и подгнило именно кратократическое ядро. Реакция в смысле восстановления коммунизма была возможна лишь в виде паралича экономики и террора (более или менее кровавого, в зависимости от того, кто – «шустрики» или «мямлики» с дрожащими пальцами оказались бы у оперативного руководства).
И если бы даже тенденция усиления роли центральных и репрессивных органов приобрела относительную автономию от задач паракапитализации, логика экономических процессов всё равно так или иначе заставила бы даже самых ярых централистов-репрессоров действовать в соответствии с интересами паракапиталистов, играть в их игры.
Дело в том, что летом 1991 года правительство Павлова (и кратократия) исчерпало возможности фискального экономического регулирования. В результате страна и кратократия лицом к лицу оказались перед перспективой обвальной, лавинообразной либерализации (налоговой, таможенной и так далее) (3) со всеми вытекающими отсюда последствиями для кратократии и общества в целом, то есть ростом социальной напряжённости, обострением конкуренции между разными властными группами за «место под солнцем» и так далее.
|
|
|
Позднее, уже в августе, накануне ухода в злосчастный (а может, и нет?) «форосский отпуск» Горбачёв, чтобы соблюсти «властные приличия» и продемонстрировать, что ситуация прогнозируется и контролируется, подпишет на самом деле едва поспевающий за событиями указ «О безотлагательных мерах по увеличению производства товаров и услуг для населения» от 3 августа 1991 года. Призванный продемонстрировать сакраментальное «прошла зима, настало лето – спасибо партии за это», указ этот на деле отразил совсем другую ситуацию: если вас насилуют и вы не можете сопротивляться, расслабьтесь и попытайтесь получить удовольствие или сделать довольный вид – указ именно из этого разряда.
Реальность осенней либерализации со всеми последствиями была достаточно ясна такому знатоку «кратократической экономики», как Павлов. Столкнуться с ней в условиях «разлетающихся республик», слабеющего Центра – и это при наличии сеющей смуту России и малоповоротливого, хотя и манипулируемого союзного парламента (и его ВС) – значило поставить под угрозу положение кратократии вообще и особенно её паракапитализацию. С этой точки зрения, когда «союзник» Е. Коган в беседе с юристом-международником В. Казанцевым на страницах одного из июньских номеров «Московских новостей» сказал, что режим переживает агонию, он был прав (только не в том, что он имел в виду).
В таких условиях перспектива заключения нового союзного договора становилась для революционно-реакционной кратократии одним из главных препятствий на пути реализации её целей. Тем же препятствием был и Горбачёв. Получение законодательных прав правительством Павлова не только оставляло во «властном офсайде» союзный парламент с его ВС, но и резко усиливало позиции будущих путчистов по отношению к Горбачёву и республикам (прежде всего России).
В случае, если бы ВС уступил давлению Павлова и шефов репрессивных ведомств, рядом с Центром-Горбачёвым возник бы (вполне легально, законным путём!) Суперцентр, резко ограничивающий возможности и поле манёвра президента-генсека.
Наконец, акция Павлова была ещё и проверкой «на прочность» самого Горбачёва. И генсек этот «экзамен» выдержал. Непосредственно на выступления Павлова, а затем двух «репрессивных министров» Горбачёв не прореагировал. Официально было сообщено, что Президент продолжает работу над новым союзным договором (что могло означать: в мягком варианте – «есть дела поважнее этих полуистеричных выкриков»; в жёстком – «всё равно, ребята, ваше время уходит; сколько ни старайтесь – всё равно останетесь вне игры»).
Кроме того, по-видимому, Горбачёв, верный своей тактике, стремился избежать лобового персонального столкновения. Свой гнев он проявил косвенно, выместив его на более лёгких «фигурах». Тем не менее какие-то закулисные шаги несомненно были предприняты, поскольку уже на следующий день после своих выступлений Крючков и Язов пошли на попятную («нас не так поняли»), Павлов попытался смягчить впечатление («я хотел как лучше»), а Янаев рекомендовал всем «не драматизировать ситуацию» («ребята, давайте жить дружно»). Однако его призыву не внял сам Горбачёв.
21 июня, выступая в ВС, он обрушился на фракцию «Союз» (мимоходом иронично назвав Павлова «спасителем Отечества»). В этой же довольно радикальной речи (своеобразном негативе выступления в Минске в начале года) Горбачёв достаточно ясно высказался за демилитаризацию экономики (это был – «не называя имён» – ответ Язову). Разумеется, в оценке степени радикализма данного выступления необходимо помнить и о том, что оно сделано в преддверии встречи «Большой семёрки» в Лондоне, куда Президенту предстояло отправиться.
Поездка в Лондон обусловила и маневрирование Президента между правительственной программой экономических преобразований, с одной стороны, и новым (очередным!) планом Явлинского, который надлежало продемонстрировать «семёрке» как своеобразную «пайцзу» верности реформам. Явлинский, которого, словно тень или даже привидение «мягких» кратократических реформ, Горбачёв вызывал всякий раз, когда необходимо было повернуться к Западу лицом (просвещённо-реформаторским), а к реакционному «лесу кратократии» – задом, сразу же подвергся критике со стороны Павлова и его замов.
Как это не раз уже бывало в истории перестройки, действия кратократии вызвали контрмеры их противников – сразу по нескольким направлениям.
Россия продолжила туже затягивать экономическую петлю на шее Центра: российские власти и летом 1991 года продолжали активно собирать – но не земли, как Иван Калита, а ведомства и предприятия, подрывать союзную юрисдикцию на российской территории. Два примера: 17 июля российский премьер И. Силаев приостановил действие союзных таможенных пошлин на территории России; в начале августа Ельцин во время поездки в Тюмень прямо заявил, что в ближайшее время Россия заберёт под свою юрисдикцию тюменские нефтегазовые месторождения.
Другим направлением стала попытка организации новой – социалистической или социал-демократической по облику – партии, альтернативной КПСС. Об этом заявили А. Яковлев, Э. Шеварднадзе, И. Вольский, А. Собчак и другие. Хотя разговоры об организационном объединении всех сторонников реформ шли с мая, тот факт, что подобные хлопоты усилились сразу же после демарша Павлова, неслучаен. Партия эта, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, создавалась «под Горбачёва» взамен КПСС. История распорядилась так, что та попытка в конечном счёте провалилась, гора родила мышь – вместо партии появился лишь ФОНД Горбачёва.
Это – сброс. А слив идёт до сих пор
Если говорить о факторах среднесрочных и долгосрочных, то новая партия (или объединение, движение – «за демократические реформы») должна была стать социальным компромиссом, коалицией, союзом, антагонистичным революционерам-паракапиталистам и объединяющим в основном три группы: реформаторов-кратократов Центра и России; представителей новых политических групп (в той или иной мере выражающих интересы потребленческо-распределительской фракции кратократии) и прогрессивных представителей «директорского корпуса» – руководителей советской промышленности. Об этой особой группе кратократического общества нам ещё предстоит поговорить чуть подробнее – как и о самом ДДР.
Ну а лето 1991 года продолжалось. Ельцин принял присягу Президента России в ходе пятидесятиминутной процедуры инаугурации, во время которой было много поздравлений, в том числе от Горбачёва. Началась пора отпусков. Близилась она и у политиков. Горбачёв перед отъездом на Форос должен был провести пленум ЦК КПСС, затем встретиться с Бушем. Пленум (25-26 июля), от которого ожидали антигорбачёвских акций, прошёл спокойно. На нём приняли решение провести в конце осени XXIX съезд КПСС и одобрили горбачёвский («социал-демократический») вариант новой программы КПСС. А вот встреча с Бушем 30-31 июля оказалась если не испорченной, то подпорченной.
30 июля в Москве на Красной площади состоялась демонстрация «Памяти», ОФТ и «Единства» с лозунгами «против распродажи Родины» и с угрозами перейти от демонстраций к иным методам борьбы. В ночь на 31 июля произошло нечто более страшное: на медининкайской таможне (литовско-белорусская граница) неизвестные лица расстреляли семерых литовских таможенников (шесть из них были убиты). Так кратократия демонстрировала своё отношение к внешней политике Горбачёва, его политике по отношению к республикам. Это была и реакция на подписание 29 июля между Литвой и Россией Договора об основах межгосударственных отношений. Но и это не всё.
Автор рисунка: Л. Пухов
Медининкайское убийство можно рассматривать в контексте реакции кратократии на ещё одно направление общего наступления новых политических групп на старую систему. Речь идёт о подписанном Ельциным 20 июля 1991 года Указе №14 о департизации.
Победу 21 августа над путчистами часто называют революцией, и мы ещё поговорим о том, в каком смысле, в какой степени это революция, революция – какая и кого. Но если всерьёз толковать об антикратократической революции, то начало её (вполне мирное и законное) следует датировать 20 июля, ибо указ о департизации в коммунистическом, кратократическом обществе – это нечто из ряда вон выходящее. Это – «Иду на вы», подрывающее самые основы кратократии, ломающие ту иглу, в которой заключена кощеева смерть. Этот указ Ельцина, однако, необходимо рассматривать в общем контексте социальной борьбы как перестройки в целом, так и «необыкновенного лета» 1991 года.
***
1 – Интервью А. Костюкова, взятое у А. Чехоева, Меgapolis – Express, 2 мая 1991 г. – С. 22. В этой же беседе Чехоев заметил: «Союз ещё поживёт, если кое-что запретить и кое-кого посадить».
2 – На пленуме Горбачёв действовал по принципу «ударил первым я тогда – так было надо». Он сам поставил вопрос о своей отставке с поста генсека и вышел из зала. И оппоненты скисли. Было предложено снять вопрос с повестки. Против голосовало лишь 14 человек.
3 – М. Леонтьев. Безотлагательный указ. «Независимая газета» (6.08.1991).
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 177; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!