От января к апрелю, или «Американские горки» в советской системе
Чувство тревоги, возникшее у многих в конце 1990 года, не обмануло. В начале 1991-го пролилась кровь в Вильнюсе.
Действия кратократии в первые, отсчитывая от Вильнюса, восемь месяцев очень чётко и красочно отражают тот союз – репрессивно-паракапиталистический, который оформился летом – в начале осени 1990 года. В действиях этих удивительно были синхронизированы силовые акции, действия на межреспубликанском и властном («социально-политическом») уровнях, силовое давление в рамках тех или иных институтов власти, с одной стороны.
И акции экономического характера, более или менее масштабные (но в любом случае направленные на маргинализацию, удушение экономических конкурентов кратократии «в условиях перехода к рынку», на экономическое выматывание, обескровливание общества) – с другой. Короче говоря, речь шла об очередной, столь любезной сердцу истинных большевиков, экспроприации, только теперь организованной в отношении новых предпринимателей и населения страны в целом.
В январе эта синхронизация военно-силовых и экономических акций проявилась в связке «события в Вильнюсе – обмен 50 и 100-рублёвых купюр». Ну а самый конец января прошёл под аккомпанемент заявлений Павлова о стремлении Запада разрушить советскую экономику и действий прокуратуры СССР по делу о 140 миллиардах, когда с целью компрометации российских властей 29 января прокуратура завела уголовное дело по статье 170 УК РСФСР – злоупотребление властью или служебным положением.
|
|
|
Но, разумеется, главным событием января 1991 года стали события в Вильнюсе, когда, по сути, была предпринята попытка государственного переворота. По ряду причин она провалилась. Однако, как было ясно многим уже тогда, в январе (и как стало ещё яснее позже, после ввода танков в Москву 29 марта и после августовского путча) события в Литве и по действиям, и по принципам организации – некий таинственный чрезвычайный комитет – прочитывались следующим образом. Помимо стремления решить чисто балтийские проблемы, отрабатывались действия, предназначенные для Москвы, для Центра. Центра России.
Вообще модели резких властных изменений обкатываются сначала на периферии. Достаточно вспомнить действия Алиева и Шеварднадзе на рубеже 1970-х – 1980-х годов в Азербайджане и Грузии по частному воплощению и проверке общей модели Андропова (5). На этот раз в силу обстоятельств, воспринимаемых кратократией в качестве угрозы, полигоном стали Литва, а спустя неделю, хотя и в значительно «меньшем объёме» – Латвия (перестрелка 20 января 1991-го между ОМОН и латвийской полицией у здания МВД Латвийской республики).
В феврале эхо Вильнюса дошло до России и Москвы: было введено совместное патрулирование милицией и военными улиц российских городов.
|
|
|
В самом начале февраля произошли кадровые перестановки в КГБ, которые наблюдатели, включая экс-генерала Калугина, охарактеризовали как консолидацию вокруг Крючкова преданных ему людей.
Начали множиться слухи о грядущем запрете политических партий и отмене закона о печати. И если первая волна слухов материализовалась лишь в предложениях группы «Союз», то вторая волна подтвердилась, когда Горбачёв предложил внести в закон о печати такие поправки, которые «усилили бы объективность» прессы. Однако 15 февраля попытку накинуть узду на прессу удалось провалить. А вот на «кравченковском» телевидении начали всё сильнее закручивать гайки.
Тем временем Павлов продолжал обкладывать «красными флажками» специфических указов и налогов предпринимателей – кратократическая революция на марше. При этом новый премьер- министр не плакал, подобно Рыжкову, а очень спокойно и цинично излагал свою концепцию перехода к рынку: рынок – конечно, да. Но при сохранении главной, ведущей роли коллективной (читай: корпоративной) собственности. Промышленность должна развиваться – да. Но решающая роль отводится тяжёлой и добывающей промышленности: да здравствует ВПК!
|
|
|
Комбинация и даже совпадение силовых и экономических акций кратократии, пожалуй, наиболее отчётливо внешне отразилась в частном случае – деле Артёма Тарасова. Против предпринимателя было возбуждено дело – политическое – по обвинению в оскорблении чести и достоинства президента. Внешне – потому что Тарасов в значительной степени был созданным прессой символом свободного и независимого предпринимательства; в реальности же в деятельности его фирмы пересеклись, а затем и столкнулись интересы различных групп, фракций и даже стадиальных экономических стратегий кратократии. С личной точки зрения история Тарасова – одна из драм эпохи перестройки, а может, и трагедий – человека, стремившегося использовать кратократию в своих целях, но в конечном счёте оказавшегося использованным – в качестве пробного шара, социального сапёра – и отброшенного ею.
Автор рисунка: О. Эстис
В феврале же кратократия начала получать контрудары. Ельцин жёстко выступил в прямом эфире с критикой руководства страны и лично Горбачёва, прошёл многотысячный митинг на Манежной площади. В марте борьба кратократии и наиболее активных сил «остального» общества развивалась по восходящей, достигнув своей кульминации к концу месяца. На каждое действие, особенно силовое, в сфере власти кратократия получала ответ, экономические акции парировались российским законодательством.
|
|
|
Российские власти, государственные структуры, в том числе и экономические, всё чаще ставили подножку «кратократической революции». (Лучший пример – схватка Госбанка СССР и российского Центробанка.) Или ещё пример: решила кратократия провести референдум о сохранении «обновлённого Союза», референдум, вопросы которого были сформулированы по принципу: «Девочка, ты хочешь на дачу или чтобы тебе голову оторвали» и подталкивали неискушённого в «политике» человека к ответу: «обновлённому Союзу – да». Хорошо.
Но в ответ новые политические группы, российское руководство делают встречный ход: на территории России в бюллетени референдума вносится дополнительный вопрос, нужно ли России президентство, а в Москве ещё и вопрос о необходимости введения должности мэра.
10 марта состоялся митинг сторонников Ельцина на Манежной площади, хотя и не столь внушительный, как митинги после XXVIII Съезда КПСС или февральский митинг. 15 марта Ельцин обратился прежде всего к жителям России по ленинградскому телевидению (на Центральном ТВ Кравченко, пришедший, по его собственным словам, «выполнять волю президента», готов был «расщедриться» лишь на 10 минут для лидера России). В своём обращении Ельцин сказал о необходимости, во-первых, борьбы с партократией и, во-вторых, создания партии, альтернативной КПСС.
В ходе референдума обе противоборствующие стороны добились поставленных целей: 71% населения страны высказался за «обновлённый Союз» и 70% – за необходимость введения президентства в России. Комментируя эти результаты, Горбачёв ещё тогда проницательно заметил, что российское президентство, если оно будет реализовано, создаст ситуацию, когда «ни о каком Союзе суверенных государств, о сохранении Союза не может быть речи» (6).
Чувство такого рода тревоги усиливалось у кратократии тем, что с 1 марта 1991 года начали бастовать шахтёры Донбасса и Кузбасса (требований – целый комплекс, включая политические: отставку правительства Павлова). Ельцин начал активно склонять к переходу под российскую юрисдикцию промышленные предприятия, в том числе и ВПК. Вот здесь-то у кратократии и произошёл первый серьёзный нервный срыв – ввод танков в Москву 28 марта 1991-го.
Разумеется, следует предположить, что подобные акции планировались заранее и даже отрабатывались. И всё же «танковый ход» накануне и во время III внеочередного Съезда депутатов РСФСР был ошибкой. Ведь сам съезд собирался противниками Ельцина как раз для того, чтобы свалить председателя ВС – и потому-то и был внеочередным.
Реализация поставленной задачи в качестве conditio sine qua поп требовала осторожных шагов, тонких, а не силовых ходов и, уж как минимум, такой игры, которая не была бы контрпродуктивна по отношению к коммунистам и не позволила бы Ельцину набирать очки за просто так, как говорят в народе «дуриком».
27 марта 1991 года кабинет министров, откликаясь на просьбу 29 депутатов оградить их от оскорблений со стороны сторонников Ельцина, де-факто объявил Москву на осадном положении. Показательно, что депутаты «обратились с просьбой» не к российским и не к московским властям, а к президенту СССР. Было решено ввести в город войска и запретить манифестации сторонников Ельцина.
28 марта депутаты шли на съезд мимо танков. Не желая становиться статистами общественной жизни, они отменили постановление союзного кабинета. Правда, из 911 депутатов за отмену голосовали 532, то есть далеко не преимущественное большинство. Перед Горбачёвым был поставлен ультиматум: съезд возобновит работу только тогда, когда войска, танки покинут город. Более того, несмотря на запрет, в Москве прошли манифестации.
Горбачёв, пообещав, что 29 марта войска будут выведены из Москвы, по сути как бы оформил де-юре решение российского парламента.
Политический обозреватель газеты «Коммерсантъ» Михаил Соколов назвал статью о ситуации 28–29 марта, по которой я воспроизвёл события и привёл цифры голосовавших, так: «28 марта: Великий Центр умер?» Вопросительный знак, на мой взгляд, здесь не столько играл свою обычную роль, сколько призван был придать оттенок осторожности, сдержанности, отчасти утвердительному заключению. Отчасти – потому что Центр одновременно и умер и не умер.
28 марта Центр совершенно определённо умер как структура власти, способная законным способом диктовать свои условия государственным структурам России. Более того, события 28 марта показали, что даже незаконные действия Центра, опирающиеся на силу, но нерешительные, недостаточно или просто слабо подкреплённые, могут быть нейтрализованы. В этом смысле Центр действительно умер.
В то же время у него оставалось достаточно реальных средств, чтобы попытаться (с хорошими шансами) задавить любую оппозицию. И в этом смысле он был жив. Но такая «жизнь после смерти» была теперь вполне законна либо с согласия президента посредством введения военного или чрезвычайного положения, либо путём переворота. Объективно будущие путчисты начали загоняться в угол ещё в марте 1991 года. Неисповедимы пути твои...
События 27–28 марта, обладавшие сильным демонстрационным эффектом, оказали большое влияние на дальнейшее развитие событий – краткосрочное, среднесрочное, долгосрочное (в данном контексте – дни, недели, месяцы).
Рубрика научного обозревателя «Социума»
Андрея Фурсова
Продолжение в следующем номере
***
1 – Пользуясь случаем, хочу поблагодарить те газеты (их сотрудников и авторов), которые я регулярно читал в последние три-четыре года и в которых искал событийное подтверждение (или опровержение) своей концепции. Это: «Коммерсантъ», «Мегаполис-Экспресс», «Московские новости», «Московский комсомолец», «Независимая газета».
2 – «Московский комсомолец», 21.10.1990.
3 – «Московский комсомолец», 21.10.1990.
4 – «Московский комсомолец», 28.12.1990.
5 – Подр. см.: В. Соловьёв, Е. Клепикова. Заговорщики в Кремле. М., 1991.
6 – «Известия», 18.11.91.
7 – «Коммерсантъ», 1991, №13. – С. 1.
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!