В дружный круг у елки встанем 57 страница
В дни 60-летия Сталина любителей сочинять панегирики вождю мягко и с достоинством увещевал со страниц «Правды» Михаил Шолохов: «Мне кажется, некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частых упоминаний об этом и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами» [114, с. 142].
Нет сомнения в том, что славословие в адрес Сталина было для некоторой части «творческой интеллигенции» своеобразным способом самоутверждения. Делалось это с надеждой обрести за счет эксплуатации его имени и образа мнимую популярность, а иногда и просто – ради карьеры. Корней Чуковский записывает в дневнике 5 июня 1930 года: «Вечером был у Тынянова. Говорил ему свои мысли о колхозах. Он говорит: я думаю то же. Я историк. И восхищаюсь Сталиным как историк. В историческом аспекте Сталин как автор колхозов, величайший из гениев, перестраивавших мир. Если бы он кроме колхозов ничего не сделал, он и тогда был бы достоин называться гениальнейшим человеком эпохи. Но, пожалуйста, не говорите об этом никому. – Почему? – Да, знаете, сколько прохвостов хвалят его теперь для самозащиты, что если мы слишком громко начнем восхвалять его, и нас причислят к той же бессовестной группе» [205, с. 9].
Впрочем, было тогда немало и тех, кто пользовался подобным славословием для сокрытия враждебных взглядов и намерений. Из числа делегатов I съезда писателей СССР многие потом были арестованы. А ведь там Сталина славословили подчас сверх всякой меры, – это была «ложь во спасение» со стороны тех, кто держал камень за пазухой, дыша презрением к трудовому народу, его духовным ценностям, его государственной власти. В среде тогдашней (как, впрочем, и нынешней) интеллигенции проходил глубокий водораздел: на одной стороне – подлинно народные таланты, одухотворенные патриотизмом, воодушевленные грандиозными планами Сталина, на другой, говоря его же, сталинскими, словами, – «проклятая каста»: карьеристы, любители славы и материального комфорта, легко поддающиеся влиянию чужой идеологии, а нередко и убежденные враги.
|
|
|
Понятно, что не эта «каста» творила шедевры литературы и искусства, создавая его образ. Такие произведения были не чем иным, как пропитанными духом народности искрометными порывами вдохновения их творцов. Как-то иначе истинные шедевры и не рождаются. Тот, кто считает, что они создаются по заказу, глубоко ошибается: «вменить в обязанность» кому-либо их создание – дело абсолютно безнадежное. Подлинный художник утверждает и формирует своим творчеством ценности народной культуры, воспроизводя ее архетипы и традиции. Что же касается «социального заказа», то он сам по себе, помимо веления души, никак не может привести к созданию художественной ценности.
|
|
|
Шедевры так называемого «культового» искусства той эпохи создавали народные художники, тонко чувствовавшие глубинную духовную связь сталинского образа, всей жизни и деятельности вождя с идеалами народа. Именно народная любовь к великому вождю была питательной почвой для всех лучших произведений художественной сталинианы. Мастера кисти, резца, слова, кинематографа воспроизводили его образ в художественных формах, создавая произведения, полные вдохновения, веры и любви. Эти чувства проникали в сердца художников как из глубинных пластов народного сознания, так и из непосредственных впечатлений.
В дневниковой записи К. И. Чуковского от 22 апреля 1936 года очень красноречиво выражены чувства всеохватывающей любви к вождю, разлитые в атмосфере X съезда ВЛКСМ:
«Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали, – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой – все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы», – и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах.
|
|
|
Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко заслоняет его!» (на минуту). Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…» [205, с. 165].
Это ведь – в дневнике, не предназначенном для публикации! Спрашивается, что же еще, какие «заказчики», кроме своего сердца, нужны были для того, чтобы этим сердцем обратиться к созданию любимого образа?
Борис Пастернак, автор двух, первых в нашей литературе, стихотворений о Сталине, по свидетельству Корнея Чуковского и Надежды Мандельштам, «просто бредил Сталиным». В доме Михаила Булгакова тоже царил настоящий культ Сталина. Во МХАТе говорили: «Единственная тема, которая его интересует, это тема о Сталине». Сам Михаил Афанасьевич под впечатлением телефонного разговора с ним писал в письме В. В. Вересаеву: «Поверьте моему вкусу: Сталин вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно». И далее: «В отношении к генсекретарю возможно только одно – правда, и серьезная» [27, с. 252].
|
|
|
На исходе жизни, будучи уже неизлечимо больным, Булгаков одновременно с «Мастером и Маргаритой» пишет пьесу о молодости вождя, стремясь показать зрителям, из какого материала и каким образом выковываются такие стальные люди. Он назвал свое произведение «Батум» по имени города, где начиналась революционная деятельность Сталина. Булгаковский Сталин – убежденный революционер с удивительно цельным, полным колоссальной уверенности в себе, сильным и жестким нравом. Его семинарская риторика заставляет пасовать пред ним любого противника. 16 января 1939 года жена писателя Елена Сергеевна отметила в дневнике: «Миша взялся, после долгого перерыва, за пьесу о Сталине. Только что прочла первую (по пьесе – вторую) картину. Понравилась ужасно! Все персонажи живые» [53, с. 248].
МХАТ готовил спектакль, но Сталин выступил против постановки пьесы. В дневниковой записи Е. С. Булгаковой от 18 октября 1939 года значится: «Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, сказал, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить» [53, с. 297]. Предположительно, поводом к этому послужило то, что к 60-летнему юбилею вождя Детиздат ЦК ВЛКСМ готовил издание цикла рассказов о его детских годах. Рукопись книги была отправлена ему на отзыв. 16 февраля 1938 года он пишет в издательство: «Я решительно против издания «Рассказов о детстве Сталина». <…> …Книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личности вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. <…> Советую сжечь книжку» [171, с. 249]. Не увидели света и подготовленные тогда переводы его юношеских стихотворений. Подобных примеров можно привести множество, – все они свидетельствуют о том, что Сталин неприязненно относился к возвеличиванию своей персоны.
Пьеса Булгакова, по-видимому, попала в число неудавшихся юбилейных акций… Но сталинский образ буквально пленил великого драматурга. В ноябре–декабре 1939 года он находился на лечении в правительственном санатории в Барвихе, где его состояние временно улучшилось. Он тут же попытался вернуться к задуманной еще в мае 1939 года пьесе «Ласточкино гнездо» – тематическому продолжению «Батума», которое могло бы составить с ним дилогию о Сталине. Не мог Булгаков расстаться с любимым образом даже после того как «по вине» прототипа потерпела фиаско постановка первой ее части.
Незадолго до смерти М. А. Булгакова его друзья, народные артисты Союза ССР В. И. Качалов, Н. П. Хмелев и А. К. Тарасова в письме на имя А. Н. Поскребышева, секретаря Сталина, писали: «Булгаков часто говорил, как бесконечно он обязан Иосифу Виссарионовичу, его необычной чуткости к нему, его поддержке. Часто с сердечной благодарностью вспоминал о разговоре с ним Иосифа Виссарионовича десять лет назад, о разговоре, вдохнувшем тогда в него новые силы. Видя его умирающим, мы, друзья Булгакова, не можем не рассказать Вам, Александр Николаевич, о положении его, в надежде, что Вы найдете возможным сообщить об этом Иосифу Виссарионовичу» [132, с. 440]. Конечно, спасти Булгакова от смерти Сталин был не в силах, но, как полагают исследователи жизни и творчества писателя (имея в виду сложность отношении его с руководством Союза писателей), только благодаря ходатайству Сталина в «Литературной газете» появились фотография и некролог: «Умер Михаил Афанасьевич Булгаков – писатель очень большого таланта и блестящего мастерства…» И похоронили его с почетом на Новодевичьем кладбище.
Вот так, несмотря на понятные протесты самого Сталина, становилось фактом великое и неповторимое явление советской духовной культуры – художественная сталиниана. Образ Сталина стал предметом вдохновения не только для литераторов, но и для творцов всех искусств. Самые любимые народом поэты, композиторы и исполнители давали жизнь прекрасным песням о нем. Художники-живописцы создавали замечательные портреты и другие посвященные ему гениальные полотна. Знаменитые режиссеры и актеры кино творили его экранный образ. Были многочисленные барельефы и бюсты, были и монументальные, поистине гигантские скульптурные его изображения. Многие из них были отмечены такой изумительной пластикой и художественной достоверностью, что и сегодня воспринимаются как вершины искусства. Они чаруют внутренней силой и жизненностью, властно привлекая к себе.
Отметим прежде всего бесспорно великолепные произведения монументального искусства, уничтоженные впоследствии хрущевскими вандалами. Именно эти художественные шедевры были призваны навсегда утвердить его образ в сознании народа. Они поражали своей грандиозностью и – в то же время – особой изысканностью, утонченным изяществом. Они будили чувство величия происходящего, его величавости – наполненности духовным содержанием.
Еще в 30-х годах, после завершения строительства канала Москва – Волга там, где воды великой русской реки вливаются в чрево канала, был установлен величественный монумент – скульптурное изображение вдохновителя этого строительства. Статуя Сталина, как и статуя Ленина на другом берегу канала, была создана скульптором С. Д. Меркуровым. Работы велись пять лет. Были возведены грандиозные сооружения с фундаментами на глубине 11 метров и фигурами высотой 15 метров, а с постаментами – 26 метров. Позднее, в 1939-м, созданная этим же скульптором 25-метровая мраморная фигура Сталина стала украшением главной площади Всесоюзной сельскохозяйственной выставки – будущей ВДНХ. После войны С. Д. Меркуров создал еще одну, на этот раз из кованой меди, статую вождя, которая была воздвигнута в Ереване. Высота ее, вместе с постаментом, составляла 49 метров.
Величественная фигура Сталина была установлена в столице Грузии. Д. Стейнбек, посетив городской музей в Тбилиси, записал: «У дороги, ведущей к этому музею, возвышается, вероятно, одна из самых больших и эффектных статуй Сталина в Советском Союзе. Это гигантский монумент высотой, наверное, в несколько сот футов, и его контуры повторяются в неоне. И хотя эта система сейчас сломана, говорят, что когда она работала, изображение было видно за двадцать восемь миль» [184, с. 102].
Полтора десятка мозаичных и скульптурных изображений Сталина были вписаны (главным образом, в победные и послевоенные годы) в прекрасные архитектурные ансамбли станций московского метрополитена. Это были символы Победы и знаки глубокой благодарности ее творцу. Все они были уничтожены в пору разгула хрущевщины. Недавно в вестибюле станции «Курская» были восстановлены лишь строки государственного гимна той страны, но строки – с его именем. С какой же яростью ополчились против этого враги сталинского культа! Насколько все-таки страшно для них его возрождение! И это понятно: ведь его ренессанс равнозначен возрождению великих надежд его эпохи, столь ненавистных врагам российского народа.
Исполинский монумент Сталина (общая высота 54 метра) работы скульптора Е. В. Вучетича был воздвигнут на Волго-Донском канале. Журналист А. А. Вьюник, побывавший в 1952 г. на строительстве этого канала, который называли тогда первенцем великих строек коммунизма, сделал такую зарисовку: «Здесь у города-героя Сталинграда канал берет свое начало. На высоком берегу Волги воздвигнут величественный скульптурный монумент Иосифа Виссарионовича Сталина. Высота монумента достигает шестидесяти метров. Выполненная из кованой меди, скульптура великого вождя видна за десятки километров с теплоходов, идущих по Волге и трассе канала, с улиц и площадей Сталинграда» [109, с. 134]. Замечательными произведениями монументального искусства были и сорокаметровая триумфальная арка со стороны Волги, и другая – со стороны Цимлянского моря, и здания шлюзов, и едва ли не все другие сооружения на канале. Это были результаты вдохновенного труда, и они не имели права не быть прекрасными.
В далекой Сибири, в горах Забайкалья художником из среды заключенных был создан гигантский портрет Сталина на склоне горы. Он был хорошо виден всем проезжающим по транссибирской железнодорожной магистрали. Художник-энтузиаст своим талантом и вдохновенным трудом создал это произведение в невиданно короткие сроки. Это был совершенно необычный и неповторимый результат творчества и подвижнического труда, результат любви и преданности вождю.
Великолепным архитектурным памятником сталинской эпохи явилось высотное здание Московского государственного университета на Ленинских горах – самое импозантное из семи зданий-башен, построенных по инициативе вождя. Ни одно университетское здание в мире не может конкурировать с ним по символическому значению. Оно с абсолютной точностью символизирует творческий дух науки и принципы университетского образования – устойчивость и нацеленность на высшее. Все его горизонтали и вертикали венчаются высоким золотым шпилем, объединяющим нижележащие архитектурные элементы. Здесь все – в этой вертикальной устремленности. А четырехгранная пирамида – одна из самых устойчивых и совершенных фигур – идеально синтезирует принцип онтологической центрации с вертикальной устремленностью.
Очень удачно выбрано место строительства – господствующая над городом высота, – здание хорошо видно с многих точек московского городского пространства. Этот храм науки и образования своими архитектурными формами и расположением символизирует поистине поднебесную высоту, на которую были тогда вознесены эти сферы общественной жизни. Не менее важно, что и в этом здании, и в других шедеврах сталинской архитектуры нашли продолжение и развитие глубочайшие традиции русского зодчества.
Были и другие оригинальные творения, вдохновленные желанием соединить с его образом наши вершинные достижения, что прекрасно выражено в плакатах той поры, нередко гениальных и по идее и по исполнению, таких как «Придем к изобилию!» или «Великий Сталин – светоч коммунизма». Были лиричные живописные полотна, к примеру, «Триумф победившей Родины». Были смелые художественные новации. Так, в фондах Всесоюзной (ныне Всероссийской) книжной палаты хранится рисунок, изображающий Сталина. Но рисунок этот является своеобразным изданием Конституции СССР 1936 года, что хорошо видно вблизи: текст расположен прямо на изображении вождя (на лице, на шее), да так виртуозно, что издали строчки воспринимаются как штрихи и пунктиры его портрета.
Здесь почти невозможно воспроизвести хотя бы только бесспорные шедевры художественной сталинианы. Но отважимся показать порожденные его образом чудеса вдохновения в таком текстуально компактном жанре словесного искусства, как поэзия.
Сталин любил литературу вообще, но, по-видимому, в особенности любил поэзию, – его стихотворные опыты ранней юности были впечатляющи: Расул Гамзатов был уверен, что, если бы не революция, из «горийского мальчика» вырос бы «второй такой певец, как Руставели», но и не ставши стихотворцем, он «величайшим стал поэтом»: ведь «нет на свете лучше песни, чем доблестная жизнь его». Что ж, говорят, в России поэты никогда не ошибались. Очевидно, потому, что настоящая поэзия всегда питается из глубинного источника народной культуры. Так и Р. Г. Гамзатов точно уловил суть: не достижения, не свершения, при всем их величии, а именно его жизнь, чистая и праведная, стала песней народной любви к нему. И образ Сталина, выношенный в глубинах народной души и явленный в произведениях советской поэзии, – это, несомненно, одно из наивысших и прекраснейших ее достижений. Его созданием вдохновлялись лучшие из лучших ее творцов.
Имя Сталина еще в середине 20-х появляется в стихах Владимира Маяковского, памятных людям моего возраста по школьному учебнику советской литературы:
Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
С чугуном чтоб
и с выделкой стали
о работе стихов,
от Политбюро,
чтобы делал
доклады Сталин.
Сам же Маяковский, видя себя в едином строю борцов за социализм («Идея одна. Чувство одно. Разница только в способе выражения»), решительно становится в этой борьбе рядом со Сталиным. Нередко перефразирует его, облекая сталинские слова в форму поэтического лозунга. Вот, к примеру, мысль Сталина: «Самокритика есть признак силы, а не слабости нашей партии». А вот лозунг-призыв, выраженный Маяковским:
Мы всех зовем,
чтоб в лоб,
а не пятясь,
критика
дрянь
косила, –
и это
лучшее из доказательств
нашей
чистоты и силы.
В 30-е годы сталинская тема мощно зазвучала в стихах будущих гигантов нашей поэзии. Александр Твардовский обращается к имени вождя в своих поэмах тех лет. Оно поэтизируется в стихотворениях таких крупных талантов, как Борис Пастернак, Василий Лебедев-Кумач, Михаил Исаковский, Алексей Сурков, Джамбул Джабаев, Сулейман Стальский.
Б. Л. Пастернак видит величие и «сверхчеловечность» Сталина в его нравственном подвиге во имя всего человечества:
А в те же дни на расстоянье,
За древней каменной стеной
Живет не человек, – деянье:
Поступок, ростом с шар земной.
В 1936-м М. В. Исаковский пишет «Песню о Сталине», по-видимому, первую в своем роде и замечательную тем, что в ней позже многое воспринималось, да и сегодня воспринимается скорее как прозрение будущего, нежели как поэтизация сущего (таковы строки о Сталине-полководце). Не случайно после войны в новой редакции этой песни («Шумят плодородные степи») автор счел нужным лишь несколько сократить текст, написанный десять лет тому назад, – настолько он соответствовал духу нового исторического времени. А ведь между этими двумя вариантами песни пролегла великая война и свершилась великая сталинская Победа.
Классик белорусской поэзии Янка Купала не сомневался, что его песня о Сталине – лучшая, ибо в ней – отзвук высоких чувств, живущих в сердцах миллионов простых тружеников:
О Сталине лучшая песня моя!
Та песня звучит в миллионах сердец:
Поет ее в поле колхозном жнея,
Поет на лугу на зеленом косец.
Уже в те годы имя Сталина вошло и в народные песни, и в частушки, которые исполнялись на концертах художественной самодеятельности во время разного рода агитационно-пропагандистских мероприятий, связанных с политической жизнью страны. Ветеран молодежного движения тех лет Евгений Евсеев из Омска вспоминает о том, что различные мероприятия на агитпункте нередко сопровождались выступлениями школьной самодеятельности. Там нередки были незатейливые вариации на сталинскую тему, например, частушки вроде этой:
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 170; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!