В дружный круг у елки встанем 55 страница
Несомненно, что в послеоктябрьские годы сложился культ личности Ленина. Так, А. М. Горький еще при жизни Ленина наделяет его ореолом святости: «Его личная жизнь такова, что в эпоху преобладания религиозных настроений Ленина могли бы счесть святым» (Коммунистический Интернационал. – 1920. – №12. – ст. 1932–1933). Не будем характеризовать здесь все многообразные проявления ленинского культа, но назовем факт, в этом отношении наиболее значимый: захоронение тела вождя революции в Мавзолее и последующее паломничество к его праху на протяжении десятилетий. Мавзолей Ленина стал святыней для советских людей и сегодня остается одним из самых посещаемых памятных мест на земном шаре.
В Сталине феномен подобного обожествления повторился, однако произошло это еще при его жизни и на духовной высоте, поистине поднебесной. Подлинная уникальность сталинского культа выявилась в гигантских масштабах его распространения и метафизической глубине его проникновения в сознание людей, подвигающей к самопожертвованию. Этот культ безраздельно царил как в сердцах отдельных личностей, так и в сознании многомиллионного сообщества народов, – факт, который остается во многом загадочным и требует своего осмысления.
Зададимся, в связи с этим, вопросом: чем был порожден культ Иисуса Христа? Э. Ренан, французский исследователь его жизни пишет, что поклонники его культа не знают и не могут знать его учения, поскольку Иисус ничего не написал. Несколько изречений, собранных по воспоминаниям его слушателей, – вот все, что осталось от его учения [119, с. 275]. Но культ Христа обусловлен другими проявлениями его личности: это его нравственный облик и произведенное им впечатление, – он сумел заставить полюбить себя «до такой степени, что и после его смерти не переставали любить его» [119, с. 274–275]. Становились его учениками не потому, что верили, а напротив: верили, ибо любили его. Потому и поставили его личность «на самую высокую вершину человеческого величия» [119, с. 278]. Любовь – вот подлинный иррациональный мотив веры: «Любовь вызвала всюду готовность поверить ему» [119, с. 269]. С готовностью поверили и в его воскресение.
|
|
|
Только такая одухотворенная любовь способна породить культ. И подобная любовь всегда чем-то вызывается. Э. Ренан пишет: «Чтобы заставить обожать себя в такой мере, надо было быть достойным обожания. Любовь не является без предмета, способного воспламенить ее, и если бы ничего не знали об Иисусе, кроме того страстного чувства, которое он внушил окружающим, то и тогда мы должны были бы признать, что он был человек великий и чистый» [119, с. 277]. Он создал небеса чистых душ, где живут чистое благородство, святость, полная отрешенность от мирской скверны и свобода, которая существует только в царстве мысли. Он первым провозгласил царство духа [119, с. 275].Его символы – это образы, поддающиеся бесконечным толкованиям. Важны не идеи Иисуса, а жизнь его, заключает Э. Ренан.
|
|
|
Эти суждения исследователя помогают лучше понять и истоки культа личности Сталина. Когда хотят оценить человека по высшей мере, то говорят, что он служил своему народу верой и правдой. Сильная вера окрыляет человека, одухотворяет его, она концентрирует его помыслы и чувства, она делает его целеустремленным и непобедимым, – такой несокрушимой, как мы знаем, была вера Сталина в нашу Победу.
Между тем, Сталин служил народу не только верой, но и правдой – всей правдой своей жизни. Что это значит? Правда, в отличие от истины, обладает нравственным содержанием. Правда – это соответствие деяний человека высшим нравственным ценностям. Поэтому правда всегда предстает как достояние не только ума, но и сердца. «Служить верой и правдой», значит не только верить, но и поступать в соответствии со своей верой, т. е. быть преданным умом и сердцем тому, во что веришь.
Правда именно как единство правдивого слова и праведного деяния высоко ценится в нашей народной культуре. Но особая, высшая ценность – правда жизни, или праведная жизнь. Михаил Исаковский, обращаясь к Сталину в своем задушевном «Слове» от имени народа, благодарит его как раз за это служение и верой, и правдой:
|
|
|
Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку,
Земным поклоном поклониться Вам
За Вашу верность матери-отчизне,
За Вашу мудрость и за Вашу честь,
За чистоту и правду Вашей жизни,
За то, что Вы – такой, какой Вы есть.
Именно через правду жизни человека его вера становится достоянием миллионов. Личность такого человека становится предметом всеобщего обожания и любви. Не случайно она, эта сталинская правда, так близка к христианской правде – к правде жизни Иисуса Христа, породившей религиозный культ его личности. Во многом сходны с этим пути возникновения культа личности Сталина.
И все-таки это нечто иное, нежели собственно религиозный культ. Обратим внимание на то, что М. В. Исаковский не делает из Сталина всемогущего «спасителя», он говорит лишь: «Спасибо Вам, что в годы испытаний Вы помогли нам устоять в борьбе». И эта миссия – укрепить дух народа, придать ему стойкость и повести к победе – высочайшая из тех, какие может исполнить один человек в судьбе целого народа. Обретя эту стойкость, народ спасает себя сам. Обожествляя своего вождя, он обретает собственное достоинство: впитывая его веру и обоготворяя ее правдой его жизни, он обретает великую силу и становится всемогущим. Сталин эту поистине божественную миссию исполнил: своей несокрушимой верой в победу, помноженной на правду его жизни, вселил эту веру в сознание народа и сделал его непобедимым. Тем самым он обрел всеобщую любовь народа и поклонение, подобное религиозному поклонению.
|
|
|
В свете сказанного представляется несомненным, что глубинной основой культа личности Сталина явился такой изумительный феномен народного сознания, как всеохватная восторженная, одухотворенная любовь, порожденная правдой его деяний, правдой всей его жизни. Предмет любви всегда обожествляется, – так и народ обоготворил Сталина своей любовью.
Она, эта любовь имела самые различные проявления. В повседневной жизни они были неброскими и спокойными – от желания каждодневно созерцать его портреты и слушать песни о нем до интимного обращения к его имени и образу в личных письмах и дневниках. Об одном факте – действительно потрясающем – поведал в свое время Илья Эренбург: «Сталину шлют подарки. Француженка, у которой фашисты расстреляли дочку, послала Сталину единственное, что у нее осталось от ребенка, – шапочку. Такого подарка никто не получит, и нет весов, на которых можно взвесить такую любовь...» (Вопросы истории. – 1998. – №6. – С. 21).
В тех же случаях, далеко не частых, когда Сталин появлялся на публике, и люди могли выразить свое отношение к нему непосредственно, проявления этой любви становились яркими и самозабвенными, горячими и неудержимыми.
После первомайского парада 1935 года впервые был проведен правительственный прием в Большом Кремлевском дворце в честь его участников. Начало приема описал Н. И. Бухарин, бывший тогда ответственным редактором газеты «Известия»: «И вдруг рукоплескания, которые нарастают, как буря, покрывают всё, переходят в ураган, в гром, в бушующую стихию радости и восторга. Это входят члены Политбюро и союзного правительства во главе со Сталиным, к которому несутся со всех сторон приветственные клики почти двухтысячной массы бойцов». Автор заметок воспроизвел волнующую атмосферу этого приема: «Подымается с места вождь, за ним идут его соратники: члены ЦК и правительства обходят все залы... Десятки рук тянутся к Сталину. Они подымают его на стол, сперва в одной, потом в другой, потом в третьей зале – ибо необозрима масса бойцов... Бойцы теснятся вокруг него, точно хотят физически прикоснуться к нему, почувствовать всю силу того мощного заряда ума, энергии, воли, которые излучаются во все стороны от этого удивительного, горячо любимого человека. Человеческие волны подхватывают его...» (Известия. – 1935. – 4 мая).
Л. Белади и Т. Краус, венгерские биографы Сталина, приводят описание И. Г. Эренбургом эпизода с появлением Сталина на первом Всесоюзном совещании стахановцев 17 ноября 1935 года: «Вдруг все встали и начали неистово аплодировать: из боковой двери, которой я не видел, вышел Сталин, за ним шли члены Политбюро – их я встречал на даче Горького. Зал аплодировал, кричал. Это продолжалось долго, может быть десять или пятнадцать минут. Сталин тоже хлопал в ладоши. Когда аплодисменты начали притихать, кто-то крикнул: «Великому Сталину ура!» – и всё началось сначала. Наконец все сели, и тогда раздался отчаянный женский выкрик: «Сталину слава!». Мы вскочили и снова зааплодировали» [15, с. 203]. Эренбург, отметив, что глаза у Сталина «живые, выразительные», продолжает: «Иногда, несколько наклоняясь вправо или влево, он посмеивался, иногда сидел неподвижно, глядя в зал, но глаза продолжали ярко посвечивать. Я поймал себя на том, что плохо слушаю – всё время гляжу на Сталина. Оглянувшись, я увидел, что тем же заняты и другие» [208, с. 72].
Дмитрий Шостакович, тогда еще молодой композитор, делится своими впечатлениями от этой речи Сталина со своим другом, музыковедом Иваном Соллертинским в письме, написанном в тот же день: «…Я совершенно потерял всякое чувство меры и кричал со всем залом «Ура!» и без конца аплодировал. <…> Конечно, сегодняшний день является самым счастливым днем моей жизни: я видел и слышал Сталина» (Завтра. – 2013. – №45).
Разгадка такого феномена, как культ личности Сталина, заключена именно в этой невероятной силе любви к своему вождю со стороны огромных масс «простых людей». И были они особо значимыми для него самого: он гордился этой любовью, – ему импонировала ее трогательная искренность.
Из дневниковой записи М. А. Сванидзе известно, что 22 апреля 1935 года Сталин в сопровождении Кагановича и нескольких родственников, в том числе детей – Светланы и Василия, – предпринял поездку на только что открывшемся для посещения публики Московском метрополитене. Спустились под землю на Крымской площади (ныне – станция «Парк культуры»). Людей на станции было немного (пускали пока только по пригласительным билетам), и Сталина с Кагановичем поначалу не узнали. Поезда не было минут двадцать, за это время подъехала охрана – и народ сразу узнал своих вождей. Начались громкие приветствия. Когда в Охотном ряду они вышли посмотреть вокзал и эскалатор, поднялась невообразимая суета, публика кинулась приветствовать их, кричала «ура» и бежала следом. Восторг и овации переходили всяческие границы. На одной из станций толпа в азарте опрокинула недалеко от него огромную чугунную лампу и разбила абажур…
Сталин был весел, продолжает М. А. Сванидзе, обо всем расспрашивал откуда-то появившегося начальника стройки… Пошучивал относительно задержки пуска эксплуатации метро и неполного освоения техники движения. Через несколько дней она дополняет запись: «…В Охотном по возвращении в вагон, после катанья на механической лестнице, восторженная толпа кинулась в наш вагон и уже весь путь мы проделали с публикой, ребятами и взрослыми. Все было очень трогательно. Иосиф все время ласково улыбался, глаза у него были добрые, добрые и ласковые. Думаю, что его при всей его трезвости все-таки трогала любовь и внимание народа к своему вождю. Тут не было ничего подготовленного и казенного. Он как-то сказал об овациях, устраиваемых ему, – народу нужен царь, то есть человек, которому они могут поклоняться и во имя которого жить и работать… (29.04.1935)» [54, с. 19].
Народ любил своего вождя, потому что результаты его деятельности, в конечном счете, всегда оказывались выражением его собственных желаний. М. А. Сванидзе замечает: «Когда мы обсуждали поездку в метро и восторг толпы, энтузиазм, Иосиф опять высказал мысль о фетишизме народной психики, о стремлении иметь царя. Я сказала, что если это есть свойство психики всех народов, то у нас это иначе – каждый в нем видит проводника своих стремлений, своих мечтаний, своих волевых импульсов – ведь все это делается для народа и от народа, если даже моментами кажется, что что-то навязано, то в конечном итоге выясняется, что это толчок, а все остальное уже совершается по доброй воле. Находиться в таком исключительном сооружении, как наше метро, и быть в обществе своих вождей, являющихся воплотителями коллективной воли нашей – разве это не может вызвать подъем и энтузиазм. О, конечно! (9.05.1935)» [54, с. 20]. Комментарии тут, как говорится, излишни.
Такая, поистине всенародная, любовь к вождю не могла быть порождением лишь масштабности его деяний. Она была порождена всеобщим ощущением правды его жизни, т. е. соответствия ее народным представлениям о праведности. Благодаря этому всенародному чувству он стал создателем государства, единственного в своем роде – государства особого типа. В нем каждый человек чувствовал себя членом большой семьи, а его – Сталина – почитал как отца этой своей семьи. Андрей Платонов отмечал в записной книжке (1935 г.): «Истина в том, что в СССР создается семья, родня, один детский милый двор, и Сталин – отец или старший брат всех, Сталин – родитель свежего ясного человечества, другой природы, другого сердца» [115, с. 157].Но ведь любовь к отцу в большой семье – явление естественное, понятное и безусловно ценное: в семье всегда есть лицо, особо авторитетное, мудрое, заботливое и потому любимое.
Именно таков и был Сталин – любимый отец большой семьи братских народов, как бы ни иронизировали по этому поводу те, кто не понимает особенностей русской культуры и русской души, столь зримо явленных миру в форме советского жизнеустройства. Жизнь его была великим счастьем для народа. Многие особенно остро почувствовали это после его смерти. Александр Твардовский тогда писал:
Да, мир не знал подобной власти
Отца, любимого в семье.
Да, это было наше счастье,
Что с нами жил он на земле.
Когда говорят о некоей «заданности» культа Сталина, то остается вопросом: можно ли было «заставить» народ любить его? Проспер Мериме как-то заметил, что все покупается, кроме народной любви. Ее, эту любовь, завоевывают не иначе, как всей жизнью. И тогда она, исторгаясь из самых потаенных глубин народной души, становится поистине всеобъемлющей и всесокрушающей. В стихах, прочитанных на праздновании 70-летия вождя, Александр Твардовский говорил:
Есть в мире сила неподкупных слов,
Но чувства есть, которым в слове тесно.
Есть на земле народная любовь –
Такая, что не выразить словесно.
Сам Сталин четко отделял себя от своего прославленного имени и портретного образа. Ему удавалось «не замечать» всеобщего поклонения, относя его к имени и образу некоего «абстрактного» Сталина как символа высшей идеи, мудрости и жизненной правды. Рассказывают, как он объяснял это сыну Василию: «Ты думаешь, что ты Сталин? Ничего подобного, и я не Сталин». Вслед за этим, указывая на свой портрет: «Вот он – Сталин». По-видимому, такая элиминация имени позволяла ему чувствовать себя обычным человеком, далеким от уподобления некоему полубогу. В том числе, как мы видели, – в ситуациях непосредственных и бурных проявлений народной любви.
«Реальный», не мифологизированный Сталин вовсе не божество, а всего лишь, как в известном стихотворении, «советский простой человек». М. Джилас при первой встрече с ним был поражен тем, насколько он оказался непохожим на свой «плакатный» образ: «Тщетно пытаюсь себе представить, какая еще, кроме Сталина, историческая личность при непосредственном знакомстве могла бы оказаться столь непохожей на сотворенный о ней миф. Уже после первых слов, произнесенных Сталиным, собеседник переставал видеть его в привычном ореоле героико-патетической сосредоточенности или гротескного добродушия, что являлось непреложной атрибутикой массовых фотографий, художественных портретов, да и большинства документальных кинолент. Вместо привычного «лика», выдуманного его собственной пропагандой, вам являлся буднично-деятельный Сталин – нервный, умный, сознающий свою значительность, но скромный в жизни человек…»[52, с. 154–155].
Полагая духовной ценностью факт символизации его имени и образа в народном сознании, он вместе с тем видел нечто недостойное в лести, от кого бы она ни исходила. Впрочем, стиль его общения был таким, что для лести он просто не оставлял места, но если такие попытки все же случались, он решительно пресекал их – резко или мягко – в зависимости от ситуации, что подтверждается прямыми свидетельствами очевидцев.
Один из героев знаменитых «Мгновений» Юрия Бондарева говорит: «Буденный сделал надпись на фотографии, где изображены он, Буденный, и Сталин в годы гражданской войны: «Создателю Первой конной». Тогда Сталин усмехнулся и своей рукой приписал: «Действительному создателю Первой конной» – и вернул фотографию. Нет, лесть он чувствовал, конечно. Ему как умному человеку надо было лишь пожимать плечами, слыша восторженные крики, но как политик он уже сознательно не сдерживал почти религиозного поклонения себе. Для проведения своих идей ему нужен был непререкаемый авторитет в народе, укрепляющий его власть» (Правда. – 2000. – 28–31 июля).
Михаил Шолохов с трибуны XVIII партийного съезда попытался объяснить природу этой любви: «Так повелось, так будет и впредь, товарищи, что и в радости и в горе мы всегда мысленно обращаемся к нему, к творцу новой жизни. При всей глубочайшей человеческой скромности т. Сталина придется ему терпеть излияния нашей любви и преданности ему (аплодисменты), так как не только у нас, живущих и работающих под его руководством, но и у всего трудящегося народа все надежды на светлое будущее человечества неразрывно связаны с его именем (аплодисменты)» [2, с. 475].
Позднее один из самых верных учеников Сталина, северокорейский лидер Ким Ир Сен так сформулировал основной принцип своей политики: «Поклоняться народу, как богу». Чем может ответить народ своему вождю за подобное поклонение? Конечно же – поклонением ему самому. На любовь вождя народ отвечает любовью к нему, на веру вождя в духовные силы народа тот отвечает верой в него самого. Многие уже тогда все это хорошо понимали. М. Ф. Шкирятов, соратник Сталина, будучи сам рыцарем народной правды, писал, обращаясь к нему в день его 70-летия: «В этой любви к народу – Ваша сила, и за это Вас, товарищ Сталин, любит наш народ. А мирская слава сильна!» (Правда. – 1949. – 21 декабря). Сказано очень точно: народ и вождь обретают великую духовную силу, «обожествляя» друг друга.
Итак, разносторонне одаренная личность крупнейшего исторического масштаба и обусловленные ее дарованиями грандиозные свершения во благо страны и ее народа породили феномен всенародной любви к своему вождю. Народ верил в его чудодейственные способности и высокие помыслы, он боготворил его, потому что видел в нем выразителя своих стремлений, своих мечтаний, своих волевых импульсов. Кристально чистая правда жизни вождя сделала его отцом великой семьи народов. А под его отеческим взглядом народ обретал свое достоинство и величие, становясь способным на чудеса. Именно он, народ, и сотворил редчайшее явление – культ личности своего вождя, учителя, отца. Сотворение этого культа якобы самим Сталиным – из области «ненаучной фантастики».
Суд народной души безошибочен: народ делает своим богом того, кто словом и делом выражает его душевный настрой. Сталин выразил душу народа так, как никто до него и после него – полно, глубоко, талантливо. Выразил своим именем, своим внешним, «портретным» обликом, образом своей жизни, мысли и действия. Он не только выразил самые сокровенные глубины народной души, но и стал для нее пророком – посланником вечности. Поэтому говорить о Сталине лишь в прошедшем времени – неправомерно. Он был единственным в мировой истории, кто сумел прозреть путь к «царству божию» на Земле и повести в это царство великий народ. Он сумел зажечь маяк, который озарил человечеству путь в будущее.
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!