В дружный круг у елки встанем 52 страница
Народной нравственности были чужды своекорыстие, стяжательство, зазнайство, и малейшие проявления этих пороков были для Сталина достаточным основанием, чтобы удалить человека от себя. Именно так было с Г. К. Жуковым. И дело не только в Жукове, – так Сталин поступал со всеми, кто пытался занять некое привилегированное положение, поставить себя над народом, над партией. Это он припечатал их такими словами, как «проклятая каста».
Сталинские соратники, были не только членами Политбюро, но и крупными организаторами, непосредственно работавшими в производстве, в армии. В. М. Молотов долгое время возглавлял правительство и ведал внешней политикой государства. К. Е. Ворошилов был известен в народе как человек, олицетворявший высшее военное руководство страны, что как раз и нашло отражение в стихах и песнях, которые слагали о нем. Там он предстает как «боевой нарком», ведущий Красную Армию к победам. В. В. Куйбышев, Г. К. Орджоникидзе, Л. М. Каганович, А. А. Андреев были крупными организаторами производства. Им, сталинским соратникам, были близки интересы народа, голос которого они слышали постоянно.
В 1932 г. была провозглашена «сталинская культэстафета» по развертыванию сети детских дошкольных учреждений. Создание этой сети стало приоритетной задачей государства, поэтому нередко помещения магазинов становились детскими садами (сегодня, как известно, все наоборот). Московский педагог А. И. Слезкина, работавшая в Дзержинском РОНО (Районный отдел народного образования), столкнулась с тем, что на помещение, выделенное для детского сада, претендовал магазин. В связи с этим она была на приеме у Валериана Владимировича Куйбышева – председателя Госплана СССР (а было ей тогда неполных 23 года). Оказалось, что попасть к нему очень просто, достаточно зайти в его приемную и записаться на определенный день и час. Она вспоминает:
|
|
|
«Точно в назначенный час меня пригласили в кабинет. В. В. Куйбышев встретил меня радушно, приветливо, поднялся мне навстречу, пригласил сесть в кресло. На нем был френч с подворотничком, блиставшим чистотой, выглядел он очень бледным, лицо одутловатое, болезненное».
Он выслушал посетительницу и после краткой беседы отдал распоряжение своему референту: «в месячный срок очистить помещение на 2-й Мещанской от магазинных поползновений, принять все меры к скорейшему оборудованию и открытию детского сада, об исполнении доложить. Меня же попросил проконтролировать ход исполнения поручения.
Тогда не любили шутить в деловых вопросах».
Нередко, продолжает Анна Ивановна, энтузиастам приходилось выселять разного рода конторы, не желавшие освобождать помещение для детского сада или школы. И милиция относилась к подобной «инициативе снизу» вполне сочувственно. Впрочем, иногда «экспроприаторов» слишком уж «заносило». В один такой конфликт вынужден был вмешаться Андрей Андреевич Андреев. Молодые люди, руководимые заведующим Дзержинским РОНО А. Г. Орловым, решили занять отведенное под школу здание рабфака, принадлежавшего наркомату путей сообщения. Стали вытаскивать оборудование на улицу.
|
|
|
«Комендант позвонил наркому путей сообщения А. А. Андрееву, каковой вскоре и прибыл на место происшествия самолично.
– Вы кто такой? – запальчиво набросился на него А. Г. Орлов (тогда это был видный из себя молодой человек, находчивый и «языкастый»)
– Я нарком путей сообщения, – спокойно отвечал А. А. Андреев. – А вот вы кто такие?
Выслушав объяснения Орлова, Андреев так же спокойно и рассудительно сказал:
– Друзья мои, вы сами подумайте: ведь здесь ценнейшее оборудование на миллионы рублей. А открыть новую школу со всеми, как говорится, потрохами стоит значительно дешевле. К тому же рабфак ведь тоже учебное заведение. Давайте пока это ваше мероприятие приостановим и еще раз хорошенько во всем разберемся.
|
|
|
Оборудование внесли обратно.
Во все время происходившей между нами сцены А. А. Андреев ни разу не повысил голоса, не сделал ни одного начальственного жеста, тон его оставался ровным, выражение лица – спокойным и доброжелательным. Он не прибегал к угрозам, не ссылался ни на свое собственное высокое должностное положение, ни на какие-либо еще вышестоящие инстанции. Апеллировал только к логике и разуму. Но это отнюдь не снижало его авторитета в глазах тех, к кому он обращался, – наоборот, придавало его словам какую-то неотразимую убедительность. Наверное, это и был сталинский стиль руководства».
Мемуаристке довелось близко наблюдать еще одного выдающегося советского руководителя – Михаила Ивановича Калинина. «И у него была точно такая же манера общения с людьми – ровная и доброжелательно-спокойная». Его «просто невозможно было представить разговаривающим на повышенных тонах, хоть с сотрудниками, хоть с посетителями, приходившими к нему на прием. Он был очень доступен, с какими-либо затруднениями мы к нему всегда обращались совершенно свободно. Глубоко человечен; к какому-нибудь запутанному делу, которое, казалось, уж и с места-то не сдвинешь, так там все переплелось, – он, бывало, находил чисто человеческий, житейский «ключ» (Светоч. – 1999. – № 40, февраль).
|
|
|
И такое отношение к людям было очень естественно и понятно, ведь служением народу была вся его жизнь без остатка. Даже в предсмертном письме, адресованном Политбюро, он пишет: «Болезнь и ожидание смерти не притупили моего интереса к судьбам нашей страны, в особенности на ближайшее будущее». Связывая это будущее с именем Сталина, обращается к коллегам с просьбой «сделать все возможное для сохранения его здоровья» [116, с. 238].
За Лазарем Моисеевичем Кагановичем закрепилось имя «железного наркома». Он руководил наркоматами, которые имели дело с «железом», – транспорт, тяжелая промышленность… Главное же то, что само его руководство было «железным». Надо было иметь колоссальный организаторский талант, чтобы в годы войны поезда ходили «как часы», несмотря на бомбежки, авралы, нехватку всего и вся. А перемещение промышленности из западных районов страны на восток – это подвиг, который история войны не забудет никогда. И роль наркома путей сообщения Л. М. Кагановича в организации этой грандиозной эпопеи несомненна и неоспорима.
Народ не только знал их, сталинских сподвижников, не только с уважением к ним относился, но и переносил на них свою любовь к вождю. Житель Омска, участник «юнармейского» движения 30-х годов, Евгений Евсеев рассказывает о том, каким бурными бывали проявления народной любви к легендарному полководцу времен гражданской войны Семену Михайловичу Буденному:
«Шел 1952 г. В Монгольской Народной Республике скончался премьер-министр маршал Хорлогийн Чойбалсан. <…> И вот Буденный, инспектор кавалерии Красной Армии, которому было уже под 70 лет, отправился в далекую Монголию, чтобы отдать последний долг национальному герою дружественного нам народа. По случаю траура в Улан-Батор снарядили представительную партийно-правительственную делегацию. Слух о его поездке бежал впереди поезда. Посмотреть на самого Буденного стекались толпы людей. Всем хотелось хоть раз в жизни увидеть «живьем» народного героя, о котором ходили легенды. Стоило ему на какой-нибудь станции показаться в дверях вагона, как люди, забыв о скорбной миссии, обрушивали на него нескончаемое море безбрежной любви, восторгов, аплодисментов. Повсюду основным лейтмотивом звучало: «Братишка наш Буденный, с нами весь народ, голов приказ не вешать, смотреть вперед…» Рассказывали мне, приедут на очередную станцию, так маршал даже из вагона перестал выходить. Толпа народа. Так, выглянет из окошка, поприветствует. Неудобно ему было в связи с траурной миссией воспринимать эти изъявления всенародной радости и любви» (Время. – 2000. – № 6, 16–22 февраля).
Несомненно, такая, поистине всеобщая, любовь была выражением народного доверия, того самого, которое, по словам многомудрого Конфуция, является главной опорой любой власти. Как и сам Сталин, государственная «элита» того времени – уникальное явление в истории. Руководители всех уровней, начиная с высшего, представляли собой ярких личностей с умом, характером и совестью, достойными великого государства и его вождя. Это были люди необыкновенные: молодые, жизнерадостные, способные, уверенные в себе, честные, преданные своему народу и стране. Вглядитесь в их лица на фотопортретах – и вы безошибочно угадаете в них эти качества. При этом их компетентность в делах государства была абсолютно бесспорной, экономические процессы регулировались ими с предельной точностью и эффективностью. Крупный американский экономист русского происхождения Василий Леонтьев писал о том времени: «…Советские руководители не нуждались в экономистах, потому что сами были экономистами» (Наш современник. – 2000. – № 3. – С. 215). Не менее важно, что народ видел в них выразителей своих идеалов, вместе образующих единый руководящий ансамбль.
Преемственность
Вставала ли перед Сталиным проблема преемственности власти? Безусловно. Можно даже сказать, что в той или иной форме она стояла перед ним всегда, но время от времени особо обострялась. Так было в 20–30-х гг., когда оппозиция стремилась отстранить его самого от руководства партией и страной. Во время борьбы с оппозицией стояла задача оттеснения от власти ее кадров. Для этого Сталину надо было сохранить свой руководящий пост как решающий плацдарм борьбы за власть народа. Понимая это, оппозиция прицельно вела огонь лично против него. Он оценивал это должным образом: «…Считаю для себя делом чести, что оппозиция направляет всю свою ненависть против Сталина. Оно так и должно быть. Я думаю, что было бы странно и обидно, если бы оппозиция, пытающаяся разрушить партию, хвалила Сталина, защищающего основы ленинской партийности» [155, с. 173].
Когда троцкисты обвинили его в том, что он скрывает от рядовых членов партии «завещание» Ленина, он воспроизвел место из «Письма к съезду», где говорится о его «грубости», и комментирует:
«Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается. Я на первом же заседании пленума ЦК после XIII съезда просил пленум ЦК освободить меня от обязанностей генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос, и все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту.
Что же я мог сделать? Сбежать с поста? Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством. <…>
Через год после этого я вновь подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту.
Что же я мог еще сделать?» [155, с. 175–176].
После оттеснения оппозиции от власти Сталин смело и решительно выдвигает на руководящие государственные посты молодые кадры своих сторонников. Именно так сложилось сталинское руководящее ядро партии и государства. Его соратники были в большинстве своем молодыми людьми. В. М. Молотову был 41 год, когда он стал председателем Совнаркома. А. А. Жданов вошел в состав высшего партийного руководства 40-летним. Молоды были Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, Л. П. Берия. Средний возраст высших партийно-государственных руководителей не превышал тогда 45 лет.
Однако в послевоенные годы проблема омоложения высшей политической элиты вновь стала одной из первостепенных. Глядя на своих ближайших соратников, Сталин не мог не думать над тем, в чьих руках окажется эстафета его великого дела. Говорил, что это должны быть молодые, преданные делу государственные деятели, которых надо вырастить за ближайшие десять–пятнадцать лет. Старался убедить свое окружение: старые кадры руководителей – золотой фонд, ибо у них – опыт руководства, но у них проявляется склонность смотреть в прошлое, теряется чувство нового. У молодых же много энергии, инициативы, но не хватает опыта, принципиальности. Самое надежное – держать курс на сочетание старых и молодых кадров в одном общем руководящем оркестре. Тщательно изучать достоинства и недостатки молодых работников, видеть, где могут полнее всего развернуться их способности, и смело выдвигать их на соответствующую их способностям и опыту руководящую работу.
Считал целесообразным привлекать к работе в Секретариате ЦК молодых, образованных и хорошо зарекомендовавших себя руководителей местных и республиканских партийных организаций. При обсуждении этого вопроса на Политбюро говорил: «Пусть перенимают опыт у нас, пока мы живы, и приучаются к центральной руководящей работе» [116, с. 59]. Так в ЦК появились А. А. Кузнецов, П. К. Пономаренко, Н. Н. Шаталин. А незадолго до смерти Сталин приступил к созданию новой конфигурации политической власти в стране. Сохраняя в высшем эшелоне партийного руководства представителей «старой гвардии», он готовил приход новой генерации руководителей. Предложил вместо Политбюро образовать Президиум и Секретариат ЦК КПСС, всего – 36 человек. Было образовано также бюро Президиума из 9 человек. В руководящем составе, наряду с известными, появилось много новых имен.
Одновременно властные полномочия все больше перемещались от ЦК партии к Совету Министров. Ключевые направления деятельности правительства стали контролировать первые заместители председателя Совета Министров М. Г. Первухин, М. З. Сабуров, В. А. Малышев.
Нет никакого сомнения в том, что перед ним, уже перешагнувшим 70-летний возраст, во весь рост вставала проблема персонального «наследования» его власти. Не исключено, что какое-то время после войны в качестве возможного преемника он рассматривал маршала Г. К. Жукова. Это представлялось тогда естественным, – не случайно же послевоенное французское правительство возглавил генерал Шарль де Голль, лидер «Сражающейся Франции», а президентом США стал генерал Дуайт Эйзенхауэр, один из крупнейших американских полководцев периода второй мировой войны. Претендовал на эту роль и генерал Дуглас Макартур, после окончания войны в Европе назначенный главнокомандующим войсками западных союзников. Эйзенхауэр, став президентом, публично высказывал уверенность, что преемником Сталина будет именно Жуков.
В конце войны Сталин все больше приближал Жукова к себе. По рассказу маршала, в марте 45-го он был вызван с фронта и явился к Сталину на дачу, где тот находился, будучи не совсем здоров: «Задав мне несколько вопросов о положении в Померании и на Одере и выслушав мое сообщение, Верховный сказал: «Пойдемте разомнемся немного, а то я что-то закис». Во всем его облике, в движениях и в разговоре чувствовалась большая физическая усталость. За четыре года войны он переутомился. Работал всю войну очень напряженно, постоянно недосыпал, болезненно переживал неудачи, особенно в 41–42 годах…»
«Во время прогулки И. В. Сталин неожиданно начал рассказывать мне о своем детстве. Так за разговорами прошло не менее часа. Потом он сказал: «Идемте пить чай…» На обратном пути я спросил его: «Товарищ Сталин, давно хотел спросить у вас о вашем сыне Якове. Нет ли сведений о его судьбе?» На этот вопрос он ответил не сразу. Пройдя добрую сотню шагов, сказал каким-то приглушенным голосом: «Не выбраться Якову из плена. Расстреляют его душегубы». Помолчав минуту, твердо добавил: «Нет, Яков предпочтет любую смерть измене родине». Чувствовалось, что он глубоко переживает за сына». «Сидя за столом, И. В. Сталин долго молчал, не притрагиваясь к еде. Потом, как бы продолжая свои размышления, с горечью произнес: «Какая тяжелая война! Сколько она унесла жизней наших людей! Видимо, у нас мало останется семей, у которых не погибли близкие…» (Патриот. – 2003. – № 4. – С. 4).
А. Н. Бучин, бывший в течение семи лет личным шофером Жукова, вспоминал, что после завершения Потсдамской конференции единственным человеком, который провожал Сталина на поезд, был Жуков. Между тем, в том, что делал Сталин, редко было что-то случайное.
Однако уже вскоре после войны у него появились веские основания для того, чтобы разочароваться в своем любимце… Амбициозность Жукова, о которой было известно еще во время войны, стала совершенно непомерной. Ему, в отличие от самого Сталина, были присущи и тщеславие, и зависть, и «начальственная» нетерпимость к ошибкам подчиненных, за которые он наказывал жестоко, невзирая на звания и должности. Сталину обо всем этом говорили, и он, наконец, решил, что его надо «осадить». Не мог Сталин, при всем уважении к Жукову, допустить, чтобы в его непосредственном окружении торжествовали личные амбиции.
На заседании Политбюро Сталин сказал Жукову: «По дошедшим до меня слухам, вас называют спасителем России. Обычно такими льстивыми восхвалениями занимаются подхалимы. Но вы не препятствуете этому, тут уж ваша вина… Хочу заметить, что ни вы, ни я, и никакая другая личность в истории нашего государства не могут быть названы спасителями России. Нашу родину, Россию, спасли партия, народ… Это не следует никогда забывать, если не хочешь прослыть хвастуном и зазнайкой» (Молодая гвардия. – 2001. – № 4. – С. 131–132).
И как закономерное следствие: «Товарищ Жуков, обстановка в министерстве так сложилась, по дошедшим до меня сведениям, что вам будет там трудно работать. Мы решили послать вас на другую, не менее ответственную работу, командовать Одесским военным округом. Округ очень важный, как вы на это смотрите?» – «Я согласен принять командование Одесским военным округом». – «Вот и хорошо. Будем принимать решение. Езжайте, информируйте МО и нас о положении в округе. Желаем успеха!» (Там же. – С. 132).
Но Жуков, хотя и говорил на заседании, что он все понял, на самом деле ничего не понял и не изменился. Вел себя как опальный герой, проявлял заносчивость и пренебрежение к дисциплине. На областную партийную конференцию, где был Хрущев, он опоздал. Хрущев публично сделал ему замечание. Доложили в ЦК. Жукова перевели на внутренний, Уральский округ. Не слишком ли крутая мера за опоздание? Разумеется, опоздание было скорее всего поводом, причина лежала глубже. Из послевоенного «дела» Жукова известно, что не обошло маршала бесовское преклонение перед «комфортностью» и «престижностью» земных благ. На его даче было обнаружено огромное количество разного рода «трофейных» вещей, начиная с тканей и ковров и кончая музейными ценностями. Впрочем, тут не до конца ясно, было ли это свидетельством стяжательских устремлений самого маршала или его барахольщицы-супруги, с которой он вскоре расстался. Но для Сталина было достаточно того, что Жуков, по крайней мере, не воспрепятствовал этому. Можно, однако, представить себе, как он был разочарован в своем выдвиженце и бывшем заместителе…
Так что наказан Жуков был заслуженно. И с какой мягкостью это было сделано: всего лишь понижение в должности и удаление из Москвы. «А все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть Москву», – сказал Сталин. Время же, несмотря на окончание войны, было суровое: страну надо было еще поднимать из руин, а горизонт уже потемнел от первых залпов «холодной войны». И за ошибки Сталин взыскивал по-прежнему строго. Некоторые и в тюрьме побывали, но не обиделись, сознавая справедливость наказания. Маршал артиллерии Н. Д. Яковлев, отсидевший за пушку, не выдержавшую испытаний, по достоинству оценивал и величие, и человечность Сталина, а о том эпизоде своей биографии прямо говорил: правильно тогда посадил нас Сталин, – пушка-то в самом деле неважнецкой оказалась.Признавал свою вину и Б. С. Стечкин, в предвоенные годы тоже побывавший «в местах, не столь отдаленных»: болтать надо было меньше, – говаривал он.
А вот Жуков крепко обиделся за наказание куда более мягкое, что, по-видимому, свойственно людям с такими чертами характера, как у него, – амбициозностью, зазнайством, тщеславием. Только к концу жизни он стал мудрее и, по его же словам, выбросил это из памяти. Впрочем, по прошествии нескольких лет Сталин вернул Жукова в Москву. По-видимому, посчитал, что наказание пошло ему впрок. Как говорил сам маршал, незадолго до смерти Сталин хотел снова возвысить его, сделав министром обороны, но не успел. Вполне возможно, что и теперь намерения Сталина шли дальше этих предположений…
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!