В дружный круг у елки встанем 21 страница
Сталин подымил трубкой, а потом сказал: «А вот некоторым кажется, что третий том «Тихого Дона» доставит много удовольствия белогвардейской эмиграции… Что вы об этом скажете?» – и как-то очень внимательно посмотрел на меня и Горького. Погасив очередную спичку, Алексей Максимович ответил: «Белогвардейцы даже самые положительные факты о нас могут перевернуть и извратить, повернув их против Советской власти». Я ответил Сталину: «Хорошее для белых удовольствие! Я показываю в романе полный разгром белогвардейщины на Дону и на Кубани!» Сталин снова помолчал. Потом сказал: «Да, согласен! – и, обращаясь к Горькому, добавил: «Изображение хода событий в третьей книге «Тихого Дона» работает на нас, на революцию!» Горький согласно кивнул: «Да, да…» За всю беседу Сталин ничем не выразил своих эмоций, был ровен, мягок и спокоен. А в заключение твердо сказал: «Третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!» (Молодая гвардия. – 2000. – № 5-6. – С. 234–235).
Это была счастливая встреча, это было «сотворчество понимающих». Оба они понимали революцию не только как классовое столкновение, но и как национальное народное движение. Сделав несколько принципиальных замечаний писателю по содержанию «Тихого Дона», Сталин санкционировал его дальнейшую публикацию. Благодаря поддержке вождя Шолохову была присуждена Сталинская премия 1-й степени.
Остро чувствовавший пульс общественной жизни Сталин посоветовал тогда Шолохову на время приостановить работу над «Тихим Доном», чтобы снять «общественную напряженность» (Молодая гвардия. – 2000. – №5-6. – С. 230). Вот ведь как: «диктатор» не может не считаться с позицией общественных кругов, не заинтересованных в представлении обществу правды революции во всей ее полноте, а также и с мнением тех, кто не понимал этой правды.
|
|
|
Вместе с тем понятно желание вождя видеть талантливое изображение сложнейших процессов коллективизации. Так появилась первая книга романа «Поднятая целина» В начале 30-х Сталин пишет Л. М. Кагановичу из Сочи: «В «Новом мире» печатается новый роман Шолохова «Поднятая целина». Интересная штука! Видно, Шолохов изучил колхозное дело на Дону. У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он – писатель глубоко добросовестный, пишет о вещах, хорошо известных ему». Когда же редакция «Нового мира» отказалась печатать главу «Поднятой целины» о раскулачивании, писатель, как и в случае с «Тихим Доном», обратился к Сталину. Прочитав рукопись, Сталин сказал: «Что там у нас за путаники сидят? Мы не побоялись кулаков раскулачивать, чего же теперь бояться об этом писать? Роман надо печатать» [55, с. 12]. Без его одобрения и поддержки «крамольная» глава не была бы напечатана.
|
|
|
Писатель Николай Корсунов вспоминает, что однажды в разговоре о той первой их беседе с вождем на вопрос: «Какое впечатление произвел на вас тогда Сталин?» – Михаил Александрович ответил:
«Был внимательным, ровным. Чувствовалось в нем обаяние, умение расположить к себе. Проявил терпение к моей некоторой горячности, было-то мне всего двадцать шесть… Да и время было другое. Тогда невозможно было даже представить в лице Сталина тирана… А в 37-м наша встреча, возможно, могла закончиться совсем иначе и для меня, и для книги. Но тогда Сталин сказал Горькому, что доводы товарища Шолохова убедительны. События в третьей книге «Тихого Дона», в частности в 6-й части, написаны исторически верно. В общем, именно Сталин разрешил, помог мне напечатать «Тихий Дон» и «Поднятую целину» так, как я хотел» (Молодая гвардия. – 1999. – № 5. – С. 231–232).
Шолохов писал Сталину и по другим вопросам, в том числе, о продовольственном положении на Дону. Сталин незамедлительно откликался на его письма, в результате чего многие жители Дона были спасены от голода, «организованного» там врагами сталинской власти. Но ему этой смелости и настойчивости не простили. Может быть, говоря о 37-м, он имел в виду тот предельный накал политической борьбы, исключавший всякие компромиссы и вынуждавший «рубить сплеча». Известно, однако, что чуть позже, в 38-м, Сталину пришлось спасать уже не произведения Шолохова, а самого писателя.
|
|
|
Его ненавистники, по-видимому, опасались дальнейшего разоблачения своих позиций: ведь у него как среди белых есть заблудившиеся, но субъективно честные русские патриоты, так и среди большевиков есть экстремисты, алчущие крови, способные «спалить Россию в костре мировой революции». Им было недостаточно сплетен о плагиате. Пользуясь попустительством Ежова, к тому времени уже утратившего те качества, благодаря которым он был вознесен на всемогущую Лубянку, они попытались уничтожить писателя физически.
В 1937–1938 гг. Ростовскими органами НКВД было создано «дело», в котором Шолохову приписывалось участие в подготовке антисоветского восстания. Уже были арестованы руководители Вешенского района, но Шолохов, узнав о грозящем аресте, тайно уезжает в Москву и является в Кремль, к Сталину. Устроив разбирательство на специальном совещании, Сталин распорядился наказать виновных, а арестованные и сам Шолохов были спасены от неминуемой расправы. На этом совещании Сталин говорил, что секретарь Ростовского обкома партии Евдокимов два раза приходил и требовал санкции на арест Шолохова, который контактирует с бывшими белогвардейцами. Сталин сказал ему: «Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат» (Советская Россия. – 2005. – 22 февраля).
|
|
|
Иногда удивляются: почему же Сталин спасал людей, попавших в «лапы» врагов, вместо того чтобы отстранить этих врагов от власти? Не надо упрощать положение. Враги ведь старались не обнаруживать себя, арестовывали людей, только собрав соответствующие улики, а Сталин, естественно, не мог сам разбираться в каждом отдельном случае, как это было с Шолоховым. Поэтому ему приходилось в одних случаях полагаться на ходатайства авторитетных людей, в других – на собственное чутье, либо на то и на другое одновременно. Так, Л. М. Леонов, в борьбе с разрушителями русской культуры поступавший нередко наперекор рапповскому руководству, не однажды рисковал попасть в руки троцкистского ОГПУ. Искусствовед В. А. Десятников, друживший с писателем, рассказывает:
«Шесть раз заносился топор над головой Леонова. Но не суждено ему было умереть на Лубянке, в лагере, тюрьме. Щитом, оградившим писателя, как он сам считал, были предельной значимости слова Горького, сказанные о нем Сталину в 1931 году в присутствии самого Леонова. Что это были за слова, Л. М. так и не сказал: дескать, неудобно даже произносить. Сталин в тот раз только ус крутил и три четверти минуты смотрел на Леонова испытующим, тяжелым взглядом. Леонов выдержал этот взгляд, не спрятался «за ширму», как говорили в окружении вождя. Сталин, кивнув головой, лаконично ответил Горькому: «Понимаю».
Автор продолжает: «Я, конечно, догадываюсь, какие охранительные слова о Леонове сказал Сталину Горький. Они обедали в тот день ввосьмером: Горький, Сталин, Леонов, Бухарин, Ворошилов, полярный летчик Чухновский, сын Горького Максим и его жена. Спустя пять лет Горький умер, но слова его о Леонове крепко запомнил Сталин. И сказанная Сталину фраза, думаю, была предельно лаконична: такие писатели, как Леонов, рождаются в России раз в сто лет» (Молодая гвардия. – 1999. – № 2. – С. 295).
Слова Горького для Сталина были, несомненно, очень значимы, но у него, как видно отсюда, был и свой способ проверки искренности человека. Другой леоновский знакомец, писатель Сергей Харламов, утверждает, что «обмен взглядами» произошел в ответ на реплику Леонова о наказании: «Накажите, накажите меня, Иосиф Виссарионович, но сделайте это сами, другим не поручайте», и взгляд вождя, долгий, пристальный, немигающий взгляд в упор «зрачок во весь глаз», сорок секунд, и он вынес этот взгляд, не отвел глаза, и был спасен» (Завтра. – 1999. – № 21).
Только личное покровительство Сталина спасло тогда Анну Ахматову, благодаря его содействию был освобожден из заключения и ее сын Лев Гумилев. Многие годы спустя, в дни 70-летнего юбилея вождя поэтесса напишет стихи, преисполненные благодарности:
Пусть миру этот день запомнится навеки,
Пусть будет вечности завещан этот час.
Легенда говорит о мудром человеке,
Что каждого из нас от страшной смерти спас.
Заступничество Сталина спасло тогда многих писателей, мысливших в рамках не классового только, но и национального, или, как мы теперь сказали бы, цивилизационного подхода. Без его поддержки они были бы уничтожены антироссийской троцкистской машиной. Пытались травить Алексея Толстого за повесть «Хлеб», где главным героем был Сталин. Даже мертвого Владимира Маяковского пришлось защищать от нападок, которые прекратились только после того, как 5 декабря 1935 года «Правда» опубликовала сталинские слова: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».
Но борьба в идеосфере продолжалась. Джек Алтаузен призывал «расплавить» Минина и Пожарского. Исаак Бабель был солидарен с Демьяном Бедным: «Грязная, косматая старуха, чудовищная Россия…» (Молодая гвардия. – 2002. – № 4. – С. 247). Для Александра Безыменского Русь – «распроклятое слово». А ведь таким литераторам было несть числа. Можно ли было оставлять все как есть? Разумеется, нет: такое состояние дел в литературе препятствовало развитию народного самосознания.
Сталин принимает ряд мер. Общество старых большевиков и Общество бывших каторжан и ссыльных вместе с их журналом и издательством были закрыты после ряда троцкистских вылазок; заодно была ликвидирована и Еврейская секция ВКП(б). После того как «Правда» обрушилась на пьесу А. Н. Толстого о Петре Великом, Сталин поспешил вмешаться: редактора сменили. Появилось постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций». В 1932 г. решением ЦК был ликвидирован РАПП – бастион троцкизма в идеосфере. Разорено гнездо хозяйничавших в литературе троцкистствующих «литературоведов».
Сталин высказывается за создание единого, свободного от групповщины Союза советских писателей и активно участвует (во главе специальной комиссии ЦК, которая и определила творческий метод советской литературы как «социалистический реализм») в подготовке его первого съезда. Он состоялся в августе 1934 года и работал целых две недели. Председателем Союза был избран А. М. Горький. В выступлении на этом съезде вождь под гром аплодисментов назвал писателей «инженерами человеческих душ» и приравнял литературу к важнейшему государственному делу. Писатели, полагал он, должны помочь советскому народу осуществить грандиозные пятилетние планы. Этой линии он придерживался неукоснительно, опираясь прежде всего на тех литераторов, которые глубоко выражали народную правду. В начале 1936 года был создан Комитет по делам искусств при Совнаркоме СССР.
Так не только сфера политики, но и идеосфера постепенно очищается от тех, кому было чуждо все русское, ставшее теперь советским. Но это вызывает ярость оппозиции, которая ощущает безуспешность своих попыток вернуть ускользающую власть. Проиграв в других формах борьбы, оппозиция выходит на «тропу войны».
«1937-й»
Как можно судить по вышесказанному, 1937 год явился лишь своеобразным апофеозом длительной и ожесточенной идейно-политической и организационно-партийной борьбы, в ходе которой оппозиция все более теряла почву под ногами. С начала 30-х она стала искать новые пути к тому, чтобы вернуться к власти и повернуть штурвал государственного корабля в желаемую сторону. В конце 1932 года вся антисталинская оппозиция сплотилась вокруг единого центра, в недрах которого вызревал антигосударственный заговор.
С выходом на этот этап борьбы оппозиция затаилась. Она, по признанию И. П. Бакаева, одного из руководителей троцкистского подполья, стремилась путем распространения клеветнической информации воспитать своих единомышленников «в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Сов. правительству, в частности, и в особенности к т. Сталину» (Молодая гвардия. – 2003. – № 11-12. – С. 5)
Состоявшийся в начале 1934 года XVII съезд ВКП(б) вошел в историю как «съезд победителей». Троцкисты-партийцы (как потом троцкисты-писатели на первом Всесоюзном съезде писателей) пели «осанну» Сталину, славословили его имя. С покаянными речами выступили Бухарин, Зиновьев, Преображенский, Ломинадзе, Рыков, Томский. Только потом, в ходе судебных процессов, стало известно, что многие делегаты, прежде всего, «бывшие» оппозиционеры, публично лили елей, а втайне готовились к реваншу путем государственного переворота. Именно этим «двурушничеством» объясняется, что из 1966 делегатов съезда 1108 были впоследствии арестованы за антисоветскую деятельность, из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранного съездом, 98 были разоблачены и расстреляны как враги народа.
И хотя эти разоблачения еще впереди, Сталин самобичеванию троцкистов и бухаринцев не верит. Он понимает, что тлеющая внутренняя энергия разрушения государства рано или поздно «заявит» о себе. Оппозиция тайно ведет против него настоящую войну: секретные встречи с Троцким, организация вредительства на производстве и т. д. Чувствуя, что враждебные силы пытаются консолидироваться, он принимает «превентивные» меры: с целью избавления от оппозиционеров, пассивных членов партии и приспособленцев в партии стали проводиться «чистки».
Одновременно он предупреждает партию о том, что по мере успехов социализма остатки эксплуататорских классов будут «идти на более острые формы борьбы». Действительно, теряя все надежды на возвращение к власти политическим путем, оппозиция переходит к тактике вооруженной борьбы за власть и организации государственного переворота. Известные ныне факты свидетельствуют, что к той поре «оппозиционеры» уже были готовы к вооруженному выступлению. При этом они с надеждой смотрели на поднимающийся в центре Европы германский фашизм, понимая, что одолеть Сталина, опирающегося на народную поддержку, без помощи извне ей не по силам.
Учитывая трудность организации широкого сопротивления власти, они избрали тактику индивидуального террора, – таким было, по словам Бакаева, категорическое требование Троцкого. Террористические методы «оппозиции» стали главенствующими. Были разработаны детальные планы убийства Сталина, Кирова, Орджоникидзе, Ворошилова, Кагановича, Жданова. Были подготовлены группы боевиков. По замыслу заговорщиков, террористические акты должны были произойти одновременно в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске и других крупных городах страны. Расчет строился на том, что уцелевшие от расправы руководители пойдут на переговоры с оппозицией. Каменев говорил на следствии, раскрывая содержание заговора:
«Первый и казавшийся нам наиболее реальным вариант (захвата власти) заключался в том, что после совершения террористического акта над Сталиным в руководстве партии и правительства произойдет замешательство и с нами, лидерами троцкистско-зиновьевского блока, в первую очередь с Зиновьевым, Каменевым и Троцким вступят в переговоры.
Появление Троцкого и активное его участие в борьбе за захват власти предполагалось как само собой разумеющееся.
Кроме того, мы считали не исключенным, что при организации новой правительственной власти в ней примут участие также и правые Бухарин, Томский и Рыков» (Молодая гвардия. – 2003. – № 11-12. – С. 20)
Но это будет потом, а пока Сталин теряется в догадках: кому же можно верить? На кого можно опереться? Ведь от этого зависят успехи его грандиозного социального проекта. Надежда была только на органы государственной безопасности. Он однажды назвал ОГПУ печенью государства. Обязанность этого важнейшего органа – выводить из организма всевозможные яды. Однако печень эта изначально была сильно инфицирована троцкизмом. ВЧК–ОГПУ создавалась для борьбы с противниками «перманентной революции» и свою миссию выполняла достойно. «За анекдот» брали только «избранных», т. е. неугодных троцкистам, и с этим ничего нельзя было поделать, пока силы троцкистской оппозиции не были ослаблены и не сменено руководство страны, а это ведомство – укомплектовано сталинскими кадрами.
После Ф. Э. Дзержинского, в 1923–1927 гг., ОГПУ возглавлял троцкист А. Г. Белобородов. Ставший вслед за ним председателем этого ведомства В. Р. Менжинский в его кадровом составе не изменил ничего. После его смерти в мае 1934 года был создан наркомат внутренних дел, в состав которого вошло ОГПУ. При НКВД было создано Особое совещание, которое имело право приговаривать к ссылке до 5 лет, депортации или принудительным работам. Это было мерой по стабилизации политической обстановки в стране. Подобный орган, кстати, существовал в царской России после убийства в 1881 году Александра II. Наркомат возглавил Г. Г. Ягода, как выяснилось в дальнейшем, не только попустительствовавший «оппозиционерам», но и активно им содействовавший.
На протяжении 1934 года одна за другой следовали попытки террористических актов против Сталина. Была организована засада на дороге от Кремля к «ближней» даче, там, где дорога поворачивает в лес. Возглавлял группу Пикель, бывший секретарь Зиновьева. Рассматривались варианты убийства Сталина во время демонстрации на Красной площади, на пленуме Исполкома Коминтерна. Эти попытки удалось пресечь, а боевик Файвилович, засланный из Германии, сам сдался органам безопасности. Но «инфицированное» ведомство Ягоды не могло быть эффективным в противодействии заговорщикам. Более того, по-видимому, именно оно претендовало на руководство государственным переворотом.
1 декабря 1934 года был убит ближайший соратник и друг Сталина, ставший к той поре фактически вторым человеком в партии, убежденный, непримиримый и последовательный противник троцкизма С. М. Киров. Для Сталина, как свидетельствует его приемный сын Артем Сергеев, это был удар в сердце. А. М. Горький отчеканил слова своего приговора: «Если враг не сдается, его уничтожают!» Своим призывом к уничтожению врагов этот великий гуманист открыто занял место на баррикаде рядом с ним. Он тогда уже не сомневался, что отлита пуля и для Генерального секретаря. Задолго до убийства Кирова в письме из Сорренто он предостерегает Сталина: «За Вами вообще усиленно охотятся, надо думать, что теперь усилия возрастут. А Вы, дорогой т<оварищ>, – как я слышал, да и видел – ведете себя не очень осторожно, ездите, например, по ночам на Никитскую, 6. Я совершенно уверен, что так вести себя Вы не имеете права. Кто встанет на Ваше место, в случае если мерзавцы вышибут Вас из жизни? Не сердитесь, я имею право и беспокоиться, и советовать» (А. М. Горький – И. В. Сталину, 1.XII.1931).
В тот же день, 1 декабря 1934 года, Президиум ЦИК Союза ССР в спешном порядке, методом опроса его членов, принял решение о введении чрезвычайных мер против политического терроризма. Это решение обязывало следственные органы вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. Наличие адвокатов в суде по делам такого рода не предусматривалось, приговор был окончательным и приводился в исполнение немедленно. 5 декабря в «Правде» было опубликовано уточненное, тщательно выверенное с юридической точки зрения Постановление Президиума ЦИК о внесении изменений «в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти».
Убийство С. М. Кирова было «пробой сил» заговорщиков, на что указывают многие факты. В качестве непосредственного исполнителя был избран психически неуравновешенный ненавистник С. М. Кирова, некто Л. В. Николаев, возомнивший себя новым Желябовым. Охрана дважды арестовывала его с заряженным револьвером и маршрутом движения Кирова в кармане, но по приказу И. В. Запорожца, одного из руководителей ленинградского ГПУ, его отпускали. 1 декабря его провели в Смольный и оставили в коридоре, по которому должен был пройти Киров. В половине пятого Сергей Миронович покинул свой кабинет и направился на заседание. В нескольких шагах от двери, за которой его ждали собравшиеся, он был убит двумя выстрелами в спину.
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 134; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!