Русское еврейство в начале XX века 9 страница
Во второй половине 20-х годов, когда «подъём волны антисемитизма» стал особенно заметен, печать забила тревогу. Начали появляться статьи о недостаточно энергичной борьбе с этим явлением, о появлении в рабочей среде «опасных рецидивов национализма».
В начале мая 1928 года агитпропколлегия ЦК ВКП обсудила вопрос о мероприятиях по борьбе с антисемитизмом и наметила следующие предложения:
1) Включить в программу партпросвещения вопрос о борьбе с антисемитизмом;
2) Необходимо шире и систематически разоблачать классовую подоплёку антисемитизма, используя для этой цели художественную литературу, театр, кино, радио и ежедневную прессу;
3) Партия должна создать атмосферу общественного презрения к антисемитизму.
Кроме этих положений общего характера, специальная комиссия агитпропколлегии выработала также ряд конкретных предложений, подлежащих утверждению ЦК ВКП;
1) Создание специально подготовленного персонала для борьбы с антисемитизмом;
2) Включение темы о борьбе с антисемитизмом в школьные учебники, фильмы, периодическую печать и литературу;
3) Организация публичных прений и докладов об антисемитизме.
Но, несмотря на все эти постановления и рекомендации, по словам исследователя этого вопроса Соломона Шварца, «для действительной борьбы с антисемитизмом, компартия не находила в себе достаточной решимости».
О причинах этой «недостаточной решимости» другой исследователь и автор трудов об антисемитизме Лурье-Ларин пишет следующее:
|
|
|
«Ложный стыд выпячивать еврейский вопрос (чтобы этим не развить антисемитизм ещё больше) приводит фактически к смазыванию борьбы с буржуазным контрреволюционным вредительством на этом участке идеологического фронта».
Проявлений же антиеврейских настроений (называемых С. Шварцем «антисемитизмом»), а также, публичных прении по этому вопросу в то время было немало на всей территории Советского Союза.
Много антиеврейских выступлений и высказываний на публичных собраниях приводит в своей книге «Антисемитизм в Советском Союзе» Соломон Шварц.
Не имея возможности привести всё, написанное по этому вопросу г. Шварцем полностью, приводим эти данные со значительными сокращениями. Вот несколько случаев проявления настроений населения:
1) «Из разных частей страны приходят сообщения, что среди студентов советских учебных заведений стало обычным, говоря о евреях, употреблять слово «жид».
2) «В Харькове даже студенты-коммунисты заражены антисемитизмом и часто спрашивают, почему для евреев не вводится в высших учебных заведениях процентная норма».
3) «Собрание студентов-коммунистов в Киеве потребовало введения процентной нормы для евреев при приёме в Университет. Требования это предварительно обсуждалось в заседании бюро Комсомола».
|
|
|
Все приведённые выше сообщения относятся к 1928 и 1929 году, т.е., к тому времени, когда студенчество было сплошь пролетарского происхождения — сыновья рабочих и крестьян, что заслуживает особого внимания.
Ведь это — настроения тех, кто впоследствии занимали разные должности в администрации и в культурной и хозяйственной жизни страны.
Сходные студенческим были и настроения в рабочей среде. Так, например:
1) В Ленинграде на заводе «Лит» антисемиты, под руководством мастера-инструктора начали с криков по адресу рабочих-евреев: «жиды!»... Потом на стенах уборной был вычерчен лозунг: «Бей жидов, спасай Россию!»... Потом, вдохновившись безнаказанностью, избили кирпичами т. Меллера, потом т. Елашевича и ряд других евреев.
2) Другой случай, тоже ленинградский: на заводе им, Марти член бюро коллектива этого завода пригрозил комсомольцу-еврею, выступавшему против него на собрании: «Если ты, жидовская морда, посмеешь ещё хоть раз выступить, я с тобой разделаюсь»...
3) В Керчи на консервной фабрике «Воля Труда» группа рабочих преследовала чернорабочего-еврея Гутмановича... били его проволокой по спине... А антисемит Ничугин, в присутствии предфабкома и толпы рабочих, кричал: «Если этого жидёнка не уберут от нас, я его задушу»...
|
|
|
4) В Харькове на Госспиртзаводе № 2, во время перерыва на завтрак, возник спор евреев с не-евреями, во время которого один из спорящих, рабочий, комсомолец Добрынин, крикнул еврею-рабочему: «Вы хотите в вузы, в школы попасть? Это вам не удастся!»... А подошедший комсомолец, кандидат КП(б)У, студент сельскохозяйственного рабфака Аникеев продолжил: «Эй ты, жидовская морда, что тебе здесь нужно? Пришёл забирать хлеб у нашего брата? Мы вам, жиды, покоя не дадим. Был бы 20-й год я бы с тобой расправился. Все вы — спекулянты. Ещё и сюда пришли работать»...
5) Предместкома Кузьмичёв, член ВКП, при обсуждении вопроса об увольнении русского рабочего за избиение рабочего-еврея (в магазине Мосторга) заявил: «Мы не допустим, чтобы, из-за жида, увольняли русских»[15]...
В той же книге С. Шварц приводит и речь М. Калинина по еврейскому вопросу, произнесённую им в ноябре 1926 года. Калинин сказал следующее:
«Почему сейчас русская интеллигенция, пожалуй, более антисемитична, чем была при царизме? Это — вполне естественно. В первые дни революции в канал революции бросилась интеллигентская и полуинтеллигентская еврейская масса. Как нация угнетённая, никогда не бывшая в управлении, она естественно устремилась в революционное строительство, а с этим связано и управление...
|
|
|
В тот момент, когда значительная часть русской интеллигенции отхлынула, испугалась революции, как раз в этот момент еврейская интеллигенция хлынула в канал революции, заполнила его большим процентом, по сравнению со своей численностью и начала работать в органах управления. Для еврейского народа, как нации, это явление (т.е. широкое участие евреев в «революционных органах») имеет громадное значение, и, я должен сказать, значение отрицательное.
Когда на одном из заводов меня спросили: почему в Москве так много евреев? — я им ответил: если бы я был старый раввин, болеющий душой за еврейскую нацию, я бы предал проклятию всех евреев, едущих в Москву на советские должности, ибо они потеряны для своей нации.
В Москве евреи смешивают свою кровь с русской кровью, и они для еврейской нации со второго, максимум с третьего поколения потеряны — они превращаются в обычных русификаторов» (стр. 16-17 упомянутой выше книги).
Почти одновременно с выступлением М. Калинина, 2 декабря 1926 года в Москве, в помещении консерватории состоялся митинг, посвящённый еврейскому вопросу. На этом митинге проф. Юрий В. Ключников сказал следующее:
«Уже февральская революция (1917 г.) установила равноправие всех граждан России, в том числе и евреев. Октябрьская революция пошла дальше. Русская нация проявила самоотречение. Создалось определённое несоответствие между количественным составом евреев в Союзе и теми местами, которые в городах евреи временно заняли...
Вы видите, как по всей Москве настроились мелкие будочки с хлебом и колбасой, являющиеся еврейскими. Вот вам первоисточник этого недовольства. Когда русские видят, как русские же женщины, старики и дети мёрзнут по 9-11 часов на улице, мокнут под дождём над ларьком Моссельпрома, и когда они видят эти, сравнительно тёплые, еврейские ларьки с хлебом и колбасой — у них появляется ощущение недовольства...
Это явление упускать из виду нельзя. С этим нужно считаться. У жителей больших городов может появиться это сторожкое чувство, поскольку страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве, и в практической жизни, и в других областях между численным составом евреев и населением.
Если бы у нас в Москве не было жилищного кризиса — масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить; а, в то же время, вы видите, как люди приезжают из других частей страны и занимают жилую площадь. Это — приезжие евреи...
Дело — не в антисемитизме, а в том, что растёт национальное недовольство, национальная сторожкость, настороженность других наций. На это не надо закрывать глаза. То, что скажет русский русскому, того он еврею не скажет.
Массы говорят, что слишком много евреев в Москве. С этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом»[16]...
Вопрос всё растущих случаев проявления резко антиеврейских настроений всё больше и больше тревожил власть, и она бросила все силы на борьбу с этим явлением, ибо она не могла не понимать, что под угрозу ставилось самое существование власти и правящего класса, состоявшего тогда преимущественно из евреев.
По всей стране начала вестись разъяснительная работа по этому вопросу. В процессе этой разъяснительной работы проводились «консультации по антисемитизму», об одной из которых, состоявшейся в августе 1928 года в Москве в «кабинете партработы одного из райкомов Москвы», сообщает председательствовавший на ней Лурье-Ларин в своей, упомянутой выше, книге «Евреи и антисемитизм в СССР».
На собрании-«консультации» присутствовали несколько десятков рабочих из различных московских промышленных предприятий: «передовики-партийцы», комсомольцы и несколько «сочувствующих», словом, весь человеческий материал, из которого формируется партийный, комсомольский и профсоюзный актив.
На «консультации», после доклада-разъяснения председателя (Лурье-Ларина) участники подавали записки-вопросы, чрезвычайно характерные для определения настроения присутствующих.
В своей книге Ларин-Лурье приводит полностью 6 вопросов-записок, которые заслуживают того, чтобы привести их дословно:
1) Почему евреи не хотят заниматься тяжёлым трудом?
2) Почему евреи везде устраиваются на хорошие места?
3) Почему евреев много в вузах, не подделывают ли они документы?
4) Не изменят ли евреи, в случае войны, и не уклоняются ли они от военной службы?
5) Почему евреям дали хорошую землю в Крыму, а русским — где похуже?
6) Отыскивать причину антисемитизма следовало бы в самой еврейской нации, в её нравственном и психологическом воспитании.
Примерно, в таком же духе и все остальные «вопросы-записки». Ни в одной из них нельзя обнаружить мотива расово-религиозного, упоминаний о том, что евреи распяли Христа — мотивов характерных для подлинного антисемитизма в старом, классическом понимании и аргументации дореволюционных противников евреев.
Во всех «вопросах-записках», в той или иной редакции, ясно звучит момент экономический — недовольство привилегированным положением еврейской этнической группы при новом режиме.
Из описанных выше выступлений трёх видных коммунистов — двух русских (Калинина и Ключникова) и одного еврея (Ларина-Лурье) — видно, насколько серьёзно и угрожающе стоял тогда (в конце 20-х годов) еврейский вопрос в Советском Союзе. И власть, не без оснований, забила тревогу.
В условиях коммунистического режима, обсуждение этого вопроса в печати было немыслимо.
Возможно было только одностороннее его освещение, с точки зрения правящего класса, которое сводилось к сообщениям в печати, да и то, редко, об отдельных случаях проявления недовольства той «обратно-пропорциональной процентной нормой», которая установилась при новом строе, причём, эти случаи назывались «рецидивом черносотенства», «выходками погромщиков» или «буржуазно-капиталистическим вредительством».
Ни спорить, ни опровергать, ни обосновывать антиеврейские настроения тогда никто не мог и не смел.
Когда же, в самом конце 20-х годов и начале 30-х, начались пятилетки и коллективизация, которым сопутствовали крутые меры правительства по отношению ко всем недовольным или саботирующим новые мероприятия (или, по мнению власти, могущих стать таковыми) — тогда, как будто, всё утихло и открытых проявлений антиеврейских настроений стало значительно меньше (что не значит, что исчезли и антиеврейские настроения).
Это видимое успокоение и принял С. Шварц за «спад волны антисемитизма».
Каковы же были подлинные настроения широких народных масс, ни С. Шварц, ни Лурье, ни многочисленные евреи правящего класса узнать не могли. По той причине, что «то, что скажет русский русскому, того он еврею не скажет», — написал в своей книге С. Шварц, цитируя речь проф. Ключникова...
Вряд ли можно сомневаться и в том, что, «что скажет еврей еврею, того он русскому не скажет».
В этом, может быть, и лежит причина той сторожкости, а иногда и отталкивания, которые характерны в русско-еврейских отношениях за всё время пребывания евреев в границах русского государства.
Конечно, в этом отношении были и исключения, но исключения, как известно, только подтверждают общее правило. Хорошо ли это или плохо — об этом судить не приходится. Но и отрицать это явление (хорошее или плохое) тоже нельзя. Оно существует.
Только в частной жизни, в разговорах людей, безусловно, доверяющих друг другу, люди иногда нарушали молчание и более или менее откровенно высказывали своё недовольство. Да иногда в состоянии возбуждения вырывались неосторожные фразы и слова, за которые многие жестоко поплатились.
В литературе того времени, которая, казалось бы, должна была отображать народные настроения, над «еврейским вопросом», точнее, над вопросом недовольства ролью евреев в государстве, было «табу» и его вообще не затрагивали.
А если кто из советских писателей того времени в своих литературных произведениях в бытовых сценах, стараясь быть возможно реалистичнее, писал то, что могло быть истолковано, как проявление «антисемитизма» — это влекло за собой последствия весьма неприятные для автора и ему приходилось на страницах печати оправдываться и выражать своё «восхищение еврейским народом», как это пришлось сделать писателю Борису Пильняку в 1931 году.
История этого «покаяния», в кратких словах, такова: в своём рассказе «Ледоход», написанном в 1924 году и вошедшем в Собрание его сочинений, изданное в 1929 году Госиздатом, Пильняк рассказывает о занятии отрядом «повстанцев» небольшого городка на Украине.
Атаман отряда — анархист, но комиссар отряда — коммунист; в отряде регулярно получают и читают «Известия» и отряд живёт жизнью советских повстанцев. Но «жидов» вешают и в городке устраивают еврейский погром, который Борис Пильняк описывает так:
«К утру в городке начался еврейский погром, всегда страшный тем, что евреи, собираясь сотнями, начинают выть страшнее сотни собак, когда собаки воют на луну, и гнусной традиционностью еврейских перин, застилающих пухом по ветру улицы»... (том 3, стр.81).
Тогда (до самого конца 20-х годов) положение было таково, что, по словам Лурье-Ларина, приведённым в предыдущем изложении, существовал «ложный стыд выпячивать еврейский вопрос, чтобы не развить антисемитизм ещё больше».
Надо полагать, что по этой причине на страницах печати не появилось никаких протестов или возражений в связи с содержанием рассказа «Ледоход» и этот рассказ был даже включён в собрание сочинений Б. Пильняка в 1929 г.
Но, его не забыли. О нём вспомнили в начале 30-х годов, когда, в результате крутых мероприятий правительства, населению были замкнуты уста, наступил, по словам С. Шварца, «спад волны антисемитизма» и можно было забыть о «ложном стыде выпячивания еврейского вопроса».
24 июня 1931 года в «Известиях», в статье М. Горького «Об антисемитизме» было и упоминание о рассказе Пильняка «Ледоход», разумеется, с указанием на то, что этот рассказ свидетельствует о пассивно-толерантном отношении автора к крайним проявлениям «антисемитизма».
Существовавшее тогда в Москве «Еврейское Телеграфное Агентство», сокращенно ЕТА, немедленно телеграфировало об этом в Нью-Йорк и на следующий же день в «Нью-Йорк Таймс» появилась соответствующая заметка об отношении к «антисемитизму» Бориса Пильняка, который находился тогда в США.
Через десять дней, 5 июля 1931 года, в том же «Нью-Йорк Таймс» был напечатан протест Б. Пильняка против обвинения его в «антисемитизме».
В этом протесте Пильняк высказывает своё «восхищение еврейским народом», категорически отвергает, что у него когда-либо были неприязненные чувства к евреям, указывает, что его произведения были переведены на «идиш и иврит» и сообщает, что его бабушка была еврейкой...
Антиеврейские настроения широких народных масс, которые явились, в результате превращения евреев в привилегированное «сословие», как пишут многие евреи — исследователи этого вопроса, были «активны, массовы и стихийны».
Называют они эти настроения «антисемитизмом», хотя, как указано выше, с подлинным антисемитизмом они ничего общего не имеют.
И, может быть, невольно и бессознательно, некоторые талантливые писатели и поэты того времени, рисуя типы отрицательные, вызывающие страх и ненависть, изображают их евреями, дают им еврейские имена.
Так, например, прославленный поэт Сергей Есенин написал следующий диалог:
Замарашкин:
Слушай, Чекистов!..
С каких это пор
Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты еврей,
Фамилия твоя Лейбман,
И чёрт с тобой, что ты жил
За границей...
Всё равно — в Могилёве твой дом.
Чекистов:
Ха-ха!
Нет, Замарашкин!
Я гражданин из Веймара...
И приехал сюда не как еврей,
А, как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячу лет.
За это своё произведение Есенин, насколько известно, никаких неприятностей не имел и ему не пришлось писать в «Таймс» о своём «восхищении евреями».
Наоборот, нью-йоркские русские евреи восхищались им и, во время его пребывания в Нью-Йорке, чествовали его в Бронксе в одном частном доме. Под конец ужина, сильно подгулявший Есенин начал вести себя не совсем прилично и начал «давать волю рукам».
Желая его утихомирить, хозяева и остальные гости схватили его за руки и намеревались связать. Есенин отбивался и не давался... Подбежал к открытому окну и истошным голосом начал кричать: «Спасите! Жиды режут!.. Бей жидов, спасай Россию!»...
Инцидент был, конечно, замят и никаких последствий для Сергея Есенина не было.
Другой известный советский поэт, Эдуард Багрицкий (одесский еврей), написал «Думу про Опанаса», в которой есть следующие крамольные строки:
Я бежал из продотряда
От Когана, жида.
По оврагам и по скатам
Коган волком рыщет,
Залезает носом в хаты,
Которые чище.
Глянет вправо, глянет влево,
Засопит сердито:
Выгребайте из канавы
Спрятанное жито!..
Ну, а кто поднимет бучу —
Не шуми, братишка!..
Усои в мусорную кучу,
Расстрелять — и крышка.
«Дума про Опанаса» не вызвала никаких откликов, хотя в ней и стоит слово «жид», считавшееся тогда проявлением «антисемитизма». Но и поэт был еврей.
Все три, приведённые выше, выдержки из произведений советских писателей и поэтов были написаны и напечатаны в первое десятилетие власти нового правящего класса — до конца 20-х годов.
Во втором десятилетии ничего подобного на страницах печати в СССР найти нельзя.
Начались пятилетки и коллективизация, сопровождавшиеся такими мероприятиями правительства, которые крепко замкнули уста всех недовольных; и население станы боялось не только говорить, но и подумать о «еврейском вопросе».
Наступила тишина, которую С. Шварц называет «спадом волны антисемитизма». Народ молчал... Но это не значит, что он не видел и не мыслил...
Когда-то Шевченко сказал: «народ молчит... ибо благоденствует»... Замолчал народ и под властью «династии Кагановичей»...
Было ли это молчание результатом «благоденствия» или молчал, скованный страхом, — это народ выявил только в конце 40-х и начале 50-х годов, когда, по словам Давида Бурга, настроения населения СССР были таковы, что, в случае свержения Советской Власти, в момент неизбежной при этом анархии, все евреи «будут попросту перебиты»...
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 187; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!