Русское еврейство в начале XX века 4 страница
«Как? Вы хотели арестовать Троцкого?» — обратились они с вопросом, в котором не было слышно упрека, но чувствовалось какое-то сострадание, с оттенком, будто он не в своем уме.
«Да! Троцкого!.. И до сих пор требую!..»
«Троцкого?..»
«Вы, очевидно, забыли, что было три дня назад, ну, а я хорошо помню ваши бледные лица и трясущиеся подбородки, когда мы вместе отсиживались 4-го июля»...
«Да, но ведь, это — Троцкий!... Поймите — Троцкий!» — старались они мне объяснить своё перед ним преклонение и, для наглядности, поднимали руки к небу. (Цитируется из книги Б. Никитина «Роковые Годы».)
(Представители Воинской Секции Совета были члены социалистических партий Совета, но не большевики. Временное Правительство так и не посмело арестовать Троцкого, чему, судя по многочисленным воспоминаниям участников событий, воспрепятствовал Керенский.)
Приведённый выше эпизод даёт ясную картину, что из себя представлял тогда Троцкий, который открыто вёл, во время войны, пропаганду, призывая к неповиновению солдат и матросов, и тем подрывал боеспособность армии.
Стеклов-Нахамкес пошёл ещё дальше Троцкого. Он призвал к убийству лиц, стоящих за продолжение воины.
После июльского восстания к нему, как и к Троцкому было предъявлено обвинение по тем же статьям, но, как и Троцкий, он не был ни судим, ни даже арестован, а выпущен Временным Правительством, когда он, на короткое время, был задержан военными властями, в согласии с решением прокуратуры.
|
|
|
Овший Моисеевич Нахамкес (Стеклов), как русский подданный призывного возраста, был в начале войны задержан немцами, но вскоре выпущен и приехал в Россию.
С первых же дней революции вошёл в Совет Рабочих и Солдатских Депутатов и приобрёл там первенствующее значение.
По его инициативе и при его непосредственном участии была уничтожена полиция и вынесено решение о невыводе из Петрограда распропагандированного и деморализованного гарнизона, в котором был немалый процент мобилизованных рабочих.
Когда, в первые дни революции, был создан Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, сразу же занявший положение «второго правительства», из него была выделена пятичленная комиссия для поддержания контакта с Временным Правительством, названная «Контактной Комиссией».
В эту комиссию вошёл Нахамкес и сразу же занял в ней руководящую позицию. Задача этой комиссии, по определению самого Нахамкеса, состояла в том, чтобы «путём постоянного организованного давления заставлять Временное Правительство осуществлять те или иные требования Совета».
«Давление» это было перманентным с первых же дней существования Временного Правительства, осуществлялось Нахамкесом грубо, прямолинейно и бесцеремонно — он вёл себя, как строгий хозяин — и привело к тому, что Временное Правительство не смело и не могло принять какое-либо ответственное решение, без согласия и одобрения «Контактной Комиссии», от имени которой, не встречая сопротивления остальных членов, говорил Нахамкес.
|
|
|
Свою деятельность Нахамкес не ограничивал «Контактной Комиссией», а чуть не ежедневно выступал с речами в Совете и на многочисленных митингах, громя всех тех, кто призывал к продолжению войны, в том числе и Временное Правительство и командный состав армии.
В начале июня 1917 года на заводе Лесснера состоялось объединённое закрытое совещание большевиков и анархистов. Разбирались вопросы о согласовании их совместной Деятельности.
Большевики предложили анархистам взять на себя террор против лиц, стоящих за продолжение войны, они доказывали, что им сейчас неудобно брать на себя столь крайние эксцессы, тогда как у отдельных групп анархистов они прямо входят в программу.
Однако, анархисты отнеслись к предложению без особого энтузиазма; вопрос рисковал провалиться, если бы положение не спас присутствовавший на собрании Нахамкес.
Он так горячо и решительно призывал к террору, так вдохновил присутствовавших и красноречиво призывал приступить к убийствам немедленно, что, после его выступления, большевики без труда провели свою резолюцию и тут же составили первый список намеченных жертв, во главе которого поставили Керенского.
|
|
|
Резолюция эта вскоре стала Известной в штабе Петроградского Военного Округа и в Военном Министерстве.
Военным министром тогда был Керенский, а его помощниками: полковники Якубовский, Туманов и Барановский. Помощником главнокомандующего Петроградским Военным округом — по политическим делам — был, призванный из запаса, адвокат Кузьмин, социалист-революционер, слепо выполнявший все директивы Центрального Комитета своей партии — одной из партий, активно участвовавших в Совете р. и с. депутатов.
Когда генерал-квартирмейстер сообщил Кузьмину обо всём происходившем на заводе Лесснера, прибавивши, что есть совершенно достоверные свидетельства нескольких лиц и никаких сомнений в точности сообщения быть не может, Кузьмин ответил: «Не может этого быть!.. Как?.. Нахамкес перешёл к большевикам?.. Никогда этого не будет!..» — И никакого хода этому делу дано не было.
Тогда генерал-квартирмейстер отправился в Военное Министерство, где, вместе с тремя помощниками Керенского, упомянутыми выше Барановским, Тумановым и Якубовским, обсудил положение, создавшееся после выступления Нахамкеса.
|
|
|
Они отнеслись к этому совсем иначе, чем Кузьмин, который просто не поверил, что меньшевик Нахамкес мог изменить своей партии.
Неужели же этого не достаточно, чтобы обвинить Нахамкеса в работе на Германию?
Призывать к немедленным убийствам лиц, желающих продолжать войну, не входило в программу ни социал-демократической партии, ни даже её пораженческого крыла.
По какой же инструкции шёл Нахамкес? Немецкий Штаб не мог бы придумать лучшего...
Что было бы во Франции с тем, кто стал бы призывать к убийству Клемансо, корпусных командиров?..
Так оценили выступление Нахамкеса люди военные, далеко не «черносотенцы» (таковые не могли занимать ответственные должности при Керенском), но не связанные железной дисциплиной социалистических партий, как это имело место с Кузьминым.
После всестороннего обсуждения, было решено организовать специальную охрану личности Керенского и принять меры, чтобы на заводах не было возможности производить бесконтрольно ручные гранаты, которые могли бы быть использованы для действий, рекомендованных Нахамкесом.
Привлечённый к делу организации предупредительных мер Начальник Главного Артиллерийского Управления ген. Леховин пытался наладить строгий контроль взрывчатых веществ, а производство ручных гранат было реорганизовано так, что капсули для них хранились отдельно и могли закладываться в гранаты только вне столицы... На этом дело и кончилось...
Не только арестовать и предать суду, но даже допросить или хотя бы потребовать объяснений от Нахамкеса просто не посмели. Ни всё Временное Правительство, ни военные власти...
Хотя, о выступлении и рекомендациях Нахамкеса всем было известно... Но вопрос был «щекотливый»... И его решили молча вообще не поднимать...
Много хлопот вызвал и отнял энергий тогда провозвестник террора — Нахамкес. Назначается охрана, составляется комиссия, вырабатываются предупредительный меры... А он, до самого июльского восстания, гремит с трибуны, продолжая оказывать «организованное давление на Правительство».
После неудавшегося восстания большевиков (июль 1917 г.) был издан приказ об аресте руководителей восстания, в числе которых были и Троцкий, и Нахамкес. (Большинство, как известно, скрылись и не появлялись до октября).
Но Троцкий и Нахамкес не скрывались и не сбежали, а продолжали свою деятельность, игнорируя и закон, и самое существование Временного Правительства, которое обязано было пресечь их деятельность, но... не смело.
Эпизод с попыткой арестовать Троцкого приведён выше. Неудачей кончилась и попытка законной власти пресечь деятельность и Нахамкеса.
9 июля на даче в Мустомяках был обнаружен Нахамкес и по распоряжению штаба Петроградского Военного Округа, несмотря на его протесты, был доставлен в помещение штаба, где всё время шумел и протестовал, как это осмелились арестовать его, по его словам «члена Исполнительного Комитета всея России», и требовал, чтобы к нему пришел начальник штаба.
Вошедший начальник штаба застаёт Нахамкеса сидящим развалившись у стола, спиной к столу, локти на столе. На вопрос начальника штаба: «Вы хотели просить меня о чём-нибудь?» — Нахамкес, не поднимаясь со стула, отвечает: «но я просил Вас придти ещё два часа тому назад!»...
В комнате — солдаты и офицеры. Начщтаба стоит, а Нахамкес сидит, развалившись, нога на ногу... Начштаба не выдерживает и подчёркнуто громко говорит: «Если желаете со мной говорить — потрудитесь встать!»...
Нахамкес вскакивает, как на пружине... «Почему Вы меня арестовали, невзирая на запрещение Правительства?» — спрашивает он.
Начштаба отвечает: «Я знал, что, при старом режиме, особые исключения делались только министрам и членам Государственного Совета; но ведь, при новых условиях, кажется, все равны. Почему я должен делать исключение для Вас?»...
«Как? Значит Вы арестуете и члена Учредительного Собрания?» — спрашивает Нахамкес... «Не понимаю, при чём здесь Учредительное Собрание?» — отвечает начштаба...
«Да, но я — член Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов всей России, член законодательной палаты. По крайней мере, мы сами на себя так смотрим»...
Этот интересный диспут был прерван срочным вызовом к телефону начштаба, которому было сообщено, что, по распоряжению Правительства, Нахамкеса задерживать в штабе Округа нельзя.
Одновременно с этим в Штабе появился сам председатель Совдепа — Чхеидзе с двумя членами выручать Нахамкеса, Начштабу не оставалось ничего больше, как отпустить с миром на все четыре стороны Нахамкеса, вина которого была несомненна.
Но это был Нахамкес-Стеклов, который тогда, как и Бронштейн-Троцкий, почувствовал себя хозяином положения и вёл себя, как таковой, не считаясьни с кем и ни с чем.
Но зато, с ними больше, чем считалось, и всё Временное Правительство, и даже Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, в котором большевики тогда не имели большинства; но, по существу, Совет шёл на поводу у этих двух напористых людей, не смея предпринять ничего против их пораженческой пропаганды и, в то же время, вынося резолюции о продолжении войны до победного конца.
Абсурдность такого положения ощущалась многими. Но сказать никто не смел. А за спиной у Нахамкеса и Бронштейна стояли не только Це-Ка их партии, но косвенную поддержку (путём «непротивленчества») они ощущали и в Центральных Комитетах всех «революционных» партий, бывших тогда на политической авансцене и состоявших преимущественно из их единоплеменников, для которых чувство русского патриотизма было чуждо, непонятно и враждебно.
С пораженческой пропагандой «боролись». Но боролись так, чтобы не побороть.
С предельной точностью эту «борьбу» изложил один из лидеров меньшевиков — грузин Церетели, сказавши, что «бороться надо так, чтобы дать им возможность почётного отступления»... «Иначе, может восторжествовать контрреволюция»...
Так было в Петрограде в короткое время пребывания у власти Временного Правительства. Так же было и во всех городах России.
В Киеве задавал тон и «углублял революцию» Рафес, меньшевик-«бундовец», перешедший впоследствии к большевичкам.
На фронте, в бесчисленных советах солдатских депутатов антипатриотическую и пораженческую пропаганду вёл целый легион маленьких, провинциальных нахамкесов и бронштейнов, не встречая должного противодействия со стороны своих коллег, меньшевиков и эсеров, из которых тогда состояли советы.
А если и противодействовали — то по методу Церетели, что было равнозначно попустительству, потворству и помощи, и содействию...
Разумеется, далеко не все «углубители» революции и митинговые ораторы, и даже не большинство, а относительное меньшинство были евреи.
Количественно преобладали не-евреи, только подражавшие методам евреев Нахамкеса и Бронштейна, наблюдая их демагогический успех и полную безнаказанность за высказывания и действия, недопустимые вообще, а в военное время, в особенности.
Характерно, что в бурной политической жизни первых же дней русской революции самое активное участие приняли евреи — члены «Бунда», того самого «Бунда», который, ещёсовсем недавно, в 1903 году, категорически заявлял, что «вообще было бы большим заблуждением думать, что какая бы то ни было социалистическая партия может руководить освободительной борьбой чужой национальности, к которой она сама не принадлежит», а потому, самоизолировался в марксистской социал-демократической партии.
Для руководства политической партией какого-либо народа, по мнению «Бунда», надо было выйти из данного народа, быть связанным с ним тысячью нитей, быть проникнутым его идеалами, понимать его психологию. Для партии чужого народа это невозможно! — Так категорически заявляли евреи из «Бунда» в 1903 году...
«А уже, во время первой революции, в 1905 году, многочисленные евреи-революционеры весьма активно вмешивались в дела «чужого народа» и были не только участниками, но и инициаторами и руководителями революционных выступлений, как например, Ратнер, Шлихтер и Шефтель в Киеве.
И «бундовцы», и не состоящие в «Бунде» — в одинаковой мере и с одинаковой энергией — устремились в революционное движение и сочли для себя возможным и допустимым не только участвовать в политической жизни и партиях общероссийских (для них «чужих»), но и проникать в руководство этих не-еврейских партий, ревниво не допуская в свои, еврейские, партии ни одного не-еврея.
Характерно, что, даже евреи по происхождению и расе, для которых язык «идиш» был их родным языком и которые были убеждёнными марксистами, но, из каких-либо соображений, изменившие религию — для «Бунда» были неприемлемы.
Проникновение в политические организации и партии шло одновременно по двум линиям: они «делегировались» или «кооптировались» и, как представители партий и организаций чисто еврейских, и от революционных партий и организаций общероссийских, в каковых, как уже указано выше, если не большинство, то весьма значительную часть центральных комитетов, составляли евреи.
Кроме того значительное число евреев проникали в возглавления партий и организаций в порядке «персональном» — их выбирали и за них голосовали, охваченные революционным настроением, широкие массы, чему немало способствовал ореол «угнетений и притеснений» при старом режиме, окружавший евреев и усиленно ими подчёркивавшийся и выпячивавшийся, а также, врождённая евреям, напористость и энергия.
В результате, уже через несколько месяцев после февральской революции, мы видим немало не только евреев, но и «бундовцев», занимающих ответственные положения председателей совдепов в областях и на фронте и весьма активно и авторитетно решающих вопросы, как чисто военные, так и вопросы одобрения или неодобрения тех или иных мероприятий Временного Правительства.
Как далеко простиралась тогда власть и возможности евреев, попавших в председатели какого-либо совдепа, и как, даже Верховное Командование Русской армии должно было считаться с мнением юнцов-«бундистов», рассказывает нам в своих мемуарах один «бундист» — председатель совдепа:
«Днём 31 августа (по ст. стилю) пришло известие о принятии на себя А.Ф. Керенским обязанностей Верховного Главнокомандующего и о назначении ген. М.В. Алексеева его начальником штаба. Мы, провинциальные деятели, руководители Рабочего и Солдатского Совета (дело было в Витебске) были совершенно ошеломлены.
Насколько мы были информированы, Алексеев принадлежит к группе единомышленников Корнилова. Следовательно, приглашение его означает «соглашательскую» политику, примирение с Корниловым. Но, быть может, лично Алексеев стоит в стороне от политической борьбы и, нуждаясь в «военспеце» и авторитетном генерале, при чересчур штатском Керенском, его вынуждены были пригласить?
Всё равно, этот шаг Временного Правительства невозможно признать правильным. Он может оказаться роковым. Наш долг высказать своё мнение и оказать давление на правительство и ЦИК Советов.
Вечером на заседании Военного Бюро Рабочего и Солдатского Советов был составлен текст телеграммы, протестующей против назначения Алексеева и против тенденции примирения с корниловщиной. И, после этого решения, Бюро погрузилось в местную работу.
Авиационный парк рвался в бой и решил выделить отряд с пулемётами для направления на Оршу, где, по нашим сведениям, тогда собирался «кулак» для последнего штурма Могилева. Мы обсуждали вопрос, кто из членов Бюро поедет с этим отрядом: каждому хотелось принять непосредственное участие в «деле», но никого нельзя было отпускать...
В это время мы получили известие о предстоящем проезде через Витебск генерала Алексеева и перед Военным Бюро стал новый ряд вопросов о тактике. Положение представлялось нам весьма сложным. Мы только что отправили протест против назначения Алексеева.
Но сейчас, по приезде, Алексеев для нас остаётся представителем Верховного Главнокомандующего, высшей военной властью в стране. Следовательно, во всех вопросах передвижения войск, его решение является окончательным. Но ведь, Алексеев едет мириться с Корниловым — это очевидно, а мы считаем политику примирения — ошибкой, преступлением.
Между тем, Алексеев действует от имени Временного Правительства, которое мы решили поддерживать... Тем более, что Алексеев может аргументировать интересами фронта, оперативными соображениями, которые окутаны тайной для нас, непосвящённых...
Таков ход мыслей, волновавших членов Военного Бюро местных Советов. В результате обмена мнений, мы решили:
1. Высказать генералу Алексееву мнение витебских советов о том, что с Корниловым должен быть разговор, как с государственным преступником, что он должен быть арестован.
2. Доложить обо всех проведённых нами мобилизациях и передвижениях войск и поступить, согласно его указаниям, как начальника штаба Главнокомандующего.
Затем, Военное Бюро уполномочило А. Тарле и меня — как председателей Рабочего и Солдатского Советов — для встречи генерала Алексеева.
В 1 час ночи, стоя у прямого провода на вокзале, мы получили телеграфную ленту, которая вновь внесла резкие перемены. Эта лента содержала приказ Керенского полковнику Короткову в Оршу.
В этом приказе Керенский требовал немедленной организации наступления на Могилёв и ареста генерала Корнилова и других заговорщиков. Для нас, по прочтении этого приказа, стало ясно, что наша позиция оправдалась, что, заколебавшиеся было «сферы» спохватились и отказались от того плана, который незадолго до того поручен Алексееву.
Нам стало ясно, что миссия Алексеева не только осложняется, но, пожалуй, отпадает за ненадобностью. Как же теперь быть нам, членам Военного Бюро?
Конечно, необходимо ознакомить Алексеева с приказом Керенского. Быть может, благодаря этому, удастся сорвать план «гнилого компромисса»...
С глубоким волнением мы стали ждать приезда генерала Алексеева, предчувствуя, что приказ Керенского должен особенно сильно подкрепить точку зрения Военного Бюро на ликвидацию корниловского мятежа.
В два часа ночи нам сообщили, что прибыл поезд генерала Алексеева. Он спал в салон-вагоне, и мы были введены в соседний вагон к сопровождавшим генерала Вырубову и Филоненко.
Вырубов допытывался, в чём дело, но мы, конечно, хотели беседовать с генералом и попросили проводить нас к нему. Нас повели в салон-вагон, где нас встретил, заспанный старый генерал.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!