Доверие для Социального разнообразия // Равенство, доверие и мультикультурализм

Авигейл Эйзенберг.

Целью мультикультурализма как набора идеальных политических принципов является достижение равенства в различных обществах за счет гарантии того, что принадлежность к какому-либо этническому меньшинству не послужит для гражданина источником социальных, политических или экономических неудобств. Политические меры, воплощающие в жизнь эти идеальные принципы, включает, например, законодательную деятельность, направленную на борьбу с дискриминацией, справедливость в сфере труда, курсы языка, повышение культурного уровня и, в некоторых случаях, особые права и признание меньшинств. Важным аргументом против мультикультурализма является то, что, выделяя некоторые группы и предоставляя ресурсы для усиления этнических общностей и организаций, мультикультурализм разрушает социальное единство и разделяет само сообщество. В последнее время при рассмотрении данного аргумента на первое место выдвигается связь между доверием и сообществом с одной стороны и сообществом и равенством с другой. Предполагается, что мультикультурализм разрушает сообщество, подрывая доверие, складывающееся между членами общества. Доверие имеет ключевое значение в социальных и политических отношениях. Там, где есть доверие, эффективность и вероятность взаимодействия значительно возрастают. Там, где его нет, социальное взаимодействие становится дорогим и трудным.

Утверждение о том, что мультикультурализм может подвергнуть опасности социальное доверие, связано с доводами, демонстрирующими, что без доверия в обществе будут преобладать неравенство в правах и социальная несправедливость. Говорят, что мера социального сотрудничества и единства, необходимая для перераспределения ресурсов в масштабах всего общества, требует высокий уровень доверия. Когда избиратели позволяют отдавать часть ресурсов на нужды образования, здравоохранения и социальной поддержки, они верят, что те, кто это пособие получает, в принципе хотели бы оказать такую же помощь другим, если бы могли. Там, где такое доверие есть, легко происходит взаимодействие и распределение. Там, где его нет, взаимодействие слабое. Например, в трудовых организациях группировки, возникающие на почве конфликтов в связи с половой или этнической принадлежностью, сигнализируют о крушении доверительных отношений между членами группы. Эти группировки угрожают единству группы и, даже если они не слишком сильно ослабляют ее, повышают стоимость взаимодействия между ее членами. Организации, основывающиеся на единстве своих членов, ослабевают из-за группировок внутри них, которые появляются в результате отсутствия доверия. Проще говоря, взаимодействие без доверия обходится дорого. Таким образом, если мультикультурализм ослабляет доверие, расшатывая единство – заставляя граждан сосредотачивать внимание скорее на разности их интересов и ценностей, чем на их сходстве – он подвергает опасности главные условия сохранения и усиления равенства в демократических обществах. Ирония этого заключения состоит в том, что мультикультурализм подразумевает усиление социального равенства, что, казалось бы, должно быть источником улучшения условий, от которых зависит доверие. Но, согласно многим критикам мультикультурализма и сторонникам теории общественного капитала, мультикультурализм понятийно связан и на практике зависит от отсутствия доверия, а не от его присутствия. Эти заявления поднимают вопросы об отношении между доверием, равенством и мультикультурализмом, некоторые из которых я затрону сейчас. Сначала я исследую мультикультурализм, а потом доверие. Оба понятия являются центральными при анализе взаимодействия в рамках теории общественного капитала и либерально-демократической теории. Первая часть исследования посвящена тому, как отношение между доверием и мультикультурализмом понимают в науке. Я докажу, что прямо или косвенно доверие, которое считается ценным в контексте либерально-демократической теории, включает: 1) доверие между незнакомыми людьми и 2) доверие между равными людьми. Вторая часть исследования посвящена изучению отношений между доверием, мультикультурализмом, равенством и этнической обособленностью. Сложно понять, каким образом мероприятия мультикультурной политики, к примеру, важнейшие для канадского мультикультурализма, вызывают спад доверия в политической сфере. Тем не менее, мультикультурализм как набор идеальных политических принципов может положительно влиять на доверие, поощряя более яркое проявление этнической идентичности. Но то, снизит ли он тем самым доверие, во многом зависит от того, как в отсутствие мультикультурной политики к этнической идентичности относятся институты и организации, якобы «общественные» по своей природе.

Разъяснение понятия мультикультурализма

Это исследование сосредоточено на мультикультурализме как наборе идеальных политических принципов и мероприятий, а не как описании демографического состава различных обществ. Исследования показали, например, что в неоднородных обществах больше разница в доходах[3], что этническое и лингвистическое разнообразие соответствует слабой организации труда и что общества с более однородной культурой, такие как Швеция, Норвегия и Дания, чаще имеют сильное благополучное государство. Эти исследования не утверждают, что культурное многообразие является основной причиной неблагополучия государств. Более того, они не делают разницы между предположительными последствиями культурного разнообразия и последствиями расизма или шовинизма, которые могут привести к этническому или социально-экономическому расколу. Тем не менее, они увеличивают вероятность того, что политика, направленная на сохранение культурного разнообразия и поиск способов поселения культурных меньшинств без требования ассимилироваться с основной культурой, может ослабить культуру взаимодействия и распределения ресурсов в либерально-демократических обществах. Настаивая на включении групп в общественную жизнь без требования иметь приблизительно такие же ценности, мультикультурализм может ослабить чувство взаимозависимости, на котором основывается состоятельное государство.

Критики мультикультурализма в Канаде, США и Великобритании также рассматривают мультикультурализм как набор идеальных политических принципов, а не демографическое явление. В начале 1990-х г.г. канадские критики настаивали, что официальная политика мультикультурализма, проводимая Федеральным правительством, побудила лидеров этнических групп «удерживать своих членов вдали от основного течения». По словам одного критика, мультикультурализм осуществляет касательно прав меньшинств такую стратегию, которая «равнозначна, по меньшей мере, гражданству в виде расовой изоляции». Поддерживая мультикультурализм, один ученый утверждал, что «мало кто, приехав в Канаду, в конечном итоге воспринимает себя – и других – просто как «канадца, тем самым ослабляя структуру общества». В США Шлезингер-младший заявил, что мультикультурализм «разъединяет Америку». Другие, более радикальные теоретики, говорили, что политика «признания» различных самобытных групп входит в противоречие с политикой «перераспределения ресурсов». Британские критики выражали озабоченность тем же. Дэвид Миллер, например, утверждает, что когда меньшинства поощряются, согласно идеалам мультикультурализма, к формированию своей идентичности, основываясь на «отличии» от соотечественников, а не на сходстве с ними, то они становятся более уязвимы перед социальной несправедливостью, чем если бы они приняли позицию полноправных членов национального сообщества. Миллер считает, что национальное единство важнее всего в стремлении к социальной справедливости и что радикальная мультикультурная политика, которая ставит этническую идентичность на один уровень с национальной идентичностью, ставит под угрозу это единство. Чтобы устранить несправедливости, влияющие на жизнь маргинальных групп, этнические меньшинства должны установить с большинством отношения, основанные на доверии и солидарности. По словам Миллера, «Если мы верим в социальную справедливость и заботимся о демократической поддержке социально справедливой политики, мы должны обратить внимание на условия, при которых различные группы будут друг другу доверять… Доверие требует солидарности не только внутри самих групп, но и между ними, а это в свою очередь зависит от такого сознания общности, которое может дать только принадлежность к какой-либо национальности». Брайан Барри также утверждает, что мультикультурализм подвергает угрозе социальное единство, на котором основываются благополучные государства. И Миллер, и Барри предполагают, что некоторые формы мультикультурализма подвергают опасности социальную целостность, социальное доверие, программы и ценности, которые основываются на социальном единстве. Как и эти критики, в этой статье я обращаю основное внимание на проблему, якобы поднятую мультикультурализмом как набором идеальных политических принципов, и ставлю вопрос, подрывает ли мультикультурализм условия, от которых зависит социальное доверие.

Мультикультурализм и снижение двух разновидностей доверия

В то время, как было сделано предположение, что политика мультикультурализма ослабляет социальное единство, исследователи общественного капитала предположили, что социальное доверие снижается опасными темпами в демократических странах Запада. Спад в доверии связывали со снижением участия в политической жизни и членства в общественных организациях, с падением экономических показателей и с сокращением поддержки программ общественного благосостояния. Среди факторов, способствующих падению социального доверия, приводили также изменения в структуре семьи, смещение культурных норм, влияние телевидения и, что особенно интересно в этом списке, мультикультурализм.

То, что доверие в определенном виде необходимо для социальных и политических отношений, кажется бесспорным. Аннет Байер заостряет внимание на универсальном характере доверия, полагая, что доверие влечет за собой предоставление другим людям права влиять на наши интересы. Доверяя, мы делаем себя уязвимыми перед волей другого человека в том плане, что мы подвергаем себя риску, что другие злоупотребят своей властью влиять на нас[4]. Такая незащищенность может показаться приемлемой только в личных отношениях с близкими друзьями и семьей. Но доверие имеет ключевое значение для всех отношений в обществе, объясняет Байер, включая отношения между незнакомыми людьми. Мы идем на риск, доверяя другим, когда спрашиваем дорогу, едим еду, купленную в магазинах или приготовленную в ресторанах, или оставляем наших детей на попечении других людей. «Мы дышим доверием, как воздухом, и замечаем его, как воздух, только когда его начинает не хватать или оно становится загрязненным».

Несмотря на свой универсальный характер, только доверие между незнакомыми людьми важно для поддержания демократических обществ. На это есть две причины. Во-первых, доверие между близкими друзьями и членами семьи, основанное на личном знакомстве и прямой связи, не может иметь большого политического значения в либерально-демократических государствах потому, что такие базовые политические ценности, как непредвзятость по отношению к индивидам и равноправие граждан, исключают основание государственных программ на эмоциональных связях, устанавливающихся в личных отношениях. Доверие между друзьями и членами семьи важно, но оно не поможет построить либерально-демократическое общество. Если мы можем доверять лишь тем людям, с которыми у нас прямая и личная связь, то нет смысла говорить, что доверие важно для развития сотрудничества в либерально-демократических государствах. Такое эмоциональное доверие является гражданской добродетелью, скорее, в феодальных или племенных, а не в демократических обществах.

Во-вторых, доверие, необходимое для проведения крупномасштабных социальных проектов, должно легко устанавливаться между незнакомыми людьми в общем масштабе рассматриваемого проекта. Доверие только тем, кто «такой же, как и мы» или «о ком мы знаем» благодаря их репутации, недостаточно для поддержания проектов вроде социальной помощи и государственного образования, если в стране большое население. Согласно Эрику Усланеру, «множество примеров благородных поступков подрядчиков или предприятий не означают склонность заниматься благотворительностью или добровольно жертвовать своим временем». Доверие между незнакомыми людьми или, как говорит Усланер, «моральное» доверие проявляется по отношению к людям, не входящим в круг наших знакомых, – этот уровень выше веры только в таких же, как и мы.

Моральное доверие заставляет нас открываться людям, которых мы никогда не встречали. Сторонники морального доверия видят мир как благодатное место, в котором люди руководствуются хорошими мотивами. Они активно участвуют в жизни своих сообществ, голосуют, добровольно платят налоги, занимаются благотворительностью, добровольно тратят свое время и, что очень важно в контексте исследований общественного капитала, утверждают, что «верить можно большинству людей», когда их спрашивают во время социологического опроса.

Доверие между незнакомыми людьми можно дальше разделить на то, что я обозначу как социальное доверие и политическое доверие. Социальное доверие возникает в результате социального взаимодействия с незнакомыми людьми. Оно позволяет нам есть приготовленную другими еду, пользоваться дневной медицинской помощью или участвовать в коллективных и крупномасштабных проектах, вроде государственного образования. Это вид доверия, который делает жизнь в крупных обществах терпимой, удобной и менее дорогой, чем могло бы быть без доверия. Социальное доверие никогда не бывает идеальным. Все общества частично основываются на средствах поддержания порядка в отношениях, для чего социальное взаимодействие необходимо[5]. Проверка санитарных условий и лицензии данной организации укрепляет нашу веру в надежность других людей и таким образом укрепляет социальные отношения. Такие меры контроля увеличивают стоимость отношений по сравнению с их стоимостью при идеальном доверии. Но дополнительные затраты стоят того, так как они снижают риск быть обманутыми для людей, которым приходится доверять другим, путем повышения риска, который вынуждены принять в расчет те, кто хочет это доверие обмануть. Даже проведя сложную проверку лицензии, мы вынуждены доверять службе дневной медицинской помощи следить за безопасностью наших детей, надеяться, что они будут знать их местонахождение и не позволят им выходить без шапки. Без такой проверки или при попадании в систему, где мы не можем рассчитаться с тем, кто предал наше доверие (например, связавшись с органом, выдающим лицензии, или найдя другую службу дневной медицинской помощи), ассоциация социального доверия с уязвимостью будет очень высокой.

Политическое доверие – это доверие, возникающее между гражданами и их лидерами и, согласно некоторым исследованиям, уверенность граждан в своих лидерах и институтах управления. Политическое доверие облегчает политическое взаимодействие как между гражданами, так и между гражданами и их лидерами. Как и социальное доверие, политическое доверие увеличивается благодаря механизму ответственности. Когда граждане перестают верить своим лидерам, они зачастую требуют дополнительные механизмы, способные их убедить в ответственности их лидеров (например, референдумы, право законодательной инициативы и отмены действия какого-либо решения). Эти механизмы ответственности не только обходятся дорого, но и делают процесс принятия решений элитами неэффективным, утомительным и почти безрезультатным. Социальные кризисы становятся еще более разрушительными, а их разрешение обходится дороже, чем могло бы в обратном случае, в тех странах, где элиты не пользуются высоким уровнем политического доверия. Доверие граждан к своим политическим лидерам и институтам сильно «помогает обществам успешно переживать периоды кризиса».

Итак, в целом, доверие означает незащищенность перед волей других людей. Это утверждение носит универсальный характер. В этой работе я провел разграничение между социальным и политическим доверием и доказал, что в каждом случае доверие, имеющее отношение к либерально-демократической политике, это доверие между незнакомыми людьми. Подчеркнуть эту мысль следует по двум причинам. Во-первых, доверие между незнакомыми людьми согласуется с либерально-демократическими ценностями, вроде непредвзятого отношения к людям. Доверие между друзьями, несмотря на свою важность для дружбы, не важно для демократической политики. Во-вторых, единственный вид доверия, подходящий для крупномасштабных демократических проектов, это доверие между незнакомыми людьми. Опять же, такое доверие не единственный вид доверия в либерально-демократических государствах. Скорее, это единственный вид доверия, имеющий отношение к политическим проектам.

Утверждение, что доверие среди незнакомых людей может быть единственным видом доверия, важным для социального и политического взаимодействия в либеральных обществах, не означает, что все примеры политического или социального взаимодействия на основе доверия между незнакомыми людьми следует одобрять. Наоборот, не все доверительные отношения стоит развивать. Проблема доверия, по крайней мере для тех, кто беспокоится о либеральной демократии, социальной справедливости и благополучном государстве, заключается в том, что доверие – понятие в моральном плане не однозначное. Как указывает Байер, «эксплуатация и тайные сговоры, как и справедливость и товарищество, больше процветают в атмосфере доверия». Поэтому центральным вопросом для тех, кто беспокоится о росте доверия или пытается остановить его упадок, является вопрос: при каких обстоятельствах стоит защищать доверие?

Такой вопрос поставил Дэниел Вайнсток в своем исследовании, посвященном тому, как построить доверие в расколотых обществах. Вайнсток концентрирует внимание на социальном единстве и утверждает, что социальное единство имеет неоднозначный в моральном плане характер. Этим он имеет в виду, что социальное единство имеет как желательные, так и нежелательные черты и задача заключается в поощрении желательных примеров его проявления при избегании нежелательных. Социальное единство позволяет обществу выстоять во время кризисов, которые неизбежно случаются в жизни каждого государства. Однако этого можно достичь и путем террора, угнетения, страха отделения или просто нехватки критической мысли со стороны гражданского населения. Например, разрушительные результаты 11 сентября могли привести к укреплению социального единства в Соединенных Штатах. Но террористическая атака на Нью-Йорк или Вашингтон – это, несомненно, слишком высокая плата за социальное единство; «… мы хотим иметь блага, которые единство делает возможными, но не любой ценой».

Морально неоднозначные ценности оказываются менее сомнительными, когда они сопровождаются другими ценностями, которые обеспечивают условия только для благоприятных примеров развития. Единство становится более однозначным и желательным, согласно Вайнстоку, когда его укрепляет социальное доверие. Доверие – это центральная составляющая в цементе общества, которая обеспечивает нас более желательной формой единства.

Несмотря на все это, существует проблема, которую Вайнсток не затрагивает; она заключается в том, что доверие тоже зачастую является морально неоднозначной ценностью. Оно морально неоднозначно в том смысле, что доверие может быть построено на моральных, либо на аморальных основаниях. Например, исследования показали, что террористические атаки 11 сентября 2001 года укрепили доверие в обществе в Соединенных Штатах. По словам Роберта Путмана, «Вера в правительство, вера в полицию, интерес к политике находятся на пике… Американцы не только доверяют политическим институтам больше [чем до террористических атак]: мы также доверяем друг другу, начиная от соседей и коллег, заканчивая продавцами в магазинах и абсолютно незнакомыми людьми». Но доверие, купленное ценой терроризма, согласно анализу Путмана, это в лучшем случае возможность для правительства начать проводить политику, которая будет иметь более продолжительный и результативный эффект. «Прогрессивные деятели, – утверждает он, – должны перевести это национальное настроение в конкретные политические инициативы по преодолению этнических и классовых расколов в наших все более мультикультурных обществах». Другими словами, доверие может оказаться менее неоднозначным в моральном плане (или менее нежелательным согласно морали), если правительство начнет проводить политику, которая создаст условия (в данном случае, преодоление этнических и классовых расколов) для развития более результативного и ценного доверия. Политика, соответствующая предложению Путнама, направлена на социальное и экономическое неравенство в Соединенных Штатах.

Моральная неоднозначность доверия и связь между доверием и равенством также занимают центральное место в анализе этой концепции, проведенном Байер. Она утверждает, что социальные отношения, отмеченные глубоким неравенством, часто поддерживает доверие. Когда привилегированная группа доверяет менее привилегированной группе и платит больше положенной половины для поддержания совместного проекта, так как менее привилегированная группа более уязвима при закрытии проекта, и можно сказать, что доверие поддерживает эксплуатацию. Согласно Байер, основанное на такой эксплуатации доверие более устойчиво, когда оно связывает вместе эксплуатируемых и эксплуататора. В отличие от проблемы фри-райдеров (лиц, бесплатно получающих различные блага), которая приводит совместные проекты и доверие к упадку, при комбинировании доверия и неравенства эксплуатация может поддерживаться в течение длительного периода времени.

Таким образом, неудивительно, что такие политические теоретики, как Лок и Токвиль, оба определяли доверие как важную социальную и политическую ценность и идеализировали социальные отношения как отношения между равными индивидами и делали модели таких отношений на основе добровольных договоренностей между взрослыми людьми с практически одинаковой властью. Это не означает, что доверия не существовало между женами и мужьями или между рабами и хозяевами во времена Лока и Токвиля. Просто доверие, существовавшее между женами и мужьями или между рабами и хозяевами в 17 – 19 в.в. и помогавшее зачастую поддерживать полностью эксплуатационные отношения, не было тем видом доверия, согласно этим политическим теоретикам, которое должно формировать либерально-демократические общества. Только доверие между равными индивидами, только контракты, подписанные между индивидами с одинаковой властью и равной самостоятельностью, имеют ценность в гражданских и политических обществах, представляемых обоими теоретиками. Не все доверие является положительным доверием. Только доверие между равными имеет политическую ценность.

Дилемма заключенного, являющаяся центральной для многих аналитических дискуссий по поводу доверия, также основывается на предположении, что все участники равны или, по крайней мере, в равной степени уязвимы и имеют равный доступ к механизмам принуждения. Проблема фри-райдеров предполагает приблизительно равный статус участников основанных на доверии отношений в том плане, что фри-райдер нарушил свои обязанности перед другими только из-за предположения, что он равен с другими. Детей, например, обычно нельзя рассматривать как фри-райдеров, так как у них другой статус в нашем обществе, поэтому они не в праве брать на себя обязанности, на которых основываются отношения взаимодействия. Это не значит, что детей нельзя включать в доверительные отношения. Наоборот, дети всегда находятся в таком положении, когда им приходится доверять другим. Скорее, суть в том, что модель доверия, используемая в политическом и социальном анализе, плохо подходит для осознания того, как доверие работает между людьми с неравной властью.

В обсуждении доверия и общественного капитала можно найти определенное скрытое, а иногда и явное предположение, что только доверие среди равных имеет политическую ценность. Усланер принадлежит к числу тех, кто открыто утверждает, что доверие не может процветать в неравном мире. Он показывает прямую связь между доверием и экономическим неравенством в Соединенных Штатах и говорит, что «изменения в одном только в коэффициенте Джинни послужили причиной падения уровня доверия почти на две трети»[6]. Понятно, что доверие слабо там, где общества разделены неравенством. «Верхушка может навязывать свою волю более бедным людям. И у низов нет причин полагать, что они получат честную договоренность». Ни у одной группы нет особых причин доверять другой группе. Вид ценного для политики доверия, «моральное доверие», согласно Усланеру, присуще тем, кто оптимистично смотрит на будущее и на людей. Оптимизм чаще процветает в контексте относительного равенства, чем неравенства. Другими словами, сейчас имеет значение не то, как ты богат, а насколько равномерно распределяется доход. Те, кто значительно рискует, доверяя незнакомым людям, вряд ли таким образом выставят себя беззащитными. Наоборот, «при изобилии ресурсов можно погасить случайные расходы за счет своих эксплуататоров». Те, кто хочет рисковать, показывая себя беззащитными перед незнакомыми людьми, являются оптимистами, согласно Усланеру. Они достаточно состоятельны, чтобы выдержать столкновение с неблагонадежным человеком, но они и достаточны оптимистичны, чтобы верить, что такие столкновения, по крайней мере, будут редкими.

Многие критические замечания касательно исследования Путнама касаются моральной неоднозначности его исследования упадка доверия. И Маргарет Леви, и Теда Скочпол указывают на романтизм видения Путнама, который возвращает нас во времена, когда Американская Ассоциация родителей и учителей, Американский легион и другие объединения широких масс были плотью и кровью американской демократии. Со всем уважением относясь к изменениям, принесенным уравнением женщин в правах с мужчинами, и включением их в рабочую силу, Леви утверждает, что Путнам «скорее принижает значение этих изменений, чем… ищет институциональные замены для тех ролей, которые когда-то играли женщины». Скочпол утверждает, что отсутствие гражданской активности может в значительной степени быть продуктом растущего классового раскола в Америке, который сделал участие и лидерство в Американском легионе или в Американской Ассоциации родителей и учителей маловажными «вспомогательными ступенями» для профессионалов и бизнесменов и таким образом обнажил неприглядную суть этих гражданских объединений для всех остальных. «Как иронично получилось бы, – говорит Леви, – если бы после выхода из местных объединений эти самые профессиональные и бизнес элиты, которые приложили руку к росту безработицы местного населения, сейчас полностью изменились бы и стали убежденно доказывать, что менее привилегированные американцы, которых они оставили ни с чем, теперь должны восстанавливать социальные связи нации». В более поздних работах Путнама, вроде вышеупомянутого анализа доверия после терактов 11 сентября, он выступает в поддержку необходимости преодоления классовых и этнических расколов, но центральная идея его анализа заключается не в том, чтобы сделать доверие менее неоднозначным, а выделить волну доверия после терактов 11 сентября и возможности, которые она предоставляет государству.

Итак, не все доверие – доверие хорошее. Но доверие между равными важно частично потому, что оно чаще всего создает «цемент общества», имеющий ключевое значение для необходимого вида социального единства. Только существуя между равными, доверие способствует результативному социальному единству. Но опять же, доверие между равными не единственный существующий вид доверия. Скорее, это единственный вид, имеющий политическую ценность в либерально-демократических обществах. Более того, это единственный вид доверия, который поддерживается политическими теориями, концентрирующимися на доверии, или философскими анализами этой концепции. Теоретики общественного капитала также знают или догадываются о важной связи между социальным и политическим доверием и равенством. Как минимум, доверие – это морально неоднозначное явление, чьи цели должны дополнять либеральные эгалитарные цели, а не соревноваться с ними. Как максимум, единственный вид доверия, важный для политики, это доверие между равными индивидами.

Канадская мультикультурная политика и доверие

В этом разделе делается предположение, что доверие имеет ценность только в либерально-демократической политике, где его «встраивают» в отношения между равными. Тем не менее, можно увидеть, как мультикультурализм вписывается в этот набор предположений. С одной стороны, довольно легко оправдать политику и идеалы мультикультурализма, основанные на повышении равноправия, если мы можем согласиться с таким исходным положением мультикультурализма: равенство меду индивидами зависит не просто от равного распределения материальных ресурсов, но и от честности распределения ресурсов, которые можно назвать «культурными», вроде признания культуры, идентичности и языка. Согласно сторонникам мультикультурализма, он, прежде всего, является средством более справедливого распределения культурных ресурсов. Некоторые группы, вроде национальных меньшинств (аборигены Канады и жители Квебека), могут потребовать специальных гарантий или прав для своей группы (например, территориальная автономия, гарантированное представительство в центральных институтах, претензии на землю и право на язык), чтобы их культурные товары (то есть, их язык, религия, обычаи, земля) были защищены от непредсказуемого поведения «рынка» культурных товаров, на котором преобладают товары большинства[7]. Другие культурные меньшинства, в особенности иммигранты, добровольно лишившиеся корней ради получения преимуществ, ожидаемых от новой страны, также требуют честного размещения культурных ресурсов, что они получают в первую очередь, когда им обеспечивают все возможности и дают средства для успешного интегрирования в главную культуру. Добровольные иммигранты (в противоположность беженцам) не могут ждать, что они станут большинством и будут наслаждаться культурной безопасностью или что они станут защищенным меньшинством внутри только что принявшего их общества. Скорее, они должны ожидать, что им предоставят ресурсы, необходимые для понимания и получения радости от жизни в обстановке только что принявшего их общества. Им нужны система социального обеспечения и образовательные программы, чтобы выучить язык и культуру их новой страны. Им нужны политика и программы, борющиеся с дискриминацией, которая мешает им активно участвовать в общественной жизни. Им нужно эффективное действие, чтобы компенсировать им нечестные и неблагоприятные условия, потому что нет другого способа решить эти проблемы.

Но даже если бы критики признали, что культурные ресурсы являются потенциальным источником равенства и неравенства, они все равно утверждали бы, что разрушительное для сообщества последствие мультикультурализма заключается в том, что он мирится и даже поощряет обособленность культурных групп как средство уравнения признания. Это происходит в основном потому, что мультикультурализм поощряет обособленность, а это привлекает критиков как из политических теоретиков, озабоченных проблемой социальной справедливости, так и аналитиков, сосредоточенных на общественном капитале. Относясь к группе тех, кто заботится о социальной справедливости, Барри говорит, что «политика различия», представленная примером канадской мультикультурной политики и теорий о гражданстве, дифференцированном по группам, «основывается на отрицании того, что мы можем назвать политикой единства». В отличие от идеи принадлежности граждан к одному обществу и разделению с ним общей участи, «вся суть «политики различия», – утверждает Барри, – заключается в отстаивании идеи, что для каждой культурной группы должна проводиться общественная политика, приспособленная к удовлетворению потребностей самой группы». Дэвид Миллер предлагает более глубокую критику и утверждает, что так называемый «радикальный мультикультурализм» выходит далеко за пределы взаимной терпимости и веры, что каждый человек должен иметь равные политические возможности, несмотря на пол, класс, расу и так далее, достигая точки зрения, что настоящей целью политики является подтверждение различия групп». Политика признания специальных прав за группами меньшинств или выделения этническим группам формального представительства в законодательных органах подрывает чувство общности, на котором основывается единство сообщества. Миллер утверждает, что для борьбы с несправедливостями, которые влияют на жизнь маргинальных групп, эти группы должны построить отношения с большинством, основанные на доверии и солидарности. Согласно Миллеру, национальность и национальное сообщество обеспечивают лучший вид сознания своей общности, на основе которого может быть построено единство. По словам Миллера, «Если мы верим в социальную справедливость и беспокоимся о получении демократической поддержки для социально справедливых программ, мы должны обратить внимание на условия, при которых различные группы будут друг другу доверять, … Доверие требует единства не только внутри групп, но и между ними, а это, в свою очередь, зависит от такого сознания своей общности, которое может обеспечить только национальность».

Эта озабоченность обособленностью отражается и в литературе по общественному капиталу и является центральным выводом из разграничения между укреплением и завязыванием отношений. Укрепление отношений относится к связям между людьми, которые уже чувствуют себя связанными, благодаря общим характеристикам самосознания, таким, как этническая и религиозная принадлежность, семейная связь или язык. Завязывание отношений относится к связям, устанавливающимся первоначально между незнакомыми людьми, не разделяющими общие, связанные с самосознанием интересы. Теоретики общественного капитала отстаивают точку зрения, что завязывание отношений важнее для демократического сообщества, чем укрепление. Другими словами, отношения, не ведущие к обособленности, важнее в контексте демократии, чем ведущие к нему. Усланер делает похожее заключение, которое он формулирует в терминах, разграничивающих моральное доверие и собственно доверие. Человек, обладающий собственно доверием, то есть верой как таковой, отвергает идею общей культуры. Такой человек может участвовать в деятельности гражданских организаций, но он старается работать только в организациях внутри своего сообщества. Например, фундаменталисты идут добровольцами почти исключительно в свои церкви и поступая так, согласно Усланеру, могут обострять конфликты между различными группами в обществе. Аналогично, «когда этнические политики представляют только свою собственную группу, они отвергают идею общего фундамента, необходимого для взаимодействия». В противоположность им, люди, обладающие моральным доверием (те, кто завязывает отношения), «избегают вступления в этнические группы и особенно в религиозные организации, где они могут встретиться с такими же, как они сами». Способствует ли мультикультурализм укреплению, а не завязыванию отношений? Или, говоря по-другому, поощряет ли мультикультурализм обособленность этнокультурных меньшинств? Существует три подхода к данным вопросам. Первый: несмотря на малочисленность практических доказательств того, что мультикультурная политика вызывает социальную дезинтеграцию, имеющиеся в наличии показатели указывают на диаметрально противоположный вывод. Исследования подтверждают, что мультикультурная политика в Канаде облегчила перемещение иммигрантов, которые потом становятся преданными Канаде и стремятся присоединиться к политическому сообществу и правительству этого сообщества. По сравнению с другими странами Канада обладает сравнительно низким уровнем сегрегации в хозяйстве и образовании, сохраняя только умеренную разницу в доходах представителей разных национальностей, заработках и сходную активность данной культуры за пределами рынка труда и в союзах. Уил Кимлика утверждает, что, с уважением относясь к вступлению в гражданство, участию в политической жизни страны и приобретению официального статуса языка, иммигранты более интегрированы сегодня, чем до того, как были оформлены институты мультикультурализма. Более того, анкетный опрос представителей титульных наций показал, что в основном «принятие культуры, толерантность и взаимное уважение… увеличились со временем».

Во-вторых, ответ на эти вопросы, вероятно, зависит частично от последовательности мультикультурной политики в данном месте. В этом отношении Усланер аккуратно разграничивает политику, способствующую религиозному и культурному плюрализму, и политику, вызывающую разделение и расколы в обществе. Приверженцы морального доверия в Соединенных Штатах, то есть те, кто выступает за завязывание отношений с помощью доверия, не только преданы идее формального равенства. Они являются сторонниками увеличения гражданских прав и действий, поддерживающих афро-американцев, женщин и гомосексуалистов. Они «смеются над идеей, что правительство уделяет недостаточно внимания белокожим». Моральное доверие не только согласуется, но и тесно связано с поддержкой гражданских прав и политики эффективных действий.

Из четырех компонентов Канадской политики мультикультурализма (политики, которую, по крайней мере, Барри определяет как самую радикальную) ни один не направлен на поощрение обособленности. Наоборот, цель беспристрастности в сфере труда состоит в вовлечении недостаточно представленных групп в трудовую силу отчасти для увеличения взаимодействия между меньшинствами и большинством. Законодательная деятельность, направленная против дискриминации, выполняет похожую задачу и, как у беспристрастности в сфере труда, ее исторической целью было снижение барьеров для интеграции, возведенных случаями дискриминации и таким отношением большинства. Курсы английского/ французского языка как второго, которые были центральным компонентом канадского мультикультурализма с самого начала и которым выделен большой процент программного финансирования, также направлен на повышение культурного взаимодействия, а также сближение культур. Курсы иностранного языка и культурного образования предлагают меньшинствам инструменты, необходимые для вживания в основную культуру (Канада также финансирует языковые и культурные программы, чтобы помочь культурным меньшинствам сохранить свой собственный язык и традиции. Эти программы действуют также для облегчения интеграции. Потому что люди должны уметь свободно говорить на собственном языке, прежде чем они смогут усвоить второй язык; курсы родного языка – это первый необходимый шаг на пути изучения французского или английского. Представители культурных меньшинств скорее почувствуют себя комфортно, участвуя в общественной жизни Канады, если они могут войти в эту общественную жизнь, не стесняясь этнического элемента, который они привносят в нее. Таким образом, мультикультурализм «сделал этническую идентичность приемлемой, даже нормальной частью жизни в обществе, где преобладает другая культура».

Опыт показывает, что мультикультурная политика никого не оскорбляет критикой. Более того, не только цели этой политики грамотно повышают доверие, но и ее последствия тоже. Однако остается незатронутой третья проблема: мультикультурализм повышает этническую обособленность в общественной жизни, и в этом случае он вызывает разногласия. Предположительно, он это делает, по словам Барри, поощряя правительства подгонять политику под особые нужды и интересы этнических меньшинств[8]. Также он поощряет образование организаций на основе этнической принадлежности. Люди, обладающие моральным доверием, согласно Усланеру, «избегают вступления в этнические группы и особенно в религиозные организации, где они могут встретиться с такими же, как они сами». Такой вид организаций эффективен в укреплении отношений, а не завязывании их.

Но в чем эти исследования не являются убедительными, так это в демонстрации того, что институты и организации основной культуры, то есть не подразумевающие основание на этнической или религиозной принадлежности, безразличны к этническим меньшинствам. Центральным мотивом политических теорий мультикультурализма и предоставления гражданства отдельным группам является то, что институты и организации основной культуры прямо или косвенно имеют предубеждение к какому-либо этносу или религиозному верованию. Иногда такое отношение – например, требование знания официального языка – несомненно и неизбежно. Политика обучения английскому и французскому языку как второму – это способ признания данного факта и помощи иммигрантам влиться в основную культуру. Но другие формы предубеждения сложно выявить, и они могут потребовать то, что высмеивает Барри как поиск способов изменения общественной политики, чтобы избежать ненамеренных предубеждений в пользу одной группы против другой. В Канаде законам о запрете работы магазинов по воскресеньям дали переоценку по причине религиозного разнообразия. Законы, запрещающие детям носить оружие в школу вступало в конфликт с традицией сикхских мальчиков и мужчин носить церемониальный кинжал кирпан. Также вставали вопросы, могут ли традиционные верования японских, китайских и сикхских сообществ быть смягчающими обстоятельствами при вынесении приговора. Несомненно, некоторые из этих вопросов сложно решить. Но они сложные не потому, что беспристрастные правила вступают в конфликт с жесткими обычаями и ценностями религиозных или культурных меньшинств. Наоборот, проблема заключается в том, что обсуждаемые правила могут быть пристрастными; иметь официальный язык не беспристрастно; выбрать воскресенье как единственный всеобщий выходной день не беспристрастно; считать традиционные верования и нормы главной культуры, а не культур меньшинств смягчающими обстоятельствами при вынесении приговора тоже не беспристрастно. Заявление о том, что структура какой-либо организаций призвана объединять людей, а не устанавливать между ними отношения, может послужить источником схожих проблем. И действительно, было бы удивительно узнать, что гражданское общество и публичное право склоняются в пользу определенных культурных и религиозных ценностей, хотя общественные организации пытаются избавиться от предубеждений. Не похоже, чтобы они у них получалось. Даже несмотря на то, что девочки-скауты, бойскауты-волчата и Ассоциация молодых христиан приглашают членов с любым общественным положением, это вовсе не значит, что в любом заданном сообществе они будут организациями, отражающими различные культурные ценности. В Канаде за пределами городских центров в этих организациях в основном преобладают христианские и европейские ценности. Бойскауты-волчата могут стать отправной точкой для гражданского воспитания белокожих христиан, что не меньше основано на национальной принадлежности, чем многие молодежные программы, которые считаются в исследованиях основанными на национальной принадлежности или управляемыми церковью. Короче говоря, любые люди, обладающие доверием, могут оказаться в выгодном положении, «избегая вступления в этнические группы и особенно в религиозные организации, где они могут встретиться с такими же, как они сами», так как многие общественные организации, к которым они присоединяются, как раз являются тем местом, где они могут встретиться с такими же, как они сами.

Опять же важно отличать этот вывод от поверхностного заключения, что «всё» и «все организации» несправедливо подвержены постороннему влиянию. Наоборот, я утверждаю сейчас, что есть веские основания считать, будто многие организации, считающиеся неэтническими и нерелигиозными в обсуждении завязывания и укрепления отношений, на самом деле не являются нейтральными касательно вопросов национальности и религии. В некоторых случаях отсутствие нейтральности нечестно по отношению к национальным и религиозным меньшинствам. В других случаях это либо абсолютно честно, либо неизбежно. Более того, во всех особых случаях, упомянутых здесь, идеалы мультикультурализма не ведут к определенным решениям. В лучшем случае, мультикультурализм поднимает вопросы о том, являются ли обычаи, ценности и организации, номинально непредвзятые и культурно нейтральные, действительно непредвзятыми и нейтральными. Если нет, то идеалы мультикультурализма заставляют перераспределять культурные ресурсы, чтобы обеспечить справедливое и беспристрастное распределение.

Это означает, что обвинение мультикультурализма в повышении обособленности национальностей отчасти некорректно. Ставить вопрос о наличии культурных и религиозных предрассудков в гражданских законах и обычаях или проверять долю членов национальных меньшинств в гражданских ассоциациях – это способ повысить обособленность национальности или религии. Но тогда встает вопрос, уменьшается ли этническая обособленность, если такие вопросы не поднимать. Что происходит при отсутствии мультикультурализма? Частично ответ на этот вопрос таков: религиозные и культурные предрассудки в гражданской сфере ничуть не менее заметны по отношению к национальным меньшинствам, чем когда их не обсуждают. Но в отсутствие политики, которая активно пропагандирует толерантность и которая критически рассматривает обычаи основной культуры, необходимо беспокоиться, не станет ли ограниченной основная культура.

Доверие чрезвычайно важно в политических и социальных отношениях. Этот факт подтверждается историей, по крайней мере в контексте либерально-демократической теории, и является ключом к способу понимания современных обществ исследователями общественного капитала. В этой работе я провел изучение связи мультикультурализма с доверием и почему его обвиняли в упадке доверия. Я провел грань между мультикультурализмом как идеальным политическим принципом, которому верны некоторые либерально-демократические партии, и другими трактовками этого понятия. Я исследовал доверие и сделал вывод, что это в моральном плане неоднозначное понятие. Несмотря на универсальность доверия, либерально-демократические режимы озабочены наращиванием доверия между незнакомыми людьми и среди равных. Это не противоположные утверждения и, как я показал, упоминаются прямо или косвенно в науке о доверии.

Мультикультурная политика наподобие канадского мультикультурализма служит дополнением к построению таких видов доверительных отношений. Здесь я показал, что мультикультурализм, в основном как идеальный политический принцип, заставляет нас скептически относиться к той степени, в которой общественные институты, которые называют себя этнически нейтральными, принимают всех, несмотря на их религиозную и этническую принадлежность. Вероятность того, что общественные институты и гражданские организации этнически не нейтральны, но вместо этого принимают тех, кто принадлежит к основной культуре, гораздо легче и с большей готовностью, чем представителей этнических меньшинств, является центральной проблемой, на которой сконцентрирован мультикультурализм. Эту проблему, как я показал, критики мультикультурализма не могут обдумать и признать в достаточной мере. Эта проблема также не принимается в расчет и не взвешивается в исследованиях общественного капитала, включая исследования важного различия завязывания и укрепления отношений.

Теоретические основы мультикультурализма[9]

Чандран Кукатас

Культурное многообразие характерно для большинства современных обществ. Однако когда в рамках одного общества сосуществуют люди с разными культурными традициями, необходимо решить ряд проблем, чтобы обеспечить четкие и устраивающие всех правила общежития. Одним из возможных способов решения этих проблем является сформулированная Чандраном Кукатасом концепция либерального мультикультурализма.

Проблема мультикультурализма

Сегодня большинство государств хотя бы в некоторой степени отличается культурным многообразием. Торговля, туризм, международный диалог ученых и деятелей искусства, мобильность квалифицированных специалистов и миграция приводят к тому, что в большинстве стран проживает значительное число людей, принадлежащих к другим культурам. Практически везде можно встретить представителей хотя бы одного культурного меньшинства — иностранных туристов и бизнесменов. Многие страны сегодня можно назвать многообразными в культурном плане уже потому, что они открыты внешнему миру — представители любых народов могут туда свободно приезжать, уезжать, а иногда и оставаться.

Однако проблема мультикультурализма возникает именно из-за того, что многие люди хотят остаться в стране, в которую приехали[10]. Именно в связи с этим встает вопрос: до какой степени культурное многообразие можно считать приемлемым и относиться к нему терпимо и как обеспечить гармонию в этих условиях? Когда в рамках одного общества сосуществуют люди с разными культурными традициями, необходимо решить ряд проблем, чтобы обеспечить четкие и устраивающие всех правила общежития. Так, требуется общее согласие не только относительно того, какие нормы поведения считать приемлемыми или обязательными в общественных местах, но и какие вопросы могут легитимно считаться прерогативой государства. Следует определить, например, на каком языке должны вестись публичные дискуссии, какие праздники признаются официально, к каким обычаям следует относиться толерантно, как человек должен выглядеть и вести себя на публике, а также очертить круг прав и обязанностей индивидов и сообществ.

Поскольку решить эти вопросы бывает непросто, культурное многообразие зачастую приводит к конфликтам. У многих людей существуют устоявшиеся мнения о том, что считать правильным и неправильным, хорошим и плохим, и потому они не готовы с легкостью изменить свое поведение и образ мысли. К примеру, родители-мусульмане во Франции, а позднее и в Сингапуре, оспаривали законность и моральную обоснованность введенных в государственных школах запретов на ношение хиджабов вопреки мнению учениц-мусульманок (или их родителей). В Британии защитники прав животных выступают против предоставленного религиозным меньшинствам разрешения нарушать нормы гуманного забоя скота, чтобы мясо могло считаться «кошерным» или «халяль». Во многих западных странах бурные дебаты вызывает обычай увечить гениталии детей женского пола, на соблюдении которого настаивают родители-иммигранты из Восточной Африки; власти с трудом пытаются найти компромисс между уважением к правам меньшинств и соблюдением ценностей, характерных для общества в целом.

В этих условиях определение теоретических основ мультикультурализма равнозначно ответу на вопрос, существует ли некий набор общих принципов, способных служить ориентиром для решения проблем вроде тех, что я перечислил выше. Какими установками должно руководствоваться общество, где сосуществуют разнообразные культуры?

В настоящей работе я попытаюсь доказать, что наилучший ответ на указанный вопрос дает теория классического либерализма. Впрочем, само определение либерализма вызывает острые споры, поэтому хочу с самого начала оговориться, что здесь представлена одна конкретная концепция либерализма и конкретное истолкование его постулатов. Существуют, однако, и другие мнения о критериях и принципах либерализма. Поэтому в настоящей работе я буду по ходу изложения пояснять, в чем мое представление о либерализме расходится с другими распространенными сегодня концепциями.

Доклад состоит из нескольких частей. В следующем разделе я остановлюсь на пяти возможных вариантах реакции на проблему культурного многообразия. Я определяю их как изоляционизм, ассимиляторство, «мягкий» мультикультурализм, «жесткий» мультикультурализм и апартеид. В третьем разделе я попытаюсь найти соотношение между этими вариантами и показать, какое место занимают некоторые теории мультикультурализма в представленной там схеме. В четвертом разделе будут изложены аргументы в обоснование того, что третий из перечисленных вариантов реакции на проблему культурного многообразия в наибольшей степени отвечает принципам классического либерализма и представляется оптимальным. В пятом разделе я проанализирую доводы, которые обычно выдвигают в пользу других вариантов мультикультурализма, особенно либеральных, и объясню, почему эти варианты следует отвергнуть. Наконец, в заключительном разделе я выскажу несколько общих соображений о характере мультикультурного общества, государства и ограниченности либеральной теории мультикультурализма.

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 284; Мы поможем в написании вашей работы!
Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!