VI (Манифест 31 января 1833 г.)
Проследив выше во всей доступной подробности историю составления манифеста 31 января 1833 г., обратимся к ближайшему рассмотрению его содержания.
Он состоит из двух частей, причем первая, историческая, составляет вместе с тем как бы введение к предписаниям, вошедшим во вторую часть. Прежде всего манифест указывает на те два задания, которые поставил себе Государь для приведения отечественных законов "в ясность и твердый порядок". Исполнение этих заданий привело к составлению в 1830 году Полного Собрания Законов, а ныне к изготовлению "правильнаго и единообразнаго Свода законов", содержащего "в точной их силе, без всякаго в существе их изменения" все те, последовавшие до 1 января 1832 года, законы, которые сохраняют силу и действие к означенному моменту. Состоявшееся после названного срока и имеющее воспоследовать в будущем законодательство будет распределяемо "в ежегодном Свода продолжении, в целях сохранения в полноте и единстве состава законов, единожды устроеннаго". Определив, таким образом, соотношение выпущенных двух сборников и наметив пополнение Свода третьего рода периодическим сборником под названием продолжений, манифест ставит Своду законов следующую задачу: удостоверить силу и действие законов в настоящем и служить твердым основанием к их постепенному усовершенствованию в будущем.
Как бы зафиксировав, следовательно, все изданное до определенного момента законодательство, выпускаемые под наименованием Свода законные книги должны получить свои собственные силу и действие, определению которых и посвящена вторая часть манифеста.
|
|
|
Состоя из 4-х статей, эта - юридическая - часть манифеста должна была, как видно из рассмотренной выше истории его составления, определить значение Свода не со времени выпуска его в свет (препровождения в Правительствующий Сенат и рассылки на места), а лишь со времени выбранного Государственным Советом срока вступления его в силу. Сообразно сему во главе правил (ст. 1) поставлена статья, назначающая начальным сроком для восприятия Сводом своего действия 1 января 1835 года. Дальнейшее содержание манифеста должно служить выражением принятого Советом и дважды подкрепленного монархом в личных его волеизъявлениях начала, по смыслу которого статьи Свода получают "исключительную силу закона" или значение "положительнаго закона" с "исключительным действием". Начало это соответствовало, в схеме четырех возможных решений вопроса о силе Свода, тому предположению, которое поставлено было Сперанским на первом месте и гласило: "признать статьи Свода единственным основанием решений, так, чтобы текст законов служил только доказательством источников, из коих статьи составлены, но не был бы сам собою в делах употребляем"*(147).
|
|
|
Ближайшее определение юридического значения Свода заключается в статье 2 манифеста. Внешним своим видом она мало напоминает формулировку той мысли, которая, согласно вышесказанному, положена была в ее основу в предыдущих стадиях дела. По своему построению статья 2 является, прежде всего, продолжением статьи 1, присвояющей Своду "законную силу и действие", - как бы поясняя, в чем именно будет заключаться эта законная сила. "Законная сила имеет тогда состоять в приложении и приведении статей его в делах правительственных и судебных". Это правило, устанавливая одну как бы делопроизводственную подробность, на что следует ссылаться в канцелярских докладах по разрешаемым делам, - не содержит, действительно, тех выражений, в которые облекалось предположение о Своде как о единственном основании решений. Тем не менее, если сопоставить приведенное правило со статьей 1, которую оно развивает, и со второй пояснительной к нему половиной статьи 2, то истинное его значение обрисовывается уже совсем иначе.
|
|
|
Как понимать выражение "законная сила", употребленное в 1-й статье в сочетании со словом "действие", а во 2-й - без него? Проф. Коркунов, правильно указывая*(148), что законную силу имеют не законы, а то, что основано на законе: судебные решения, правительственные распоряжения, - упускает, однако, из вида: 1) что, хотя манифест и вышел из-под пера такого мастера его и, можно сказать, создателя делового языка, как Сперанский, тем не менее вполне естественно, если и он отдал дань своему времени, когда строгая терминология не являлась отличительным качеством ни текущего законодательства, ни даже при перевоплощении прежнего законодательства в Своде законов*(149), и 2) что именно в духе делового языка того времени было обращение в прилагательные того, что собственно подлежало означению путем существительного в родительном падеже. Яркий этому пример мы находим в том же самом манифесте в выражении "законные книги"; в настоящее время, конечно, Свод мог бы быть назван только книгами законов*(150). Весьма употребительным в то время было также выражение "законные правила" вместо "правила закона"*(151).
В подтверждение равносильности выражений "законная сила" и "сила закона" можно привести целый ряд примеров из материалов, имеющих ближайшее отношение к занимающему нас вопросу. Так, в упоминавшейся выше*(152) переписке между Вторым Отделением и Департаментом внешней торговли, происходившей в конце 1832 года, Балугьянский на пространстве нескольких строк писал: "распоряжение, вошедшее в силу закона" и "распоряжение, пришедшее в законную силу". И сам Сперанский употребил, в одной из более ранних своих записок, выражение "законная сила" в смысле "сила закона": "уложение не есть новое законодательство, никогда не было предписания все переменить.... напротив, намерение правительства всегда было сохранить все, что временем и опытом пришло в законную силу"*(153). Еще ближе - а именно, непосредственно к манифесту 31 января, - относится следующий отрывок из отношения конца 1834 года*(154) Государственного секретаря к министру юстиции: "Меры, в сих записках предполагаемые, должны быть разсмотрены в Государственном Совете и распубликованы заблаговременно, прежде 1 января 1835 года, - срока, с коего Свод получит силу и действие закона". Наконец, неопровержимым доказательством тому же служит изложенный применительно к манифесту 31 января Высочайший указ 1 июня 1845 г. (П.С.3. N 19146) об издании первых двух частей Свода местных узаконений губерний Остзейских. Здесь сказано: "сии первыя части Свода... должны восприять полную силу и действие закона с 1 января 1846 года"*(155).
|
|
|
Если, ввиду изложенного, признать, что Своду законов, вступающему в действие с 1 января 1835 г., статьей 1 манифеста присвоена, с того срока, сила закона, то постановление статьи 2 является определением того последствия, которое вытекает из признания Свода законом: все дела управления и суда должны быть решаемы на основании его статей. Это значит, что в основу решений должен быть полагаем тот, по выражению Дашкова, "сокращенный текст" законов, в который вылились в догматическом своде прежние отдельные акты законодательства, счетом, как указано в "Обозрении исторических сведений"*(156), до 35 тысяч, что статья 2 не ограничивается, как это кажется на первый взгляд, установлением одной только обязательности ссылок на Свод вместо прежних ссылок на подлинные указы, а идет значительно далее, видно из того, что первой ее частью предписывается не просто "приведение" статей Свода, а "приложение и приведение" их. Сочетание это едва ли является случайным*(157) и едва ли употреблено лишь для установления известного внешнего соответствия по отношению ко второй части той же статьи, где предусмотрены различные, укоренившиеся в практике присутственных мест, способы указания законов, и в числе их те случаи, где "прилагаются и приводятся" законы*(158). В сочетании, употребленном в первой половине статьи, "приложение" следует скорее понимать в том смысле, что текст Свода есть единственное мерило, которое может быть прилигаемо к данному правовому явлению, т.е. в смысле выражения "применение". Опору такому предположению мы находим, напр., в статье 59 Основных законов 1832 г., которая гласила: "...каждый закон восприемлет свою силу и должен быть прилагаем к делам не прежде, как со дня получения его в том месте, к исполнению коего оный подлежит"*(159).
Что при таком "приложении" статьи Свода подлинный текст ее источников не мог уже сохранить своей силы, будучи поглощен или покрыт текстом в Своде, видно из той же 2-й статьи манифеста. Определив сначала существо законной силы, она тут же поясняет то изменение в делопроизводстве, которое должно явиться следствием применения статей Свода: во всех тех случаях, где прилагались и приводились законы и где или составлялись из них особые выписки, или же указывалось только их содержание, надлежит вместо того прилагать, приводить и делать указания и ссылки на статьи Свода, делу приличные. Устраняя, таким образом, возможность обоснования решений прежними отдельными узаконениями*(160), эта часть манифеста тем самым, хотя и не expressis verbis, возбраняет всякий переход от Свода к тексту его источников, - что и предусматривалось Сперанским, - правда, лишь в виде отрицательной стороны, - при объяснении первого предположения.
Вместе с тем, однако, следует здесь же отметить, что ни в составе статьи 2, ни в каком-либо ином месте манифеста не указано ни прямо, ни косвенно, на отмену прежнего законодательства (и, в частности, нигде не дано выражения началу: не считать законом, чего нет в Своде). Этого рода умолчание не может ни в коем случае считаться простым пробелом манифеста. Наоборот, ему следует придать значение отрицания подобной отмены. Ибо нигде среди суждений по вопросу о силе Свода не высказывалось предположения прямой отмены указов*(161), и, противно тому, имеется не подверженное сомнению свидетельство Дашкова, что Император Николай настаивал на издании "догаматическаго Свода в виде общаго и положительнаго закона... не отменяя притом и законов, дарованных Августейшими предшественниками"*(162). Едва ли поэтому правильно положение, высказанное проф. Шершеневичем*(163), что манифест 31 января 1833 г., пунктами 1 и 2, отменил все прежние, до него действовавшие законы, начиная с Уложения 1649 года. Такая огульная отмена не была бы возможной уже потому, что, как известно, Свод законов не обнял всего предшествующего законодательства, ибо для некоторых его отделов предполагались особые своды, как-то: для законов военных, военно-морских, православной церкви, удельного ведомства, для местных узаконений разных окраин, а обработка некоторых других отделов, хотя и укладывающихся в программу общего Свода законов, была отложена, в связи с переходным состоянием законодательства по этим частям, до более благоприятного времени. При этих условиях, даже и при желании формально отменить все то, что уже прежде утратило силу, или, будучи обновлено либо так или иначе исчерпано при составлении Свода законов, заменялось текстом последнего, такая отмена представила бы существенные трудности при ее формулировании. Не лишено, кроме того, значения и указание Малышева*(164), что правительство смотрело на Свод как на structura nova veterum legum, как на улучшенную только форму прежних законов, ни в чем не изменяющую их по существу, и потому не могло предписать прямой отмены прежних законов. Если говорить об отмене, то это возможно лишь в тех пределах, какие указывает тот же ученый-кодификатор: так как Свод, несмотря на утверждение статьи 4 манифеста, в некоторых его постановлениях все-таки был законом новым, то он отменил и изменил прежние законы настолько, насколько они оказываются несогласными с точным смыслом его постановлений.
Предписав в статье 2, в виде обязательного правила, приведение всегда указаний и ссылок на статьи Свода, законодатель мог относить это требование, конечно, только к тому правовому материалу, который подлежал вмещению и мог быть помещен в Свод 1832 года. Поэтому в статье 3 манифеста перечислены те изъятия, когда, впредь до времени, належит приводить указы и постановления непосредственно, по числам их и означениям. Статья 3 поименовала всего пять таких изъятий: 1) все то, что состоялось и состоит в будущем после 1 января 1832 года, т.е. после срока, взятого в качестве предельного для включения в печатаемый Свод новейшего законодательства; 2) местные узаконения; 3) узаконения по ведомству народного просвещения; 4) узаконения по Государственному Контролю и 5) узаконения об иностранных исповеданиях. Перечень этот не представляется, однако, исчерпывающим, как это видно, между прочим, из вводной части манифеста, где упоминается, в качестве не сведенных в единообразный состав, о военных и о морских постановлениях, а также из позднейшего - в составе правил 12 декабря 1834 г. о приложении и употреблении Свода в производстве дел (П.С.3. N 7654, ст. VI) - дополнения этого перечня указанием на узаконения счетоводства и почтовые. Все такого рода постановления, как не вошедшие, по той или другой причине, в изданный свод, подлежали и впредь применению по тексту подлинных узаконений, который мог быть разыскан и в Полном Собрании Законов.
Попутно с этими указаниями статья 3 манифеста повторяет выраженную уже во вступительном его отделе мысль о предстоящем ежегодном продолжении Свода, в котором будет распределяемо по порядку Свода вновь выходящее законодательство. Не предрешая прямо той силы, какую будут иметь такие продолжения, манифест не предусматривает в то же время никакого иного, кроме выпуска продолжений, способа согласования вышедшего Свода с будущим движением законодательства. Иными словами: предвидя и предуказывая "продолжение Свода", основной законодательный акт о Своде отнюдь не касается и совершенно не имеет в виду возможности переиздания Свода, т.е. замены Свода 1832 года новым, в том же порядке составленным, Сводом. Точно так же и на два года позже изданные правила 15 декабря 1834 г. "о порядке продолжения Свода и о порядке изъяснений и дополнений законов при действии Свода" предусматривают пополнение Свода теми или другими постановлениями исключительно "введением их в продолжение Свода", а не в последующее его издание. Не может поэтому не казаться весьма сомнительным внесенное в литературу указание, что первоначально предполагалось составлять новые издания Свода каждое десятилетие*(165). В манифесте и развивавших его постановлениях, во всяком случае, нет и отдаленнейшего намека на это, и едва ли у их составителей вообще могла возникать и самая мысль о предстоящем когда-либо переиздании Свода. Недаром Сперанский всеми силами стремился, вслед за последовавшим изданием Свода, обеспечить ему и на будущее время сохранение его системы и для этого провел через Государственный Совет (в составе упоминавшегося выше необнародованного узаконения 15 декабря 1834 г., ст. 5 и 6) правило, чтобы при составлении новых уставов сохранялся в главном расположении их частей, по возможности*(166), тот план, по коему устроен соответствующий устав в Своде, и чтобы под статьями новых законоположений означалось, в пояснение, дополнение, отмену, перемену, в ограничение и в замену каких именно статей Свода они издаются. Косвенным доказательством тому же может служить тот факт, что, когда в 1835 году, ввиду полностью разошедшегося издания 1832 г. и вторичной его перепечатки 1833 г., потребовалось третье тиснение Свода, то оно было выполнено не в виде нового издания в позднейшем смысле этого слова, т.е. с включением изменений и дополнений, указанных в продолжении 1834 года, - что не составило бы большого труда, - а в виде простой перепечатки Свода 1832 года, не повторяя лишь тех типографских и мелких редакторских погрешностей, которые под названием опечаток, перечислены были на 26 заключительных страницах названного продолжения. При этом достойно внимания, что как этому третьему, так и второму тиснениям придано было именно название изданий, между тем как никакого подобия тем трудам Второго Отделения, которые вышли впоследствии под названием изданий 1842 и 1857 годов, повторные эти тиснения не имели.
Остается рассмотреть статью 4, в которой многие усматривают противоречие началу, выраженному в 1-й статье. Сущность правила, поставленного заключительным пунктом манифеста, состоит в том, что порядок пояснения, в случае усмотренной в законе неясности, и дополнения закона, в случае его недостатка или неполноты, остается и впредь тот же самый, какой существовал до издания Свода. Если обратиться для выяснения, какой именно порядок здесь имеется в виду, к подлежащим постановлениям того времени, долженствовавшим, в силу приведенного указания, сохранить полное свое значение и при действии Свода законов, то из постановлений этих, внесенных в Свод 1832 г. в виде статей 49 и 52 Основных законов, развиваемых в подлежащих местах Учреждения Правительствующего Сената и учреждений министерств*(167), а также в статье 257 Общего учреждения губернского, видно, что в случае неясности или недостатка существующего закона надлежит представлять, по порядку, своему начальству, а последнее обязано представить Правительствующему Сенату или министерству, по принадлежности, для дальнейшего с их стороны направления, в установленном порядке, на Высочайшее благоусмотрение. Эти, следовательно, правила, исходящие из обратного судебным уставам (Уст. гражд. суд., ст. 9, 10) начала: "никакое судебное место не может решить дела, если нет на оное яснаго закона"*(168), подтверждены были, во всей их неприкосновенности, и на будущее время. Возникает вопрос, чем вызывалась необходимость подкрепления этих правил и порядка, самым обстоятельством издания Свода с силой закона, собственно, ни в какой мере не затрагиваемых и потому, казалось бы, в особом подтверждении не нуждающихся. Вопрос этот тем более уместен, что ни в журнале Общего собрания Государственного Совета 19 января, ни в записке Сперанского, внесенной в Совет, нет никаких суждений, которые могли бы обосновать упомянутое постановление или, по крайней мере, дать ключ к его происхождению. Возможны два объяснения.
Во-первых, у будущих применителей Свода законов могла, предположительно, возникнуть мысль, что замена отдельных указов новым текстом Свода влечет, быть может, за собой изменение соблюдавшегося прежде сложного порядка представления о встречаемых сомнениях (по начальству, в инстанционной последовательности), ибо известно было, что Свод законов составлен совершенно вне тех центральных и высших государственных установлений, на которые возлагались по общему порядку законоподготовительная и законосовещательная функции, и, следовательно, выяснение всяких по Своду сомнений могло бы перейти к тому самому Второму Отделению Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, которое занималось его составлением*(169). Для предупреждения такого заключения и надлежало, следовательно, постановить, что пояснение и пополнение Свода законов может быть достигаемо тем же путем, какой был предписан для сего по отношению к действовавшим до вступления Свода в силу отдельным законам.
Так как, однако, статья 4 говорит не о пояснении и дополнении именно Свода законов, а о неясности, недостатке и неполноте закона вообще, то более вероятным представляется другое объяснение. Означенная статья манифеста есть одно из немногих его постановлений, которые не подвергались никаким изменениям в течение всего сложного процесса его выработки*(170). Оно имелось уже в том наиболее пространном (из 13 статей) проекте, который, по высказанному выше предположению*(171), был представлен Сперанским Государю при первоначальной его записке о силе и действии Свода и который служил выражением основного намерения Сперанского признать за Сводом силу закона, не устраняющего, однако, в случаях сомнения, действия подлинного текста законов. Статья 12 этого проекта гласила: вообще, как Свод ничего не изменяет в силе действующих законов, но приводит их только в единообразие и порядок, то как в случае неясности самого закона в существе его, так и в случае недостатка или неполноты порядок и пояснения, и дополнения остается тот же, какой существовал доныне.
Имея свой определенный смысл в качестве заключительного постановления после ряда статей, перечислявших те случаи, когда допустимо обращение, вместо Свода, к тексту закона (пропуск в Своде и т.п.), приведенное правило не было неуместно и в составе проекта, составленного согласно первому предположению о силе Свода, т.е. в случае признания за ним, в целях единства и простоты, значения исключительного текста. Это видно из следующего, любопытного по своей жизненной правдивости, рассуждения Сперанского относительно неудобств первого предположения, - рассуждения, имевшегося в первоначальной редакции III-й части его записки и не перешедшего в переработанную, в этом месте до полной неузнаваемости, окончательную ее редакцию, как она внесена была в Государственный Совет.
"Со времени Уложения у нас введено постоянное правило: в недостатке яснаго закона представлять по начальству на высшее усмотрение и ожидать разрешения. В настоящем разнообразном состоянии наших законов судебное место редко может с достоверностью сказать, что нет на данный случай ясного закона; всегда есть для него опасность выговора или взыскания, если оно затруднит дело излишним вопросом, ибо строго воспрещено просить указа на указ. Под страхом сего запрещения судья испытывает все средства, делает всевозможныя изыскания, чтобы открыть закон или по крайней мере из соображения многих законов извлечь смысл, хотя отчасти к делу приличный, прежде, нежели решится представлять о недостатке закона; но, когда ему сказано будет: "вот единственный закон в Своде, все другие изыскания тщетны", тогда при малейшем сомнении он будет просить высшаго разрешения. Таким образом, хотя сомнения от Свода и не увеличатся, но предлоги к сомнениям и покушения к вопросам умножатся. Но каким же образом преграждены сии предлоги при исключительном действии уложений в других государствах?
В государствах сих при издании уложений постановлено на случай недостатка яснаго закона совсем другое правило: судья, невзирая на сей недостаток, обязан решить дело по здравому смыслу, т.е. по общим началам законоведения, а как законоведение у них есть наука, и наука, уже в практику перешедшая и значительным сословием законоведцев поддерживаемая, то и нет там опасности допустить сие правило; оно ограждено, впрочем, правом жалобы и апелляции на тот случай, если бы здравый разум судьи впал в заблуждение, а во Франции оно ограждено сверх того и особенным установлением, имеющим право отставлять все решения, законам или установленным формам противныя. Правда, что и у нас есть правило [в указах 1821 г. июля 29 (N 28708) и 1823 г. окт. 31 (N 29642)], по коему, в случае сомнения в законах по разнообразному их смыслу, велено в решении дел руководствоваться общим духом законодательства. Это есть почти то же, что разрешать случай по общим началам законоведения; но, во-первых, в Своде не будет уже сего разнообразия, и, во-вторых, если б оно и было, то правило сие, полезное для высших мест, едва ли можно безусловно допустить для нижних".
Из приведенного рассуждения становится ясным первоначальное назначение статьи 4. Она стремилась указать, что при обнаружении неясности или недостатка изложенного в Своде закона следует поступать так, как поступали прежде в применении к указам, и притом в отношении не только порядка испрошения разъяснений встретившимся недоумениям, но - что еще важнее - самых условий возбуждения такого рода дел. Иначе говоря, статья 4 стремилась рекомендовать всем присутственным местам, с одной стороны, не увеличивать, против прежнего, числа своих представлений по начальству о встречаемых в законах сомнениях*(172), а с другой - не стремиться разрешить всякое дело, невзирая на встречаемый недостаток в законе, по общим началам законоведения, как это допускается на Западе при действии там уложений. В основании последнего требования могла лежать, конечно, та, главным образом, мысль (не считая недостатка в юридическом образовании), что Свод законов не есть уложение, а есть лишь состав законов существующих, без всякого в существе их изменения*(173). Выражением этой именно мысли и должны служить первые строки статьи 4: "как Свод законов ничего не изменяет в силе и действии их, но приводит их только в единообразие и порядок". Служа по своему месту и изложению, прежде всего, мотивом для установленного в статье 4 положения, приведенные слова являются в то же время повторением характеристики Свода, данной во вводной части всего манифеста, и поэтому не только не противоречат, как склонны думать некоторые исследователи, статье 1-й, но в известной мере обосновывают и ее самое*(174). Действительно, провозглашение за Сводом значения закона, без особого законодательного рассмотрения его содержания, могло произойти только потому, что Свод воспроизвел (или обновил) текст исключительно существующих уже законоположений. Эта причинная связь нашла себе прямое выражение в двух журналах Департамента Законов (1834 г. N 116 и 1835 г. N 107), где повторено следующее указание: "как Свод не есть закон новый, но состав законов существующих, и как посему именно и присвоена ему сила закона..."
Хотя цитированные выше соображения Сперанского не повторены в подробности, как уже отмечалось, в окончательной редакции его записки, внесенной в Государственный Совет, тем не менее в истинном назначении статьи 4 - предупредить умножение случаев представления по начальству - не приходится сомневаться еще и потому, что полтора года спустя, когда Сперанским, в развитие манифеста 31 января, составлено и внесено было на законодательное рассмотрение подробное наставление о приложении и употреблении статей Свода в производстве дел, в этом наставлении, в отделе "о дополнениях и пояснениях закона", значилась следующая (8-я) статья:
"По силе манифеста 31 января 1833 г. порядок пояснения и дополнения закона, в случаях его неясности или недостатка, сохраняется тот же, какой существовал доныне; посему в приложении статей Свода к производству дел, когда встретится в них какое-либо важное*(175) недоумение, или не найдено в них будет на предлежащий случай закона, тогда порядком, для сего установленным, представлять о сем по начальству; но при сем всем правительственным и судебным местам подтверждается не прежде приступать к таковым представлениям, как по прилежном изыскании и соображении всех статей Свода, к делу относящихся, удостоверясь с точностью о действительном недостатке или неясности закона"*(176).
Правда, что и эта статья не получила своего осуществления, будучи сначала отложена, а засим заменена правилом иного свойства в особом узаконении 20 января 1836 г. Это обстоятельство вызвано, однако, было не неправильностью проектированного постановления или несоответствием его взглядам Государственного совета, а по совершенно другим основаниям*(177), и потому не колеблет значения вышеприведенной выписки в качестве пояснения той мысли, какая влагалась Сперанским в статью 4 манифеста.
Таково взаимное соотношение и содержание каждого из четырех пунктов законоположения 31 января 1833 г. Оценивая его во всей совокупности и имея в виду, что обе последние статьи являются не более, как подтверждением существующего порядка, и не вызывали никаких изменений в действующих законах, возможно свести все содержание манифеста к следующему положению: с 1 января 1835 года надлежит, вместо отдельных узаконений (понимая под ними законы, указы и восполняющие закон министерские предписания), которые состоялись до 1 января 1832 года, применять, в виде единого закона, подлежащие статьи Свода законов.
Только в этом именно смысле и мог отразиться манифест 31 января 1833 г. на тексте тех статей Свода 1832 года, которые, определяя порядок производства дел в присутственных местах, исходили из иного начала и посему требовали, в зависимости от предуказанной перемены, формального согласования с манифестом 31 января. Сюда относились, прежде всего, статья 124 тома II и однородная с нею статья 1864 тома X, которыми на обязанность секретарей в присутственных и судебных местах возлагалось означать все приличные делу указы и которые, следовательно, полежали бы небольшому видоизменению в смысле означения всех приличных делу статей Свода или, выражаясь более общим образом, узаконений. Ни та, ни другая, однако, статьи не подверглись такому изменению в первом продолжении к Своду законов, вышедшем в 1834 году и обнимавшем узаконения за 1832 и 1833 годы. Едва ли это было делом простой случайности. Правда, вторая из названных двух статей была забыта вообще, так как продолжала оставаться без всякого изменения вплоть до издания Свода 1857 г.*(178) Первая, однако, статья Общего губернского учреждения, как и ряд других статей томов I и II, подверглись надлежащему согласованию во втором продолжении к Своду, вышедшем в 1835 году и обнимавшем узаконения за трехлетие 1832-1834 гг., т.е. в том продолжении, в которое подлежал включению закон 12 декабря 1834 г. (П.С.З. N 7654), установивший, в развитие манифеста о Своде, подробные правила о приложении и употреблении его в производстве дел.
Сопоставляя эти обстоятельства, возможно объяснить отсутствие в первом продолжении согласования статей Свода с манифестом 31 января*(179) или тем соображением, что ко времени выхода этого продолжения (в августе 1834 г.) Свод не вступал еще в силу закона, или - что более вероятно - тем, что на очереди стояло издание вышеуказанных подробных правил о порядке приложения статей Свода, которым предстояло, в сущности, обнять собой все почти содержание манифеста. И действительно, как только последовало в конце 1834 года утверждение этих правил (за исключением одной статьи), так они (в распубликованной их части) внесены были в Свод, в виде приложения к ст. 346 тома I и с ними, в совокупности с подлежащими пунктами манифеста, согласованы были разные статьиI и II томов. Тогда же впервые получило формальное оправдание заблаговременно, ранее самого манифеста о Своде, внесенное, по Своду 1832 года, в Учреждение Государственного Совета следующее (бесцитатное) пояснительное примечание к статье 130, требовавшей в поступающих в Совет делах полной выписки из законов по тому предмету, о коем предстоит рассуждать Совету: "Само собою разумеется, что выписка из законов, приведенных уже в состав Свода, может состоять токмо в означении статей того Свода". Обоснование свое это пояснение получило лишь в связи с узаконением 12 декабря 1834 г., для согласования с которым в продолжении 1835 года (ст. 130, прим. 2) к нему добавлены были слова: "как о сем подробно определено в правилах, к статье 346 приложенных".
Как время согласования статей Свода с правилами его применения, так и самый способ этого согласования показывают, что редакторами Свода кодификационное значение придавалось не столько самому манифесту 31 января 1833 г., сколько постановлениям 12 декабря 1834 г., определившим различные стороны пользования новым законодательным сборником. И действительно, если сравнить манифест с названными правилами, то нельзя не прийти к выводу, что первый в значительной доле поглощен вторыми. Прежде всего должна быть признана утратившей силу статья 3 манифеста, как замененная более точным постановлением статьи VI закона 1834 г.*(180), о случаях приведения законов не по Своду, а по времени их издания. Полностью исчерпано равным образом и содержание статьи 2 манифеста, вследствие включения в правила 1834 года (ст. I-III) подробных указаний, как надлежит поступать в случаях, когда требовались выписки из законов, и в случаях простых ссылок на законы*(181). Остаются, следовательно, только статьи 1 и 4 манифеста, формально не утратившие силы и после издания правил 1834 года, причем вторая из этих статей, как отмечалось уже выше, не представляла собой нового постановления, а лишь подтверждала действующие узаконения.
Ввиду сказанного определение силы первого издания Свода законов должно основываться не на одном манифесте 1833 года, а на совокупности тех правовых данных, которые имелись ко времени введения Свода в действие, т.е. на срок 1 января 1835 года, и значились: а) для самого Свода, вместившего законодательный материал по 1 января 1832 года, - в манифесте 31 января 1833 г. (П.С.3. N 5947), б) для первого к нему продолжения, в которое, кроме исправлений Свода на основании негласной ревизии, вошли вновь вышедшие узаконения за 1832 и 1833 годы, - в Именном указе 30 августа 1834 г. (П.С.3. N 7368), повелевшем "привести оное (продолжение) в срок, манифестом установленный, а именно с 1 января 1835 года, в законную силу и действие в совокупности со Сводом, дополняя и заменяя статьи Свода, где следует, статьями продолжения, им соответствующими", и в) для Свода и для продолжения вместе - в упоминавшихся выше правилах 12 декабря 1834 г. (П.С.3. N 7654), важных для нас, помимо того, что было отмечено прежде, в том еще отношении, что в них разрешен вопрос о пределах обратного действия Свода*(182) и что означенный в манифесте срок 1 января 1832 г., к которому приурочена была переплавка предыдущего законодательства, заменен (ст. VI, п. 1) позднейшим на два года сроком 1 января 1834 года*(183).
Какие выводы теоретического и практического свойства могут быть сделаны из выше разобранного содержания манифеста об издании Свода законов и из дополнивших его ко времени вступления Свода в силу законоположений?
Прежде всего надлежит, казалось бы, признать, что, подобно тому, как при ближайшем исследовании всех данных не оказалось предполагавшейся несогласованности между манифестом и теми законодательными суждениями, которые ему предшествовали, так нельзя, вопреки высказывавшемуся некоторыми исследователями мнению, усмотреть и какого-либо внутреннего противоречия между отдельными статьями манифеста. Весь он проникнут одной мыслью, что Свод законов есть сам по себе закон, - закон хотя и не новый по содержанию, ибо новых, чуждых прежнему законодательству - praeter и contra legem, - норм Свод законов не содержит*(184), но имеющий силу и значение закона нового с самостоятельным бытием, как бы особо санкционируемого в манифесте ввиду новой единообразной формы изложения в едином сборнике почти всего действующего законодательства. Санкция эта заключается в признании за Сводом, с определенного срока и взамен прежних отдельных указов, полной силы закона.
На этом основании мы должны признать господствующую теорию о значении первого издания Свода, наиболее полно и обоснованно изложенную М.А. Лозина-Лозинским*(185), совершенно соответствующей как самому манифесту, так и всей истории его составления. Если же спросить себя, к какому виду законов, по своему образованию и условиям того времени, может быть отнесен сборник, получивший в вышеозначенном порядке санкцию, то в этом отношении, думаем, нет решительных препятствий признать вместе с проф. Коркуновым*(186), что Свод 1832 года, как новая форма изложения прежних законов, был плодом толкования действующего закона и, получив Высочайшую санкцию, являет собой как бы акт аутентической интерпретации. Действительно, внутренние основания, по которым Своду признано было возможным придать силу закона без постатейного и вообще всякого его рассмотрения в Государственном Совете, заключались в предполагаемой правильности обновленного в нем (производного) изложения прежде изданных узаконений, правильности, обеспеченной близостью к законодательной власти и непосредственным руководительством Монарха. Всякий же акт аутентического толкования ("преподаваемаго Высочайшею властью изъяснения истиннаго разума законов")*(187), в противоположность другим видам толкования, является безусловно для всех обязательным, ибо, как исходящий от законодательной власти, он не только равносилен закону, а есть, в сущности, сам по себе закон. Дальнейшее подобие аутентическому толкованию заключается в том, что тексту Свода присвоена была в известной мере обратная сила, так как, согласно статье V правил 12 декабря 1834 г., решению по статьям Свода подлежали все дела, возникшие ранее 1 января 1835 года, хотя бы по оным уже изготовлены были записки для решения, если только еще не приступлено к рукоприкладству на них. Интерпретационная функция Второго Отделения по отношению к законодательству, предшествовавшему 1 января 1832 (или 1834) года, выразилась не только в истолковании взаимного отношения, - в смысле замены, изменения, дополнения, пояснения, ограничения или отмены, - всех отдельных узаконений по одному предмету (эта сторона толковательной деятельности оставалась за Вторым Отделением и последовательно заменявшими его кодификационными учреждениями также и по отношению к позднейшему, после указанного срока, законодательству). Она распространялась в этом случае также на самое содержание каждого отдельного узаконения, само по себе взятого, и могла привести в результате к установлению в Своде видоизмененного текста такого узаконения, согласно с усвоенным его пониманием. Придания сего рода новой формы в Своде узаконениям, вышедшим после вышеуказанного объединительного срока, конечно, уже быть не могло, и такого свойства полномочие, может быть, приписывалось, но никогда не принадлежало так называемому "кодификационному порядку".
Но каковы бы ни были те основания, которые обусловили придание Своду "законной силы", несомненно, во всяком случае, то, что вступление его в действие сопровождалось присвоением ему всей силы Высочайше утвержденного текста и значения единственного основания решений. Из этого вытекали следующие, в отношении Свода 1832 года и равносильного ему продолжения 1834 года, практические последствия.
Во-первых, получили полную силу закона такие включенные в Свод постановления, которые до того этой силы не имели или располагали не всеми ее атрибутами. Официальное признание этого положения заключается, между прочим, в представлении Кодификационного отдела в Государственный Совет о плане его трудов по разработке Свода законов, где*(188) сказано: "первое издание Свода утверждено было в порядке законодательном, и вследствие сего сила и значение закона сообщены были и таким, вошедшим в его состав, статьям, которые были заимствованы из источников, не удовлетворяющих всем формальным, установленным для законов, условиям". Сюда принадлежат:
а) Статьи, внесенные Вторым Отделением без ссылки на предшествующие узаконения, как, напр., приведенное выше примечание к ст. 130 Учреждения Государственного Совета относительно замены полных выписок из законов простым означением статей Свода, или же вообще бесцитатные статьи, во множестве встречающиеся в Своде 1832 г. и имеющие назначением служить только связью между другими статьями, почему и назывались Сперанским переходными*(189).
б) Статьи в разных уставах (больше всего в Уставе таможенном), основанные на циркулярных предписаниях министров. Хотя в "Обозрении исторических сведений о Своде законов"*(190) Сперанский, объясняя появление в нем таких, не имеющих значения закона, постановлений настояниями ревизионных комитетов, прибавляет, что в статьях подобного образования сделаны везде ссылки "на самое предписание, чтобы тем отличить его от закона и поставить силу его в тех пределах, какие законом ему присвоены", тем не менее никакого различия между этими и другими статьями Свода, в отношении их юридической силы, признано быть не может. На вышеприведенные слова следует смотреть лишь как на случайно сохранившееся, но сохранению не подлежавшее после издания манифеста, указание из II части записки, внесенной в Государственный Совет, когда еще не было известно, какое из намеченных Сперанским предположений будет принято советом. Что это есть не более как недосмотр, вкравшийся при приспособлении "Обозрения" для печатания, и что, наоборот, возвышение включенных в Свод предписаний, благодаря манифесту, на степень закона ясно сознавалось Сперанским и его сотрудниками, видно из следующего. Внося в 1834 году в Государственный Совет свои предположения о порядке продолжения Свода на будущее время, Сперанский высказывался против дальнейшего внесения в Свод пояснительных предписаний министров без Высочайшего утверждения и мотивировал это следующим образом: "если сей род пояснений допустить в Своде, тогда они примут свойства закона и нельзя уже будет впоследствии их изменить без Высочайшаго указа; между тем как мнение министра может быть переменено не только его преемником, но и им самим по лучшему усмотрению обстоятельств"*(191). Еще с большей определенностью это же выражение в одном из журналов Комитета о поверке сводов при Министерстве юстиции*(192), где, между прочим, сказано: "Комитет, соображая отзыв... с силою манифеста 1833 г., на основании коего Свод воспринял ныне силу и действие закона... находит, что ни в сем манифесте, ни в самом Своде не постановлено никакого различия между статьями, основанными действительно на законах положительных, и теми, в коих сделаны указания на одни только министерския распоряжения; и, следовательно, в случае необходимости министр не в праве уже сам собою сделать в сих последних никакого изменения или дополнения, если не будет на сие в Своде общаго пояснения...".
в) Полную силу закона получили также статьи, основанные на не обнародованных в установленном порядке указах. Хотя требование, для общеобязательности постановления, предварительного его обнародования не могло играть в эпоху, предшествовавшую появлению особого законосовещательного учреждения, всей той роли, как в позднейшее время, тем не менее уже в XVIII веке существовало правило, что закон получает обязательную силу не прежде, как со дня его объявления, и что только при этом условии никто не может отговариваться неведением закона*(193). А ко времени приступа к работам по Своду уже произошли случаи, когда необнародованные постановления признаны были недействительными*(194). Самое обнародование принадлежало, как и теперь, Правительствующему Сенату и производилось им путем тиснения закона, сообщения его Синоду и рассылки, при указах, присутственным местам и лицам. В губерниях публикация происходила печатными листами от губернского правления, прочитывавшимися, в особых случаях, во всеобщее услышание по приходским церквам*(195). - Полное Собрание Законов составлялось, как известно, не всегда считаясь с тем, было ли каждое из помещаемых в нем узаконений в свое время обнародовано*(196). Поэтому и в Свод законов, заимствовавший свое содержание из Полного Собрания, могли перейти постановления, опубликованию не подвергшиеся. Но и независимо того, сам Свод законов пополняем был нередко узаконениями, которые не нашли себе места, по их неизвестности, в Полном Собрании. Сюда относятся, прежде всего, те постановления, которые, как сказано в примечании 3 к статье 57 Осн. зак. 1832 г., не изменяя и не дополняя общих узаконений, но определяя только распорядок местного исполнения и по предметам своим к общему сведению и наблюдению не следуя, обращались к исполнению единственно тех мест и лиц, к коим они, по существу, принадлежат. Не подвергшись посему обнародованию, многие из постановлений этого рода были, однако, существенно важны для Свода законов, где весьма подробно определялся внутренний "распорядок", и потому нашли себе место в проектах сводов. Так, в учреждениях Государственного Совета и Комитета Министров имелся ряд статей, основанных на Высочайше утвержденных 12 и 27 июня 1827 г. записках председателей названных высших установлений, а в учреждениях министерств - постановления, заимствованные из необнародованных мнений Государственного Совета за 1829-1831 годы относительно сокращения делопроизводства по разным ведомствам. Когда, при исправлении сводов на основании отпечатанного к 1830 году Полного Собрания Законов, у редакторов возник вопрос, следует ли оставлять в Своде узаконения, не попавшие в Полное Собрание, то, как видно из преподанных Балугьянским в начале 1831 года "правил, наблюдаемых при исправлении сводов", вопрос этот был разрешен (ст. 7) в утвердительном смысле, на том основании, что "некоторые из не вошедших в Собрание узаконений могут быть необходимы для полноты и верности сводов". Обратный же этому вопрос, представлявшийся на Высочайшее усмотрение, не следует ли включить в Полное собрание то или другое необнародованное узаконение, разрешался большей частью в отрицательном смысле*(197). Еще в большей степени включение в Свод необнародованных постановлений явилось последствием замечаний, которые были сделаны ведомствами во время рассмотрения в комитетах*(198). Благодаря всему этому даже и в ныне действующем Своде встречается довольно много цитат за старое время без означения номеров по Полному Собранию, и сохранились статьи, почти полностью основанные на необнародованном постановлении*(199). Таким образом, произошло то, что хотя ни Полное Собрание, ни Свод законов не предназначались к роли обнародования законов, тем не менее оглашение во втором из этих сборников таких дотоле формально не обнародованных постановлений устранило, конечно, для частного лица, со времени вступления Свода в силу закона, возможность "отговариваться неведением" их.
Во-вторых, присвоение одинаковой силы всем постановлениям, включенным в Свод 1832 года, должно было повлечь за собой, для некоторых из них, изменение того порядка, в котором они до включения в Свод могли быть изменяемы или отменяемы. Так, облеченные в статьи Свода постановления министров получили, как мы видели, обязательную силу и для них самих, и они уже не могли, вне обращения к Высочайшей власти, заменить прежние свои постановления другими. Едва ли, конечно, следует, по вопросу о порядке изменения статей Свода, независимо от источника, из которого они образовались, идти так далеко, как то было указано гр. Блудовым в одном из его всеподданнейших докладов (по поводу приступа ко второму изданию Свода), а именно, что "текст Свода есть Высочайше утвержденный ныне действующий закон, который не может быть отменен иначе, как Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета". Уже из хронологического указателя к продолжению 1839 года видно, насколько сильно отражались на Своде, кроме мнений Государственного Совета, также положения Комитета Министров, Сибирского комитета и другого происхождения Высочайшие повеления. Тем не менее не подлежит сомнению, что, поскольку этого не было предоставлено той или другой административной власти особым, нарочитым постановлением закона, изменение внесенных в Свод правил низшего порядка уже не могло иметь места тем именно порядком, в каком они в свое время были установлены.
Дальнейшим логическим последствием законной силы Свода должно бы быть признание его текста, с 1 января 1835 года, неприкосновенным и для самих составителей Свода, т.е. не допускающим дальнейших исправлений или улучшений, поскольку таковые не могут быть обоснованы, согласно коренному правилу законосведения (нашей "кодификации"), позднейшими (с 1 января 1834 г.) узаконениями. Такого рода вывод не столь, однако, несомненен, как остальные, и является в известной мере условным, потому что вопрос той или иной переделки в Своде по инициативе его составителей слишком тесно связан с более общим вопросом о порядке устранения вкравшихся в Свод ошибок. Этот же последний вопрос разрешен был не к самому вступлению Свода в силу, а, как увидим ниже, несколько позже.
В-третьих, признание за редакцией в Своде значения единственного текста устранило возможность как в делопроизводстве правительственных мест, так и для частных лиц, опираться на прежде применявшийся текст, если бы последний оказался не совпадающим с основанной на нем статьей Свода. Если правила 12 декабря 1834 г. и установили для частных лиц ту льготу, что они временно, впредь до усмотрения*(200), могли ссылаться в прошениях, вместо статей Свода, на указы, то это отнюдь не означало возможности домогаться решения именно по тексту указов, потому что тем же самым постановлением (ст. VIII), которым разрешено присутственным местам не возвращать прошений со ссылками на указ, подтверждена была, однако, обязанность их основывать решения свои на статьях Свода. Поэтому требование статьи 65 Осн. зак. 1832 г. о том, что "законы должны быть исполняемы по точному и буквальному смыслу оных без всякаго изменения или распространения", надлежало относить со времени Свода именно к его тексту, а не к подлинному изложению первоисточников, если они инкорпорированы в Своде. Эти источники могли иметь отныне значение лишь для исторического толкования и, в лучшем случае, значение законодательных материалов.
Не могло не произойти существенного изменения в области толкования и в том отношении, что теперь значительно расширился систематический элемент этого толкования, благодаря размещению законодательства в Своде по рубрикам и внесению в него ряда новых заголовков, в источниках, может быть, отсутствовавших. Этому новому распределению законов в Своде придавалось столь существенное значение, что при установлении правил негласной ревизии предписано было "не касаться систематического распределения статей и не допускать о том никаких разсуждений"*(201), и этим всей системе Свода, даже и в мелких подразделениях, придано свойство непререкаемости.
Сообразно с этими последствиями изменилось в известной мере и значение Полного Собрания Законов. Являясь по мысли, положенной в его основание, подготовительным сборником для составления Свода законов, содержащим достоверный и по возможности полный законодательный материал, Собрание это не предназначалось к естественной по выходе Свода смерти. Наоборот, в предисловии к тому I Полного Собрания*(202) было сказано: "Свод должен быть и будет последствием Собрания, но не может заменить его, а, напротив, на нем он должен утверждаться". Это написано было Сперанским в 1830 году и могло выражать тогдашние предположения о соотношении между Сводом и его источниками. Ко времени же вступления Свода в силу на основаниях, указанных в манифесте 1833 г. и в развивающих его правилах, Полное Собрание получило уже по преимуществу историческое значение. Любопытным подтверждением такого взгляда может служить следующая резолюция Императора Николая на всеподданнейшем докладе гр. Блудова 18 января 1847 г. относительно снабжения уездных присутственных мест книгами первого Полного Собрания*(203): "Не вижу никакой в том нужды, ибо Полное собрание законов есть книга ныне чисто историческая, в которой уездным судам никакой нужды нет".
Все вышеприведенные положения имеют в виду один определенный момент - 1 января 1835 года, когда Свод законов впервые должен был получить свое действие. Относясь, следовательно, к Своду в том его виде, в каком он находился к этому сроку*(204), т.е. к Своду 1832 года с теми в нем исправлениями, на основании негласной ревизии, и дополнениями на основании узаконений, последовавших по 1 января 1834 года, которые нашли себе место в первом продолжении, наши выводы исходят из того о Своде законодательства, которое успело образоваться к тому же 1 января 1835 года. Этим объясняется, почему в предыдущем изложении не уделено места случаям конфликтов между статьями Свода и их источниками, т.е. не дано освещения вопросу, получили ли допущенные в первом издании Свода вольные и невольные ошибки против источников законоустановительную силу. Если бы, за отсутствием иных указаний законодателя, нам предстояло по силе необходимости разрешить поставленный вопрос исключительно на основании манифеста 31 января и правил употребления Свода, то проводимая выше точка зрения на первое издание, как на закон, обязывала бы, конечно, ответить на этот вопрос утвердительно (кроме разве случая полного пропуска указа в Своде, потому что пункт 2 манифеста предписывает приложение статьи Свода лишь вместо указа и, следовательно, по букве не может быть относим к тем случаям, когда "вместо указа" нельзя привести никакой соответствующей стадии Свода). В действительности, однако, вопрос о том или другом значении ошибок вообще не может быть ставим в плоскости основного законодательного акта о Своде. Правда, Сперанский вполне определенно коснулся в своей записке о силе и действии Свода, при рассмотрении взаимных выгод и невыгод первого и второго предположений, тех случаев, когда, противно чаяниям, в Своде оказались бы пропуск указа или несходство, неправильное изложение и даже противоположность с законом, на котором статья основана. Имея, однако, прямое отношение только ко второму предположению (где обязательно было в точности установить, в каких именно случаях возможно обращаться от Свода к самому тексту закона), вопрос этот не мог найти себе отражения в манифесте уже потому, что второе предположение принадлежало к числу отвергнутых Государственным Советом. Но более того. Именно предусматривавшаяся возможность подобных ошибок и послужила, вероятно, главной побудительной причиной - хотя в журнале Общего собрания на первом месте упомянуто не это, а необходимость предварительного ознакомления со Сводом присутственных мест, - для принятия первого предположения с поправками, вытекавшими из четвертого предположения, т.е. для признания силы закона за Сводом не немедленно вслед за его изданием, а лишь через двухлетний промежуток, в течение которого, предполагалось, все вкравшиеся ошибки будут выяснены поверкой Свода при производстве дел и исправлены в продолжении. При наличии такого предположения все определения манифеста исходили из начала безусловной правильности труда Второго Отделения, и поэтому не в рамках манифеста можно искать ответа тому, как быть в случаях обнаружившихся в Своде ошибок. Вопрос этот поставлен был лишь тогда, когда производившаяся согласно правилам 16 марта 1833 г. практическая поверка Свода подтвердила опасение наличности в нем таких ошибок и когда выяснилось, что даже не все из рассматриваемых уже случаев этого рода могут найти себе разрешение ко времени вступления Свода в силу. Выдвинутый министром юстиции Дашковым в конце 1834 года, в связи с внесенным в Государственный Совет проектом Сперанского о приложении и употреблении Свода законов в производстве дел, частный этот вопрос по своей сложности не успел получить разрешения ко времени введения Свода в действие. Лишь 20 января 1836 года последовало Высочайшее утверждение мнения Государственного совета по этому вопросу, под названием "о порядке дополнения и пояснения Свода законов", открывшее новую или, вернее, дополнительную, секретную для обывателя (ввиду необнародования) страницу в вопросе о силе Свода. Явившись последствием применения правил 16 марта 1833 г., новелла 1836 года не может быть обсуждаема отдельно от установленной теми правилами "негласной ревизии" Свода, которая поэтому заслуживает особого очерка.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!