IV (Вступление дела в Государственный Совет)

Quot;Законная сила" Свода законов в свете архивных данных Блосфельдт Г.Э. "Законная сила" Свода законов в свете архивных данных (под редакцией и с предисловием В.А. Томсинова) - "Зерцало", 2006 г. Оглавление     Проблема юридического значения Свода законов в русской юриспруденции.. 2 "Законная сила" Свода законов в свете архивных данных. 7 I 9 II (Составление сводов) 10 III (Первая поверка сводов) 15 IV (Вступление дела в Государственный Совет) 22 V (Производство в Государственном Совете) 25 VI (Манифест 31 января 1833 г.) 42 VII (Негласная ревизия С. З. для первого продолжения) 56 VIII (Дальнейшие исправления С. З. по второму продолжению) 69 IX (Работы 1835-1839 гг.) 80 X (Второе издание Свода 1842 г.) 108 XI (Третье издание Свода 1857 г.) 118 XII (Кодификационные работы после упразднения Второго Отделения) 136 XIII (Заключение) 147    

Проблема юридического значения Свода законов в русской юриспруденции

 

В книге Г.Э. Блосфельдта "Законная сила" Свода законов в свете архивных данных" рассматривается проблема юридического значения Свода законов Российской империи, то есть вопрос о том, являлся Свод сам по себе законом или представлял собой лишь сборник действующего законодательства. Этот вопрос считался русскими правоведами основным вопросом, связанным с идеей Свода законов. "Сомнение в силе Свода, возникшее уже при самом рождении последнего, - писал Г.Ф. Шершеневич, - тяготеет над всей дальнейшей историей этого самобытного явления, не только не ослабевая, но, напротив, все возрастая. Вопрос заключается в том: представляет ли собой Свод Законов только новую форму прежних законов, которая имеет силу лишь при условии соответствия, по содержанию, подлинному тексту этих законов, или же Свод Законов является новым законом, который отменяет собой силу прежних законов, послуживших материалом для его содержания?"*(1)

Содержание Свода было составлено из массы законов, издававшихся в течение 183 лет, начиная от Соборного уложения 1649 года, и к 1 января 1832 года сохранивших свою силу и действие*(2). Тексты законов были изложены в статьях Свода в большинстве своем теми же самыми словами, каковыми они излагались в первоначальном их варианте. Статьи же, составленные из многих указов, "излагались или словами главного указа с нужным из других дополнением, или другими словами, но в полном, совокупном их смысле"*(3). Под каждой статьей*(4) Свода приводился ее источник - те указы и постановления, из которых она была почерпнута. По словам М.М. Сперанского, такие указания необходимы были "не только для того, чтобы дать каждой статье Свода законную достоверность"; они были нужны как "верный путь к разуму закона, как способ к открытию причин его, как руководство к познанию истинного его смысла в случае сомнений"; они были востребованы как "лучшая система истолкований (commentaria) - система, основанная не на мнениях и выводах произвольных, но на простом сличении двух форм одного и того же закона: первообразной и производной"; они охраняли "связь между сими двумя формами, связь, столь необходимую, что без нее расторгалось бы самое его единство"*(5).

Вместе с тем немалое число законов, включенных в Свод, было подвергнуто редакторской правке, в результате которой их содержание стало отличаться от первоначального текста. В "Правилах, наблюдаемых при исправлении Сводов", которые были утверждены начальником Второго Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии М.А. Балугьянским 21 февраля 1831 года, редакторам давалось указание обеспечить "верность изложения" статей Свода путем сверки их с приведенными под ними узаконениями. Но наряду с этим редакторам разрешалось отклоняться в целом ряде случаев от содержания данных узаконений. "Слог исправить там только, - говорилось в статье 16 названных "Правил", - где примечены будут в нем какая-либо неясность или слова слишком старые и невразумительные, сохраняя однако же оные, если они не заменены в последующих узаконениях новыми, ставя изъяснение оных в скобках". Статьей 17 предписывалось "вообще держаться слов закона со следующими ограничениями: а) древний слог перевести на слог законов последующих времен; б) если указ содержит в себе самую сущность текста, то и прописать оный с наблюдением предыдущего замечания; в) доводы к изданию закона, если бы где-либо в настоящем изложении они вкрались, отменить, разве бы без них законоположение было непонятно; г) если встретятся две статьи Свода одинаковые или повторительные, то их соединить в одну, но с строгим наблюдением, чтобы ничего существенного выпущено не было".

Нередко под статьями Свода отсутствовали ссылки на источник - ранее принятые узаконения. В таких случаях источником правовой нормы объявлялся обычай, или принятый в сфере ее действия порядок, или же сущность того явления, которое данная норма регулировала. Например, в статье 71 первого тома Свода, посвященного основным законам, говорилось: "Привилегии, дарованные Верховной Самодержавной Властью частным лицам или обществам, изъемлют их от действия общих законов по тем предметам, на которые в тех привилегиях содержатся точные постановления". Под этой статьей было сделано примечание: "Сие явствует из самого существа привилегий и из образа применения оных".

Подобных примеров можно привести много. Труды по составлению Свода законов не ограничивались систематизацией ранее изданных правовых установлений, но сопровождались модификацией их содержания, а иногда выливались в самое настоящее правотворчество. Кроме того, в процессе подготовки Свода к введению в действие к массе новых норм, появившихся в нем в результате модификации старых законов, было добавлено немало таких установлений, которые до этого не являлись законами. К ним относились, например, циркулярные предписания министров.

При столь сложном характере Свода неизбежно возникала проблема его юридического значения. Вошедший в состав Свода новый нормативный материал мог получить качество закона только при одном условии: если Своду самому по себе при введении его в действие придавалась законная сила*(6). Однако в таком случае вставал вопрос о том, что делать с узаконениями, на основе которых были составлены статьи Свода. Придание Своду статуса закона при сохранении за этими узаконениями юридической силы порождало ситуацию двойного законодательства, то есть положение, при котором один и тот же закон существует, говоря словами Сперанского, в двух формах: "первообразной и производной". Этой ситуации можно было бы избежать, лишив юридической силы акты, из которых черпались статьи Свода, но данная мера создавала новые проблемы. В содержание Свода вошли далеко не все правовые нормы из предшествовавших ему законодательных актов, которые сохранили свою силу, поэтому он не мог в полной мере заменить их. Кроме того, при воспроизведении в статьях Свода норм прежних узаконений могли быть допущены (и, как впоследствии оказалось, действительно были допущены) довольно многочисленные неточности и даже ошибки*(7). Отмена узаконений, предшествовавших Своду, и, следовательно, превращение его в исключительное уложение, устраняла возможность исправления обнаруженных в тексте Свода ошибок без участия верховной государственной власти - посредством простого обращения к тем узаконениям, на основе которых были составлены статьи Свода.

Из приведенных рассуждений очевидно, что проблема юридического значения Свода законов не имела легкого решения. М.М. Сперанский в записке, представленной в Государственный совет вместе с томами Свода 19 января 1833 года предлагал четыре варианта решения этой проблемы и при этом ни одному из них не отдавал прямо своего предпочтения. "Свод сам по себе не есть новый закон, но другая форма того же самого закона, - заявлял он. - Употребление сей формы в делах может быть разнообразно: 1) как формы закона главной, единственной и исключительной, или 2) как формы главной, но не исключительной, допускающей действие и прежней формы в определенных случаях, или 3) как простого внешнего руководства к указанию закона и к лучшему его познанию, наконец, 4) как формы законной, которая должна действовать сперва совокупно с прежнею формою, а потом, когда опыт утвердит ее, должна действовать одна". Самое большое внимание из приведенных вариантов главный творец Свода законов уделил второму. Отметив только один недостаток этого варианта, а именно: то, что он не сообщает делу применения Свода простоты и единообразия, присущего первому варианту, Сперанский указал на два больших его преимущества, которые составляют, во-первых, возможность принимать в соображение не внесенные в Свод узаконения, если при практическом применении его встретится случай, не находящий определения в Своде, и, во-вторых, возможность решать дела, в случаях неясности соответствующих статей Свода, на основании сличения их с текстами узаконений, из которых они составлены.

На основании этого можно предположить, что если бы Сперанскому пришлось делать выбор из названных им четырех вариантов решения вопроса о юридическом значении Свода, он счел бы необходимым определить его в качестве формы закона "главной, но не исключительной, допускающей действие и прежней формы в определенных случаях", но в реальности никто не побуждал Сперанского к такому выбору.

В действительности для выбора имелось только два варианта из четырех вышеуказанных - первый и второй. Последний вариант, предполагавший одновременное действие в качестве закона Свода и прежних узаконений, был временным, он был рассчитан лишь на то время, пока практика применения Свода не утвердит его как единственную форму закона. Третий же вариант, придававший Своду лишь статус "внешнего руководства к указанию закона" и лучшего познания принятых в предшествующие эпохи и сохранивших свою силу узаконений, если бы он оказался принятым, лишал всякого смысла все труды по систематизации российского законодательства, выразившиеся в создании Свода.

Общее собрание Государственного совета, рассмотрев на заседании 19 января 1833 года вопрос о юридической силе Свода законов, признало, что "во всех отношениях полезно и достоинству Правительства соответственно издать Свод в виде законов, коим в решениях исключительно руководствоваться должны; но, дабы дать время присутственным местам более ознакомиться с изданием законов наших в сей новой форме, то на обращение их в полную и исключительную силу постановить двухгодичный срок и именно 1 генваря 1835 года". 27 января 1833 года император Николай I утвердил решение Общего собрания Государственного совета следующей резолюцией, начертанной в журнале данного собрания: "Журнал составлен совершенно правильно, согласно моим намерениям в Совете изреченным. Свод рассылается ныне же как положительный закон, которого исключительное действие начнется с 1 генваря 1835 года. Руководствоваться оным ныне же дозволяется только в таком смысле, что под каждою статьею означены все законы, которые до каждого предмета касаются и которые по нынешней форме судопроизводства все в приговоре или определении прописаны быть должны; но, отнюдь не вписывая собственной статьи свода, которого законная сила начинается с 1835 года"*(8).

Комментируя постановление Общего собрания Государственного совета от 19 января 1833 года, М.М. Сперанский писал: "В Совете приняты совокупно два предположения: первое и четвертое. Первое состоит в том, чтобы ввести Свод как закон. Четвертое состоит в том, чтобы в течение некоторого времени ввести его как обязательное руководство к закону, чтобы ознакомить делопроизводителей со Сводом, а потом ввести уже как закон. Первое предположение есть всегдашнее, второе временное, переходное к первому... Таким образом предложенный Совету вопрос о силе и действии Свода разрешен в Общем собрании тем, что сие действие разделено на две эпохи. Первая предварительная и вместе испытательная эпоха начинается с получением Свода в каждом месте и продолжается 2 года, т.е. по 1 января 1835 г. В первой эпохе Свод во всех местах употребляется как руководство. В значении руководства статьи Свода приводятся везде и во всех делах после текста; но решения в течение сей эпохи основываются предпочтительно на тексте. В значении испытания статьи Свода подлежать будут примечаниям в том месте и в том порядке, какой для сего будет установлен. Во второй эпохе Свод принимается в значении закона, и статьи его одни признаются законом действующим и приводятся повсеместно как главное основание в решении дел"*(9).

Казалось бы, после одобрения императором Николаем I постановления Общего собрания Государственного совета проблема юридического значения Свода законов перестала существовать: верховная власть приняла первый вариант решения вопроса о "законной силе", согласно которому Свод становился формой закона главной, единственной и исключительной, отсрочив его введение в действие до 1 января 1835 года. Однако Высочайший Манифест о введении Свода в действие, датированный 31 января 1833 года*(10), показал, что проблема юридического значения Свода не была окончательно снята Общим собранием Государственного совета. В Манифесте подтверждалось, что "Свод имеет восприять законную свою силу и действие с 1 января 1835 г."*(11). При этом специально пояснялось, что подразумевалось в данном случае под законной силой. "Законная сила Свода, - гласил Манифест, - имеет тогда состоять в приложении и приведении статей его в делах правительственных и судебных; и вследствие того во всех тех случаях, где прилагаются и приводятся законы и где или составляются из них особые выписки, или же указуется токмо их содержание, вместо того прилагать, приводить и делать указания и ссылки на статьи Свода, делу приличные"*(12). Придав Своду "законную силу" или, что одно и то же, - силу закона, Манифест от 31 января 1833 года одновременно декларировал сохранение юридической силы и за старыми узаконениями, на основе которых были составлены статьи Свода. Установленное в нем на сей счет правило гласило: "Как Свод законов ничего не изменяет в силе и действии их, но приводит их только в единообразие и порядок, то как в случае неясности самого закона в существе его, так и в случае недостатка или неполноты его порядок пояснения и дополнения остается тот же, какой существовал доныне"*(13).

Таким образом, творцы Свода законов Российской империи так и не дали окончательного, недвусмысленного решения проблемы его юридического значения*(14). Решать эту проблему пришлось поэтому ученым-юристам.

Мнения русских правоведов, занимавшихся данной проблемой, разделились. Н.М. Коркунов и Е.М. Победина доказывали в своих статьях, посвященных юридическому значению Свода*(15), что в первом своем издании (1832 г.) он представлял собой всего лишь новую форму прежних законов, но не новый закон. В обоснование этого взгляда приводились следующие аргумента: 1) цель составления Свода заключалась только в том, чтобы собрать действующие узаконения, ни в чем их не изменяя; 2) главный творец Свода - М.М. Сперанский высказывал мнение о том, что статьи Свода следует "признать законом, но не единственным и не исключительным", а в случае сомнения обращаться к "самому тексту закона"; он же противопоставлял Свод инкорпорации, проведенной Юстинианом, при которой "отменяется все прежнее, закрываются все другие источники законодательства"; 3) Манифестом от 31 января 1833 года было установлено, что, поскольку в отношении прежних законов "Свод законов ничего не изменяет в силе и действии их, но приводит их только в единообразие и порядок, то как в случае неясности самого закона в существе его, так и в случае недостатка или неполноты его, порядок пояснения и дополнения остается тот же, какой существовал доныне"; 4) содержание Свода законов не обсуждалось в Государственном совете, как это было принято для всех новых законов, вместо этого здесь рассматривался лишь вопрос о силе Свода; 5) Свод законов было предписано применять к делам, рассматриваемым после 1 января 1835 года, хотя и возникшим до этого времени; тем самым если бы Свод признали новым законом, то был бы нарушен принцип: "закон обратной силы не имеет", а это не соответствует русскому праву; 6) взгляд на Свод как на всего лишь новую форму прежних законов подразумевается словами п. 8 закона от 12 декабря 1834 года*(16): "Как Свод не постановляет законов вновь, но есть только состав законов существующих..."; 7) законы, изданные после 1 января 1832 года и в Свод 1832 года не включенные, не считались отмененными Сводом даже в том случае, когда противоречили ему; между тем, если бы Свод являлся новым законом, то по отношению к законам, изданным в период с 1 января 1832 года до 31 января 1833 года, он выступал в качестве последующего и, следовательно, отменяющего действие законов предшествующих, не согласных с ним.

Правоведы, выступавшие против взгляда на Свод законов как на всего лишь новую форму прежних законов и отстаивавшие мнение о том, что Свод законов Российской империи в первом своем издании (1832 г.) стал новым законом, заменившим собой принятые ранее многочисленные узаконения, приводили в обоснование своей позиции следующие аргументы: 1) мнение Общего собрания Государственного совета, постановившего 19 января 1833 года "издать Свод в виде законов, коим в решениях исключительно руководствоваться должны"; 2) Манифест от 31 января 1833 года, который подтвердил за Сводом "законную силу" и пояснил, что она состоит "в приложении и приведении статей его в делах правительственных и судебных" вместо прежних законов; 3) назначение для Свода законов как даты введения в действие (1 января 1835 года), что делается обычно только в отношении новых законов; 4) мнение Государственного совета от 30 января 1836 года, утвержденное императором Николаем I, в котором указано, что "судебным местам предписано без всякого изъятия основывать решение свое единственно на статьях Свода"; 5) резолюция императора Николая I в журнале-протоколе заседания Государственного совета от 19 января 1833 года, где Свод назван "положительным законом"*(17);

Г.Ф. Шершеневич, перечислив в своей книге "Общая теория права" все подобные аргументы, сделал вывод о том, что "совокупность обстоятельств, при которых появился Свод Законов, дает возможность, почти с одинаковым успехом, отстаивать каждое из двух противоположных мнений относительно силы Свода в первом его издании"*(18) (курсив мой. - В.Т.). Данный вывод опровергается тем фактом, что подавляющее большинство правоведов склонилась к одному из приведенных мнений, а именно: к точке зрения на Свод 1832 года как на новый закон, заменивший собой принятые в предшествовавшие времена узаконения. Так, в числе сторонников такого взгляда оказался и сам Г.Ф. Шершеневич*(19), а также П.П. Цитович*(20), М.А. Лозина-Лозинский*(21), Н.И. Лазаревский*(22), А.И. Каминка*(23), Л.И. Петражицкий*(24), Э.Э. Понтович*(25) и др.

Мнение о том, что Свод 1832 года являлся сам по себе законом, разделял и правовед Г.Э. Блосфельдт. Обоснованию этого мнения он посвятил свою работу "Законная сила" Свода законов в свете архивных данных", которая первоначально публиковалась в виде статей в "Журнале Министерства юстиции", а в 1917 году вышла в свет отдельной книжкой. "Окончательного решения по вопросу о силе и значении Свода законов наукой права еще не произнесено, - говорилось в первых строках данной книги. - Не только не составилось communis opinio doctorum о том, что представлял собой Свод при его обнародовании - закон ли сам по себе (по терминологии того времени - положительный закон) или только обязательный к употреблению правительственный сборник действующего законодательства, - но даже выражена была полная безнадежность попыток к научному разрешению того сомнения в силе Свода, которое, по словам одного ученого, возникши уже при самом рождении Свода, тяготеет, как злой рок, над всей дальнейшей его судьбой"*(26).

В отличие от других правоведов, стремившихся решить вопрос о том, являлся Свод сам по себе законом или представлял собой лишь сборник действующего законодательства, посредством анализа опубликованных документов по истории этого правового памятника - и среди них главным образом текста Манифеста от 31 января 1833 года, Блосфельдт обратился к архивным материалам - прежде всего к документам Второго Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и к личным бумагам главного творца Свода законов М.М. Сперанского. Ученый полагал, что определение силы первого издания Свода законов должно основываться не на одном Манифесте от 31 января 1833 года, а на совокупности всех юридических актов, имевшихся ко времени введения Свода в действие. Уже один этот подход к решению вопроса о "законной силе" Свода законов придает произведению Г.Э. Блосфельдта особую ценность в ряду работ, посвященных данному вопросу.

В своем исследовании автор вышел за рамки истории создания Свода законов 1832 года: он попытался дать решение вопроса о его юридической силе и для его изданий 1842 и 1857 годов.

В русской юридической литературе и по этому вопросу высказывались прямо противоположные точки зрения. Ряд правоведов полагали, что второе и третье издания Свода, в отличие от первого, сами по себе не имели силы закона. Так, Н.И. Лазаревский писал на сей счет: "Что же касается Свода последующих изданий, то их сила определяется не манифестом 31 янв. 1833 г., а указом 4 марта 1843 г. (для Второго Издания) и 12 мая 1858 г. (для Третьего Издания). По вопросу о сравнительной силе Свода и подлинных законов они точно так же не содержат никаких постановлений. Но так как эти указы не основаны на категорическом предписании Верховной власти считать Свод и этих Изданий "положительным законом", эти указы необходимым считают толковать согласно с общими началами права и признают, что Свод, как работа административного (незаконодательного) учреждения, не может иметь силы, отменяющей или изменяющей акты, утвержденные властью Государя"*(27). Другие правоведы (как например, П.П. Цитович и А.И. Каминка) не усматривали юридических различий между первым и последующими изданиями Свода законов. Они считали необходимым признать и за вторым, и за третьим изданиями Свода силу закона со дня их опубликования, полагая, что та или иная статья получала свою силу не из того закона, из которого была извлечена, но из обнародования ее в составе Свода.

Г.Э. Блосфельдт высказывал мнение о том, что вопрос о "законной силе" Свода не мог иметь одинакового решения для всех его изданий*(28). Признавая, что первому изданию Свода и его Продолжениям была присвоена сила закона, ученый в то же время отказывал в этом свойстве Своду законов в его втором и третьем изданиях. Он считал, что юридическая сила материала этих изданий коренилась не в силе Свода как такового, а в собственной силе каждого отдельного узаконения, полученной им при его принятии верховной властью.

Данный вывод, как и все другие важнейшие выводы своей книги, Г.Э. Блосфельдт делал, опираясь не только на строгую логику рассуждений, но и на факты, зафиксированные в документах.

 

В.А. Томсинов, доктор юридических наук,

профессор юридического факультета

Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

 

"Законная сила" Свода законов в свете архивных данных

 

Окончательного решения по вопросу о силе и значении Свода законов наукой права еще не произнесено. Не только не составилось communis opinio doctorum о том, что представлял собой Свод при его обнародовании - закон ли сам по себе (по терминологии того времени - положительный закон) или только обязательный к употреблению правительственный сборник действующего законодательства, - но даже выражена была полная безнадежность попыток к научному разрешению того сомнения в силе Свода, которое, по словам одного ученого, возникши уже при самом рождении Свода, тяготеет, как злой рок, над всей дальнейшей его судьбой*(29).

Мало того, не только в прежнее время, когда государствоведы впервые лишь подходили к вопросу о силе действующего Свода законов и когда понятия закона и указа не поддавались сколько-нибудь точному формальному разграничению по русскому государственному праву, но даже в самый недавний срок со стороны одного из ученых*(30) повторена и отстаивается попытка оживить и даже обосновать содержанием первого манифеста о Своде мнение, окончательно, казалось, утратившее сторонников, о равносильности, именно в смысле положительного закона, первого и всех последующих изданий Свода и продолжений к нему, вплоть до сводного продолжения 1906 года, которое, как изданное при действии новых Основных законов, уже не может быть признаваемо законом. И если, с одной стороны, юристы, не признающие за первым изданием Свода значения закона, тем менее могут присваивать такое значение второму и третьему его изданиям, то, с другой стороны, и в среде новейших государствоведов и цивилистов иногда отрицается или, по крайней мере, не оговаривается различие между основным и двумя последующими полными изданиями Свода законов*(31). И даже Н.М. Коркунов, наиболее глубоко вникавший в историческую обстановку обнародования Свода 1832 года и этим главнейше обосновавший новый свой взгляд на юридическую природу Свода законов, не усматривал, по-видимому, данных к различной правовой оценке первого и остальных его изданий*(32).

Как бы ни ставить вопрос: более широко - о юридическом значении Свода законов вообще, или более узко - о силе одного первого его издания, основным и центральным является, все равно, вопрос о действительном содержании манифеста 31 января 1833 года, при котором был выпущен в обращение труд Сперанского.

Возможность различного понимания употребленного в манифесте выражения "законная сила" Свода и пробелы, которые чувствуются среди постановлений этого акта, заставляют, конечно, обратиться к мотивам его и вообще к обстоятельствам его выработки. Настоящий очерк и имеет своей преимущественной целью осветить спорный вопрос архивными данными, на основании подлинного содержания всех относящихся сюда официальных бумаг и путем восстановления, в хронологической последовательности, тех отдельных моментов, через которые прошло составление манифеста об издании Свода законов.

Хотя не только проф. Коркунов*(33), но и все позднейшие исследователи более или менее подробно останавливались на истории этого манифеста, разыскивая в журналах Государственного Совета и в воспоследовавшей на одном из них Высочайшей резолюции*(34) либо в представлении Сперанского в Совет, ответа тому, на что нет прямого или достаточно выразительного указания в манифесте, тем не менее даже в общей совокупности приводимых учеными данных нельзя признать, чтобы весь наличный для истолкования исторический материал был действительно и полностью исчерпан. Объяснения этому следует искать в том, что, кроме Коркунова, никто, по-видимому, из ученых-исследователей не имел доступа к собраниям подлинных материалов, в составе которых нашли себе место относящиеся к вопросу документы. Коркунов же, если судить по количеству сведений, им сообщаемых при обосновании своего особого взгляда, не использовал исчерпывающим образом материалов, находящихся в архиве Государственного Совета, и, в частности, не ознакомился ни с хранящимися в том же архиве делами Второго Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, ни с другим весьма ценным наследием Сперанского - личными его бумагами, собранными по его смерти в виде 20 тюков и десятками лет хранившимися в той же форме, без надлежащей систематизации, вместе с официальными, также, к сожалению, не всегда полными, делами Второго Отделения.

Хотя количество сохранившихся данных не исчерпывает всех моментов интересующего нас вопроса и хотя их опознание затруднялось во время работы над предметом настоящей статьи разрозненностью и неполнотой бумаг, а также случайностью состава прежних "связок"*(35), тем не менее при совокупном обозрении всего наличного архивного материала можно отдать себе довольно ясный отчет по вопросу о силе Свода, проследив первоначальное его возникновение и предполагавшиеся способы разрешения, а равно отражение его на дальнейшем движении законоположений о Своде.

 

I

 

Прежде чем приступить к обзору сохранившихся материалов и к выводам на основании их, напомним вкратце историю составления Свода законов. Начавшись в 1826 году, на первых же днях по открытии Второго Отделения*(36), с подготовительных работ, заключавшихся в составлении Полного Собрания Законов и подробных "исторических сводов" по отдельным отраслям законодательства, изготовление самого Свода прошло, как известно, две стадии: 1) составление из текста законов статей для Свода или, по выражению Сперанского, "законных правил" и 2) ревизию и исправление этих статей при участии особых ревизионных комитетов в подлежащих ведомствах или департаментах. Ревизия эта, начавшись уже в апреле 1828 года, шла до мая 1832 года. Еще ранее ее окончания, а именно в начале 1832 года, приступлено было к печатанию Свода. К истечению этого года печатание было закончено.

По рассмотрении в Государственном Совете нескольких относящихся к делу вопросов Свод был издан при манифесте от 31 января 1833 г., причем повелено ввести его в действие с 1 января 1835 года. Промежуток времени между изданием Свода и вступлением его в силу употреблен был, согласно особому указанию законодательной власти, на новую поверку его, производившуюся, под названием "негласной ревизии", главным образом в особом при Министерстве юстиции ревизионном комитете, на основании замечаний, возникавших при производстве дел в названном министерстве, в Сенате и на местах. В результате этой, сосредоточенной не во Втором Отделении, ревизионной деятельности, а равно и усмотренных самим Отделением неточностей было то, что в первом продолжении к Своду помещен, сверх изменений, вызванных новыми узаконениями за 1832 и 1833 годы, целый ряд дополнений и исправлений, "кои по опыту и наблюдению, при соображении статей Свода с течением дел, оказались нужными"*(37). Продолжение это, являющееся, таким образом, не только дополнением Свода, но и реестром необходимых в нем исправлений, должно было вступить в силу "в совокупности со Сводом" в срок, указанный в манифесте 1833 г. для самого Свода, т.е. с 1 января 1835 года. К этому же сроку, в конце 1834 года, особыми узаконениями установлены были по представлению Сперанского правила о приложении и употреблении статей Свода в производстве дел (закон 12 декабря 1834 г. П.С.3. N 7654), а также о порядке продолжения Свода и о порядке изъяснения и дополнения законов при действии Свода (закон 15 декабря 1834 г., в Полное Собрание Законов не вошедший). А год спустя, следовательно, уже во время действия Свода, получил разрешение в Государственном Совете и последний вопрос, возникший в связи с упомянутым представлением Сперанского и отложенный Советом на некоторое время, - вопрос о порядке восполнения пропусков и исправления неточностей и ошибок в Своде законов (закон 20 января 1836 г., в Полное Собрание Законов не внесенный).

Такова в кратких чертах внешняя история основного издания Свода законов и его введения в действие. Прежде вступления в силу Своду пришлось, следовательно, пройти следующие пять этапов: 1) самое составление (1826-1830 гг.), 2) первая поверка (до мая 1832 г.), 3) нахождение в Государственном Совете и обнародование (январь 1833 г.), 4) так называемая негласная ревизия или вторая поверка (1833-1834 гг.) и 5) установление относящихся к употреблению Свода правил (конец 1834 г.). При этом четвертая и пятая стадии имели свое течение отчасти и за пределами 1 января 1835 г. - юридического момента вступления Свода в действие. Когда же впервые мог зародиться и когда именно был поставлен и окончательно разрешен вопрос о силе Свода?

Чтобы ответить на это и в точности уяснить себе взгляд современников первого издания Свода на его значение, необходимо остановиться на каждой из перечисленных пяти стадий в отдельности, т.е. как предшествовавших тому главному законодательному акту, который, возвещая населению об окончании труда по составлению "законных книг", коснулся и правил об их силе и действии, так и на моменте, завершившем это сложное дело, - на узаконении 20 января 1836 г., которым определен был на будущее время порядок исправления обнаруживающихся в Своде ошибок.

При этом нельзя оставить без внимания и позднейшее время, вплоть до воспоследования второго издания Свода законов 1842 года, так как именно в течение первых лет действия Свода могли чаще всего возникать на практике те вопросы, из которых слагается сам по себе теоретический ныне вопрос о его силе, а именно: допустимо ли доказывание ошибочности текста Свода или пропусков в нем ссылками на подлинные узаконения, и получили ли силу и свойства закона вследствие включения в Свод такие постановления, которые сами по себе до того времени законами не были, как, напр., циркулярные предписания министров.

 

II (Составление сводов)

 

Приступая к работам по Своду законов и лично начертав оглавление отдельных частей*(38), Сперанский полагал закончить порученное ему дело в течение первых трех лет царствования Августейшего инициатора всего труда. В этот срок Сперанский включал и время, необходимое на составление уложений ("исправленных сводов")*(39) гражданского и уголовного на основании имевших быть изготовленными сводов этим обширным отделам законодательства. Составление уложений законам полицейским и хозяйственным (в противоположность "законам судебным") Сперанский считал, как это видно из собственноручной его записки "Предположения к окончательному составлению законов", представленной им Государю, совместно с тремя другими записками, в начале января 1826 года*(40), ненужным, беспримерным и почти невозможным.

Почти не ошибившись в сроке, поскольку дело касалось самого образования статей Свода, - к 1 января 1830 г. все своды уставов были закончены*(41), - он не ожидал, что почти столько же времени потребуется в общей сложности на ревизию их в местах управления. Неудивительно поэтому то нетерпение, которое сквозит в некоторых всеподданнейших докладах Сперанского о ходе дела в ревизионных комитетах, для коих окончательным сроком работ было поставлено 1 июня 1830 года. Но в половине 1832 года, на 7-м году после учреждения Второго Отделения, и эта часть работы - исправление по замечаниям комитетов и дополнение по успевшим последовать с 1826 г. по 1 января 1832 г. новым узаконениям - получила свое завершение. "Седьмилетние непрерывные труды" по составлению Свода под собственным ведением Императора, о которых говорит манифест 1833 года, труды, составлявшие, по словам Сперанского*(42), "ежедневное, непрерывное, единственное упражнение избранных к тому чиновников", оставили в архиве Второго Отделения сравнительно скудные следы. Закрепление в официальных бумагах и "делах" получили только те стадии изготовления Свода, в которых принимали участие посторонние ведомства, иначе говоря, точный письменный след имеет лишь момент проверки проектов Второго Отделения ревизионными комитетами. Что же касается времени самого составления проектов, то хотя черновики их и сохранились*(43), тем не менее среди дел Второго Отделения никаких особых производств (в канцелярском смысле) об этом не значится, как не имеется полного подбора и даже перечня всеподданнейших докладов не только за это, но и за все последующее время руководительства Сперанского работами по Своду*(44).

Значительную часть того, что сохранилось от этого времени, следует разыскивать в составе тех разного свойства бумаг и материалов, которые после смерти Сперанского перешли из его личного кабинета в архив Второго Отделения и находятся ныне в архиве Государственного Совета*(45), а отчасти и среди рукописей Сперанского, хранящихся в Императорской Публичной Библиотеке*(46), и туда же перешедших бумаг одного из близких его сотрудников Репинского. Все это наследие еще ждет своего разбора и своих исследователей*(47).

При такой разрозненности и неполноте сохранившихся материалов весьма затруднительно произвести окончательное суждение, возникал или не возникал у непосредственных участников этого громадного труда вопрос о будущей силе Свода или хотя бы о способе утверждения производимой ими работы. Впредь до обнаружения в будущем, когда весь сохранившийся материал - смеем надеяться - подвергнется систематизации, прямых в ту или другую сторону данных, остается только сопоставить те немногие указания об отношении к источникам, какие встречаются в материалах, успевших сделаться достоянием юридической литературы или зарегистрированных в делах архива Государственного Совета.

Известно, что 24 апреля 1826 г., в первом собрании чинов вновь образованного Второго Отделения, Сперанский читал и объяснял составленное им "наставление" о порядке трудов Отделения*(48). Наставлением этим предстоявшие "труды к составлению Свода" разделялись на 2 степени: 1) составление выписок из законов и 2) историческое и догматическое изложение законодательства. Выписи должны быть "точными и верными" (в другом месте: "выписка должна содержать самое полное и точное изложение существующаго закона, теми же словами, как он изображен в тексте"), для того чтобы и последующее, на них основанное, догматическое изложение по каждому предмету законодательства было "точное, верное, совершенно сообразное с выпиской". При этом, однако, Сперанский не требовал "буквальнаго" следования источникам. Предусматривая возможность, при изложении статей, "сводить разсеянное во многих указах воедино", он установляет уже и для составления выписок два отступления от требования полного совпадения с источниками: "1) когда закон общий излагается в виде частнаго случая (что нередко бывает в делах тяжебных), тогда в выписках должно частныя выражения заменять общими, и 2) когда закон разсеян в разных указах, так что к главному его изложению в одном указе приведено в другом несколько слов в пояснение, дополнение, отмену или ограничение, тогда в выписке они должны быть сведены и уложены в одну статью". Допуская, следовательно, не только объединения, но и обобщения со стороны лиц, производивших выписки, причем возможны, конечно, уже существенные в отношении формы отступления от подлинного текста, Сперанский, само собой разумеется, хотел оставаться осторожным и поэтому предлагал "статьи сего рода отмечать особыми знаками для того, чтобы, при пересмотре их, можно было удостовериться в точности выражений и в верном изложении смысла закона".

Давая, несколько лет спустя, руководящие указания для проверки произведенных работ, Балугьянский в утвержденных им 21 февраля 1831 г. "Правилах, наблюдаемых при исправлении Сводов"*(49), вновь настаивает на "верности изложения", требуя (ст. 10) поверки содержания текста с приведенными под ним узаконениями и отмечая, что сие есть главная работа редактора, на которую ему должно обратить величайшее внимание. Средствами поверки указаны (ст. 11): а) открытие главного, ныне действующего закона и относящихся к объяснению оного других узаконений, б) сравнение с замечаниями комитетов и в) сравнение с духом целого состава главы или отделения, к коему статья принадлежит. Вместе с тем преподаны отсутствовавшие в правилах для выписок указания относительно "слога" статей. Приводим их полностью:

"Слог исправить там только, где примечены будут в нем какая-либо неясность или слова слишком старыя и невразумительныя, сохраняя однакоже оныя, если они не заменены в последующих узаконениях новыми, ставя изъяснение оных в скобках" (ст. 16). "Вообще держаться слов закона со следующими ограничениями: а) древний слог перевести на слог законов последующих времен; б) если указ содержит в себе самую сущность текста, то и прописать оный с наблюдением предыдущаго замечания; в) доводы к изданию закона, если бы где-либо в настоящем изложении они вкрались, отменить, разве бы без них законоположение было непонятно; г) если встретятся две статьи Свода одинаковыя или повторительныя, то их соединить в одну, но с строгим наблюдением, чтобы ничего существеннаго выпущено не было" (ст. 17).

Нетрудно видеть, что при всем стремлении сохранить близость к источникам эти правила открывали довольно широкую возможность, хотя бы и чисто внешнего, усовершенствования.

В позднейшее время, когда все работы по Своду уже были выполнены, Сперанский, давая отчет по этому труду, был менее определенен, не упоминая, например, ничего о допущенных при составлении и, по сущности дела, совершенно неизбежных обобщениях, а равно и об отступлениях от языка подлинников. Так, в 1832 году, в составе одной из записок в Государственный Совет*(50) и вслед за тем в своем "Обозрении исторических сведений о Своде законов"*(51) Сперанский свидетельствует, что изложение статей должно было производиться "теми же словами, как стоят в тексте", а если они составляются из многих указов, то "или словами главнаго указа, с нужным из других дополнением, или другими словами, но в полном, совокупном их смысле и по возможности близко к тексту". В другом месте того же Обозрения*(52), установляя применимость правил Бэкона к составлению нашего Свода, Сперанский изображает пределы следования тексту источников так: "1) те статьи Свода, кои основаны на одном действующем указе или постановлении, излагать теми самыми словами, какия стоят в тексте, без малейшаго их изменения*(53) (число сих статей есть самое большое); 2) те статьи, кои составлены из двух или более указов, излагать словами указа главнаго, с присоединением из других слов, кои служат ему дополнением или пояснением; 3) статьи, составленныя из соображения многих указов, излагать по тому смыслу, какой они представляют в их совокупности, и притом 4) под каждой статьею означать с точностью те указы и постановления, из коих она составлена"*(54).

Сокращений, однако, при этом не допускалось, ибо правила Бэкона "о сокращении слишком многословных и обширных законов" принято было, по словам "Обозрения" (что вполне согласуется и с приведенными выше правилами Балугьянского), лишь в смысле исключения из Свода тех частей закона, которые содержат изложение дела или случая, подавшего повод к закону, и рассуждений и уважений, бывших в виду при постановлении закона, но не в смысле лучшего и сокращенного изложения самого текста закона.

Вот меры и приемы, преподанные руководителями Второго Отделения своим сотрудникам для сохранения "единства закона". Фотографическая точность воспроизведения всего без исключения материала ими не достигалась уже по одному тому, что вышеприведенные правила допускали изложение содержания многих до одного предмета относящихся указов по их совокупному смыслу. Тем не менее, более исчерпывающих правил для сохранения если не буквы, то, во всяком случае, смысла и действительного содержания источников едва ли можно было преподать. Следуя им в точности, сотрудники Сперанского могли закрывать глаза перед всякими у них возникавшими вопросами о несовершенствах редакции, пробелах и т.п. и, во всяком случае, не видеть необходимости особого санкционирования той все-таки иногда лишь производной формы изложения, которая у них получалась*(55).

Сохранилось, однако, свидетельство, что Сперанский соединял с работой редакторов и другие ожидания. Он предложил чиновникам, "если они заметят в течение работ своих неясность или неполноту наших законов, или, по соображению с другими уложениями, откроется им недостаток какой-либо части нашего узаконения, отмечать о том на особом листе"*(56). Такого рода заметки могли иметь назначение: или, как справедливо уже указывалось в литературе*(57), в качестве материала для составления уложений, или же для внесения соответствующих законодательных представлений в Государственный Совет, чтобы состоявшимися законами пополнить составляемый Свод, - чему, действительно, и были примеры в 1830-1832 годах*(58). При таком разделении свода и уложения могло, пожалуй, и не возникать вопроса, в каком порядке вырабатываемый текст будет сделан обязательным.

Каждый законченный труд, после просмотра его Сперанским, представлялся "на Высочайшее благоусмотрение"*(59). Конечно, это не имело того значения, что проекту испрашивалось Высочайшее утверждение или хотя бы предварительное Высочайшее одобрение. Подобное представление являлось лишь актом отчетности перед Государем, как и те мемории, которые ему представлялись еженедельно Сперанским о занятиях чиновников.

Доводил ли Сперанский до сведения Государя о тех сомнениях при составлении статей, которые не могли не возникать у его сотрудников при работе и у него самого при проверке их труда, этого пока не установлено. Весьма возможно, что особых докладов об этом не производилось, потому что все проекты должны были пройти через ревизию комитетов в подлежащих ведомствах, и только тогда могла оказаться действительная надобность решающего слова при разногласиях. Предвиделись ли Сперанским такие разногласия в тот момент, когда он предлагал учреждение этих комитетов, сказать трудно. Как видно из всеподданнейшей его записки "о пользе Свода и употреблении", составленной в самый разгар работ, от 14 января 1828 г.*(60), Сперанский представлял себе введение Свода в употребление немедленно после удостоверения посредством особой комиссии "в его точности", т.е. после ревизии, имевшей заменить собой то "утверждение подлежащею властью", которого требовали правила Бэкона при составлении corpus legum*(61). Весь вопрос для Сперанского в то время, при составлении названной записки по поводу окончания проекта Свода гражданских законов, заключался лишь в том, ввести ли Свод в употребление именно в виде "свода", или же принять Свод основанием к скорейшему составлению уложений судебных законов. Все личные симпатии его лежали на стороне уложений; своды он считал лишь необходимой "срединой" перед уложением. Эти предположения (отражение которых можно усмотреть, в отношении "земских законов", уже в "Наставлении о порядке работ" 1826 г. и в записках, представленных Императору еще до образования Второго Отделения)*(62) выразились, между прочим, в составленном Сперанским тогда же, в 1828 году, Высочайшем рескрипте на имя кн. Долгорукого*(63). В нем высказана была мысль - в выражениях, совпадающих с употребленными в составленном около того же времени "Введении к Своду гражданских законов"*(64), - что Своды законов гражданских должны "служить основанием к уложению"; чем будет "полнее и точнее" свод, "тем и уложение может быть совершеннее"*(65). Сохранились указания, что в 1828 году действительно приступлено было и к самому составлению уложения гражданским законам*(66).

Если, таким образом, можно считать доказанным*(67), по крайней мере, в отношении к Своду законов гражданских, что Сперанский пребывал в уверенности близкой замены составленного Свода утвержденным законодательной властью новым уложением, - может быть, даже ранее, чем Свод этот вообще вступит в силу, то не следует удивляться тем вольным и невольным отступлениям от содержания первоисточников, которые найдены исследователями в составе 1-й части X тома и происхождение которых они склонны объяснить заимствованиями из французского либо австрийского права или из предшествовавших кодификационных трудов барона Розенкампфа*(68).

Но и помимо тех дополнений к тексту существовавших законов, которые вызывались требованиями систематики или являлись плодом искавшего теоретических обобщений ума Сперанского*(69), отступления от источников если не по существу, то по форме были неизбежны как по свойству правил, преподанных для составления выписок и для образования статей, так не менее того уже ввиду необходимости написать Свод законов единообразным современным языком, взамен устаревшего и иногда малопонятного языка памятников двух предшествующих столетий. Достаточно в этом отношении сравнить статьи действующего Свода законов, показанные в цитатах основанными на Уложении царя Алексея Михайловича 1649 года, с текстом и содержанием подлежащих статей этого Уложения, чтобы убедиться в невозможности буквального воспроизведения этих мест в Своде. Наконец, составители Свода совсем и не скрывали вносимых ими, по соображениям систематики, новшеств. Если открыть издание 1832 года, то весьма часто статьи его оправданы, вместо ссылок на цитаты, такими объяснениями: основана на соображении частных примеров, явствует из существа таких-то узаконений, основана на обычаях, или же еще менее определенным указанием: см. ниже*(70). Встречаются также статьи (напр., Осн. зак. Ст. 53), правила которых оправданы в цитатах только "примерами", причем здесь же перечисляется ряд таких примеров, и статьи без всяких ссылок на узаконения.

Но, как ни естественны были, по условиям работы, случаи сознательного или бессознательного правотворчества кодификаторов 1826-1830 годов и хотя размеры этого творчества никогда не шли так далеко, чтобы уничтожить какие-нибудь существующие нормы*(71), во всяком случае, приходится признать, что работа по Своду 1832 года не была простым воспроизведением источников, а являлась, хотя Сперанский и не хотел этого признать*(72), истолкованием существующего права. И уже по одному сему, по современным взглядам, сообщение действующему праву такой новой формы (structura nova veterum legum) требовало уподобления законных книг новому закону и соответствующего санкционирования. Правда, число статей, образованных "по собственному соображению редакторов", впоследствии, в стадии проверки сводов в ревизионных комитетах, значительно сократилось*(73). Но если в этом отношении деятельность комитетов способствовала приближению Свода к его источникам, то с другой стороны эти же комитеты внесли в Свод законов начало, не согласовавшееся с заданием его быть сборником одних только законов, вследствие включения в Свод по настоянию ревизионных комитетов, учрежденных при департаментах, целого ряда циркулярных предписаний министров*(74). Если этим предписаниям предстояло присвоить ту силу, какую имели внесенные в Свод из Полного Собрания Законов Высочайше утвержденные постановления, то для сего требовался, очевидно, особый акт законодательной власти, или для каждого из них порознь, или общий для всего Свода.

Переходим к ближайшему рассмотрению деятельности комитетов, действительно приведшей к постановке общего вопроса о силе будущего Свода законов.

 

III (Первая поверка сводов)

 

Выше уже упоминалось, что, намечая организацию работ, Сперанский имел в виду поверку трудов Второго Отделения в подлежащих ведомствах. Размеры этой поверки не вполне, однако, сошлись с той ролью, какую он, по-видимому, желал отвести ревизионным комитетам.

Здесь критиками выступали лица, практически и в подробностях знакомые с целыми отделами законодательства, каждое по своей специальности. Вполне естественно поэтому, что хотя в качестве непосредственной задачи этих комитетов было поставлено только "общее обозрение" Сводов, - так, во всяком случае, истолковал свою задачу, как мы увидим ниже, главный из этих комитетов, - тем не менее и он, по свидетельству Балугьянского, и все прочие комитеты входили в обсуждение и самой редакции отдельных статей, настаивая на большей их близости к источникам*(75). К этому имелось, впрочем, известное основание и в словах Высочайшего рескрипта 23 апреля 1828 г., выставлявшего целью общего обозрения Свода: "дабы тем положительно удостовериться в полноте его и точности", и в следующем пояснении этих слов, содержавшемся в Высочайшем повелении министру финансов 12 июля 1829 г.: "обозреть... в полноте и точности, т.е. 1) все ли действующие ныне в каждой части законы представлены в Своде в истинной их силе, 2) не приведено ли законов излишних, кои отменены последующими".

Первым по времени и по значению из этих комитетов, производивших свою работу с апреля 1828 по май 1832 г., был образованный в силу упомянутого рескрипта 1828 г. комитет для ревизии Свода гражданских законов под председательством министра юстиции князя Долгорукого. Впоследствии, под председательством Дашкова, в нем рассматривали и другие наиболее важные части Свода: уголовные законы, учреждение Сената и законы основные*(76). Хотя занятия в этом комитете, получившем официальное название Высочайше учрежденного для обозрения составленных во II Отделении сводов, а во Втором Отделении, для краткости, именовавшегося "сенаторским" (очевидно, на том основании, что в состав этого комитета входили два сенатора), происходили в присутствии редактора подлежащей части и начальника Второго Отделения (статс-секретаря Балугьянского) и этим достигалось значительное упрощение при разрешении возникавших при "обозрении" вопросов, тем не менее более важные из намечаемых исправлений вносились в журналы для представления их при всеподданнейших докладах на Высочайшее усмотрение. В несколько ином порядке происходила поверка в прочих семи (не носивших названия "Высочайше учрежденных") ревизионных комитетах, образовывавшихся по министерским департаментам по мере окончания разных частей Свода. Но и здесь составлялись, в тех случаях, когда не достигалось соглашения в тексте статей между представителями Второго Отделения и членами комитета, письменные "примечания", также представлявшиеся на Высочайшее усмотрение и препровождавшиеся потом во Второе Отделение. Из такого рода замечаний (в общей сложности до 2000) образовалось во Втором Отделении обширное дело в 6 частях с приложением*(77).

В составе этих именно материалов находятся первые указания на возникший среди лиц, поверявших Свод, вопрос о будущей его силе. На вопрос этот навели, как и следовало ожидать, два обстоятельства: отношение выработанных статей к источникам и стремление ведомств включить в Свод, кроме материала, имевшегося в виду Вторым Отделением, также и циркулярные их распоряжения.

Еще весной 1830 года министр финансов граф Канкрин, возвращая во Второе Отделение рассмотренные в департаментских комитетах некоторые уставы казенного управления, высказывал пожелание включения в них распоряжений главных начальств. Так, в письме 8 апреля*(78) он писал: "К сему считаю нужным присовокупить, что, как известно вашему превосходительству, уставы по всем частям управления не объемлют всех подробностей и весьма недостаточны; почему для введения их в действие и при переменах обстоятельств беспрерывно имели место особые распоряжения главных начальств. Предписания оных, приводя и поддерживая сии уставы, так сказать, в движении, ныне составляют необходимые к оным дополнения. Посему, если бы предписать к исполнению в губерниях одни уставы, то они не могут почитаться достаточным руководством в управлении какой-либо части, а, напротив, она немедленно приостановится, и возродится тысяча вопросов". Та же мысль высказывается в отзывах 27 мая и 1 июня 1830 г.*(79): "Финансовые законы по существу дела приводятся по временам в действие наставлениями, образцовыми разрешениями, объяснениями и распоряжениями министерства, почему я и нахожу неудобным опустить их в сводах узаконений по сей части, кои бы без того остались одним скелетом. Касательно же того, можно ли таковым министерским предписаниям дать полную законную силу, я полагаю, что вопрос сей требует особаго разрешения по всем вообще составленным во Втором Отделении Канцелярии Его Величества сводам"*(80). "Если теперь издать Свод, не упоминая, что сии министерския предписания остаются в своей силе, то непременно последует то, что все места и лица обратятся вновь со множеством вопросов, движение дел приостановится и не станет времени повторять вдруг все то, что в течение многих лет мало по малу было устроено и разрешено; и сверх того о многом, что чрез долголетнюю практику сравнялось с силою закона, должно будет представлять на решение высшаго правительства"*(81).

Что вопрос о включении таких предписаний с настойчивостью ставился при самом рассмотрении проектов в ревизионных комитетах со стороны представителей департаментов и что это притязание заставляло задумываться присутствующих в этих комитетах редакторов Второго Отделения, это видно по одному из служебных рапортов барона М.А. Корфа*(82). Здесь, между прочим, он обращается к своему начальнику Балугьянскому с вопросом, следует ли оставлять в составе сводов циркулярные предписания и другие внутренние постановления министерств, когда они содержат в себе не объявление Высочайшей воли, а одно распоряжение самого министра. Указывая на многократное возникновение этого вопроса в ревизионных комитетах и на различное его разрешение, бар. Корф со своей стороны, разобрав юридическую природу таких предписаний, приходит к выводу, что помимо других им указываемых причин, включению таких предписаний в своды препятствует и самое название их сводами законов. Балугьянский, найдя это и другие замечания*(83) "весьма основательными и соответствующими цели", воздержался, однако, от немедленного конкретного ответа, предложив приступить к занятиям на основаниях, по которым поступают и прочие чиновники. Лишь в начале 1831 года, в упоминавшихся выше "Правилах, наблюдаемых при исправлении сводов", вполне определенно выражено (ст. 8): "Циркуляры или предписания министерств, когда они содержат в себе объявление Высочайшей воли, должно будет приводить под текст, хотя бы они и не были отпечатаны в Полном Собрании... Если же циркуляры содержат в себе одно распоряжение самого министра: то их из Свода исключать, ибо циркуляры не суть законы, и если допустить в Свод некоторые циркуляры, то нет причины их не допустить всех. Собрание же полное циркуляров не существует". При всей последовательности этой точки зрения выдержать ее, однако, не удалось. В особенности уступчивым пришлось быть по отношению к Министерству финансов, хотя бы потому, что значительная часть Таможенного устава основана была на одних только предписаниях. Трудно сказать, как велико было общее количество внедренных в Свод в этом порядке административных постановлений. Сперанский не считал, во всяком случае, благодаря этому затемненным основное назначение Свода. В записке "О силе и действии Свода" (III часть внесенного в Государственный Совет представления) он писал: "Сие требование (о помещении некоторых циркулярных предписаний) исполнено, и во всех тех уставах, где таковыя циркулярныя предписания были предъявлены, содержание их в приличных местах означено со ссылкой на самое предписание, чтобы тем отличить его от закона*(84) и поставить силу его в тех самых пределах, какие законом ему присвоены". Соотношение же между Сводом и предписаниями, в него не вошедшими, Сперанский объяснил несколько позднее в письме к главноуправляющему путями сообщения графу К.Ф. Толю следующим образом: "Как Свод представляет единственно существо законов, т.е. общих постановлений, Высочайшею властью утвержденных, и не касается предписаний, от главнаго начальства исходящих, то и не должно искать в нем сих предписаний; пропуск их не должно считать опущением в Своде, ибо они в план его не входили. Сила сих предписаний, независимо от Свода, остается неприкосновенною в тех пределах, какие для сего постановлены общим законом, т.е. все предписания, с законом согласныя, должны быть с точностью исполняемы, хотя их и нет в Своде; о предписаниях же, закону противных, должно быть представлено начальству на разрешение"*(85).

Итак, уже в 1830 году, в связи с указывавшейся департаментскими комитетами необходимостью включения в Свод некоторых министерских распоряжений, высказываема была мысль о необходимости общего по всем сводам разрешения вопроса о присвоении таким распоряжениям "полной законной силы". В более широкой постановке вопрос о силе всего издания встал перед Высочайше учрежденным при Министерстве юстиции комитетом, производившим обозрение важнейших частей будущего Свода.

Занимаясь в начале 1832 года поверкой Свода основных законов, Комитет этот усмотрел, что некоторые постановления проекта основаны или единственно на бывших примерах, или же на заключениях и выводах хотя и совершенно справедливых, но не заимствованных из точных слов общих узаконений, между тем как при рассмотрении Свода законов комитет наблюдал, чтобы он был основан во всех статьях на постановлениях положительных и полную законную силу имеющих. Ввиду этого комитет полагал необходимым, чтобы Второе Отделение испросило Высочайшее разрешение, следует ли подобные параграфы оставить в Своде основных законов или из оного исключить. В естественной с этим связи, а может быть, и вследствие приближавшегося окончания работ комитета (остальные своды им к этому времени уже были рассмотрены), в заседаниях его 8 и 15 марта возбужден был и более общий вопрос, "в каком виде представленные комитету своды долженствуют быть изданы и будут ли почитаться текстом закона, так чтобы все присутственныя места обязывались ссылаться на сей текст в своих решениях, или же только одобренным от правительства руководством, из коего оныя могли бы познавать истинный разум существующих узаконений и усматривать связь их во всей совокупности". Присутствовавший в тех заседаниях Балугьянский объяснил, что это будет зависеть от Высочайшего усмотрения и что воля Его Величества по сему предмету ему совершенно неизвестна, но что при всем том Второе Отделение составляло своды в таком виде и по таким планам, в каких обыкновенно составляются уложения, уставы и учреждения как в нашем, так и в других государствах. Уклонившись, таким образом, от прямого ответа впредь до получения авторитетных указаний свыше, Балугьянский заключительными своими словами все-таки признал, что, по его личному мнению, Свод должен почитаться обязательным и единственным текстом закона*(86). В последовавшем через неделю письменном отзыве на имя Дашкова*(87) Балугьянский, очевидно, уже после инструкций, полученных от Сперанского, ближе вошел в объяснение этого предмета и, между прочим, дал следующее описание приемов составления статей Свода*(88): 1) статьи законов, объемлющих целые предметы законодательства, внесены от слова до слова из самого законоположения; нет другой перемены касательно сего рода узаконений, как только в перемене плана, в размещении предметов: что рассеяно во множестве нескольких уставов, положений или учреждений, Вторым Отделением собрано в один состав, сохраняя всегда внутренность статей от слова до слова... 2) что касается до законов, обнимающих не целые предметы узаконений, а только изменяющих или объясняющих оные, то, где какая-либо статья главного положения последующим узаконением отменена, там в Своде вместо бывшего приведен от слова до слова новый закон, с пропущением только слов, которые сами собой разумеются в содержании предыдущей статьи. Где же законы прежние только изъясняются или дополняются, там Второе Отделение вносило самые слова изъясняющего или дополняющего указа с сохранением слов прежнего, содержащего в себе сущность оного; 3) наконец, в случаях, кои разрешаются или частными указами, общую силу имеющими, или некоторыми статьями главных узаконений, где смысл закона темный или неопределительный, там Второе Отделение по необходимости составляло из сих статей одну, наблюдая смысл главного закона на основании указов 29 июля 1821 г. и 31 октября 1823 г. (28708 и 29642), где сказано в первом: "чтобы сенаторы при решении дел излагали свои мнения свободно, не стесняясь ничем и основывая суждения свои единственно на существе дела и на прямом разуме законов"*(89), а во втором: "если бы по множеству узаконений и указов встретилось затруднение в избрании и приложении закона, под который разсматриваемое дело подходит, то в таких случаях, находясь в невозможности согласить буквальный смысл одного закона с таковым же смыслом другого, самая необходимость предписывает, особенно в высших судебных инстанциях, следовать общему духу законодательства и держаться точному смыслу законов, наиболее сему общему духу законодательства соответствующих".

Из этих объяснений, заключает Балугьянский, комитет должен усмотреть, что Второе Отделение поступило в изложении статей Свода точно так, как бы должно поступать, если бы он изложен был в виде текста*(90).

Вследствие такого отзыва, которому комитет не мог не придать значение официального заключения Второго Отделения, он решил, включив этот отзыв в свой журнал, довести до сведения Государя, что, следуя указаниям Высочайшего рескрипта об общем лишь обозрении Свода, он, комитет, входил в поверку параграфов, представляющихся извлечениями из разных узаконений без воспроизведения точных их слов, лишь тогда, когда какое-либо место подавало повод к сомнению. Между тем, если свод должен быть не только руководством и указанием к правильному разумению законов, но и вполне заменить собой законы, то такой прием проверки является уже недостаточным: для убеждения в полной правильности статей необходимо точнейшим образом удостовериться не только в совершенной соответственности каждого параграфа с множеством статей, рассеянных в Полном Собрании Законов, но еще и в том, равносильно ли каждое выражение сокращенного текста со всеми статьями, кои оно заменить долженствует. А такая поверка в отношении к точности выражений затруднительнее даже составления нового уложения. Сознаваясь, таким образом, что подобная работа ему не по силам, комитет в заключение высказывает мысль, что рассмотренный им догматический Свод может быть полезен в двух отношениях: как основание к будущему уложению и как руководство к правильному приложению и разумению законов.

Представляя это заключение комитета на Высочайшее усмотрение, Дашков, будучи осведомлен о намерении Государя издать Свод "в виде общаго и положительнаго закона, на коем все решения присутственных мест и все судебныя действия должны быть основаны", без отмены притом прежних законов*(91), предостерегает, в качестве Министра Юстиции, об опасностях двойного законодательства (полного - в виде подлинных узаконений и сокращенного - в виде догматического Свода) в деле суда и потому рекомендует, на тот случай, если введение Свода в законную силу уже предрешено, сделать это с постепенностью. Для этого следует издать Свод сперва в виде простого руководства и, разослав его во все губернские места, потребовать от них представления в течение 2 лет тех пояснений и пополнений, какие признаны будут нужными в Своде. Вместе с соответственным усовершенствованием Свода этим путем совершилось бы подготовление к принятию нового текста в основание судебных действий.

Прежде чем записка эта, помеченная, без указания дня, маем 1832 года, успела вследствие болезни Дашкова, препятствовавшей ему явиться к Государю, поступить на рассмотрение Императора Николая (это случилось после 4 июня), Сперанский 1 июня 1832 г., на последней аудиенции перед своим отъездом, по болезни, за границу, докладывал, со своей стороны, о суждениях, бывших в комитете по вопросу о значении Свода. Он объяснял при этом, что еще в половине минувшего (1831 г.) во Втором Отделении обращено было внимание на то, каким образом своды должны быть введены в действие, и что для этого тогда же намечены были три работы: составление указателя указов для приискания их в Своде (т.е. так называемых хронологических указателей), составление исторического очерка всех работ по Своду (который соответствует выпущенному в 1833 году очерку под названием "Обозрение исторических сведений о Своде законов") и, наконец, составление распорядительного указа (т.е. будущего манифеста 31 января 1833 г.), при коем своды должны быть изданы. В этом указе, проект которого, с надлежащими объяснениями, может быть в свое время, с Высочайшего соизволения, рассмотрен в Государственном совете, будут означены порядок приложения Свода к делам и образ, коим надлежит приводить статьи Свода в судебных выписках и определениях, указаны будут случаи, в коих можно и должно ссылаться прямо на указы, когда дела касаться будут давно прошедшего времени, в коем действовали еще указы, впоследствии отмененные и в Свод потому не вошедшие, означен будет порядок ежегодного продолжения Свода и другие разные подробности. Отлагая до этого времени исследование и разрешение вопроса, возникшего в комитете, Сперанский заканчивает доклад просьбой о сообщении замечаний комитета, если они поступят в его отсутствие, во Второе Отделение. Согласно тому, на поступившем вслед за тем всеподданнейшем рапорте Дашкова Государем положена была резолюция о сообщении его на рассмотрение Сперанскому, что и было исполнено письмом Танеева (начальника Первого Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии) от 8 июня.

В приведенном, в главных его частях, докладе Сперанского упоминается вскользь о происходившем во Втором Отделении обмене мыслей по вопросу о введении Свода в действие. Письменных об этом следов нам найти не удалось. Весьма возможно, что отражением этих же мыслей и бесед было то место всеподданнейшего доклада Сперанского 22 января 1831 г. с предположениями о трудах Второго Отделения на 1831 год, в котором намечалось участие в деле издания Свода Государственного Совета. Участие это, по тогдашним предположениям Сперанского, должно было состоять в следующем: а) в решении спорных мест, при ревизии оказавшихся, б) в решении дела о Своде*(92) по форме и в) в чтении нигде не ревизованной книги об Основных законах, причем это последнее могло бы быть осуществлено во время печатания прочих книг. Предположения эти впоследствии изменились. Спорные в Своде места, по которым не состоялось соглашения между особым комитетом и Вторым Отделением, начали восходить на разрешение Государственного Совета только с 1835 года, т.е. лишь как следствие негласной ревизии. Чтения Основных законов в совете не происходило, хотя они, действительно, и были представлены туда Сперанским в мае 1831 г., но, пролежав полгода без движения, были взяты им обратно, для внесения, согласно всеподданнейшему его докладу, на рассмотрение особого комитета, которому было поручено обозрение сводов гражданских и уголовных законов. Последнее затем, довольно неясное по редакции, указание на "дело о Своде по форме" следует, по-видимому, понимать в смысле вопроса о тех различных формах, в которых может осуществиться употребление Свода (в форме ли главной и исключительной, или главной, но не исключительной, и т.п.)*(93).

Не выразив, таким образом, во всеподданнейшем своем докладе определенного заключения по возникшему вопросу, Сперанский, однако, в те же самые дни имел уже случай высказать свое отношение к делу введения Свода в действие. В сохранившемся письме его к министру финансов гр. Канкрину от 2 июня 1832 г. он извещает о состоявшемся со стороны Государя одобрении на введение в употребление по таможням свода таможенных учреждений и уставов "отдельно и прежде других сводов, как руководство, преподаваемое им на сей предмет от главнаго их начальства для единообразия в их действии", - для чего тогда же препровождено было в министерство 200 экземпляров этого Свода. Хотя мера эта в действительности осуществления и не получила, тем не менее из вышеуказанного эпизода можно сделать известные выводы: или что в то время (в середине 1832 года) Сперанский склонялся к приданию всему Своду вообще значения только пособия, т.е. сборника законов, при котором решающее значение остается за подлинными узаконениями, или же что такой способ пользования в виде руководства предполагался им на первое только время, впредь до вступления Свода в силу закона. Те же заключения находят себе опору в дальнейшей переписке, происходившей между Вторым Отделением и Департаментом внешней торговли в конце 1832 года по поводу того же Таможенного устава, на который (после двукратного уже его пересмотра) были присланы из Министерства финансов, вместо преподания Свода к руководству таможенным учреждениям, новые замечания. В письме от 19 декабря (N 503) к директору департамента Бибикову Балугьянский, дав характеристику Свода*(94), останавливается и на моменте введения его в действие. "Все своды вообще, в том числе и таможенный, - пишет он, - не могут быть введены в действие, ни выпущены в какое либо публичное обращение иначе, как по именному Высочайшему повелению*(95); при введении же их в действие (время сего действия еще не определено, и, вероятно, назначен будет срок для всех сводов общий) ограждены будут, сколько мне известно, двумя общими правилами: 1) что всякий закон действующий и всякое распоряжение, в силу закона вошедшее, хотя бы оно и пропущено было в Своде, сохраняет свою силу и не считается отмененным потому токмо, что оно не помещено в Своде; 2) что, если бы какая либо статья Свода заключала в себе смысл несогласный со смыслом закона, на коем она основана, то в случае сомнения решить оное по точным словам закона или распоряжения, пришедшаго в законную силу"*(96). К этому Балугьянский добавляет, что по силе приведенных двух правил, если бы в Своде открыты были, при употреблении его на местах, пропуски или изменения, то подлежащие исправления будут вводимы в Свод при издании ежегодных к нему продолжений. Из приведенной выписки, во всяком случае, следует, что в распорядительном указе Второе Отделение предполагало предусмотреть возможность пополнения и исправления Свода законов на основании подлинных узаконений и что не имелось в виду отменять этим Сводом действия его источников.

В таком положении дело обстояло в 1832 году во время печатания Свода. Из сведений, здесь приведенных, мы склонны вывести следующие заключения:

1) Творец Свода Сперанский был принципиальный сторонник уложений; их следовало составить, по его мнению, непосредственно после проверки сводов. При этой точке зрения Свод законов, в качестве такового, или совсем не должен был получить самостоятельного действия, или получить его лишь на короткое время, и поэтому вопрос о силе Свода являлся в глазах Сперанского, до последнего, по крайней мере, времени, второстепенным. При таких условиях и принимая во внимание, что по весьма многим частям Свода составления уложений не предполагалось, следует признать, что Сперанский не связывал с выполнением Свода утраты силы его источников.

2) Балугьянский удостоверял, как начальник Второго Отделения, что работы велись так, чтобы между статьями Свода и их источниками всегда было полное соответствие, и что посему вполне допустимо придание ему значения обязательного и единственного текста. При этом, однако, он вполне определенно выражает мысль, что все источники должны сохранить силу действующего закона, и к ним именно следует обращаться во всех случаях сомнений, так как за ними остается первенствующее значение.

3) Император Николай, по ясному своему практическому уму, с самого начала заявил себя сторонником немедленного вступления в силу Свода именно в качестве Свода, "в виде общаго и положительнаго закона" (притом без отмены прежних узаконений).

4) Комитет для обозрения сводов при Министерстве юстиции, констатируя к концу своих работ недостаточность их для придания Своду силы обязательного текста, ибо для этого требуется установление полного соответствия между статьями Свода и их источниками, склонен признать поэтому за Сводом лишь значение руководства.

5) Равным образом и министр юстиции Дашков, являясь противником "сокращенного текста" (уложения) в условиях русской действительности, в особенности в случае сохранения в силе источников, желает придать Своду значение лишь руководства к приисканию законов. Вместе с тем, однако, в предвидении иного со стороны Государя решения, он предлагает двухгодичную отсрочку для введения Свода в действие в виде текста, с тем чтобы в это время, по указаниям практики, Свод был исправлен и пополнен, т.е. подвергнут вторичной поверке.

6) В конце 1832 года, следовательно, накануне разрешения вопроса о силе Свода, Второе Отделение предусматривало возможность пробелов и неточностей в Своде и поэтому намеревалось прямо выразить в распорядительном указе о введении Свода в действие допустимость решения дел по подлинным узаконениям, если бы они оказались пропущенными в Своде или если бы статьи Свода были не согласны со смыслом подлинного закона.

7) В отношении вопроса об утверждении самого Свода разных мнений не было. Ни порядок первоначальных работ, ни проверка в ревизионных комитетах не внушали составителям Свода и его критикам мысли, чтобы поднесением всеподданнейших докладов по встречавшимся вопросам и вообще личным участием Императора результатам работ сообщалось значение Высочайше утвержденных. Вместе с тем не предвиделось и необходимости участия в установлении текста Свода со стороны Государственного Совета. Этому не мешало ни то обстоятельство, что при составлении Свода допускались обобщение частных указов и устранение неясностей на почве общего духа законодательства, т.е. приемы, выходящие за пределы обыкновенного законосведения, ни то, что не всегда достигалось соглашение между подлежащим ведомством и II Отделением о редакции статей, ни, наконец, то, что по настоянию ревизионных комитетов при департаментах Свод законов был дополнен многими постановлениями, не имевшими силы Высочайше утвержденных и потому не предполагавшимися первоначально к включению. Участие Государственного Совета признавалось в 1832 году необходимым лишь по вопросу об издании распорядительного указа.

Коротко формулируя предмет существовавших в 1832 году разномыслии, можно сказать, что составители Свода были за оставление в силе источников его и, для того чтобы оставить возможность коррективов к нему, предпочитали не присваивать Своду значения исключительного текста, сохраняя преимущество за источниками, - Государь же считал необходимым немедленно придать ему безусловную силу положительного закона. Средним между этими противоположными мнениями было предложение Дашкова: признать Свод в качестве единственного основания решений, но не сейчас, а после новой практической, в течение 2 лет, его проверки, впредь же до сего считать Свод простым руководством. Нетрудно видеть, что компромиссное предложение стояло ближе к мнению Монарха и потому не могло не одержать, в конце концов, верха над предположениями Сперанского и его сотрудников. При этом в основе создавшегося таким образом разногласия между Сперанским и Дашковым лежало не различие понимания текущих потребностей практики и даже не различная оценка выполненного Вторым Отделением труда, а скорее всего, можно думать, вопрос о выдвинутом на очередь вторичном пересмотре Свода, с точки зрения соответствия его источникам, на что требовались и время, и новая, быть может, затрата сил Второго Отделения. Так как Сперанский продолжал смотреть на своды лишь как на ступень к усовершенствованным уложениям и стремился скорее приступить к этой работе, то предложение Дашкова не могло не казаться, в его глазах, излишней и бесцельной тратой времени.

 

IV (Вступление дела в Государственный Совет)

 

Немедленно вслед за окончанием печатания Свода, Сперанский, согласно с предположением, высказанным им во всеподданнейшем докладе от 1 июня 1832 года (о котором упоминалось в предыдущем отделе), поднес Государю обозрение исторических сведений о Своде законов вместе с проектом манифеста о введении Свода в действие. Материалы эти, с частью которых Сперанский успел ознакомить Государя еще раньше, при личном устном докладе (причем отдел о силе и действии Свода прочитан был полностью, а другие отделы - в извлечении), представлены были на особенное Его Императорского Величества усмотрение при всеподданнейшем донесении 8 января 1833 г. По возвращении этих материалов от Государя дело о Своде законов внесено было, согласно с Высочайшим указанием, в Государственный Совет. Здесь оно завершилось уже через две недели изданием манифеста 31 января 1833 г. Спешность, которую придавали этому делу и сам Государь, и Сперанский, дала возможность разрешить его в два заседания Общего собрания (если не считать промежуточного между ними заседания для подписания журнала по первому заседанию) и в одно департаментское заседание. При этом, в отступление от обычного течения дел*(97), разбор вопроса начался в Общем чрезвычайном собрании, и на долю Департамента Законов выпала лишь задача обсудить самый проект манифеста, составленный на основании общих по вопросу суждений в первом Общем собрании.

Бумаги, служащие отражением этих отдельных моментов движения дела, находятся в составе следующих архивных материалов Государственного Совета: в деле Департамента Законов о Своде законов Российской империи 1833 г. N 2, где помещены самое представление Сперанского и последующие сношения по делу, а равно окончательный проект манифеста с карандашной резолюцией Государя; в собрании журналов Департамента Законов за 1833 год (ч. 1, т. 31), в собрании журналов Общего собрания Государственного Совета за 1831-1872 гг. и в Собрании Высочайших постановлений (т. 44)*(98). По Второму Отделению соответствующего "дела" в свое время заведено не было, и относящиеся к нашему вопросу бумаги приходится разыскивать в упоминавшихся выше связках различных бумаг, поступивших во Второе Отделение после смерти Сперанского. Среди последних сохранилось значительное количество черновиков, списков и заметок, относящихся до введения Свода в действие, но нашлись, кроме того, и некоторые официальные письма, которых к делу Департамента Законов не приобщено.

На основании общей совокупности всех этих материалов обрисовывается следующая постепенность движения дела о Своде в Государственном Совете.

15 января состоялась рассылка Свода законов, а именно: 2 экземпляра, при письме Сперанского того же числа, Председателю Государственного Совета, из коих один "для внесения в Государственный Совет", 38 экземпляров членам Совета и 2 государственному секретарю Марченке и Свиньину.

17 января Сперанский вносит при препроводительном письме к князю Кочубею, Председателю Государственного Совета: 1) обозрение исторических сведений о Своде законов, в трех частях: I) обозрение исторических сведений о Своде с 1700-1826 гг., II) обозрение исторических сведений о Своде с 1826 г. по настоящее время и III) о силе и действии Свода*(99) и 2) статьи, к третьей части сего обозрения принадлежащие.

19 января состоялось известное заседание Общего собрания, в личном присутствии Императора Николая. После вступительной его речи, продолжавшейся более часа и касавшейся хода работ по составлению Свода и внесения в этот Свод учреждения Императорской Фамилии, происходило чтение обозрения исторических сведений, а затем обсуждался вопрос о значении Свода. Составленный по заседанию журнал не отличается подробностью. Речь Государя занесена только в кратком очерке*(100). Сущность происходивших прений совсем не передана, и вообще кардинальному вопросу о силе Свода уделено немного места.

26 января: 1) Сперанский препровождает к Государственному секретарю проект манифеста, составленный согласно решению, последовавшему в Общем собрании 19 января, присовокупляя, что вопрос о правилах поверки Свода должен быть предложен Государственному Совету отдельно от вопроса о манифесте*(101); 2) состоялось то заседание Общего собрания, в котором при подписании журнала предыдущего заседания произошло разногласие по поводу слов этого журнала: "разослать Свод"; об этом составлен отдельный журнал (26 января 1833 г. N 3).

27 января последовала известная резолюция Государя по поводу этого разногласия, в которой Свод охарактеризован "как положительный закон".

29 января - письмо Председателя Государственного Совета к Сперанскому*(102) с изъяснением воли Государя о переделке ст. 6 проекта манифеста и предварительном ее, до обсуждения в Совете, представлении на Высочайшее одобрение.

30 января: 1) Председатель Государственного Совета объявляет Высочайшее повеление о предстоящем внесении в Департамент Законов переработанного проекта манифеста и извещает вместе с тем председателя означенного Департамента, что внесенный в Департамент проект манифеста, как заключающий в себе статью, составленную на ином, нежели одобренный Государем журнал, начале, должен быть признан несостоявшимся и что вместо него будет внесен на следующий день другой проект; 2) Сперанский представляет новый проект манифеста*(103), снабженный собственноручной надписью Государя: "читал и нахожу совершенно согласным с Моим желанием".

31 января состоялось, в присутствии министра юстиции, заседание Департамента Законов для рассмотрения проекта манифеста. Проект найден совершенно сообразным началам, принятым в заседании Общего собрания 19 января и впоследствии по журналу 26 января Высочайше утвержденным; постановлено внести проект в Общее собрание (журн. Деп. Зак. 31 января 1833 г. N 2).

1 февраля: 1) заседание для той же цели Общего собрания, в присутствии Государя. Проект найден изложенным во всем согласно началам, в присутствии Его Императорского Величества в заседании 19 января постановленным и впоследствии, по журналу 26 января, Высочайше утвержденным; положено представить проект манифеста к Высочайшему подписанию (журн. Общ. собр. 1 февраля 1833 г.); 2) в тот же день подписание манифеста, с пометкой его, однако, датой 31 января, и 3) отправление исполнительных бумаг.

Если, таким образом, в настоящее время является возможным установить почти до мельчайших подробностей хронологическую, начиная с 8 января 1833 г., последовательность движения вопроса о введении Свода в действие, то нельзя, к сожалению, осветить это движение и уловить происходившие изменения воспроизведением всех тех документов, которые отражали отдельные моменты в этом деле, нельзя потому, что некоторые из таких бумаг не сохранились ни в подлиннике, ни в точной копии. Так, нам неизвестна в точности та редакция "Обозрения исторических сведений о Своде законов", в которой оно было представлено Сперанским Государю при всеподданнейшем докладе 8 января, и, что для нас еще важнее, не известен документально тот первоначальный проект манифеста, который был приложен к этому докладу*(104). Не сохранилось, по странной случайности, и в составе дел Государственного Совета проекта манифеста, который, как вполне определенно указано в препроводительном отношении Сперанского к Председателю Совета, был им представлен в Совет в нескольких вариантах вместе с "Обозрением исторических сведений", под названием "статей, к третьей части сего обозрения принадлежащих".

Кое-что из недостающего, но не всегда с достаточной полнотой и точностью, оказалось возможным восстановить на основании тех довольно многочисленных черновиков, отрывков и набросков, которые нашлись среди бумаг Сперанского. Для полного, однако, изображения всей картины приходится, главным образом вследствие отсутствия на черновиках указаний, к какому времени они относятся, - прибегать в дальнейшем изложении иногда к догадкам и предположениям.

Передавая с достаточной подробностью, в пределах отношения к интересующему нас вопросу, содержание важнейших из сохранившихся документов в следующей главе, считаем нелишним указать в настоящем месте на имеющиеся вообще в литературе воспроизведения некоторых из вышеупомянутых материалов.

Первые две части "Обозрения исторических сведений о Своде законов" сделались общим достоянием ввиду выхода их, под тем же названием, особым в 1833 году изданием, повторенным затем без всяких изменений в 1837 году. Третья часть внесенной в Государственный Совет Сперанским записки, равно как имеющие непосредственное к ней отношение несколько страниц второй части*(105), в это издание не включены. Вместо того в нем помещен манифест 31 января 1833 г., явившийся ответом на постановленные в этой части записки вопросы.

Достоянием литературы записка "О силе и действии Свода" стала лишь в 1861 году, будучи помещена, с разрешения барона М.А. Корфа, сотрудником его по Императорской Публичной Библиотеке А.Ф. Бычковым в издававшемся Калачевым "Архиве исторических и практических сведений, относящихся до России" (в книге VI за 1859 год). Как оказывается, однако, из сравнения ее с запиской в подлежащем деле Государственного Совета, текст ее не только значительно уступает по объему, но во многом не совпадает и по содержанию с официальной редакцией. Так, вместо четырех предположений о силе Свода у Калачева приведено всего три, - что и послужило причиной некоторых неправильных указаний тех ученых (в частности, проф. Коркунова), которые основывались на этом опубликованном тексте. С другой стороны, в репродукции Калачева имеется несколько страниц, посвященных вопросу о циркулярах министров, между тем как официальный текст записки этого вопроса не касается вовсе*(106). Возникшее отсюда предположение, что Калачев воспроизвел какую-либо из прежних редакций записки, вполне подтвердилось при сравнении опубликованного текста с сохранившимися среди бумаг Сперанского несколькими вариантами*(107). Два из сохранившихся 5 экземпляров оказались совпадающими по содержанию с запиской в Архиве Калачева, причем на одном из них имеется карандашная пометка: проект первоначальный, а другой*(108) послужил, как можно судить по некоторым позднейшим пометкам для переписчика, тем оригиналом, с которого был напечатан помещенный у Калачева текст. Соответствующая тетрадь в главных частях написана почерком бар. Корфа и представляет собой, вероятно, первый переписной экземпляр с первоначальной рукописи Сперанского.

Явившийся ответом на III часть записки Сперанского журнал Общего собрания 19 января приведен в наиболее полном виде в историческом очерке Майкова "Второе Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии", хотя, следует заметить, приводимый в нем текст не представляет воспроизведения подлинного журнала, а заимствован отчасти из извлечений, помещенных в юбилейном издании Государственной Канцелярии "Государственный совет 1801-1901 гг.*(109)", отчасти из оказавшихся в бумагах Сперанского записи речи Государя и других частей журнала. В том же историческом очерке*(110) впервые оглашены упоминавшиеся выше письма Сперанского и кн. Кочубея от 26 и 29 января, относящиеся к представлению и переделке проекта манифеста. Что касается журнала Общего собрания 26 января и последовавшей на нем резолюции Государя по поводу происшедшего разногласия по журналу первого Общего собрания, то содержание их воспроизводится почти у всех авторов, затрагивавших вопрос о силе Свода, а также в упомянутом выше юбилейном издании о Государственном Совете.

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 111; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!