СКОРБЯЩЕЕ О СТРАЖДУЩИХ В МИРЕ СЕМ 11 страница
… Весь город усеян этими белыми листами с красными рамочками и красивыми виньетками. Их приколотили к воротам университета, на дверях медицинского факультета, на новой ратуше в Малом городе, у храма святого Петра и собора святого Мартина. Латинские стихи украшены непристойными рисунками.
Я стою у врат собора, читаю паскудные стишата и чувствую, что исполнились пророческие слова: небо мое сделалось как железо, а земля моя стала как медь. Черным цветом окрасилось это утро, светлое и праздничное, и неприятны мне толпы праздных людей, высыпавшие на воскресную прогулку и имеющие теперь возможность вдосталь с хохотом и шутками поразвлечься.
Душа Галена против Теофраста богоречивого, а вернее, Какофраста злоречивого.
Слушай‑ка, ты что стремишься чернить наше славное имя!
Смеешь ты против меня бешеным гневом дышать?
Если охота тебе состязаться стрелами со мною,
Что ж так легко обратил тебя в бегство мудрец Венделин?
Пусть мне исчезнуть тотчас же, коль плащ Гиппократа достоин
Был ты надеть, негодяй, пригодный пасти лишь свиней.
Что ты расхвастался, глупый, в чужие украсившись перья?
Славе неверной твоей краткий назначен предел…
Станешь чему ты учить? Глаголет язык твой нелепый Только чужие слова, труд у других ты крадешь.
Надеюсь, что скоро придется шею твою веревкой пеньковой обвить.
Больше с тобой говорить запрещают мне Стикса законы.
|
|
|
Это пока проглоти. Друг мой читатель, прощай!
Из подземного царства.
– Идемте, учитель! – тянет меня за руки Опоринус, ставший в короткий срок моей правой рукой – самым надежным помощником, самым толковым советчиком и самым понятливым учеником.
Но я стою на месте, будто приколоченный гвоздями к мостовой, не в силах уйти отсюда, от жгучего позора прилюдного бесчестия, хамского надругательства, незаслуженного поношения и грязной хулы.
– Господин Теофраст, не придавайте этому значения – просто глупая выходка! – раздается за моей спиной голос.
Я оборачиваюсь и вижу Наузена с домочадцами – они тоже совершают утреннюю прогулку по городу. Поклонившись молча, я жду, что скажет князь города.
– Вряд ли стоит принимать подобные глупости близко к сердцу, – сказал Наузен. – Вы взяли на себя роль Мартина Лютера в медицине, а для такого долгого путешествия нужны тяжелые башмаки…
И долго сдерживаемое напряжение прорывается сквозь елей в голосе, увещевательный тон, сквозь ласковое снисхождение господина, которому неведома вообще тяжесть дорожных сапог, ибо пружинистые коляски везут его по жизни от самого рождения до погребального шествия.
– Я должен быть только Лютером? – кричу я и с удивлением, будто со стороны, слышу, что голос мой пронзителен и тонок, как визг. – Я Теофраст Парацельс, и я задам еще работу вам и ему, недостойному развязать ремни на моих башмаках!
|
|
|
Наузен пятится оторопело, говорит поспешно:
– Не сердитесь, проявите терпение, и ваши безусловные медицинские таланты еще найдут признание в нашем городе.
– У страждущих от недугов в вашем городе я уже нашел признание, а у гнусных сочинителей подобной мерзости я найду признание, когда свиньи лебедями полетят. Я требую у вашей благороднейшей, почтеннейшей, разумнейшей милости учредить следствие об авторе хулительных стихов!
– Магистрат рассмотрит вашу просьбу, – сухо произносит Наусен и уходит в сторону Малого города, к ратуше.
А меня охватывает дикий, безумный гнев, и в этом умоисступлении, когда разум умолк, затих, исчез, и сердцем владеют лишь дикие злые страсти, и кровь от обиды и унижения становится черной, вбегаю я в аудиторию, хватаю с полки рукописный на пергаменте старый «Канон» Авиценны и мчусь на университетский плац.
– Сегодня праздник – Иванов день, и вы жжете костры из старой ветоши? – кричу я как одержимый. – Я устрою вам прекрасный костер из ветоши ненужной мудрости! Пусть горит мусор отживших нелепых знаний, вашей глупости, злобной учености, которая людям не способна дать и гран добра…
|
|
|
Полыхают желтым пламенем старые листы, чернеют в огне, скручиваются, словно от нестерпимой боли, и все вокруг меня замерли в молчании, и слышен только сухой треск догорающих пергаментов, я вижу лишь искаженное лицо Азриеля, его руки, прижатые к сердцу, и мое исступление иссякает, проходят боль и горечь, злость и гнев, и остается чувство бесконечного стыда и огромной усталости…
Весь день мы бражничали с Опоринусом в каких‑то тавернах, кабаках и трактирах, и, добравшись к ночи домой, я увидел, что Азриель сидит с мешком у порога.
– Учитель, я ждал тебя, чтобы попрощаться, – тихо произносит Азриель.
С обидой и досадой спрашиваю его:
– Азриель, ты покидаешь меня – разве я не был тебе другом и учителем?
Он качает рыжей головой:
– Уйду от тебя и всегда помяну словами пророка: ты был убежищем для бедного, убежищем нищего в тяжелое для него время, защитою от бури, тенью от зноя, успокоением от скорби, утешением и радостью…
– Почему же ты уходишь?
– Потому, что в сердце твое вошло ожесточение. А я хочу унести и раздать людям свет твоей мысли.
– Но ты так молод и неопытен – один, без поддержки и совета, ты совершишь столько ошибок!
Азриель усмехается :
– Учитель, ты много раз повторял слова Менандра: «Ничего не знающему и ошибиться не в чем». Но твои уроки я постарался запомнить.
– Азриель, подумай, мы столько намучились и впервые осели надолго. Есть ли смысл уходить в новые странствия?
– Есть! Я боюсь сидеть на одном месте, дабы не случилось со мной несчастья…
– А что угрожает тебе?
– Привычка – самый страшный враг человека, который ищет смысл жизни…
Глава 18
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 71; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!