Англия, Сомерсет, 6 июня 1932 года
Переведя дух, доктор Голд посмотрел в окно и сказал:
– Уже темнеет, вы устали, да и я утомился сверх всякой меры. Я никак не ожидал, что мой рассказ займет столько времени. Если вы придете завтра, я успею отдохнуть и продолжу. А сейчас мне осталось только закончить печальную историю Димитрия. Впрочем, вы и сами, вероятно, знаете, что с ним произошло.
– Стыдно признаться, но нет, – покачал головой викарий. – Я лишь мельком слышал о Лжедмитрии, никакие подробности мне неизвестны.
– Что ж… Поздним вечером в пятницу, 16 июля 1606 года, я покинул Марину, вернулся в свой дворец и, разгоряченный выпитым, крепко заснул. Но на рассвете меня разбудил колокольный звон: ударили в набат в церкви Святого Ильи на той стороне Пожара. Еще не вполне проснувшись, я бросился к окну и крикнул стоящим на страже немцам:
– Что случилось?
– Вроде Москва горит, ваша царская милость, – проорал в ответ один из охранников.
Раздался стук в дверь, и вбежал Басманов, который обычно спал в моих сенях. Его встревоженное лицо и горящие глаза не оставляли сомнений: происходит что-то страшное.
– Спасайся, государь! – прокричал он. – Москва бунтует, твоей головы хочет!
Я растерялся, но страха, клянусь вам, не было. Моя слепая уверенность в вечной покорности русских до сих пор застила мне глаза. Но сквозь слюдяное оконце уже было видно, как ко дворцу скачут бояре со своими людьми, и первым был Шуйский с крестом в одной руке и мечом в другой. Там были все мои ближайшие придворные, не могло быть сомнения – это бунт и предатели спешат меня убить.
|
|
|
Я кликнул немцев и послал десяток из них к Марине, предупредить и помочь ей спастись. Они тотчас выбежали и бросились к дверям ее дворца.
Буквально через минуту бояре подъехали к моему крыльцу и стали ломиться в двери. Басманов опустился передо мной на колени и сказал:
– Благослови, государь, пойду к ним, попробую их усовестить, ведь там и братья мои, Васька и Ивашка Голицыны. Ежели убьют, спасайся за штыками немцев и помни о том, кто любил тебя как сына.
От этих слов у меня выступили слезы. Я перекрестил его, Басманов подскочил к одному из телохранителей, выхватил у него меч и бросился на крыльцо. Сверху мне было видно, как он оттеснил бунтовщиков с крыльца и принялся увещевать их, говоря:
– Люди, братья, одумайтесь, ведь вы присягали государю! Как вам не совестно ваше вероломство? Ради чего хотите предать отечество в жертву безначалию? Покайтесь, и я ручаюсь вам за милость государеву!
И тут из толпы выскочил Михаил Татищев, тот самый, которого Басманов когда-то спас от ссылки, и ударил его ножом в грудь. Петр Федорович со стоном осел на землю, а толпа кинулась к дверям. Стук, крики, вопли… И тут наконец я понял всю серьезность своего положения, осознал, что жить мне осталось недолго. Словно пелена разом спала с глаз, и все теперь виделось по-иному. Нужно было попытаться спастись, но как?
|
|
|
Первые минуты я еще рассчитывал, что охранники сдержат толпу, но, увы, немцев-стражников было человек тридцать, а Шуйский привел с собой сотни. Я слышал, как выломали входную дверь и бунтовщики, перебив охранников у входа, ринулись вверх по лестнице. Они уже ломились в мою спальню, и я, перекрестившись, полез в окно, которое выходило на противоположную сторону, в житный двор. Высота была немаленькая, футов семьдесят, но строительные леса вдоль стены еще не убрали, и я прыгнул на них. Но тут удача изменила мне: я споткнулся, рухнул вниз и потерял сознание.
Очнулся я оттого, что кто-то поливал меня водой. Приоткрыв глаза, я понял, что меня нашли дежурившие там стрельцы. Несмотря на дикую боль в груди и в ноге, я взмолился:
– Слуги верные, спасите меня, заклинаю. Осыплю вас за это милостями беспримерными, все владения бунтовщические вам отдам, а Шуйского, Голицына и других мерзавцев в вечную кабалу получите.
К моей радости, стрельцы согласились, старший из них поклонился и сказал:
|
|
|
– Не тревожься, государь, защитим тебя от воров-изменников.
Что-то мокрое и горячее коснулось моей руки, я с трудом повернул голову и увидел худую, жалкую собачонку. Печально усмехаясь, я смотрел на нее – интересно, чья участь сейчас незавиднее?
– Поднимай государя, робята, – скомандовал стрелец. Они осторожно взяли меня на руки и куда-то понесли.
Каждое движение причиняло немыслимую боль, и кажется, я пару раз на несколько мгновений терял сознание. Но меня это не заботило – главное, у меня нашлись заступники, они спасут меня, и я снова буду править этой землей. Только теперь я не буду столь легкомысленным и со своими подданными обращаться стану с такой же строгостью, как и мой отец. К дьяволу европейские свободы!
– Эй! – раздался вдруг крик.
Стрельцы остановились, и я увидел бунтовщиков. Увы, они меня тоже заметили.
– Куда вы несете поганого самозванца? – грозно спросил Шуйский.
К чести стрельцов, они не испугались, положили меня на землю и окружили. Их было немного, человек двадцать, и я с ужасом понял, что им против такой толпы не выстоять. Но негодяи не спешили вступать с ними в бой.
– Выдайте нам его!
|
|
|
– Чтоб мы отдали царя-батюшку на растерзание изменникам? Не бывать этому!
– Он не царь нам, а жалкий самозванец, бывший чернец! А коли вы нам его не отдадите, то мы пожжем Стрелецкую слободу и жен ваших с дитями порубим саблями!
Я видел, что стрельцы заколебались, тем не менее старший из них потребовал:
– Пусть царица-инокиня нам ответствует, ее ли это сын. Ежели Марфа его не признает, то пусть Бог о нем ведает.
Толпа надвигалась, слышались крики, проклятия, ругань. Но мои защитники ощетинились бердышами, и бунтовщики заробели.
– Хорошо, – объявил вдруг Шуйский, – сделаем, как вы просите.
Он обернулся к Голицыну-младшему и приказал:
– Князь Иван, скачи в Вознесенский монастырь к царице, поклонись ей от всех нас и спроси про Димитрия. Да поскорее возвращайся, слышишь? Пора кончать с ним, а то народ всех ляхов на посадах вырежет, а нам потом перед Сигизмундом ответ держать.
Голицын ускакал, а стрельцы оттащили меня к ближайшей стене и посадили возле нее. Боль в груди мешала дышать, я кусал до крови губы, но терпел. Бунтовщики стояли рядом, кричали, оскорбляли меня и требовали назвать свое настоящее имя. Я, едва дыша, упорно бормотал:
– Димитрий, сын Иоаннов…
И вот толпа разом обернулась: к нам спешил Иван Голицын. Еще не приблизившись, он прокричал:
– Царица ответствовала – ее сын убит четырнадцать годов назад в Угличе!
Ни в какой монастырь этот негодяй, конечно, не ездил, но бунтовщики ему поверили. Толпа двинулась на меня, паля в воздух, стрельцы, растерявшиеся от ответа Марфы, опустили бердыши, а я в ужасе оглядывался, ища спасения. Вокруг стоял дикий шум: крики, грохот выстрелов, заливистый лай облезлой собачонки, которая прыгала тут же, норовя укусить кого-нибудь за ногу. Мне редко приходилось видеть такое светопреставление, как в тот момент.
Понимая, что надо спасаться, я вытянул руку, пытаясь дотянуться до одного из стрельцов, но не смог и снова упал на землю. Я понимал, что это последняя минута моей жизни, и пытался коснуться хоть кого-нибудь, чтобы успеть переселиться в другое тело, но все мои защитники отступили, а ухватить кого-то из надвигавшейся на меня толпы было невозможно, меня бы тотчас разорвали.
И тут вперед протиснулся один из мятежников с ружьем, направленным на меня.
– Да что с ним разговаривать! Вот я благословлю этого польского прохвоста! – крикнул он, и я понял, что сейчас он выстрелит.
В то же мгновение я почувствовал резкую боль в руке. Помню, мелькнула удивленная мысль: выстрела еще не было, так что ж меня ранило? Я скосил глаза и увидел, что в мою ладонь зубами вцепилась та самая шавка. Мне хватило доли секунды, чтобы принять решение. «Твоя душа во мне, моя душа в тебе», – мысленно проговорил я как можно быстрее, и тут раздался выстрел.
Но я его уже не почувствовал: справившись с привычным головокружением, я обнаружил перед своими глазами множество ног, окровавленное тело Димитрия и понял, что переселение удалось. Я взвизгнул от радости и в ту же секунду получил удар в бок от какого-то обозленного простолюдина. Отлетев в сторону, я перевел дух и заковылял подальше от этого жуткого места.
Голд замолчал, а викарий удивленно переспросил:
– Я не понял, вы переселились в собаку?!
– Да, друг мой, – с усмешкой кивнул доктор.
– Но как же? Ведь вы не держали ее за руку… то есть за лапу.
– На мое счастье, оказалось, что заклинание действует при малейшем прикосновении. Она вцепилась в меня зубами, и оно сработало.
– Чудеса, – потрясенно прошептал священник. – Вы были собакой – невозможно поверить!
Рассмеявшись, Голд развел руками:
– Признаться, сейчас я и сам не очень в это верю. Но что было, то было.
– Что же случилось дальше?
– Да, собственно, ничего. Я покрутился еще немного в Кремле, пытаясь разузнать новости, услышал, что Марину бояре не тронули, и покинул Москву. Царем после меня стал… да, именно, Василий Шуйский, негодяй и отравитель, и свои любимые методы он использовал и на престоле.
– А что стало с Мариной?
Голд горько усмехнулся:
– Эта честолюбивая дама отказалась возвращаться в Польшу, видать, не могла представить себе, как царица московская вновь станет подданной польского короля. Через несколько месяцев поползли слухи, что я выжил, и появился самозванец, выдававший себя за спасшегося царя Димитрия, то есть за меня. И представьте, Марина уехала к нему, признала его мужем и вместе с ним боролась против Шуйского за престол.
– Да уж, – вздохнул викарий, – настоящая авантюристка. Неужели вы этого не понимали, когда добивались ее любви?
– Прекрасно понимал. Поверьте, я ни на секунду не заблуждался – единственной причиной ее согласия выйти за меня было желание стать царицей. Конечно, мне было больно это сознавать, но я слишком любил эту даму и не мог отказаться от нее.
– Понимаю. А что же стало с вами?
– Я направился на запад, в Европу, подальше от опасной Руси. Бежал, питаясь отбросами на придорожных постоялых дворах и заодно прислушиваясь к разговорам. Вот такая ирония: жажда власти привела меня в Москву, сделала самым могущественным человеком на свете, а покидал я эту землю в образе жалкой, облезлой собачонки.
– Что ж, греховные стремления и помыслы до добра не доводят.
– Позже я сотни раз прокручивал в голове этот год, – вздохнул доктор, – и не мог понять, что со мной произошло в то время. Власть настолько вскружила мне голову, что я стал отвратительным мерзавцем, противным и Богу, и людям. Поверьте, Джон, мне нелегко было рассказать вам об этом…
– Опасна власть, когда с ней совесть в ссоре, – процитировал викарий.
– Да, именно. Самодовольство ослепило меня, и я не видел очевидных признаков бунта. Я столько раз использовал слухи, знал их опасность, но пренебрег ею. Против меня использовали мое же оружие, а я не смог этому ничего противопоставить и шел к тому майскому дню, как овца на заклание. Вот уж верно говорят: если захочет Господь кого-то наказать, то лишит его разума. А меня было за что карать.
– Ну-ну, друг мой… А что стало с Петром?
Голд вопросительно поднял брови.
– С тем человеком, который называл себя сыном царя Федора.
– А-а… Вот он действительно был самозванцем. Насколько я знаю, его схватили и казнили, но я к тому времени уже покинул Москву.
«Удивительно, что себя Голд самозванцем не считает», – с недоумением подумал викарий, а вслух сказал:
– Вы обладаете удивительным даром, Майкл…
Тот вздохнул и горько произнес:
– В тот день, когда я забрал жизнь Франсуа, я начал платить за желание, которое загадал над прахом Филиппа Красивого. Мой сын стал первым в длинной череде несчастных, которых я лишил жизни. Такова цена моего дара, Джон.
Сердце священника сжалось: на Голда было страшно смотреть, такая боль отражалась в его глазах. Так вот оно, счастье бессмертия, о котором столь многие втайне мечтают!
Между тем доктор, закашлявшись, попросил:
– Позвольте мне, дорогой Джон, на этом закончить сегодняшний рассказ. Я бы очень хотел отдохнуть.
– Конечно, – заторопился священник, – я ухожу.
Он встал и направился к двери.
– Вы ведь навестите меня завтра? – спросил вдогонку доктор.
– Прямо с утра и приду.
В дверях викарий обернулся и посмотрел на Голда. Неужели его рассказ – правда? Неужели возможно, чтобы душа человека переселялась из одного тела в другое? Мог ли Голд, познав эту тайну, и в самом деле прожить жизнь в теле собственного сына? Мог ли быть загадочным русским царем, тайна которого не разгадана и поныне? Конечно, все это звучит как мистика, но… Чудеса случаются, уж кто-кто, а он-то, приходской священник, обязан в них верить… И все-таки, возможно ли такое?
«Как знать, – подумал викарий. – Как знать».
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 195; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!