Исток единой речи. Всеобщий ритм
Я-Оно, о котором Бубер выражается как речи не по существу, есть мифологическая иллюстрация. В мифологии исток есть изначальный хаос – первозданный океан с нестабильностью его вод[71] и матерь-рыба, с множеством источников перво-питания – и это есть сила, растворяющая в единстве всего, сливающая с миром всеохватных сном, музыкой волн вечности, материнским милосердием рождения и мягкостью взгляда – которому невозможно противостоять.
Это тот первоначальный фон существования, с первого и до последнего момента нас сопровождающий, которому нельзя не поддаться, и в этом фундаментальном моменте нельзя найти ничего, чем мы бы могли отличиться друг от друга, кроме, быть может, некоего собственного характера звучания: голоса и ритма.
Для этой матери, все существа – её дети. Её любовь укутывает всех – и сбросит все недуги сильной волной прибоя. Так сознание, переключаясь, хранит ритм , свежесть вод. Принадлежность к этому океану вселенских ритмов, как и к обществу (порядку, воспитания – в механизмы типов самоотождествления, всегда не навечно, преходяще) – более очевидна, чем принадлежность каждого своей душе, как памяти и личной сердцевине одновременно, – ибо она неуловима, но и верность ей – условие движения человека по собственному, только его пути. Ибо она – то, что хранит единство абсолютности (разума) и уникальности (тела). И с ней уже отношение не до-речевое, не невербальное, мистическое, но не укутанное перво-сном.
|
|
|
«ЕСТЬ ТРИ ТАКИХ СФЕРЫ, в которых возникает мир отношений.
Первая: жизнь с природой. Здесь отношение - доречевое, пульсирующее во тьме. Создания отвечают нам встречным движением, но они не в состоянии нас достичь, и наше Ты, обращенное к ним, замирает на пороге языка.
Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение очевидно и принимает речевую форму. Мы можем давать и принимать Ты.
Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но раскрывает себя - безмолвно, но порождает речь. Мы не слышим никакого "Ты", и все же чувствуем зов, и мы отвечаем - творя образы, думая, действуя; мы говорим основное слово своим существом, не в силах вымолвить Ты своими устами.
Но что же дает нам право приобщать к миру основного слова то, что лежит за пределами речи?
В каждой сфере, через все, обретающее для нас реальность Настоящего, видим мы кромку вечного Ты, в каждом улавливаем мы Его веяние, говоря с каждым Ты, мы говорим с вечным Ты» [72]. Речь о сквозном речении в мысли через речь, о некоем входе в мир – действительность тела и воображение поэтического, максимально к хаосу этому подбирающееся, стремящееся этот ритм услышать, передать в стих.
|
|
|
Это напряжение (мысли, поэзиса, логоса) - и эта развоплощающая, расслабляющая естественность, знаково выдающаяся через то, что мы именуем нашим телом - как же им слиться в едином стержне самозамкнутного (в цикл осмысления) датчика феноменологической точности?
В датчик не ментального удивления - но состояния удивления, созидающее поля, чтобы удивиться прямо сейчас.
Это удивление новорождает речь. Но что же делать с "ними"? С появляющимися "мы" да "они"?
Замкнутый на себя цикл, учитывающий как часть себя «их»-всеобщий фон слышимости (у Бубера как отношение Я-Оно), потому и не стремится исключить "других", но включает их как фоновое свойство, или общий фон, каждый отдельный момент своего речения – как замыкающий, стягивающий в целое, в один целый момент (в слове Бубера М. возможности увидеть Я-Ты). По своей сути «другие» это и делают, обеспечивают эдакий спектр взглядов-оглядок. Фоно-учитывание есть способ каким-то образом остаться в живых, находить позицию – тогда эта позиция непреодолима, потому что оказывается выскальзывающей из борьбы.
Своя ритмика как жизнь текста-речи
Можно заметить, что у каждого текста есть своя собственная ритмика, что в человеческом теле именуется смутным понятием «энергетика», указывая на этот фон ритма – что лишь подспудно своей ассинхронией делает его живым, имеющим задержку самоузнавания.
|
|
|
В этой ритмике – есть все, чтобы воздействовать на слушающих. Оно может пугать, удивлять, настаивать пойти дальше… Может делать гармонию даже в негармоничном слухе – и создавать напряжение, которые требует усилие для прибывающего в гармонике слуха, производя потуги к продвижению в осмысленность их полного хаоса. Много мест, где появляются речи – но интереснее как раз те места, в которых речь никак не может появиться. Вот их бы окольцевать, к ним бы подобраться словом, ибо они обладают тем нектарическим ароматом настоящего, что не даст никакой хоть немного затронутый контекст.
Эти методологические замечания – попытка разгрести контексты – ищут то место, где всякого рода различенные просторы между мыслью и ее пограничьем проступят, высветив новое. Это неутолимая жажда сомнения, и поиск нового, это пробивание через старое и «них», которые ведут к смерти. Пусть текст ведет к Я-Ты:
«ЕСЛИ Я ОБРАЩЕН К ЧЕЛОВЕКУ, как к своему Ты, если я говорю ему основное слово Я-ТЫ, то он не вещь среди вещей и не состоит из вещей.
|
|
|
Он уже не есть Он или Она, отграниченный от других Он и Она; он не есть точка… и не структура, которую можно изучить и описать - непрочное объединение обозначенных словами свойств. Нет, лишенный всяких соседств и соединительных нитей, он есть Ты и заполняет собою небосвод. Не то чтобы не было ничего другого, кроме него, но все другое живет в его свете.
Как мелодия не есть совокупность звуков, стихотворение - совокупность слов и статуя -совокупность линий; но надо раздирать на куски, чтобы из единого сделать множественное, - так и с человеком, которому я говорю Ты. Я могу извлечь из него цвет его волос, или окраску его речи, или оттенок его доброты, - мне придется делать это вновь и вновь; но вот я сделал это - и он уже больше не Ты»[73]. Совокупность, сказанная по существу – мысль, обращенная к Ты, очень схожа с обращением к себе собственного же текста: если я способен отнестись к нему искренне, как целостное, выступающее за фрагментированными частями.
Реальность текста связана с остановкой, когда нет желания знать что-то больше о тексте – кроме того, что в нем есть, и возникает лишь стремления открытия души, замершей у несводимого: «Пока распростерт надо мной небосвод Ты, ветры причинности сворачиваются клубком у моих ног, и колесо судьбы останавливается»[74]. Состояние, интонация, стремление текста говорит само за себя: это речь, которая появилась, и через текст также можно напрямую общаться с тем местом, откуда появляются такие речи.
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 285; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!