Усложнение смысла: преодоление материальности знаков
Знаки не гомогенны. Знаки как комплексы осмысленного поведения и жестов, что образуют схватываемые значения, в разной степени приходят к соприкосновению с истиной. Не все сети, ткущиеся из них, наделены ролью выражать саму сущность, не все знаки – те, к которым устремлен мыслитель, дабы отыскать свое место и свою речь. Но те знаки, что лежат глубоко в основании, последними знакомятся с нами – ибо, степень сложности, свернутого разнообразия, и, одновременно, эмансипированность в конкретные явления смысла – в них максимальна.
Чтобы появилась такая знаковая конфигурация (или попросту, осмысленный мир), нужны иные пласты знаков, или вернее, целые миры сцепленных и зависимых неабсолютным образом знаков. Это означает, что они неотвратимо будут существовать как не обладающие предельным смыслом и не обладающие им в полной степени.
Речь пойдет вот о чём: экспансия знака, завладевающая в конечном итоге всеми сферами – и там эмансипирующая их от материальности.
Ведь знак сам по себе неестественен. Знак – это насилие над тем, что дано мне изначально. Ему еще нужно доказательство, он должен еще сам на себе настоять. Этот путь доказательства знака Делёз проходит вместе с мыслью Пруста в тексте «Марсель Пруст и знаки». Делёз раскрывает перед нами ход знака: мы видим, как знак преобразуется вместе с преобразованием внутреннего смысла, что укомплектован всегда в определенный тип знаков: светские знаки, знаки любви, материальные чувственные знаки и знаки произведения искусства.
|
|
|
Светские знаки
И именно светский знак – есть доказательство и настаивание знака на своём существовании. Светские знаки – это чистая философия знака – знак есть, вот он существует перед нами и настаивает на своем жесте, на форме совершенства, он – чистая формальность. Светский знак отделён от смысла, он – чистая способность выражения. «Они пусты, но эта пустота как некоторая формальность, которую мы нигде не встретим, придаёт им ритуальное совершенство» [99].
Но любой знак характерен поиском смысла, а любой ход связан с разочарованием, что является к нам не без искры подавшей знак истины: схватив образ целиком, собрав процесс в целую картинку – мы получили иллюзию, и в тот же миг избавились от нее. Так был получен законченный момент – хоть он тут же и оборвался. Разочарование же связало смысл с утратой, ибо то, что было правдой, было выражено неадекватным способом и считывалось как знак из прошлого. Поэтому любая надежда, далеко летящая во времени (к прошлому или в будущее), оказывается в итоге утраченным временем, ибо само время в этот момент потеряно.
|
|
|
Складывание хоть сколь-нибудь связной истории – это обучение, а «чередование разочарований и откровений создает ритм, которому подчиняются все поиски» [100]. И правда, говоря о знаках и об созидании истории собственной мысли – так естественно говорить о музыкальности смысла, о мелодике и ритме. Так вот, сначала появляется ритм – то есть, в собственной истории отчетливо слышен ритм – и даже точнее, точки событий-разочарований, опираясь на которые, происходит трактовка настоящего. Но это слышанье пунктирно. Именно последующее многоуровневое разочарование в них может создать ощущение единой мелодики – пройдя череду утончающихся в знании критериев, схем из представлений или, что то же, целостных картин происходящего; преобразует их в фундамент, доставшийся от прошлого. Фундамент прошлого – это ритмика реагирования, это способы осмысления данного момента как знакового или же пустого. Но этот фундамент – так же то, что подрывает себя – и, однако, что-то оставляет неподрывным в себе, а лишь являемым в этом процессе. Рушится всё – и не всё. Что-то при этом взрастает.
Обучение и знаки непосредственно переплетены, и события интерпретаций служат толчками к сборке человечности, причем совершенно всякой. Сборка самого себя как человека – это интенция к собственной интерпретации случающегося со-мной. Сборка человека – это наличие интерпретации происходящего. То есть «все, что нас чему-то учит, излучает знаки, любой акт обучение есть интерпретация знаков или иероглифов» [101].
|
|
|
Само слово «знак» употребляется Прустом широко, ибо это слово звучит внутри произведения искусства. «Знаки специфичны и составляют материю того или иного мира». Многообразие миров – систем знаков связано как раз с тем, что сами по себе знаки разнородны. Конкретный мир дает тождественный смысл, в то время как в другом мире смысл будет нетождественный. Тут становится видно, что знак никак нельзя рассматривать как только форму – как это происходит через светские знаки – и необходимо увидеть знак как многоплановый, как содержащий – и символ, и способный стать однозначным.
Историко-философский контекст предлагает отличить знак от метки[102], которая однозначна. Знак – есть и знамение чистого рацио, сверкающего вне связок с миром – чистая трансценденция. И обозначение (один образ объясняющийся через другой), и конкретное значение-отсылание или материальный смысл. Поэтому в поле языка это самое подходящее слово для того, чтобы удалось произвести это сквозное соотнесение, самое что ни на есть неестественное, которое само по себе никогда не осуществится – знака и мысли? Как играют они в некою общую игру, и как узнаем мы уровень погружения этой игры?
|
|
|
Знаки любви
Если через светские знаки мы узнаем – какие вообще есть миры, «каким подчиняются знакам, каково их законодательство и великие проповедники»[103], то для того, чтобы погрузиться вглубь – надо хотя бы раз влюбиться! Светские знаки не созидают чужой души, они не ищут знаков, не собрав себя одним захватывающим вниманием к тому, что только намекает – чего снаружи совсем нет. Они не пробуриваются вовнутрь, не движутся вглубь живой неизвестности, влекущей, как всё не до конца проявляемое, и вместе с тем неотвратимо заметное для героя Поисков.
Знаки любви попросту творят душу, раскрывают мир внутри. Знаки, посылаемые тем, кто стал знамением появления моей души – абсолютны, они символичны – особенно, в моменты идеальных вспышек сознание, просветов, связанных не столько с мечтами – с озарениями, вдруг пониманием, расширением границ. Напряжение высокой сконцентрированности рождает из объекта рассмотрения – субъекта чувствования, вчувствования и глубоко субъективной интерпретации. Этот взгляд на любимого создает иньскую сторону мира, которая вся сплошно покрыта темнотой и неизвестностью – на фоне которой, как на озере, отражающем звёзды – видны наши собственные озарения.
Но кроме раскрытия души, происходит связывание озарений с конкретным материальным существом, сугубо конкретным ощущением. Знаки, таким образом, влекут к глубинам нашего тела, и мы ощущаем не только форму нашего тела – но также, его чувство. Мы не называем, мы в первую очередь ощущаем. Так через знаки мы появляемся как имеющие душу.
Материальные знаки
Когда же рождается «я» как знак? Когда душа сама начинает замыкаться на себе самой как испускающей и дающей себе знаки. Когда я смотрю на себя как обладающего уникальным опытом, явившимся как внутренние вспышки-зарницы знака. Когда направленность на другую душу вернулась к себе как тому исключенному, что ближе к сущности. Со всех сторон слышались призывы – и даже от самого того, кто служил источником знаков любви – обернись на себя. найди в себе. Так «я» само становится миром, сам для себя знаковым и бесконечным для интерпретаций. Впечатления и воспоминания отделяются от конкретных субъектов – и всплывают в мире души как сверкающие, намекающие на мысль. Так рождается работа по собственной интерпретации.
Но интерпретация воспоминаний – ещё черновой вариант знака искусства, следующего и единственно нематериального знака. Знаки воспоминаний – ещё материальны: «их смысла, тот, что разворачивается, означает Комбре, девушек, Венецию или Бальбек. Это – не только их исток, но и объяснение, это – их проявление, остающееся материальным»[104]. Мы имеем ощущение, которое от состыковки воспоминаний появляется как радость, но ещё не осознается как идеальная сущность, отделено от материи, материала, на котором оно появляется и рождается. Понимание свершается, когда вспышка сознания, намекающее свечение смысла отделяется от материала, прямого источника этих воспоминаний.
***
Это происходит неизбежно, стиль происходящего задается собственный – действие мысли исходит из витка обретенного времени внутри времени утраченного. Затруднительно отделить состояние и речь, в нем сказанную. Поэтому текст читабелен, когда поджигает к собственной мысли. Но структура текста такова, что чтобы быть высказанным как таковую свою сущность – динамику мысли, он пишет почерком неизбежности.
Ибо одна лишь возможность – это только потенциальное, есть знак необязательный – и потому, проскальзывающий мимо ego cogito. Это дружба в отличие от любви, которая кажет неминуемость и неизбежность своим знаком – и поэтому обращает на себя внимание как знак истины. Как знак, который я не могу пропустить мимо. Знак, которые запоминается, брезжит в сознании и поэтому попеременно всплывает. Такой неотвратимый знак, с которым я должен что-то сделать, чтобы освободиться от его болезненного воспоминания. Поэтому можно сказать, что он толкает нас на трансформацию, на интерпретацию. И такой знак, в отличие от знака лишь возможного, принимаемого по доброй воле заранее, -- такой знак появляется после случившегося, как его неизбежный толчок к трансформации.
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 278; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!