Эстетика материальности (идеал «близи» слова)
Продолжая разворачивать положительные моменты материальности, углубляясь вглубь, мы попадаем в места, где срединность слилась с иными слоями экзистенции, стала красотой. Это сам по себе момент пограничный, поэтому тем интереснее, когда такое пограничье распространяется на то, что служит гарантией как раз таки чего-то однозначного. И это распространение эстетики на материальность служит знаком о сути, которая извлечена присутствующим из земного – а значит, и больше нет потребности казаться полем обучения, и может открываться в своей сознанности, в эстетической текучести времени. На смену жесткости материи приходит время: тогда красота в ней становится видна, подобно иллюзиону сновидения, его обучающей ткани на фоне благости.
Эстетика мастерских и маленьких фрагментов, текстур, обустроенных углов в комнате собственного обиталища, живость и уют собственного дома – так, через текстиль и ближнюю красоту тканей, и материалов, укутывающих привычек вещи ощущением детства – присутствующий вырывается из воспоминаний в пространство рядом дышащих вещей, а в их промежутках – наполняется воздухом, что связывает атмосферой в целое-присутствующего.
Эта эстетика предполагает прорваться через информацию о дальних научных и человеческих перспективах и задержаться в своем ощутимом, достаточно убедительном реальном теле. В материальном теле, в его совершенной, и вместе с тем судьбоносной ощутимости одного и конкретного остатка – тем, что останется, если человека в теле как число поделить на идущие через него идеи. То есть философ хочет мысль придать материи.
|
|
|
Нахождения себя в промежутке между фрагментов бытия, как выброшенный из их большого дыхания напряжением внутренних токов, и стремящий сопрячь своё выбивание в резонанс с всеобщим дыхания, созерцая через всех их целое.
Привычки, тело, «маленькие сетки» сознательности.
«Маленькие сетки» сознательности – попытка тонких концептуальных замечаний, ибо большие просто уже есть, а время, в отличие от императивов устаревающего, взывает обратить внимание и себя к маленьким вещам, мыслям о близком (так мы открываем им возможность выступить ценными) когда большая идея – вдруг кажет микроскопическую множественность, поскольку на каком-то уровне она уже надежно закрепилась, оставила свою суть, и она существует уже как опора и не будет утрачена.
Суть большой идеи (теории) – схватывать явление в абсолютной ценности, связи с целым – со всем «миром». Но мир предстает в живой пронизывающей звуками тишине, в незамершей, переменяющейся красноречивой реальности, обретшей я-присутствующего, попадающего в моменты своей невысказываемой речью. Эта речь идет из уст конкретного обретшего себя человека, хотя мы и не может сказать, кто действует, когда это действие всецело живое, одновременно он точно знает меру своего усилия – теоретического соприкосновения с изначальным, единственным инструментом неправильности в которой может послужить усилие напряженного ума, запутанного в самого себя.
|
|
|
И сфокусировавшись в ушах, глазах и руках человека, идейность начала идти по пути мелкого плетения, расходящегося от каждого отдельно. Тексты Делеза, например, ярко иллюстрируют изменившийся способ мысли.
Парадокс вклада современного человека в общее мира – в его очищении всеобщего от всего, связанного с другими, с глобальностью постановки вопроса, рождённой от неразличенности, от несознательности в отношении с инаковым – и одновременного, наибольшая индивидуализация, некоторая пестрота волевого усилия. Другой – это не понятие, но стихия перемен. Но это не значит, что Я обещает быть им полностью развоплощено. Всегда что-то должно оставаться себе и сказываться своей эволюцией – как связь с собственным каналом, открытым к сознательному восприятию, которое оставляет себе место для свободного обращения с инаковость.
|
|
|
Как исток незатухающей сознательности, крупица ясности, вступающая с другим в дистанцированный, опосредованный контакт. Он всегда опосредован, поскольку напрямую он просто оказывается потерян – другой исчезает, затмевается пеленой я-воображения (интерпретацией собственной стихийности, не воспринимающей оболочку, целостность каждой монады), и источник включения во время, резонанс с ним затмевается работой представлений. Тогда уже нельзя услышать гармонику музыки мира, но лишь собственный, хорошо если настойчивый шум – который с внешней стороны выступает из реальности как заметность, внутренне же ощущается как потеря «ушей» сознательности, гул ума, чувств, тела и т.д.
Это дерзновение видеть в маленькой своей коморке существование начала – на самом деле, большая смелость. Максимальная отделенность, обеспеченная не только индивидуалистическими ценностями, но и личными домашними путями ко всеобщей сети – ко времени, приближает к моменту, в котором это выступает как требование из нутра каждого современника.
И как тогда двигается я, если оно больше не доверяет ментальным планам своего движения, стремясь его освободить, как при этом сохраняется мысль? Я начинает доверять тем знакам, темам, что сами падают на глаза, привлекая взгляд – и встречаясь с автоматизмами, которые могли бы произойти, как очередной затертый момент – из них же и вырывается через эти стопоренья, и тут находит своё творческое усилие. Это отзывается и стратегии недеяния, которая сама не перенапрягаем мир, итак полный того, с чем нужно встречаться – и не мешает себе встречаться с миром, освобождая свои реакции от замкнутых на себя шумов – к проходу в.
|
|
|
И, может, именно эти маленькие подрывные моменты и переведут «привычное» на другой, более гибкий уровень пребывания, что даст перевести жизнь целостно в творческое состояние.
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 244; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!