PS. Жора – Георгий Александрович Чуич ушел от нас в мае 2013 года. 131 страница
- Н-да… Да-да… «…подите тени прочь…», - говорю я. - Но книг были горы… Горы груд!..
- Какие тени? – спрашивает Лена.
Тинины!
- Костёр уже пылал, - говорю я, - теней было столько, что… Они просто затмили… Я гнал их прочь и прочь… Выперлись тут… Лампочка едва мерцала… Каждая тень, - поучаю я, - должна знать своё место!
- Какая лампочка? – возмущается Лена.
- Тинкина!..
- Тинкина?!.
- Я сидел и листал… Перечитывал Чехова… Даже помню том из собрания сочинений – седьмой! «Дама с собачкой» и «Чёрный монах», и «Про любовь»… Особенно «Про любовь»… Ну ты помнишь, там…
Лена улыбается.
- Дочитал хоть?
Мне не надо дочитывать. Я перечитал. Про любовь… Про сына и про дочь… У Чехова, правда, о детях ни слова… Это у Тинки, я это точно знаю – у Тины… У неё там ещё вот что: «…чтоб чужака мой наговор не тронул ни за что, чтоб развела нас только смерть…».
Холодина такая, что нет никакого желания выходить на улицу.
- Рест, - говорит Лена, - ты собак покормишь?
И куда её несёт в такой холод, в такую ночь?
- Не забудь свою сумку, - говорю я.
Тинино письмо… Жорина финтифлюшка… человечки, птички, рыбки…
- Я остаюсь, - внезапно объявляет она, - ты же видишь, что я не успела.
- Я сам покормлю, - говорю я.
Я обязательно ей напишу… И про чужака, и про детей наших, и про неразводы, и про жизнь нашу… Зачем нам смерть? Ти, мы же с тобой бессмертны! Во всяком случае – Ты! А я уж прилеплюсь у Твоего мизинца. Ты же накапаешь мне своего эликсира бессмертия? Дашь отпить из сей чаши своей? Ты ж не жадина какая-то там… Не скупец!..
|
|
|
Даю слово!
(Никаких клятв!).
- Ре-э-э-э-й, Рестичек, ау!... Твои двадцать капель.
Я выпиваю залпом эту вонючку, капли снотворного – бррррр… Сон как рукой сняло…
- На, запей…
Я запиваю.
Я не уверен, что этот самый Шампильон смог бы проникнуть в тайну Тининой клинописи.
Тинкин хай-тек!
Насчёт «прилеплюсь у Твоего мизинца»! «И не вообрази, что мне твои в ногах валяния нужны». Видимо, мои вногахваляния вызывают у неё чувство… брезгливости, что ли… Я даже вижу, как она пинает меня, валяющегося, под зад своей смелой бронзовой ножкой… Ногой-ногой… Своим сапожищем! Как пса поганого – ннн-ааааа!..
Я даже слышу хрустальный звон её колокольчиков: тиннн-тинннн… тиннн…
Чтоб я никогда не вилял перед ней хвостиком.
Ннн-ааа…
- Да, книги горели как порох, особенно книги… Со всеми их трагедиями и философиями… Не щадя никого…
Чистка, чистилище…
Или, скажем, Бетховен…
Отереть и осенить…
Может ли его музыка совершить переворот в сознании вот этих самых семи с половиной миллиардов утлых уродцев, тысячелетиями истязающих лик планеты, если уши их забиты глиной исключительно величественной глухоты?
|
|
|
- Но вот что поразительно! – говорю я, - когда книги горели – огонь не обжигал! Знаешь… Каждый старался, так сказать, запастись этим огнём… Это как благодатный огонь из Кувуклии! Все сбежались со свечечками и запасались-запасались этим огнём… Как водой в засуху! Прошёл слух, что он благодатный, вот все и бросились запасаться… Как зерном в неурожай! Выхватывали горевшие книги из костра и погружали в эту благодать свои лица, да-да, «…в густое варево, чтоб обтереть своё лицо ещё до зарева…».
Отереть и осенить… Тина и тут… прям… Чтобы зарево не застало врасплох.
- …ага, целые лица свои, - уверяю я, - в этот книжный огонь… Огнь! Чехова, Бунина, Набокова… Хотя, правда, от «Лолиты» толку было мало – ожоги… жглась огнём… Приходилось даже смазывать кожу мёдом на молоке… От десяти коров. А вот «Иллиада» с «Одиссеей» хорошо грели, мягко, шелковисто, тепло, посверкивая… И «Дон Кихот» ничего, и Рабле с Монтенем и Паскалем… В общем там тоже был сыр-бор – кто грел больше, кто меньше… Кто ярко, а кто просто тлел… Тускло… Какой-то Джойс просто дымил… Будто на распутье в распутицу…
«Паутинно выверенная путаница дней».
Точно-точно – точь-в-точь как если бы все мы вдруг оказались в путаной паутине, и дни наши, и тени… Жора, Лёсик, Иуда, Папа… Иисус… Их паутинные тени… Тинины… Но, знаешь, сколько я не выискивал, сколько не гонялся, тайно прячась в тени домов, сколько ни старался, так сказать, поймать на горячем Тинину тень, мне так и не удалось… Я подумал: она бестенна! Я же это не придумал, я в это уверовал: у Тинки нет тени! Ни тени, ни теней… И тут не может быть и тени сомнений!
|
|
|
(Я – её тень!... Мечта! Эх, если бы… Я бы тогда… Эх… дааа…).
- Может поспишь? – спрашивает Лена.
- Я же только проснулся!
Тинины скалозубые распутницы всех перепутали, запутав и нас в эти пута путников на распутье…
В распутицу…
- Растаскивали, - говорю я, - этот огонь по квартирам, по городам и странам… Как олимпийский, ну… знаешь… И вскоре весь наш шарик земной замерцал-засветился… Ну, помнишь – как от Тинкиных стихов… Когда каждый вкрутил в себя лампочку…
- И что Тина?
- Да не укладывай ты меня, - прошу я.
Или, скажем, Эйнштейн! Е = mc2. Ах, ты, Боже мой, делов-то!
Стасик, мой бывший парикмахер (сейчас я стригу себя сам) понятия не имеет об этой еравноэмцэквадрат! И что? И ничего – лучший парикмахер Москвы! Гений места! Не какой-то там сопливчик Зверин или Зверев… Сержик что ли… Ну тот, что…
|
|
|
Наука!..
Эйнштейн, естественно, шатанул ось, у каждого земля дрогнула под ногами, но от этого не каждый стал счастливым. То-то и оно…
Наука!..
Не вышвыривать же её на помойку! Есть же какой-то от неё и толк. И счас эти все разносоловые хай-теки…
Поживём – увидим…
Потом мы ещё говорили о революциях…
- Потом пошли картины… Все эти Эль-Греки и Ван Гоги, Гогены и Сёры, и… И Гойи с Рафаэлями, Караваджи с Матиссами и Модильяниями… Полный фарш! Ну, сама знаешь - Мунки-пунки, и твой ненавистный «Крик» с «Великим Мастурбатором», и даже Энгр с Дюрером… Ой и…
- И что Тина?
Зарядила ты свою Тину!
- Так вот я и хочу тебе что сказать! – говорю я.
- Скажи…
И вот ещё музыка!!!
- Ну, это письмо, помнишь?..
Лена уже в плаще, стоит ждёт.
- Ну ты и копуха, - говорит она, - долго я буду ждать тебя? Кто из нас женщина?
Я признаю:
- Ты! Только ты!..
Пусть письмо ждёт своего часа.
- Идём, - говорю я, влезая в свитер, - я готов.
- Ботинки-то хоть надень, - говорит Лена, - снег уже… Завтра ноябрь.
- Снег?!. Не, правда! – радуюсь я, - первый снег!..
Вот бы Тина обрадовалась! У неё там жара, видимо, адская… И ещё этот смертоносный тайфун! «Sandy»! Скорость ветра – 190 метров в секунду! Это ж куда за час можно долететь? На другой край земли! Ну и ураганище!..
Вот бы заявиться Тинке в объятия! Вдруг! На тебе! Принимай! Мокрый весь, весь в дожде и ветре, истерзанный, исстёганный… На меня, на!..
- Рест…
- Да-да, шнурую-шнурую…
Шурую весь из себя, голый… До ниточки… И тут вдруг навстречу мне:
«Раздену город. До листа. Себя – до нитки…».
Город-то зачем? Его и без тебя разденет октябрь… Себя, себя! До нитки…
- Ты шнуруешь уже целый час!
Шурую-шурую…
«Пошлю тебе из октября «Люблю» - открыткой».
Ха! Нетушки, милая моя, Тишенька, открыткой тут не обойдешься, не отделаешься… Не отмахнёшься… Я вот что должен тебе сказать, заявить, если хочешь… Если хочешь вот что проорать:
«…слушай… если отмалчиваться и не встречаться, и остаться тут –
в одиночестве –
завтра перестанет хлестать наотмашь ранними утрами, в которые пора вставать…
И время – кончится…».
А?!.
Не так ли?!
Время кончится!!!
Глас вопиющего!
Так что не делай из себя, пожалуйста, пустыню!..
Ору я…
Скажи ещё, что я несравненный плагиаторщик.
Вор!
Воррррр!..
Ор мой…
Украду, выкраду, вымучаю, вымолю, выстегаю, выволочку устрою, устрою…
Пока время не кончилось…
- Я бы не послала тебя даже за смертью, - говорит Лена.
- А ты пошли, - говорю я, - пошли меня…
Куда-подальше…
- Пошли уже… копуха моя дорогая… Зашнуровался весь… Цепи ещё нацепи…
Твоя правда – попался…
В цепях весь…
«Сегодня назван город, день и час. И может нас уже не стать к рассвету».
Я ей напишу, обязательно напишу, отвечу на это письмо…
- …и тогда, - говорю я, - мы и приняли решение… Это, правда, стоило огромных усилий. Ты помнишь, я рассказыал, как я ездил в Багдад, там ещё шла война, это был жуткий ужас, помнишь, мне удалось побывать на развалинах Вавилонской башни, затем Сады Семирамиды, я же рассказывал… нам удалось собрать тогда уникальные артефакты, свидетельствующие… Мы слямзили биополе каждой песчинки, каждого камешка и росинки… Выкрали весь сакрал! Аж до шумеров и ассирийцев… Я ж рассказывал, помнишь? Мы тогда чуть жизнями не поплатились, когда эта кучка бедуинов… Ну, помнишь, я говорил, что они заставили нас… Меня с трудом откачали…
- Помню. Ты ещё не рассказал, как вы с Тиной покоряли Кайлас. Обещал.
- Успеется.
Лена улыбается.
- И потом мы сумели выстроить всю цепочку, ну, ты знаешь: Гильгамеш, Навуходоносор, Семирамида, потом этот… как там его… и затем Хатшепсут… Рамзесы, Птолемеи… Эхнатон, Тутанхамон, у нас теперь весь список… мы добежали аж до Клеопатры… Я же рассказывал!.. Помнишь? Аж до самой… Ага! Аж до Тинки! До Самой…
- Давно хотела у тебя спросить, - говорит Лена, - зачем вы всё-таки её клонировали?
- Кеннеди-то? Хо! Эту… Жаклин, что ли?..
- Зонт возьми, - говорит Лена.
- Жаклин что-ли? Кеннеди?
Я ёрничаю, понимая, что Лена понимает, о ком я спрашиваю. Меня просто накрывает волна жара: мне стыдно, но я до сих пор не вполне знаю, зачем мы клонировали Тину. Знаю, конечно. Конечно, знаю: чтобы не ослепнуть!
- А ты не видела мои очки?..
Будто очки могут дать на это ответ.
- На нос глянь…
Легко сказать…
Летать!))
«Такая пытка – попытки летать…».
Голос гёзов…
- Тинку, что ли? – спрашиваю я. – Ясно зачем!
Кто вы, гёзы?..
Грёзы мои…
Да я в самых мельчайших и до боли дотошных подробностях могу рассказать…
- Рест, - говорит Лена, я жду. Мы идём?..
Вот они грозные гёзы грёз: зачем?
Только когда из кучки Жориного пепла удалось слепить алмазинку… ну так… углеродную слёзинку, не дотягивающую до карата, мне удалось самому себе ответить на этот…
Хм, зачем?..
Дурацкий вопрос!..
Всегда и во всём надо отыскивать наиболее значимое… Значительное… Знаковое…
Во всём…
Я до сих пор ищу ЭТО в Тине…
Во заноза-то!..
Ясно, как день зачем: чтобы не ослепнуть. Не превратиться в воск. Трудность и в том, что духа в Тине аж 99, 9 %%! Остальное – Тело!.. Вот с этой десятой долей процента приходится жить. Это трудно? Это просто невероятно трудно! Безнадежно! Невыносимо! Вот и тянешься всем своим существом к её Духу, чтобы прорастать в это божественное тело. Попробуй тут жить! Мука, мука! Ад! Это как росток сквозь асфальт…Вот и сейчас, вылупив свои зелёные – вглядываюсь, выискиваю…
Пытаюсь в пытке…
Ишь, следопыт-то… Пытливый!..
Ясно зачем?..
Ишь…
Глава 2
- …да, так вот, - говорю я, - мне казалось, я знаю эту породу людей, которые сомневаются в каждом своём шаге. Такие никогда не вызывали во мне…
- А у тебя есть его текст на айфоне? – спрашивает Лена.
- И на айфоне, и так… Ты читай-читай…
- Да мне, по правде сказать, не совсем удобно. Всё-таки чужие страсти…
- Ничего страшного, - уверяю я, - вообще это не только мне адресовано – миру. Ну, хочешь я сам прочту. Для меня важно, что ты об этом думаешь.
- Ты меня просто спас, - говорит Лена, - знаешь… чужие письма…
- Это – не чужой, это… Ладно, слушай…
Я читаю:
«Есть люди, которые приходят в твою жизнь, чтобы подарить тебе целую жизнь и увести тебя в совсем другой мир. Открывают двери, а за ними лето и море...».
Я отрываю глаза от текста, чтобы убедиться, что Лена слушает. Слушает. Я продолжаю.
«...есть такие, у которых нет своего мира и поэтому они просто хотят стать частью твоего... ну, хоть вот тут в уголочке...».
Лена кивает и пожимает плечами, мол, есть и такие, и глазами указывает на угол комнаты, где мы читаем – «…тут в уголочке…».
«…а у меня уже есть человек, который подарил мне свой мир такой, какой у него был, он бы подарил лучше, но у него просто не было другого и, наверное, нам в этом мире не нужны никакие параллельные Вселенные и другие миры…».
Я снова смотрю на Лену, она снова кивает – наверное…
«…ну если только в гости...» - читаю я.
«…коронована гордостью, или гордыней: живешь… взрослеешь не по четкой родительской схеме, а как жизнь учит - вне ложной морали любого толка... и в постели вопреки команде «руки поверх одеяла!» я сворачивалась клубочком-ладошки между коленок и никогда не понимала этого нацистски внезапного сдергивания с меня одеяла нашей воспитательницей… взгляд направо-побег…налево-к стенке…».
- Извини, - говорит Лена, - там, кажется, нам звонят. Где наши телефоны?
Она встаёт и уходит. А я не знаю, зачем я читаю ей об этих «руках поверх одеяла, о побегах… Читаю дальше.
«…учишься смотреть волчьи и ощущать себя волчьим выкормышем, случайно подброшенным в человеческую семью… Живешь и подспудно знаешь, что гнев твой страшен, что оскал-прекрасен, что перекатываются под такой человеческой кожей и там над губой и в горле волчьи вольные, скрытые до поры рыки… что под косынкой на девчоночьей шейке-следы вчерашних неумелых поцелуев… и это- просто ходьба в нехоженое и очень далеко от любой из страстей… Наверное, мама моя, когда опомнилась хотела бы пришить меня к юбке…никуда не отпустить…но я приходила, пропахшая лесом и костром и в мои глаза-свечки было больно смотреть… возможно в память об этом никогда не пыталась ни на полсна, ни на полшага, ни на полшва пришить к себе мою рыжую девчонку…».
- Позвони Юле, - входя говорит Лена, - она снова собирается в Ауровиль.
- Зачем? – спрашиваю я.
- В Ауровиль? – спрашивает Лена. – Ну ты же знаешь, что она теперь… На!
Она вручает мне мобилку.
- Зачем звонить? – спрашиваю я.
- Сами разбирайтесь, - говорит Лена. – Ну и что ты ещё тут без меня вычитал?..
Я не знаю, что ответить, говорю:
- Да так… Что-то волчье и юбочное… в полшага, в полсна…
Надо всё-таки позвонить, решаю я, надо сказать ей несколько слов на прощание…
- Волчье? Лубочное? – переспрашивает Лена.
- Я счас, - говорю я, - подожди минутку.
- Телефон возьми…
Она даёт мне мой телефон.
- Зачем? – спрашиваю я.
- Иди-иди, я подожду… Что тут надо читать, - спрашивает она, взяв айфон, - это?
- Без меня – ничего, - говорю я, вставая.
- Что так?
- Так!
Я выхожу на улицу… Стынь жуткая… Половина второго ночи… Спит уже, думаю я о Юле, спит наверняка… Но ведь только что вот звонила. Среди ночи. На неё это не похоже – режим! Что-то грохнуло? Что случилось?
Холод просто собачий! Вся кожа взялась пупырышками… От холода ль?
Что там у неё, у нашей Юли стряслось?
Позвонить?
Я наощупь выискиваю мобилку в карманах, шарю рукой то в одном, то в другом… Ах, вот ты где – в левой руке!
Позвонить?
«…в горле волчьи вольные, скрытые до поры рыки…».
Что этим «до поры» Тина хотела сказать?
Наверняка спит уже, думаю я о Юле, не может же она сидеть и ждать моего звонка! Половина второго ночи, даже больше! Вот уже 01.33. Перевалило за половину. Не может же она…
«…ни на полшва пришить к себе…».
Значит, пришила!
Это страшнее, чем все ваши коллайдеры и HARP,ы вместе взятые!
- На, накинь куртку хоть, - приоткрыв входную дверь, Лена бросает мне мой пуховик, - отхаживай потом…
Нет, не зло, а заботливо…
- Да спит она, как сурок! – говорю я.
- Ты звонил?
- Ну вот, - говорю я, показывая ей телефон, - только что…
Лена уходит, закрывая за собой дверь.
- Звони, звони, - только и удаётся расслышать.
Юле я не звоню – спросоня она не поймёт, что я от неё хочу. А что я хочу?
Сегодня уже седьмое ноября. Надо не забыть поздравить Барака с победой на выборах… Вот только дождаться Чикагского утра. Тинка наверняка поздравит его одной из первых. Интересно, что она ему скажет, это: «Слишком? Слышишь? Крыши выше, Неба выше Мы же стрижи! Скажи им Скажи!»? У них свой язык. Птичий? Крыши… Стрижи… У меня нет никаких сомнений, что и Ромни…
Да и вот ещё – Тинино «у нас мало времени». Хорошо, что она прислала это странное письмо…
Её кроссворды… Ребусы… Иероглифы…
Клинопись финтифлюшная…
Что, собственно, я хотел сказать Юле?
В куртке-то гораздо теплее.
Я уже знаю точно, что не позвоню.
- Позвонил? – спрашивает Лена, когда я возвращаюсь. – Я тут без тебя…
- Давай спать, - предлагаю я.
- Я как раз, - говорит Лена, - вот что читаю. Читает: «…и вот странно - не спится ночами… и мое одиночество ночное - просто неумение спать рядом с человеком…и некому меня убаюкать…».
Я вдруг думаю, что и сам, собственно, не менее одинок. Тем более, что… Но при этом легко предоставляю Лене право себя убаюкивать. Да нет, нет, грех жаловаться! Ленка… Если бы не Лена… Хо! Одинок… Да ты просто обвис, облеплен вниманием, обласкан с головы до ног! Нашёл одинокого!
И уже засыпая, я вдруг думаю… Нет-нет, я не думаю, я вижу: он приходит, садится на край постели – hola (привет, исп.). Ну, привет, говорю я, раз уж пришёл.
- Ты с кем разговариваешь? – спрашивает Лена.
Я и не думаю разговаривать, я просто ответил на его приветствие.
- Чьё приветствие?
- Гуинплена.
- Глаза открой! – требует Лена.
Да пожалуйста! Я вижу: он сидит на краю постели…
- Гуинплен, - говорю я Лене, - это наш первый клон, помнишь? Я рассказывал… Когда мы заварили всю эту кашу… Азу помнишь?
- Конечно! Азу? Конечно!.. Что Аза? Где она?.. Столько лет прошло… И что твой Гуинплен? А как, кстати, Ленин, Сталин, Наполеон, Тутанхамоны… Ну, вся эта ваша свора? Думаешь они…
Я не знаю, на какой из Лениных вопросов мне отвечать.
- Аааааааааааааааааа… - ору я.
- Э-гей… Рестик… Глаза-то открой…
Я открываю…
- Я орал? – спрашиваю я.
- Как всегда, - говорит Лена, - что-то приснилось?
Что-то!..
- Хорошо-хорошо, милый, - говорит Лена, - спи, спи… я тут, с тобой… Ты спи, я почитаю… Забавно! Эта ваша Тина…
Спи… Как же, как же! Уснёшь тут…
- Я просто полежу, - говорю я, закрывая глаза и натягивая на голову одеяло, - ты читай вслух, я тоже послушаю.
Лена читает:
«Пусть-будет-грусть, пусть-давит-грудь, пусть-пуст-слов-хруст…
Пусть-вкус-не-тот, пусть-гнут-противосолонь,
Но груб-стон-ста-труб, ещё чуть-чуть и ты-труп…
Наг-стеб-ель, зимы злы и свет-бос…
Снять снасть, столб-гол, забудь…».
Здесь пауза, затем:
«…не-пре-ко-словь…».
От такого грохота слов, от такой канонады я окончательно просыпаюсь…
- Стоп, - прошу я, - не бомби…
- А мне нравится, - говорит Лена и продолжает:
«…хорошо… бродить словоблудием бредить… бередить… бороздить атлас кож безжалостным лезвием языка из-у-чай- (я?)… задыхаясь желанием простого – SO-участия… SO-причастности к Чуду Тебя…».
- «…к Чуду Тебя…»! – какая прелесть, - восклицает Лена. – Ты не находишь?...
Я нахожу её восхитительной!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!