PS. Жора – Георгий Александрович Чуич ушел от нас в мае 2013 года. 125 страница
- Ясно зачем, - уверенно говорю я, - чтобы не ослепнуть!
Теперь Лена смотрит на меня с удивлением.
- Чтобы рассмотреть её получше, привыкнуть к ней, узнать её, сделать другом… Чтобы…
- Чтобы что?
- Чтобы, когда она явится к нам в полной своей красе, - говорю я, - не ослепнуть!
- В полной красе?
- Чтобы приблизившись к ней, прикоснувшись, - говорю я, - не растаять…
- Не растаять? – Лена не понимает.
- Как Икар! – киваю я, - приблизившись к Солнцу!
Теперь мы молчим. Я и сам поражён своим вымыслом: Тина – Солнце! Ничего худшего я придумать не смог. И куда уж лучше!
Тина – как свет! Как источник жизни… Нет-нет, это – немыслимо!..
- Понимаю, - наконец, произносит Лена.
А я думаю, не чересчур ли я замахнулся на Тину самим Солнцем!
- И ты можешь сказать, как вы их различали? Есть какие-то признаки, по которым…
- Запросто! – восклицаю я.
- Вот, - говорит Лена. – И какие же?
Я знаю какие! Никто не знает! Я знаю! Даже Жора их путал… Хотя я не совсем уверен. Нет, он уверенно отличал Тину от Тины. Как же, как же: есть Тина и есть Тина! Он ни разу не ошибся. А со мной случалось. Конфузился. Потом я, конечно, научился. Собственно, ничему и не надо было учиться: во-первых – запах, немыслимый аромат, тссс… Даже если бы мне залепили ноздри глиной или цементом или залили воском или даже свинцом, я бы узнал этот дурман живой Тины – кожей… Я бы расслышал его через тысячу верст! Я бы рассмотрел его в абсолютной темноте, даже в самой чёрной дыре Вселенной! Так пахнут… богини… И еще не придумано слов, не намешано красок, чтобы расписать этот Тинин запах.
|
|
|
Полынь? Да! Но полынь какая? Неземная… Небесная… До сих пор никому на земле неведомая…
- А вот какие, - говорю я, - смотри…
И добываю из кармана рядом лежащей куртки томик Тининых стихов.
- Слушай, - говорю я, не раскрывая книжицу, - слушай же…
И цитирую по памяти:
«Когда нам подменили Бога,
молчали небо и земля.
Молчала пыльная дорога
и вдоль дороги тополя.
Молчали люди, внемля кучке
святош, раззолочённых в прах.
Но не молчали одиночки…».
Я вижу, как Лена, прикрыв глаза, внимательно слушает, кивая в такт рифме. Я продолжаю:
«…колоколам, срывая бас,
Они кричали с колоколен,
Они летали до земли.
Шептались люди – «болен-болен».
Иначе люди не могли…».
И Лена, кивнув в очередной раз, теперь качает головой из стороны в сторону: не могли!
«…А Бог стоял, смотрел и плакал.
И грел дыханьем кулаки,
Менял коней, обличье, знаки,
пролётку, платье, башмаки.
Искал ни дома. Ни участья.
Ни сытный ужин. Ни ночлег.
Бог мерил землю нам на счастье.
Устал. Осунулся. Поблек…».
Я наблюдаю за Леной: она только кивает: «Устал. Осунулся. Поблек…». Лена согласна с Тиной – Бог устал делить нам землю на счастье, мерить Своим справедливым аршином… Мне вспомнился Булат:
|
|
|
«Пока Земля ещё вертится, пока ещё ярок свет… Дай же Ты всем понемногу, и не забудь про меня…».
Ты не забыл про меня, мысленно спрашиваю я Его.
Молчит. Всевышний… Всемогущий…
Дай же! «Дай нам днесь»!
Ни гу-гу…
Я слышу только Тину:
«…Но где нога Его ступала, где Он касался ковылей – Там пело, плакало, дышало и грело души у людей».
Теперь и мы молчим…
- Теперь, - затем тихо произносит Лена, - и я знаю, как Ты их различаешь… Своих Тин.
Мне тут нечего сказать.
- «Тиннн…» - говорю я.
- «Там пело, плакало, рыдало…» - повторяет Лена.
- «…плакало, дышало…» - поправляю я.
- Я бы написала «рыдало», - говорит Лена.
Я соглашаюсь: греть души людей, рыдая – звучит очень чувственно. Это «рыдая» не только звучит очень чувственно, оно возвышает и умиротворяет это чувство согревания душ. Плакать мало – хочется рыдать… Благоговеть…
- Благоговеть, - повторяет Лена, - это… Это да! Это…
- Да, - соглашаюсь я, - это… Это да!
Лена любуется мной:
- Ах, ты мой восковый мальчик! Икарушка…
Вечером Лена всё-таки ещё раз спрашивает:
- Но разве все те прежние стихи…
- Конечно, - говорю я, давно ожидая этого вопроса, - конечно, Тинины! А чьи же ещё?! Живые!.. Их ни с какими другими не спутаешь, ни с железными, ни со стеклянными, ни с деревянными… Я имею в виду – клонированными…
|
|
|
- Это ясно, - говорит Лена, - это понятно, но скажи мне ещё раз…
Лена задумывается, не решаясь спросить, затем-таки спрашивает:
- Получается, - произносит она, решительно глядя мне в глаза, - получается, что ты был свидетелем Жориного распятия?
- А как же!.. И не только я.
- Кто же ещё?
- Все! Все!.. Ииии…
Под её пристальным взглядом я начинаю заикаться. Она не жалеет:
- Значит и соучастником!
Это уже не вопрос, а утверждение, если хотите, - приговор:
- Значит и соучастником! – повторяет Лена.
- Получается, - говорю я. – И не только я. Все, все мы… И…
- И?..
- И Жора тоже…
- Хм, и Жора! И Жора – это понятно! А где ж ему быть?
Об этом я пока не рассказываю. Успеется…
Собственно, я это уже сто тысяч раз рассказывал! Но и сто тысяч первый раз не помешает…
Relata refero! (Я рассказываю рассказанное! Лат.).
Глава 10
- А Иисус только ухмылялся, точно знал, что так и должно было быть, что каждый, каждый должен был проявить все свои наиболее гнусные, наиболее пагубные чувства и действия, всю свою животную страсть, выплеснуть из себя, вывернуть наизнанку. Нет он не был жесток…
|
|
|
- Кто?
- Иисус! Ни жесток, ни сладострастен! И уж никакой там сусальности Юля в нём не заметила. Справедлив ли? Не знаю. Иисус был Иисусом. Не то чтобы Богом – нет. Он же был рукотворным богом. Тем не менее, он держал вожжи развития событий на этой планете. И наверняка сотрудничал с Самим Богом, а как же!, прислушивался к Его словам, внимал Его наставлениям. Они не то чтобы сговорились, но делали одно дело – вправляли человечеству мозг! И делали хорошо! Это был абсолютнейший синергизм, утверждала Юля, да, - они дополняли друг Друга! Беспощадный, но и спасительный тандем. Будто Иисус держал в руках Христов скальпель, которым чистил Землю от скверны… Как картошку! Очищал от коросты. Ошкуривая затем наждачной шкуркой… Дав волю излиться страстям, а затем затягивал удавку на шее каждого, удавку подчинения, покорности и смирения…
Узду аскезы…
Мол, всё, кончилось…
Обжигая словом как огнём…
Рассказывала Юля…
- Бедняга, - сочувственно говорит Лена.
- До сих пор не могу себе простить мой теннис, - говорю я.
- Шахматы…
- Или шахматы…
- Ну ты выиграл?
- Проиграл, - радуюсь я, - проиграл!
Словно оправдываясь.
- Да я, собственно, и не играл в тот день, - говорю я, - я же был… Да-да, как раз двадцатого декабря я и…
Упрёки в собственный адрес я, конечно же, признаю нелепыми. К чему самобичевание? И всё же я испытываю угрызения: эх, если бы я был там… Я бы…
- Что, – спрашивает Лена, - как бы ты поступил?
- Я бы…
- Так ты был или не был?!
Лена злится.
- Эта твоя окровавленная футболка, эти твои…
- Ну, конечно, был! Кстати, и Иисусовы белые одежды… он был в белых джинсах и белой-пребелой тонкого шёлка распашистой безрукавке… тоже были в капельках крови… Жориной. Было интересно смотреть, как…
- Интересно?!. Значит, ты-таки… Зачем же эти твои игры в теннис, шахматы или футбол? Зачем, Рест? Не понимаю, что ты хочешь…
- Слушай, не путай меня, пожалуйста! Я и сам не понимаю… Теннис, шахматы… При чём тут твои шахматы?!
- Это я-то путаю?!
- Лен, давай всё-таки по порядку… Кровь брызнула…
Это какой-то цугцван!
- Да знаю я, знаю… Брызнула, брызнула…
Лена вдруг выходит из себя. Я её понимаю: ей трудно связать мои блуждающие мысли в одну логически стройную понятную линию, ей трудно… Я и сам… В самом деле – какие шахматы?!
- Затем то же проделали и с левой рукой, - продолжаю я мирно, оставляя вопрос о шахматах без дальнейшего рассмотрения.
Лена успокаивается, поправляет волосы, извиняется за несдержанность улыбкой и теплым взглядом, я рассказываю… Мы уже привыкли не обращать внимания на взаимные обвинения или упрёки, да, даже редкие упрёки, у нас договор – как только появляются разногласия, спор, ссора… маленький пожарец, мы тотчас тушим его теплом рук и улыбок. Да! Это наше первое правило – тепло рук!
- Ушков руку держал, а Валерочка Ергинец вбивал гвоздь. Палачи!.. Все вдруг сгрудились над Жорой, обступили, теснясь, со всех сторон… Вдруг все стали советовать:
- Держи крепче…
- Придави ладонь…
- Свяжи ему пальцы…
- Сссядь на него! Сссядь! Придави!.. - Это сипел Клопоцкий.
- Клоп…?
- …поцкий. Ага…
Ушков держал крепко… Своими кургузыми пальчиками старался справиться с шевелящейся клешнёй Жориной ладони… Юрка говорил, что у Славика (как он потом объяснил) мерзли и немели пальцы, как на морозе, когда он обеими руками не мог управиться с Жориной клешнёй.
- Сигаретой его, прижги сигаретой… На!..
- Ага поддай ему жару… Чтоб помнил, чтоб знал - халявы не будет!..
Галдёж становился невыносим. Ребекка даже упала на колени, не выдержав натиска толпы…
Рассказывал Богумил…
Наталья молчала.
Это были окаянные дни… Минуты, минуты… Всё это длилось какую-то сотню-другую минут…
А Валерочка… тот не мог с первого раза попасть молотком по головке гвоздя – бац… По Жориной ладони - бац… Он даже, посмотрев на Жору, тихо извинился, мол, прости, друг, на что Жора произнёс:
- Замотай горло и дыши в тряпочку… Видишь – сквозняк.
Валерочка даже кивнул своей большой лысеющей головой, боднул пространство, кривясь и морщась, кляня и ненавидя себя, за промашку на виду у всех нас… Поправлял очки… Потом рассказывали, как Валера пояснил свою неуверенность – жалостью. Ему было жаль, что так всё случилось, что Жору пришлось-таки распинать и он, Валера, удостоин был чести вбить гвозди в Жорины кисти, в эти чудотворные руки, которым он так завидовал и перед которыми благоговел. Он так и сказал: «Ведь я перед ними тайно благоговел!». Он благоговел не только перед руками – перед Жориным именем! Перед его аурой! (тайно…). Несмотря на то, что Жора всегда считал его жалкой планарией, способной быть только кормом для него - журавля.
А уж как Переметчик старался! Даже Света его останавливала, мол, нельзя же так… Слишком чересчур!
- Как старался? Что «чересчур»? – спрашивает Лена.
- Всё! Он просто без мыла лез… Мне кажется, он пришёл к пониманию своей абсолютной никчемности и решил-таки… Решился!
- Такие не приходят к такому пониманию, - говорит Лена, - ты же понимаешь, что как только они нащупают прежнюю колею, они тотчас впрыгнут в неё, и всё будет, как прежде.
- Да, - соглашаюсь я, наверное. И всё же любопытно было смотреть…
- Любопытно?
- Да. Как легко Переметчик переметнулся в стан защитников Жоры, его, так сказать, апологетов. Как он вился ужонком перед Жорой, увивался, пресмыкался, канюча, стараясь то умастить каким-то кремом Жорины запястья, чтобы тиски скотча были не так мучительны, то какой-то веточкой отгонять несуществующих мух или комаров, а то и сунуть в зубы Жоры тлеющую сигарету, мол, на, дорогой, курни перед… Лез даже с поцелуями, тянул свои вонючие губы… трубочкой…
- Это ясно, - говорит Лена. – Неясно, зачем они вбивали Жоре гвозди в ладони. Ведь его примотали скотчем. Это даже крепче, чем приколотить гвоздями.
- Традиция, - говорю я, - так в мире принято. Нельзя нарушать традиций.
- Нельзя, - соглашается Лена.
- Жора и сам удивлялся. Затем согласился: традиция есть традиция.
- Вы что же, обсуждали с ним подробности его распятия?
- То, сё, - говорю я, - в двух словах…
Собственно, обсуждать было нечего. Распятие, как распятие, как и сотни тысяч других в истории человечества. Все распятые и язычники, и христиане, и уже распятые в наше время испытывали примерно те же муки, что и Христос – физическую боль, жажду, удушье… С тех пор как распяли Иисуса-Бога, наиболее выдающегося и известного, его муки изучали самым подробнейшим образом, моделировали, изображали в кино и спектаклях, представляли на все лады… Художники, поэты, писатели, режиссёры, композиторы… И учёные, и учёные, и, конечно, деятели науки… Ну и попы! Это само собой разумеется: попы тут, естественно, постарались! Распятый Иисус – это же их хлеб насущный! Корм! Так как попы никто не преуспел…
- Да уж, - говорит Лена, - попы своего не упустят.
- Так что, - говорю я, - так всё и было: гвозди в руки, гвозди в ноги, колок под крестец для устойчивости… Под зад!..
- Колок?
- Да. Такой деревянный штырь, чтобы Жора смог ещё и сидеть, будучи распятым. Для поддержки тела. Если бы не колок, у Жоры бы просто руки оборвались под тяжестью собственного тела…
- Несмотря на…
- Да, не смотря! Ни на скотч, ни на гвозди… Он же тяжеленный какой! Килограммов со сто! Громадина! Отъелся на сдобных хлебах.
- Ты как-то не очень одобрительно… О распятом. Надо бы или хорошо, или…
- Так он же живой, как Ленин! Живее всех живых! Ничего не сказать о нём было бы несправедливо. А сказать хорошо – значит ничего не сказать.
- Закрутил ты…
- Он поесть-то не дурак! Не дурак…
- Рест, перестань. Не…
- Вот такие пироги, - говорю я.
- Значит для спасения мира, - говорит Лена, - вы не могли обойтись без очередного распятия?
Не могли.
Заботы о мире для меня всегда были пыткой. Хотя все мы, по сути, ведь жили как сибариты, да, как какие-то там эпикурейцы, наслаждаясь собственным творчеством и не утруждая себя ничем материальным… Были, конечно, трудности, которые мы преодолевали смеясь… Теперь же забота о чистоте имени повисла надо мной Дамокловым мечом. Я не знаю, как бы я поступил! Юлю бы я, само собой разумеется, в обиду не дал. А вот что делать с Жорой?! Спорить с Иисусом? Препятствовать его воле? Предотвратить распятие?.. Это моя тяжкая ноша. Кровит и кровит. Я до сих пор живу в ране…
Но я тебе потом выдам секрет! Ухохочешься! Ведь мы с Иисусом… Нет, потом…
- Почему потом? Счас!
- Не, не счас… Сейчас – рано… Так что я пока ещё живу в ране.
Лена расстроена.
- У тебя и не могло быть выбора – решалась судьба, - говорит она, улыбнувшись.
- Выбор всегда есть… Но в состоянии ли ты изменить судьбу? Свою – да. Но судьбу человечества… Я мог стать новым Пилатом и распять Иисуса. Но зачем тогда Жора? Куда мне его потом девать? Он должен… У него ведь не было выбора – играть свою роль до конца!
- Выбор есть всегда, - говорит Лена.
- Вот он его и сделал, - говорю я.
- И нечего тебе заниматься самоедством, - говорит Лена. – Тоже мне мазохист нашёлся…
А ведь Лена права. Но я и не подумаю рассказывать ей всю правду (наш договор с Иисусом) прямо сейчас. Эта правда помешает нам выспаться! А завтра ведь такой трудный день…
- А правда, что это Жорина кровь на футболке? – в пятый раз спрашивает Лена.
- Правда.
Это был какой-то цугцван…
Мы все были свидетелями нашего краха.
Юра прорёк:
- Longum iter estper praecepta, вreve et efficax per exempla (Долог путь наставлений, краток и действенен путь примеров (Лат.).
О каком пути примеров он говорил?
Это были окаянные дни, окаянные…
Глава 11
И вот крест подняли… На попа! Выперли Жориной головой - в небо… Чтобы он лучше прислушался к Тому, Кто его наставлял.
- Да не тяните вы влево, - орали…
- Надо было глубже рыть-то…
Какие-то уключины, лестницы, скамейки, верёвки… Выпученные глаза и множество рук, прилипших к стояку креста… Босх, просто Босх! Хуже! Облепили как мухи… Запах пота… Пот не страшен – работа такая… Не укакался бы кто-нибудь от усердия, от чрезмерного у-сер-ди-я…
- Дурдом! – говорит Лена.
- Не говори, - говорю я, - Юля рассказывала…
- Она всё это снимала на камеру?
- А как же! Это же были финальные сцены из жизни нашей Пирамиды! Нельзя было не снимать! Нельзя было пропустить итоговую страницу – нашу победу над невежеством!
Совершенство свершилось, и это надо было задокументировать! Юлина камера – документ! Потомки потом ведь спросят: «И чего вы достигли?». Будет чем крыть! И это же прекрасный корм для поэтов, писателей, художников, композиторов, режиссёров… Для всей этой… И для скульпторов… Представь себе Жорино изваяние («Распятие Жоры») в граните, бронзе или мраморе… На этом материале мог бы выпрыгнуть не один Фидий или Пракситель, или Микельанджело, или Роден… Не одна Мухина с Вучетичем… Как думаешь?
Лена улыбается.
- На худой конец – в бетоне или даже во льду, или в песке… Деревянный Жора на крестике – на шее. Или алюминиевый… Золотой, золотой! Или серебряный… На шее. Как Анна. Как думаешь?
- Смешные вы, - говорит Лена, - такое вытворили… Я вот не пойму – в чём всё-таки… Зачем Иисус стреножил Жору, распял его… Что случилось с…
- Я еще и половины трёх слов не сказал из того, что поведала Юля. Слушай!..
- А!..
- Ага…
Все художники мира, все скульпторы, все композиторы и режиссёры ринулись, просто ринулись… и поэты, и писатели, и продюсеры, и шоумены… Да что там… короли и королевы, принцы и принцессы, президенты, премьеры, финансисты и вояки, ну просто все на свете вдруг озаботились Жориным распятием! Эти триста из Всемирного живого портала «Земля и Вселенная» и другие триста из «Комитета 300», и бильдербергеры и даже весь до ниточки «Золотой миллиард» тоже… А Римский клуб… ой, умора…
- Отпад! – говорит Лена.
- Упад! – говорю я.
Из уст в уста кочевала молва о том, что якобы Жорино распятие является, так сказать, чистилищем нашей цивилизации, да-да, кто-то произнёс это слово – «чистилище», и оно призвано распечатать новую колоду карт для новых игр в…
- Весь мир – театр? – говорит Лена.
- Судачили, что в этом распятии – спасение Земли от людей. Но на всякий случай на Марс отправили марсоход. Ты же знаешь, что…
- Знаю.
Я помню, как Жора чехвостил все эти космические потуги человечества выпрыгнуть в космос, охомутать его, подчинить и исколесить, исколесовать. Исковеркать! Да мало ли Земли, возмущался Жора! Приведите планету в порядок и живите, живите… Зачем вам Космос, если вы не в состоянии жить в согласии на земле?! Засерете Космос, загубите…
- Ты что же противник прогресса, противник изучения тайн Космоса?
- Дай лад Земле, - отвечал Жора, - а потом лезь своим нечистым рылом в… Это же узкоумая сопливая блажь дикарей-честолюбцев. Оглянись – полмира твоих соплеменников живёт в голоде. И… «Могу ли я наслаждаться тайнами звёзд, когда вокруг смерть или рабство?».
Над Жорой смеялись: как так можно рассуждать?
- Мы засеем Венеру и Юпитер, выстроим города на кольцах Сатурна, - противоречили умники Жоре, - «…и на Марсе будут яблони цвести…» - пели…
- Засеем, засеем! – орали все…
- Ррррррр… - прорычал на это Жора, - засеррррете. Точно так же, как вы засрали Землю. Вон уже «Celestis» тыщами трупов захламляет Луну и даже астероиды. Ужас, просто ужас!.. Дуреем потихоньку…
Невероятно, но так как Жора думают единицы. Тина тоже… «Прости меня, пойми меня, поймай, когда дождём я стану в новом мае, я снова ни-че-го не понимаю, и ни о чём почти что не прошу…»
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!